Альберт Эйнштейн и Моцарт

Альберт Эйнштейн и Моцарт.

"Я верю в интуицию и вдохновение", - эти слова в равной степени могут быть отнесены к деятельности и учёного и музыканта. Принадлежат они гениальному физику-теоретику XX века Альберту Эйнштейну.

Введение

Эта работа- продолжение исследования личности великого Эйнштейна. Цель работы выяснить: как связана - и связана ли - любовь Эйнштейна к творениям Моцарта с далеко неявными, но весьма существенными особенностями мышления Эйнштейна, с его научными идеалами? Сопоставление с музыкой Моцарта раскрывает романтизм научного подвига Эйнштейна и романтизм неклассической физики в целом, романтизм неклассического идеала науки. Об отношении Эйнштейна к Моцарту (оно является исходным пунктом моей работы) и о музыкальных склонностях и симпатиях Эйнштейна в целом можно судить по многим воспоминаниям его современников и исследователей его жизни и творчества. Эта работа еще раз подчеркивает многогранность и неординарность ученого и влияние его трудов на современность.

Глава 1.

Музыка и исследовательская работа в области физики различны по происхождению, но связаны между собой единством цели - стремлением выразить неизвестное. Их реакции различны, но они дополняют друг друга. Наука раскрывает неизвестное в Природе, а музыка - в человеческой душе, причём именно то, что не может быть раскрыто в иной форме, кроме музыки. Выдающийся физик-теоретик, один из создателей квантовой механики и общей теории поля, лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг в своей философской работе "Часть и целое" заметил: "Науку делают люди. Об этом естественном обстоятельстве легко забывают; ещё одно напоминание о нём может способствовать уменьшению прискорбной пропасти между двумя культурами – гуманитарно-художественной и научно-технической".[1]
На самом деле пропасть эта кажущаяся, созданная, скорее, нашим сознанием. Наука и искусство - это проявление одной и той же общечеловеческой культуры, между которыми существует глубокая внутренняя связь. Она имеет место, прежде всего, вследствие наличия изначальной гармонии, присущей Природе. Это всегда интуитивно тонко чувствовали и творцы современной физики, для которых её значение выходило далеко за пределы технологии. Особое место во взаимопроникновении двух областей знания принадлежит соотношению теоретической физики и музыки - двух могущественных методов познания мира. На первый взгляд, такая параллель покажется странной - ведь, казалось бы, физики-теоретики используют сугубо математический язык для описания Природы, но что есть Природа? Интересный ответ на этот вопрос дает ученик П.И.Чайковского, композитор И.С.Танеев: "Это царство музыки. Взгляни на гармонию миров, на равномерное движение светил. Все подчинено её законам. Без музыки человек - ничто. Людям надо всё бросить и предаться одной музыке".[3] Физическим теориям, рождающимся "на кончике пера" и описывающим Природу, присуще то же самое изящество, что и великим музыкальным творениям.

В строгих и мудрых формулах, пугающих непосвящённых, не содержится ни одной лишней физической величины, подобно тому, как, по словам Эйнштейна, в музыке Моцарта не содержится ни одной лишней ноты.

Каждое сопоставление идей Эйнштейна со стилем творчества другого мыслителя или художника открывает некоторую новую сторону в мировоззрении и в психологии творца теории относительности. Какую же сторону гения Эйнштейна раскрывает сопоставление: "Эйнштейн - Моцарт"? Как связана - и связана ли - любовь Эйнштейна к творениям Моцарта с далеко неявными, но весьма существенными особенностями мышления Эйнштейна, с его научными идеалами?

Мне кажется, что сопоставление с музыкой Моцарта раскрывает романтизм научного подвига Эйнштейна и романтизм неклассической физики в целом, романтизм неклассического идеала науки.

Смысл его жизни составляла Наука. Ей он был предан, в ней он находил убежище, она была причиной его обособленности. Вообще разница между жизнью и смертью для Эйнштейна заключалась в том, может ли он ещё или уже не в состоянии заниматься физикой. Но и музыка была его любовью. Как от образа Планка неотделим рояль, так от образа Эйнштейна неотделима скрипка...

