Анализ стихотворения "На далекой звезде Венере"

На далекой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья.

Всюду вольные звонкие воды,
Реки, гейзеры, водопады
Распевают в полдень песнь свободы,
Ночью пламенеют, как лампады.

На Венере, ах, на Венере
Нету слов обидных или властных,
Говорят ангелы на Венере
Языком из одних только гласных.

Если скажут «еа» и «аи» —
Это радостное обещанье,
«Уо», «ао» — о древнем рае
Золотое воспоминанье.

На Венере, ах, на Венере
Нету смерти терпкой и душной,
Если умирают на Венере —
Превращаются в пар воздушный.

И блуждают золотые дымы
В синих, синих вечерних кущах,
Иль, как радостные пилигримы,
Навещают еще живущих

Конец июля 1921 года

События 1921 года.

Испытание Советской Республики и ее жителей на прочность продолжалось. В стране наступили голод, разруха, эпидемии, которые повлекли за собой недовольство крестьян и рабочих. После этого большевики поняли, что тактику нужно менять, и перешли к новой экономической политике, к НЭПу.

В начале марта моряки Кронштадта выступили под лозунгом «За Советы, но без большевиков». Мятеж был приурочен к X съезду партии. Подавили его жестоко: счет расстрелянных шел на тысячи. 

Тамбовщина HYPERLINK "http://100izvestia.ru/Gallery?gallery_id=8849" была проблемой для большевиков с самого начала: один из богатейших регионов России, «не дотационный», как сейчас говорят. Там были сильны антибольшевистские настроения: зажиточные крестьяне не желали отдавать весь хлеб дочиста государству и давали отпор продкомиссарам «в пыльных шлемах». Антоновский бунт запылал «бессмысленно и беспощадно».

Горький и нарком просвещения Анатолий Луначарский пытались помочь Блоку с выездом, но опоздали — в начале августа поэт скончался. «Вы, кто руки не подал Блоку, затеяв мерзостную склоку…» — гневно бросит спустя годы поэт Евгений Евтушенко обвинение современникам, травившим поэта.

Всё это не прибавляло оптимизма Гумилеву, которого казнили безвинно.

История создания

«Синяя звезда» Елена Дюбуше.

Орест Николаевич Высотский:

Весна в тот год (1917 г. – Сост.) в Париже выдалась поздняя, моросил мелкий дождь, над городом висели низкие тучи. Только к середине июля разгулялось, и Николая Степановича пригласили совершить прогулку в Орлеан. Собралась небольшая компания: Ларионов, Гончарова, поэт Николай Минский и несколько молодых французов, среди которых Гумилев обратил внимание на высокую, стройную девушку в простом, но элегантном платье, с большим букетом белой сирени. У нее были большие карие, чуть раскосые глаза, темные локоны оттеняли ровную матовость лица. Ларионов назвал ее имя: Элен Дибуше. Выяснилось, что она полуфранцуженка, полурусская, дочь врача-хирурга. Русские звали ее Еленой Карловной.

Хотя прежде Гумилев не бывал в Орлеане, судьбу Орлеанской Девы он знал, как мало кто другой, и увлек свою новую знакомую необычайно красочным рассказом о Жанне. Он не замечал окружающего, видя только Елену, радуясь брошенной ему улыбке, ревнуя, когда она разговаривала не с ним. Они бродили по городу, заходили в большой гулкий собор, кормили на площади воркующих голубей. Вечером, когда утомленные и притихшие возвращались поездом в Париж, Гумилев был точно в тумане. Он чувствовал, что произошло что-то большое, радостное и одновременно страшное. Тетрадь, в которую он записывал стихи, теперь начнет заполняться быстро. Первое стихотворение, навеянное новой страстью, появилось в ту же ночь, к рассвету:

Из букета целого сирени

Мне досталась лишь одна сирень,

И всю ночь я думал об Елене,

А потом томился целый день…

(«Из букета целого сирени…»)

Сиреневую веточку из своего букета подарила ему, прощаясь, Елена!

В штабе, куда он являлся ежедневно, ожидая отправки на Салоникский фронт (Греция, Салоники. – Сост.), приказа все не было. Теперь его уже не тяготила мысль, что придется и дальше торчать в Париже. Ему это казалось счастьем, особенно после того, как Елена первой ему позвонила и они условились о встрече.

