Почему погиб Пушкин?
Лекция для учителей. Составила Упорова М.С.
Пушкин! Это солнечное имя сопровождает нас всю жизнь. Мы впервые слышим его в раннем детстве и, ещё не умея читать, уже повторяем наизусть его стихи .
Пушкин — это целый мир. И каждый из нас находит в этом мире что-то своё, что-то особенно близкое . У каждого возраста свой Пушкин. Но независимо от возраста перед каждым из нас встает вопрос: а можно ли было избежать этой дороги на Черную речку? Этот вопрос стоит перед нами, россиянами, уже 180 лет.
. Многие тайны и загадки истории гибели величайшего русского поэта были раскрыты, и все-таки вопросы остаются:
Почему Пушкин в 1836 году просто ищет смерти?
Почему друзья Пушкина не поддержали его?
Почему после свдьбы Донтеса и Е.Гончаровой дуэль все равно неотвратима?
Почему погиб Пушкин?
Достаточно много прочитав на эту тему,я поняла, почему так много версий, гипотез по одному и тому же вопросу. Просто у каждого свой Пушкин. У меня свой И я сегодня поделюсь с вами своим видением этих вопросов. Конечно, это не мои измышления, а прочитанная литература
Внутренний мир Пушкина противоречив и необъятен. Его гибель — сложнейшая психологическая драма “простого” человека и гениального творца. И дать окончательный ответ, наверное, не сможет никто. Но приблизиться, сделать еще один осторожный шаг.
Когда же началась эта дорога на Черную речку? На каком расстоянии от “погибельной речки”? Может быть, 18 февраля 1831 года, когда в церкви Вознесения, что в Москве у Никитских ворот, протоирей Иосиф Михайлов, соединив руки Пушкина и Гончаровой и обведя их вокруг аналоя, пропел “Исайя ликуй”?
Во время венчания Александр Сергеевич нечаянно задел аналой, с которого упали крест и Евангелие. При обмене кольцами одно из них тоже упало, вдобавок погасла свеча. Можно только догадываться о том, что пережил в эти неприятные мгновения поэт, придававший столь большое значение всяческим приметам и «знакам судьбы». Пушкин сам со своей гениальной интуицией предчувствовал трагедию. Накануне свадьбы он писал матери своей невесты: Не явится ли у нее сожаление? Не будет ли она смотреть на меня, как на человека, обманом захватившего ее? Не почувствует ли она отвращения ко мне? Бог свидетель, — я готов умереть ради нее, но умереть ради того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, свободной хоть завтра же выбрать себе нового мужа…»
Вскоре после приезда молодых из Москвы в Петербург Дарья Федоровна Фикельмон делает запись в дневнике: “1831.21 мая. Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, — глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, — взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства”.
Его жизнь с Натальей Николаевной озарилась счастьем. Продолжались, конечно, тревоги, неприятности, мучительные мысли о деньгах, которых постоянно не хватало, но надо всем теперь царило радостное и непривычное чувство. «Я женат — и счастлив: одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменялось, лучшего не дождусь», — писал поэт другу через пять дней после свадьбы. Это настроение сохранялось на протяжении всей жизни.
Он учил свою молодую жену не быть вульгарной, жеманной. Учил быть осторожной. Когда уезжал надолго слал жене полушутливые, полусерьезные письма. 11 октября 1833 года, Александр Сергеевич находится на расстоянии нескольких тысяч верст от Петербурга, в Болдине. Пушкин счастлив, работает запоем, пишет. Среди прочего пишет письмо жене: “... не кокетничай с царем... “Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе з...; есть чему радоваться!... Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают? Не знаешь, на кого попадешь. Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью». Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! Не кормите селедкой, если не хотите пить давать: не то можете наскочить на Кузьму... Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней, все, что не comme il faut, все, что vulgar...
В своем доме Пушкин работал, отходил душой от волнений, от светской черни и цензуры, от несвободы. Если судить по письмам, ни с кем Пушкин не был так откровенен, как с женой. Пожалуй, только ей он поверял свои самые сокровенные мысли и чувства.
Тогда, может быть, дорога на Черную речку началась 11 октября 1833 года, когда французский роялист Жорж Дантес, молодой красавец, ровесник Натальи Николаевны прибыл в Петербург вместе со своим опекуном бароном Луи Геккерном де Беверваард?