Детство Эйнштейна прошло в музыкальной атмосфере. Его мать обладала большими музыкальными способностями, которые и унаследовал Альберт. Игре на скрипке Эйнштейн начал учиться в детстве. Вначале он воспринимал эти уроки как скучную обязанность, но однажды услышал сонаты Моцарта, которые покорили его своей грацией и эмоциональностью. Эйнштейн писал: "Я брал уроки игры на скрипке с 6 до 14 лет, но мне не везло с учителями, для которых занятия музыкой ограничивались механическими упражнениями. По настоящему я начал заниматься лишь в возрасте около 13 лет, главным образом после того, как "влюбился" в сонаты Моцарта. Пытаясь хоть в какой-то мере передать художественное содержание и неповторимое изящество, я почувствовал необходимость совершенствовать технику - именно так, а не путём систематических упражнений я добился в этом успеха. Вообще я уверен, что любовь - лучший учитель, чем чувство долга, во всяком случае, в отношении меня это справедливо".[7] Школьный его товарищ Ганс Билан вспоминает: "Однажды мы встретились с Эйнштейном в шумном зале школьной столовой, где собирались играть сонаты Моцарта. Когда его скрипка запела, мне показалось, что расступаются стены зала, - я впервые услышал подлинного Моцарта, постиг всю эллинскую красоту и простоту его музыки - то шаловливой и грациозной, то могучей и возвышенной. "Это божественно, надо повторить!" - воскликнул Эйнштейн. ".[4]

Об отношении Эйнштейна к Моцарту и о музыкальных склонностях и симпатиях Эйнштейна в целом можно судить по многим воспоминаниям, в частности по впечатлениям и оценкам Эмиля Гильба - немецкого музыканта, руководившего однажды благотворительным концертом с участием Эйнштейна. Биограф учёного Карл Зелиг так описывает музыкальную сторону его школьной жизни: "На своей скрипке Эйнштейн исполнял "Арию" и "Чакону" Баха, сочинения Генделя и Моцарта и даже предпринимал отважные вылазки в царство виртуозности - пытался играть "Дьявольские трели" Тартини." [9]

Игра Эйнштейна на скрипке не была виртуозной, но отличалась чистотой, уверенностью и задушевной экспрессией. Он играл смело и широко, а, увлекшись, мог уйти на самую грань импровизации. Вместе с тем он стремился к строгой передаче архитектоники музыкального произведения. Выявление личности исполнителя его меньше захватывало, такова была и его собственная манера игры.
К числу любимейших произведений Эйнштейна относилась соната Баха для двух скрипок и рояля. В музыке Баха Эйнштейна привлекала ее готическая архитектоника. По словам Мошковского, возносящаяся ввысь музыка Баха ассоциировалась у Эйнштейна не только с архитектурным образом устремленного к небу готического собора, но и со стройной логикой математических конструкций. Он навсегда остался горячим поклонником Баха и много лет спустя ответил следующим образом на вопрос анкеты, проводившейся одной популярной немецкой газетой: "Что я могу сказать о творчестве Баха? Слушать, играть, любить, почитать и - помалкивать!" "Подлинная и глубочайшая музыка чувства" привлекала Эйнштейна своим величием, сдержанной страстностью выражения и объективностью. По поводу последнего свойства баховской музыки очень точно написал Альберт Швейцер: "Бах должен быть причислен к художникам объективного плана. Они целиком принадлежат своему времени, пользуются художественными формами и мыслями, которые предлагает им эпоха. Их жизнь и переживания не являются единственным источником творчества, поэтому сущность этих произведений не объясняется судьбой их творца". [11]
Искусство объективного художника не безлично, но сверхлично. Как будто у него одно стремление: заново переработать и с неподражаемым совершенством передать всё, что находится перед ним. Не он живет, но дух времени живет в нём. Все художественные искания, стремления, желания, порывы и блуждания прежних, равно как и современных ему поколений, сосредоточились в нём и творят через него. Этот гений был не единичным, обособленным духом, но универсальным. Века и поколения создали творение, перед величием которого мы в благоговении останавливаемся.
Пожалуй, именно это качество музыки Баха - объективно-надличное и дающее, вместе с тем, высокое звуковое наслаждение, было так близко Эйнштейну.

