«Яркий голос соловья»

Слова яркий голос соловья в пушкинском «Не дай мне Бог сойти с ума» принято считать реминисценцией из «Последней вес­ны» (1815) К. Н. Батюшкова. Ср. у Батюшкова: «И яркий голос Филомелы…»

Стихотворение было написано Пушкиным, по всей вероятности, после того, как он посетил больного Батюшкова (см.: Алексеев М. П. Несколько новых данных о Пушкине и Батюшкове // Известия ОЛЯ. 1949. Т. VIII. Вып. 4. С. 369–372).

Предположение о «заимствовании образа» (И. М. Семенко) связано с представлением об известной его оригинальности. Если исследователи и не настаивают на том, что Батюшков употребил выражение яркий голос первым, то подразумевают это. Так, не случайно В. Э. Вацуро и В. А. Мильчина, поясняя, что эпитет яркий в стихах Пушкина и Батюшкова значит «громкий, звонкий», приводят в качестве примера такого употребления цитату из «Под­ражания псалму СХХХVI» Н. М. Языкова, то есть из произведения, написанного в 1830 году, через 15 лет после интересующего нас стихотворения Батюшкова.

В. В. Набоков считал, что выражение яркий голос было взято Батюшковым из французской поэзии («la voix brillante»), в русской же литературе до Батюшкова, по мнению Набокова, этот эпитет не встречался, а, следовательно, «Не дай мне Бог сойти с ума» содержит отсылку к стихам Батюшкова (Pushkin A. Eugene Onegin: A Novel in Verse Translated from the Russian with a commentary by V. Nabokov. L., 1975. Vol. 3. – Р. 74–75).

Однако яркий голос – и не оригинальная метафора Батюшко­ва, и не галлицизм: слово яркий имело значение «громкий, звон­кий» и в русском языке; в Словаре Академии Российской 1822 года

именно это значение указано для слова первым (Словарь Академии Российской. СПб., 1822. Ч. VI; см. также: Словарь церковносла­вянского и русского языка. СПб., 1847. Т. 4; Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1866, Ч. 4).

Неудивительно потому, что яркий (или, напротив, тусклый) было в русской поэзии частым определением для звука задолго до «Последней весны» Батюшкова. Например, у Василия Кирилловича Тредиаковского в «Тилемахиде» читаем:

Глас её тих, мерен, но поразисто ярок.

Речи оные все, как стрелы огненны неки.

(Заметим, кстати, что, по крайней мере, в данном случае яркий глас – не калька с французского: перевод Тредиаковского не совсем точен, и у Ф. Фенелона здесь не «la voix brillante»,, а («la voix forte et infinuante»).

А вот другие примеры: «И яркий голос соловью» (Н. М. Карам­зин. «Дарования», 1796), «Великолепный, яркий, громкий, // Пронзающ душу, глас звучит…» (М. Л. Магницкий. «Соловей», 1797), «Соловей из груди пламенной // Выливает трели яркие…» (П. И. Шаликов. «Вес­на», 1805), «И ярким голосом весь воздух вдаль потряс» (В. А. Озеров. «Поликсена», 1808–1809) и т. д.

Случаи такого употребления слова яркий, разумеется, много­численны и в последующей поэзии. Но постепенно выражение яркий голос начинает приобретать иную, нежели у Озерова и Батюшкова, природу.

В словарях современного русского литературного языка инте­ресующее нас значение слова яркий названо устаревшим. В сере­дине XIX века оно уходило из языка (в говорах сохранилось до сих пор – см., в частности: Мельниченко Г. Г. Краткий ярослав­ский областной словарь. Ярославль, 1961). В это же время, как известно, в поэзии всё более распространенными становятся синестетические образы. Примеры из стихотворений А. А. Фета, из его «Певице» (1857) и «Ты расточительна на милые слова…» (1854): «Вдалеке замирает твой голос, горя, // Словно за морем ночью за­ря…»; «И знаю – низойдут их яркие лучи // Ко мне и трепетом, и песней».

Старое определение в этом ряду начинает восприниматься как метафорический эпитет. Стихи Фета в его «Фантазии» 1847 года: «Иль поёт и ярко так и страстно // Соловей, над розой изнывая?» вызвали неодобрение И. С. Тургенева – не то излишней метафо­ричностью эпитета, не то избитостью метафоры (см.: Никольский Ю. Материалы по Фету. 1. Исправление Тургеневым фетовских «Сти­хотворений». 1850 // Русская мысль. 1921. Кн. X–XII. – С. 249).

Таким образом, если в XVIII – первой трети XIX веков выра­жение яркий голос было, по всей видимости, нейтральным, то к середине XIX века оно начинает осознаваться как клишированная метафора и, между прочим, претерпевает характерную для клише трансформацию: один из элементов заменяется на антоним (см.: Веселовский А. Н. Из истории эпитета // Веселовский А. Н. Исто­рическая поэтика. Л., 1940. – С. 83; Серман И. 3. Поэзия К. Н. Батюшкова // Уч. зап. ЛГУ. Серия филол. наук. 1939. Вып. 3. – С. 283). Образ яркого голоса у того же Фета в стихотворении 1888 года «Сегодня все звёзды так пышно…» порождает образ «яркого молчания»:

Всю ночь прогляжу на мерцанье,

Что светит так ярко и нежно,

И яркое это молчанье

Разгадывать стану прилежно.

(Ср. у F. Nietzsche в «Also sprach Zaratustra»: алая тишина (die rosenrothe Stille) – Nietzsche F. Werke. Leipzig, 1904. Вd. VI. – S. 348.)

Одним словом, выражение яркий голос встречалось и в XVIII, и в XIX веках, но статус его изменялся. Стихи Батюшкова и Пушкина были оценены исследователями с позиций русского языка и литературы второй половины XIX–XX веков, и поэтому нова­торскую, смелую образность увидели там, где было следование нормам русского языка.

Источник: Зыкова Г. В. «Яркий голос соловья» // Русская речь. 1993. – № 1. – С. 3–5.