Это был красивый молодой человек, веселый и добродушный, беззаботный, настоящий победитель в игре жизни. Высокий, хорошо сложенный, с волнистыми белокурыми волосами, усами, тонкими чертами лица, голубыми глазами, Жорж Дантес оставил в Санкт-Петербурге немало разбитых сердец. Все его любили, везде он был желанным гостем. На приемах он был душой общества, ухаживал за самыми знаменитыми красавицами. Настойчивый и рьяный мастер флирта, он предпочитал направлять свои усилия на замужних женщин. Он никогда не казался грустным или меланхоличным. «Дантес, — поддразнил его однажды граф Апраксин, — говорят, вы хороши с женщинами». — «Женитесь, граф, и узнаете». Все это, конечно, по-французски. Внук о своем дедушке: «Ни в молодости, ни в зрелом возрасте он не проявлял почти никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения».
Как он оказался в России?
(Встреча с Геккерном в Германии)
Да, этот блестящий молодой человек с двумя именами и с тремя отечествами, который в 24 года позволяет усыновлять себя при живом отце человеком нетрадиционной ориентации. Стареющий гомосексуалист барон Геккерн, любитель молоденьких смазливых гвардейцев, влюбляется в Дантеса, решает усыновить его и оставить ему свое имя, титул и все свои богатства.
Самым важным для Дантеса была финансовая поддержка Геккерена, поскольку сотня луидоров в год, посылаемых Дантесу его отцом, никак не могла покрыть огромных представительских расходов престижной элитной когорты кавалергардов
26 января 1834 года Пушкин писал в своем дневнике: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана — будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет».
Причины разрушения счастья Пушкина я хочу показать через письма Жоржа Донтеса да и личность этого человека предстанет перед нами наиболее ярко.
Дантес Геккерену, Петербург, 18 мая 1835 года: «…Я ехал в Россию, думая найти здесь только чужих, — и вот, провидение послало мне тебя! Так что ты не прав, называя себя моим другом, потому что друг не сделал бы для меня всего того, что сделал ты, даже не зная меня; в конце концов ты меня избаловал, я привык к этому, поскольку так быстро привыкаешь к счастью, и со всем этим снисходительность, которую я никогда бы не нашел даже в собственном отце.»
Но пути Пушкина и Жоржа Дантеса могли бы и разойтись летом 1835 года. В письме графу Бенкендорфу Пушкин пишет 1 июня 1835 года: “Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия, которыми я пока еще обязан милости его величества...”
Но уехать из “свинского Петербурга” в деревню не удалось. И уже 4 июля Пушкин отступает: “Государю угодно было отметить на письме моем к Вашему сиятельству, что нельзя мне будет отправиться на несколько лет в деревню, иначе как взяв отставку”. А отставка — это запрет на вход в архивы.
Так, может быть, дорога к Черной речке и началась тем летом1835?
Н.Н.Пушкина познакомилась с Донтесом в сентябре 1835года. Но сначала это только кокетство и флирт. Наталья Николаевна считала кокетство занятием вполне невинным. На вопрос княгини В. Ф. Вяземской, чем может кончиться вся история с Дантесом, она ответила: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится, будет то же, что было два года сряду».
Но вскоре отношения перерастают в болезненную страсть со стороны Донтеса и вспыхнувшая влюбленность в белокурого красавца со стороны Натальи Николаевны
20 января 1836 года он пишет Геккерну:
“ Мой драгоценный друг, я, право, виноват, что не сразу ответил на два твоих добрых и забавных письма, но видишь ли, ночью танцы, поутру манеж, а после полудня сон — вот мое бытие последние две недели и еще по меньшей мере столько же в будущем, но самое скверное — то, что я безумно влюблен! Да, безумно, ибо не знаю, куда преклонить голову. Я не назову тебе ее, ведь письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя. Самое же ужасное в моем положении — что она также любит меня, но видеться мы не можем, до сего времени это немыслимо, ибо муж возмутительно ревнив. Поверяю это тебе, мой дорогой, как лучшему другу, и знаю, что ты разделишь мою печаль, но, во имя Господа, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю. Ты погубил бы ее, сам того не желая, я же был бы безутешен; видишь ли, я сделал бы для нее что угодно, лишь бы доставить ей радость, ибо жизнь моя с некоторых пор — ежеминутная мука. Любить друг друга и не иметь другой возможности признаться в этом, — ужасно; может статься, я напрасно все это тебе поверяю, и ты назовешь это глупостями, но сердце мое так полно печалью, что необходимо облегчить его хоть немного. Уверен, ты простишь мне это безумство, ибо эта любовь отравляет мое существование. Однако будь спокоен, я осмотрителен и до сих пор был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежит лишь нам с нею.