Разным было отношение Эйнштейна к другим композиторам. Очень сложным было отношение Эйнштейна к Бетховену. Он понимал величие творчества Бетховена, но сердце Эйнштейна не принадлежало драматическим коллизиям симфоний и его больше привлекала прозрачность бетховенской камерной музыки. Симфонии Бетховена казались ему выражением мятущейся и борющейся личности автора, в них личное содержание заглушало объективную гармонию бытия. Гендель восхищал Эйнштейна совершенством музыкальной формы, но мыслитель не находил здесь глубокого проникновения в сущность природы. Шуман казался ему оригинальным, изысканным и мелодичным, но Эйнштейн не ощущал в его произведениях величия обобщающей мысли. Когда Эйнштейн слушал музыку Вагнера, ему казалось, что он видит Вселенную, упорядоченную гением композитора, а не надличную Вселенную, гармонию которой композитор передает с величайшим самозабвением и искренностью. Может быть, впечатление отчасти определялось личностью композитора, но Эйнштейн не находил в произведениях Вагнера отрешенности от "я" - объективной правды бытия. Этой правды он не находил и у Рихарда Штрауса; Эйнштейну казалось, что Штраус раскрывает в музыке лишь внешние ритмы бытия. Эйнштейн мог увлечься звуками Дебюсси, как в науке - какой-нибудь математически изящной, но не фундаментальной задачей. Но захватывала его только структура произведения. Эйнштейн отличался крайне "архитектурным" восприятием музыки. Потому, может быть, он не понимал Брамса. Эйнштейну казалось, что сложность контрапункта не дает ощущения простоты, чистоты, искренности, которые он ценил больше всего. И, как в науке, чистота и простота казались ему залогом адекватного отображения бытия. Предметом страстного увлечения, властителем дум Эйнштейна оставался Моцарт. Эйнштейн считал, что в отличие от музыки Бетховена, которая "создана", музыка Моцарта настолько совершенна, что, кажется, будто она существовала всегда во Вселенной и ожидала прихода Мастера, который открыл бы её. Как-то, рассуждая о последствиях, которые могла бы принести ядерная война, Эйнштейн сказал, что тогда люди больше не услышат Моцарта.

Глава 2.

Анализ отношении Эйнштейна к Моцарту.

«Я думал о связи между концепциями Эйнштейна и музыкой Моцарта. Последняя не только прекрасна, не только грациозна. Она обладает какой-то удивительной независимостью от времени, места и среды. Это музыка для Эйнштейна"

австралийский пианист Манфред Клайн.

Произведения Моцарта привлекали Эйнштейна своей изысканностью, неповторимой прелестью каждой фразы. Этой же печатью высшей красоты было отмечено всё, что выходило из-под пера Эйнштейна, будь то чисто научные работы или статьи по общим проблемам науки.

Исходная идея Эйнштейна - независимость фундаментальных определений движения от выбора систем отсчета. Эта идея весьма сложным и неявным образом связана с интересом к объективному "внеуличному" миру, с интересом, который был у Эйнштейна не только стержнем научных поисков, но и постоянным психологическим фоном творчества. С подобным фоном связано характерное для Эйнштейна благоговейное приподнятое отношение к объективной гармонии мироздания. И в искусстве Эйнштейна привлекало отражение "музыки сфер": не мистическая иллюзия одухотворенности природы, а рационалистическое постижение гармонии мира. В музыке Моцарта такое постижение окрашивает личные настроения, у других композиторов сильнее чувствуется другое - выявление личного окрашивает восприятие природы.

Но если в музыке Моцарта гармония мира окрашивает личные настроения, то она при этом становится не только схемой мироздания, не только его чертежом, она сама становится, помимо прочего, личным настроением, приобретает личный, интимный, эмоциональный эффект; она связана не только с логикой постижения мира, но и с романтикой такого постижения.

Такая характеристика "музыки для Эйнштейна" связана с весьма общими историко-культурными проблемами. И с весьма общими философскими проблемами. Первая из них очерчена в приведенных воспоминаниях Ганса Билана - соученика Эйнштейна по школе в Аарау. Трудно сказать, являлось ли впечатление от эйнштейновского исполнения сонаты Моцарта чисто личным, может быть оно было навеяно не только исполнительской манерой Эйнштейна, но и беседами аарауских школьников, один из которых уже в это время задумывался над кардинальными проблемами бытия. Во всяком случае, замечание о Моцарте "в ореоле эллинской красоты с его ясными линиями..." имеет глубокий смысл. "Эллинская красота" всегда была и будет источником вдохновения для всех областей культуры. Для греческого гения прекрасное это реализованная гармония. Это гармоничное соотношение архитектурных форм или, в скульптуре, - форм человеческого лица и тела. Но и в самом космосе прекрасное выражается в уравновешенной статической гармонии пространственных соотношений. Система небесных сфер, естественных мест и естественных движений это, помимо прочего, эстетический идеал, который пронизывал античную космологию. Музыка сфер Кеплера не была чистой фантазией, и стремление великого астронома найти ratio в эмпирических соотношениях Солнечной системы выражало важную для науки тенденцию мысли XVI-XVII вв. Но в пауке и во всей культуре нового времени статическая гармония дополняется идеей динамической гармонии, а эстетическим выражением последней служит нарушение статических канонов.

Против общественной статики, против неизменного повторения общественных форм, против неподвижных моральных и эстетических традиций выступает карнавальный смех, сатира Сервантеса, улыбка Ариосто. Этому царству противостоит оппозиция шаловливо-грациозного нарушения и эмоционального заполнения канонических ясных линий.

Взглянем с этой точки зрения на "шаловливую и грациозную" составляющую музыки Моцарта. Она сплетается с "могучим и возвышенным". В таком сплетении, как мы увидим, - основное, что роднит Моцарта с Эйнштейном. Это - романтическая составляющая. В мелодию, где последовательные пассажи развивают и продолжают единую тему, в ткань, где все узоры подчинены макроскопическому замыслу, вплетаются не вытекающие однозначно из темы неожиданные вариации, к которым и относится определение Билана (а может быть, и Эйнштейна?): "шаловливые и грациозные". В чем их функция? И что в них могло оказаться конгениальным мышлению Эйнштейна?

Эйнштейн говорил, что пьесы Шоу напоминают ему произведения Моцарта, и продолжает: "В прозе Шоу нет ни одного лишнего слова, так же как в музыке Моцарта нет ни одной лишней ноты. То, что один делал в сфере мелодий, другой делает в сфере языка: безупречно, почти с нечеловеческой точностью передает свое искусство и свою душу".".[10] "Нечеловеческая точность" и отсутствие лишних слов и нот означает, что языковая, в одном случае, и музыкальная, в другом, ткань произведения подчинена теме. Так же как точность положения и импульса частицы означает подчинение макроскопическому закону. Но вспомним парадоксальный и неожиданный характер реплик в пьесах Шоу. И неожиданные, не вытекающие из линейного развития замысла арабески Моцарта. И парадоксальные конструкции Эйнштейна...

Эйнштейн отделяет понятие объективной научной истины от понятия прекрасного, связанного с человеческими оценками. Но как связан с понятием прекрасного эмоциональный аккомпанемент постижения мира? Для Эйнштейна таким реализующим понятие прекрасного содержанием человеческого сознания было познание природы, познание ее объективного ratio, и тот эмоциональный и моральный подъем, который неотделим от познания истины и который Эйнштейн, следуя Спинозе, называл аmоr intellectualis.