Мой дорогой друг, ты был прав, когда писал в прошлый раз, что подарок от тебя был бы смешон; в самом деле, разве ты не даришь мне подарков ежедневно, и, не правда ли, только благодаря им я существую: экипаж, шуба; мой дорогой, если бы ты не позволил ими пользоваться, я бы не смог выезжать из дому, ведь русские утверждают, что такой холодной зимы не было на памяти людской. Прощай, мой драгоценный, будь снисходителен к моей новой страсти, ведь тебя я тоже люблю всем сердцем.
Дантес”
Все-таки вымостил эту страшную дорогу на Черную речку1836 год.
Рассмотрим в хронологии некоторые события того года. К 1 января 1836 года долг Пушкина превышал 77 тысяч рублей. А его жалование в год составляло всего 5 тысяч. Пушкин пишет в дневнике: “Выкупив бриллианты Натальи Николаевны, заложенные в московском ломбарде, я принужден был их перезаложить в частные руки, не согласившись продать их за бесценок” Бриллианты жены поэт так и не смог выкупить до конца своей жизни. Издание “Современника”, разрешенное в начале 1836 года, не облегчило материального положения семьи Пушкина.
И все-таки не тяжелое материальное положение стало причиной, по которой Пушкин в конце 1836 года искал смерти.
В начале января 1836 года Пушкин писал П. В. Нащокину: “Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться”.
Чем враждебнее светский Петербург, злее преследование цензуры, удушливее общественная жизнь и горше непонимание близких друзей, тем ближе и важнее становились для Пушкина семья, его дом. О чем хорошо сказал Ю. М. Лотман, когда назвал дом Пушкина, его семью “цитаделью личной независимости и человеческого достоинства”. Что очень важно понять. Без этого не раскрыть ту психологическую драму, которая разыгралась в душе поэта в конце 1836 года, когда цитадель обрушилась.
А теперь прочтем письма Дантеса от 14 февраля и 6 марта 1836 года.
"Петербург, 14 февраля 1836 г:
Мой дорогой друг, вот и карнавал позади, а с ним - часть моих терзаний. Право, я, кажется, стал немного спокойней, не видясь с ней ежедневно, да и теперь уж не может кто угодно прийти, взять ее руку, обнять за талию, танцевать и беседовать с нею, как я это делаю: а они ведь лучше меня, ибо совесть у них чище. Глупо говорить об этом, но оказывается - никогда бы не поверил - это ревность, и я постоянно пребывал в раздражении, которое делало меня несчастным.
Кроме того, в последний раз, что мы с ней виделись, у нас состоялось объяснение, и было оно ужасным, но пошло мне на пользу. В этой женщине обычно находят мало ума, не знаю, любовь ли дает его, но невозможно вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре, а его тяжело было вынести, ведь речь шла не более и не менее как о том, чтобы отказать любимому и обожающему ее человеку, умолявшему пренебречь ради него своим долгом: она описала мне свое положение с таким самопожертвованием, просила пощадить ее с такой наивностью, что я воистину был сражен и не нашел слов в ответ.
Если бы ты знал, как она утешала меня, видя, что я задыхаюсь и в ужасном состоянии; а как сказала: "Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой", - да, видишь ли, думаю, будь мы одни, я пал бы к ее ногам и целовал их, и, уверяю тебя, с этого дня моя любовь к ней стала еще сильнее. Только теперь она сделалась иной: теперь я ее боготворю и почитаю, как боготворят и чтят тех, к кому привязано все существование.»
"Петербург, 6 марта 1836 г.
Мой дорогой друг! Да, поистине, в самом человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть все, с чем он считает необходимым бороться, и Господь мне свидетель, что уже при получении твоего письма я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя.... Ты был не менее суров, говоря о ней, когда написал, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому - но, видишь ли, это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за нее голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все - и что же, мой дорогой друг, - никогда ничего! Никогда в жизни!
Она была много сильней меня, больше 20 раз просила она пожалеть ее и детей, ее будущность и была столь прекрасна в эти минуты (а какая женщина не была бы), что, желай она, чтобы от нее отказались, она повела бы себя по-иному, ведь я уже говорил, что она столь прекрасна, что можно принять ее за ангела, сошедшего с небес.
В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала. Итак, она осталась чиста; перед целым светом она может не опускать головы».
А между тем свет полнится слухами. И хотя увлеченный страстью молодой человек не хочет скомпрометировать любимую женщину (о чем он сам пишет и чему можно верить), его роман в январе-феврале 1836 года перестает быть тайной.