Здесь мысль Эйнштейна идет в фарватере рационалистической эстетики, но идет гораздо дальше классического рационализма. Я коснусь только проблемы музыки. Для Лейбница музыка - безотчетная радость души, "которая вычисляет, сама того не зная". В исчислении выражается гармония мира. Лейбниц говорит, что музыка это "имитация универсальной гармонии, вложенной богом в мир". Он сравнивает музыку с упорядоченностью мироздания: "Ничто так не приятно для чувств, как созвучность в музыке, а для разума - созвучность природы, по отношению к которой первая - лишь малый образец". ".[4] Но для Эйнштейна гармония мира - не математическая, а физическая гармония. Ни арифметика, ни геометрия не передают физической гармонии. В теории относительности in vitro гармония - это каркас четырехмерных мировых линий, но в теории относительности in vivo такой каркас требует физического заполнения.

Соответствующая подобному представлению о мировой гармонии эстетическая концепция отличается от концепции Лейбница. Перефразируя формулу последнего, можно сказать, что в музыке душа, еще не зная структуры мира, погружается в нее, экспериментирует, сталкивается с неожиданным, смеется над заблуждениями, которые она покидает, индивидуализирует детали мироздания, видит отличие мира от геометрической схемы. При этом она раскрывает и выражает неизвестное. Такое выражение неизвестного характерно и для музыки, и для науки, если иметь в виду ее неклассическую, романтическую составляющую. В своих афоризмах о науке Эйнштейн говорит: "Музыка и исследовательская работа в области физики различны по происхождению, но связаны между собой единством цели - стремлением выразить неизвестное. Их реакции различны, но они дополняют друг друга".[4] Наука раскрывает неизвестное в природе. Музыка раскрывает неизвестное в человеческой душе, причем раскрывает именно то, что не может раскрываться в иной форме, помимо музыки. Но это - дополнительные компоненты. Для Эйнштейна познание мира - главное содержание человеческой души. Именно души: не только интеллекта, но и эмоциональной жизни, потому что наука, как ее понимал Эйнштейн, это глубоко эмоциональный процесс. Музыка выражает действительное бытие, заполняющее общую схему противоречивым, отклоняющимся от схемы содержанием; музыка передает не логику бытия, а само бытие, она затрагивает не только мысль, но эмоциональную сферу. Здесь все слито и все едино. Радость мысли, пронизанной чувством и поэтому ощущающей реальность индивидуального, локального, мгновенного. Грусть об исчезновении этого локального. Примиренная грусть - тихая грусть Моцарта, Все это я ощутила, слушая Моцарта. Основным было ощущение мелодичности - рациональной, светлой, однозначной и вместе с тем неожиданной связи отдельных звуков и музыкальных фраз. Ведь такое же ощущение появляется и при чтении Эйнштейна: однозначные и вместе с тем всегда неожиданные выводы создают удивительную мелодию научной мысли, а вкрапленные в изложение зёрна иронии напоминают весёлые пассажи Моцарта. Этот эмоциональный аккомпанемент иногда заглушается мелодией логического анализа, но никогда не исчезает. Он становится особенно отчетливым при чтении писем Эйнштейна, очерков, посвященных общим проблемам науки, статей о современниках и мыслителях прошлого, автобиографических набросков.

Многие работы Эйнштейна, собранные в 4-м томе его научных трудов, имеют, если можно так выразиться, моцартовский характер. При чтении эйнштейновских статей о современниках, мыслителях прошлого или автобиографических заметок можно ощутить, как моцартовскому "Реквиему" созвучна грусть о неповторимости человеческой жизни, примирённая, но скорбная нота в некрологах и воспоминаниях Эйнштейна 40-50-х годов. При этом, как в произведениях Моцарта, где каждая фраза, каждый аккорд не растворён в целом, а говорит о ценности мгновения, так и в биографических статьях Эйнштейна ощущается неповторимость и значимость каждого творца науки.