Беда еще в том, что Донтес втерся в доверие к друзьям Пушкина: Карамзиным, Вяземским. «Карамзинский кружок» - так назывался узкий круг друзей Пушкина, где он был завсегдатаем с женой. Донтес очень нравился Софье Карамзиной. Он стал другом братьев Карамзиных. Все это еще больше угнетало Пушкина.
Вот как Софья Николаевна Карамзина в письме к брату 19-20 сентября 1836 года описывает обед у них в Царском Селе:
"...получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же шутки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой в конце концов все же танцевал мазурку.
Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий…"
Письмо Донтеса от 17 октября 1836 года.
"Дорогой друг, я хотел говорить с тобой сегодня утром, но у меня было так мало времени, что это оказалось невозможным. Вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю наедине - это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской почти час. Можешь вообразить мое состояние, я наконец собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел. В общем я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью я глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание.
Вот почему я решился прибегнуть к твоей помощи и умолять выполнить сегодня вечером то, что ты мне обещал. Абсолютно необходимо, чтобы ты переговорил с нею, дабы мне окончательно знать, как быть.
Сегодня вечером она едет к Лерхенфельдам, так что, отказавшись от партии, ты улучишь минутку для разговора с нею.
Вот мое мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтоб не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с нею поговорить. Тогда спроси ее, не была ли она случайно вчера у Вяземских; когда же она ответит утвердительно, ты скажешь, что так и полагал и что она может оказать тебе великую услугу; ты расскажешь о том, что со мной вчера произошло по возвращении, словно бы был свидетелем: будто мой слуга перепугался и пришел будить тебя в два часа ночи, ты меня много расспрашивал, но так и не смог ничего добиться от меня [...], и что ты убежден, что у меня произошла ссора с ее мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду (мужа там не было).
Это только докажет, что я не рассказал тебе о вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтобы она думала, будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь ее как отец, интересующийся делами сына; тогда было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более интимные отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что по крайней мере, судя по ее поведению со мной, такие отношения должны быть.
Словом, самое трудное начать, и мне кажется, что такое начало весьма хорошо, ибо, как я сказал, она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее, пусть она видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за мое здоровье и судьбу, и ты должен настоятельно попросить хранить это в тайне от всех, особенно от меня. Все-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить ее принять меня, ты мог бы это сделать в следующий раз, а еще остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме.
Еще раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведет, я сойду с ума.
Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что [далее несколько слов написано неразборчиво.
2 ноября Идалия Полетика, еще одна любовница Донтеса, обманом завлекла Н.Н.Пушкину к себе на квартиру, где ее уже ждал Дантес, умолявший ему отдаться. Видимо, это была последняя бесполезная попытка охваченного страстью кавалергарда. Возмушенная Н.Н. отвечает отказом и через несколько минут уезжает из дома.
4 ноября утром Пушкин получает анонимный пасквиль. Сразу же состоялось объяснение с Натальей Николаевной. Четвертого ноября она не только рассказала Пушкину о встрече с Дантесом у Полетики, но и призналась мужу, что получала и хранила любовные письма Дантеса. Кроме этого она рассказала, как старший Геккерн уговаривал ее вступить в интимные отношения со своим приемным сыном.
В этот день Пушкин узнал о романе жены, начавшемся еще осенью прошлого года. И он понял, что жена тоже любила этого человека. Пушкин узнал об этом 4 ноября 1836 года. Узнал и, разумеется, поделиться этим не мог ни с кем, даже с самыми близкими друзьями. Трагедия, разыгравшаяся 4 ноября, - совсем не в том, что Пушкин терялся в догадках, кто автор пасквиля. В. А. Соллогуб вспоминает слова Пушкина, сказанные ему в тот день: "Впрочем, понимаете, что безымянным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя - ангел, никакое подозрение коснуться ее не может".
Трагедия в том, что в этот день обрушилась семейная цитадель, защищавшая Пушкина от холодных ветров, дувших не столько с Финского залива, сколько со стороны Зимнего и Аничкова. В этот день он был "ранен в сердце" и рана не зарастала и кровоточила до самой смерти. Вызов, посланный Дантесу в этот же день, был ответом не на анонимное письмо, а на письма Дантеса Наталье Николаевне и признания жены. Пушкин звал Дантеса к барьеру и этим защищал свою семью, честь жены и свое достоинство.
Вызов на дуэль получает старший Геккерн.