Исследователи, посвятившие свои труды Моцарту в XX столетии, часто применяют к его музыке термин «космическая». Это не Кеплерова "музыка сфер", т.е. гармония мироздания, сведенная к геометрии Вселенной. Такой идеал был бы ближе к алгебраизированной (или геометризированной) гармонии Сальери. Космизм Моцарта соединяет космическое ratio, рационалистическую ясность, архитектурность с локальными, бытовыми, сенсуально постижимыми деталями. И тем самым он приближает космическую проблему к человеку. Моцарт соединяет космическое видение мира с локальным. В этом - глубокое философское значение того равновесия между мелодией и гармонией, которое так характерно для Моцарта. Музыка Моцарта глубоко онтологична, она выводит мир за пределы геометризированной схемы, она придает миру бытие. В сущности, проблема, которую решает Моцарт, это та же проблема, которую решает Достоевский: существует ли мир или это фантом; что является гарантией его бытия? И, конечно, ту же проблему решает Эйнштейн.

На самом деле никогда нельзя со всей определённостью сказать, почему та или иная музыка оказывается столь созвучна человеческому сердцу. В подобном анализе всегда присутствует большая доля субъективного восприятия музыкальных творений, особенно когда речь идет о таком явлении, как Моцарт.

Наука не может выразить шкалу своих чувств и страстей (а они присущи науке!) в форме одухотворения материи и освобождении ее от пространственного представления. Она может почувствовать в музыке мир эмоций и порывов, который становится тем более необходимым для науки, чем радикальнее она меняет свое содержание, чем больше она должна опираться на интуицию, чем больше в ней еще неопределенных, не обретших четких пространственных форм, интуитивных и полуинтуитивных образов. У Тагора научная истина сливается с эстетической ценностью. Он говорит: "Нетрудно представить себе разум, для которого последовательность событий развивается не в пространстве, а во времени, подобно последовательности нот в музыке. Для такого разума концепция реальности будет сродни музыкальной реальности, для которой геометрия Пифагора лишена всякого смысла".[9]

Эйнштейн стоит на противоположной позиции. Для него многообразие во времени не может быть истиной без многообразия в пространстве. Так же как для материалистов древности и для всей последующей материалистической философии, и для всей последующей пауки. В свою очередь, пространственное многообразие не может быть реальным без временного (что отличает концепцию Эйнштейна от концепции Ньютона).

Приобретают ли эти образы пространственные формы в теории относительности?

Это - очень сложный вопрос, причем кардинальный, связанный с основным направлением эволюции идей Эйнштейна. Гегель говорит о музыке как о романтическом искусстве по преимуществу: если живопись отнимает у мира одно пространственное измерение и оставляет два, то музыка - это непространственный процесс, чисто временное многообразие. Музыка Моцарта является музыкой в наиболее специфичном, несводимом к другим видам искусства смысле - "музыкальной музыкой", и она поэтому особенно интересна с точки зрения чисто временного и, соответственно, романтического, в понимании Гегеля, восприятия мира. Тем самым музыка раскрывает непосредственную внутреннюю, субъективную, романтическую сторону мира.

Сопоставление "Эйнштейн - Моцарт" раскрывают романтизм современной науки, романтизм современного рационалистического мировоззрения. Отсюда - определенная оценка противопоставления разума и чувства. Эмоциональная насыщенность заставляет модифицировать понятие изящества, о котором так часто говорят, характеризуя музыку Моцарта. Параллель "Моцарт - Эйнштейн" заставляет также модифицировать смысл критерия изящества в науке. Эйнштейновская концепция науки требует некоторой модификации изложенной концепции изящества. И только при такой модификации изящество научной концепции становится близким изяществу музыки Моцарта. Примиренная грусть - тихая грусть Моцарта, которую Стендаль противопоставлял настроению итальянских композиторов - современников Моцарта. Все это ощущаешь, слушая Моцарта. Но нечто подобное шевелится в душе и когда читаешь Эйнштейна. Этот эмоциональный аккомпанемент иногда заглушается мелодией логического анализа, но никогда не исчезает. Он становится особенно отчетливым при чтении писем Эйнштейна, очерков, посвященных общим проблемам науки, статей о современниках и мыслителях прошлого, автобиографических набросков.