5 ноября Геккерн-отец посещает Пушкина и от имени сына принимает вызов. Однако Геккерн просит отсрочки. Сначала на день, потом на две недели. Разумеется, Геккерн-отец в отчаянии. Все его планы под угрозой, все здание "семейной" жизни, которое он возводил, вот-вот рухнет. Любой исход дуэли погибелен для него. Поэтому ее нужно предотвратить любой ценой.
А друзьям Пушкина надо уберечь поэта. Жуковский начинает "челночную" дипломатию, посещая то Пушкина на Мойке, то Геккерна на Невском. Изворотливый Геккерн находит спасительный ход. Он объявляет Жуковскому, что его сын уже давно влюблен в Екатерину Николаевну Гончарову. Чтобы огласить помолвку и оградить честь Дантеса, Пушкин должен взять свой вызов назад и сохранить его в тайне.
Жуковский верит Геккерну и 7 ноября объявляет обо всем Пушкину. Пушкин в бешенстве. В переговорах принимает участие Загряжская, тетка сестер Гончаровых. Жуковский не понимает ни бешенства, ни слез Пушкина. Теперь, когда Геккерн уверяет, что Дантес влюблен в Екатерину и хочет жениться на ней и что сам Геккерн дает согласие на этот брак, теперь, казалось бы, отпадают всякие поводы для поединка.
Но Пушкин неумолим и просит В. А. Соллогуба быть его секундантом. К переговорам подключается Соллогуб. Потом он скажет об этих переговорах: "Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел". Поэта буквально держат за руки. Под давлением, против своей воли, он наконец берет вызов назад.
17ноября – сватовство; 10 января - Свадьба. Для всех это сватовство было большой неожиданностью, и все в высшем свете обсуждали этот неравный брак богатого красавца Дантеса и некрасивой и небогатой, к тому же старше его на 4 года, Екатерины Гончаровой. Свершившийся брак не внес существенных изменений в отношения обоих семейств. Более того – они ухудшились.
Казалось бы, наступил мир, и у друзей Пушкина нет причин для беспокойства. Но вскоре после помолвки Софья Николаевна Карамзина напишет: "Натали нервна, замкнута, и когда говорит о замужестве сестры, голос у нее прерывается" . "И это, вероятно, было для Пушкина самым мучительным: видеть, как сильно волнуют его жену отношения с Дантесом" .
Дантес не прекратил свои дерзкие ухаживания за Натальей Николаевной. Не спускал с нее глаз, приглашал на танцы, от чего она не могла отказаться, не желая вызвать толки в обществе, где за ними следили сотни враждебных глаз.
Высший свет стал распускать слухи, что бедный Донтес женился на Екатерине, чтобы спасти честь своей любимой Н.Н. Ах, какой рыцарь! Оба Геккерна с удовольствием подтверждали эту ложь И опять травля.
И 26 января Пушкин отсылает оскорбительное письмо Геккерну-отцу:
«Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то сочувствие, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей; верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность, и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее – чтобы он отпускал ей казарменный каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин26 января 1837».
"Что подтолкнуло Пушкина к этому решению?
Как и при каких обстоятельствах он понял, что у него нет другого выхода?".
И сейчас, пытаясь ответить на тот же вопрос, мы скажем: ничего особенного не случилось ни в этот день, ни в предыдущие. Начиная с 4 ноября тридцать шестого года Пушкин рвался к дуэли. Положение, в котором он оказался, состояние, в котором он себя осознавал, были для него невыносимы.
Мы привыкли думать о Пушкине как о гении. Но гений - еще и просто человек, у которого были дом и семья. В этом доме Пушкин работал, отходил душой от волнений, от светской черни и цензуры, от несвободы. Четвертого ноября Пушкин понял, что сердце жены отдано другому. И дом рухнул. Пушкин потерял почву под ногами. Конечно, его честь и гордость страдали. Конечно, была и ревность. Но не ревность вела его к поединку. Он знал, что жена своего долга не преступила. То, что его терзало, начиная с четвертого ноября ничего общего с ревностью не имело. И этих терзаний он вынести не мог.
Некоторые современники догадывались о состоянии души Пушкина, разумеется, не зная причины. В. А. Соллогуб в своих воспоминаниях писал: "Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел... Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом". А Павлищев, зять Пушкина, сказал еще откровеннее: "Он искал смерти с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив".
Использованная литература:
Андронников И.Л. «Тагильская находка»;
Арнольд Гессен
«Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине;
Фридкин В. «Дорога на Черную речку»
716
64 890 