Подобное противопоставление в наше время кажется архаичным в свете современной, развивающейся, динамичной даже в самых фундаментальных посылках, неклассической науки. Бессмертие личности Эйнштейна - результат эмоционального, психологического, личного аккомпанемента логического и экспериментального познания мира. Бессмертие Моцарта заключено в познании музыки. В периоды, когда наука и культура радикально меняют свои пути, обычно пробуждается интерес к прошлому, но не к пеплу прошлого, а к его огню - эти слова Жореса давно стали руководящим принципом исторической науки. И сейчас первостепенный интерес вызывает амбивалентность, двойственность - может быть, лучше всего тут подошел бы термин дополнительность - в музыке Моцарта и в концепциях Эйнштейна.

В 1982 году на английском языке вышла книга Джузеппе Кальоти "Динамика неоднозначности". Эта книга о соотношении в современном мире науки и искусства. Жизнь и творчество гениального мыслителя XX столетия Альберта Эйнштейна - яркая иллюстрация взаимосвязи и взаимопроникновения науки и искусства. Что раскрывает нам параллель Эйнштейн - Музыка? "Музыка для Эйнштейна, о которой говорил Манфред Клайн, и отношение Эйнштейна к этой музыке - частная иллюстрация важнейшей черты науки и культуры нашего столетия. XVIII век был веком разума, XIX век - науки, XX век - радикально преобразующего вмешательства науки во все стороны материальной, интеллектуальной, эмоциональной и эстетической жизни человечества. Современная наука - это уже не сова Минервы, она вылетает не ночью, когда дневные заботы окончились. Её характер, стиль и эффект скорее ассоциируется с началом дня или с весной - с началом подлинной истории человечества" [9].

Заключение.

Таким образом, научное творчество Эйнштейна и неклассическая наука в целом связаны с духовной и материальной эмансипацией человечества. В этом бессмертие творческого подвига. Бессмертным будет и облик Эйнштейна, демонстрирующий отречение человека от всего личного и повседневного во имя познания мира как упорядоченного, объединенного причинной связью целого.

Когда-нибудь каждый человек будет знать о природе больше, чем знал Эйнштейн. Но он будет черпать в работах Эйнштейна отрешенность от личного, он будет слышать биение гигантского сердца. Читая произведения Эйнштейна, люди всегда будут поражаться и атлетической мускулатуре мысли, и ее благородству.

Литература

1. Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М., Наука, 1990.
2. Капра Ф. Дао физики: исследование параллелей между современной физикой и мистицизмом Востока. С.-Пб., 1994.
3. Зоммерфельд А. Пути познания в физике. М., Наука, 1973.
4. Кузнецов Б.Г. Эйнштейн. Жизнь, смерть, бессмертие. М., Наука, 1980.
5. Планк М. Происхождение научных идей и их влияние на развитие науки (доклад в Берлинском обществе немецких инженеров, 1933 г.) // Избранные труды. М., Наука, 1975.
6. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., Наука, 1967.
7. Пайс А. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. М: Наука, 1989.
8. Хофман В. Альберт Эйнштейн: творец и бунтарь. М., 1983.
9. Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М., Атомиздат, 1964.
10. Гернек Ф. Альберт Эйнштейн. М., Мир, 1979.
11. Швейцер А. И.С. Бах. М., Музыка, 1964. 12. Вейс Д. Возвышенное и земное. Роман о жизни Моцарта. М., Прогресс, 1970. 13. Чичерин В.Г Моцарт. Исследовательский этюд. Л., Музыка, 1970.

13