Вечером они были на балете. В вечернем платье Елена казалась особенно прелестной. Потом он провожал ее по ночным улицам «к тупику близ улицы Декамп» и долго прощался у массивной входной двери с бронзовыми ручками. Условились в ближайшее воскресенье совершить прогулку в Версаль.

Жизнь раскололась надвое: выполнение противных обязанностей у комиссара Раппа, звонки по телефону, поездки в военные лагеря – и постоянное радостное ожидание новой встречи с Еленой, которая держалась с ним дружески-просто, свободно, как принято во Франции. А он весь горел и писал в тетради:

Как ты любишь, девушка, ответь,

По каким тоскуешь ты истомам?

Неужель ты можешь не гореть

Тайным пламенем, тебе знакомым?..

(«Много есть людей, что, полюбив…»)

При встрече Гумилев читал ей стихи, написанные накануне, стараясь по выражению лица угадать ее отношение – не к стихам, к любовным признаниям. Она слушала с улыбкой, говорила, что любовь всегда свободна, и от ее слов Гумилев терзался еще сильнее:

…Нет, любовь не это!

Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,

Потому что даже без ответа

Я отныне обречен тебе.

(«Мы в аллеях светлых пролетали…»)

Странными были их отношения. Встречаясь с Еленой уже несколько недель, он все не решался открыто с нею объясниться. Мысли о будущем его не тяготили, а прекратить свидания с Еленой было выше его сил.

Гумилев смотрел на нее с восторгом и нежностью и страдал все сильнее.

После свиданий Елена вдруг исчезала на целую неделю, не отвечая ни на письма, ни на телефонные звонки.

Однажды, даже не предупредив по телефону, она пришла в отель, где он жил, – даже по меркам французов такое считалось неудобным. Николай Степанович понял, что пришло время объясняться.

После этой встречи ему пришлось, даже не успев предупредить Елену, уехать в лагерь почти на три недели. Возвратившись в Париж, он поспешил на улицу Декамп с надеждой на свидание. Консьержка сказала, что мадемуазель десять дней назад уехала, а когда вернется, неизвестно.

Елена позвонила только через неделю. Они встретились в кафе; она объявила, что их отношения зашли слишком далеко и это не приведет ни к чему хорошему. Нужно думать о будущем. Возвращение в Россию для нее невозможно. Надо устраивать свою жизнь. Гумилев растерялся: отвечать ей было нечего. Впервые в жизни он почувствовал неуверенность.

Шел октябрь, зарядили холодные дожди. Свидания прекратились, все разладилось. Стало ясно – роман окончен.

Решение было принято, точка поставлена. Он больше не искал встреч, не звонил, старался задерживаться на службе, чтобы отвлечься от воспоминаний. Однако в конце октября Елена позвонила и каким-то жалким голосом попросила с ней встретиться.

Оказалось, им предстояло проститься. Вскоре Елена уезжала из Парижа, из Франции, даже из Европы. У нее появился жених – американец французского происхождения из Чикаго, там у его отца большое дело.

Оставалось лишь пожелать ей счастья за океаном.

Михаил Федорович Ларионов:

Мы с Николаем Степановичем виделись каждый день почти до его отъезда в Лондон. Подобный альбом им был переписан и подарен Елене Карловне Дюбуше, в замужестве мадам Ловель . Вначале многие стихи, написанные во Франции, входили в сборник, называемый «Под голубой звездой» – название создалось следующим образом. Мы с Николаем Степановичем прогуливались почти каждый вечер в Jardin des Tueleries. В Париже, знаете, помните, недалеко от Pare de Carroussel, на дорожке, чуть-чуть вбок от большой аллеи, стояла статуя голой женщины – с поднятыми и сплетенными над головой руками, образующими овал. Я, проходя мимо статуи, спросил у Н. С., нравится ли ему эта скульптура? Он меня отвел немного в сторону и сказал:

– Вот отсюда.

– Почему, – спросил я, – ведь это не самая интересная сторона?

Он поднял руку и указал мне на звезду, которая с этого места как раз приходилась в центре овала переплетенных рук.

– Но это не имеет отношения к скульптуре.

– Да! Но ко всему, что я пишу сейчас в Париже «под голубой звездой».

Как образовалось «К голубой», мне не ясно. Как мне кажется, это произошло под внезапным впечатлением одного момента… потом осталось так, но означает то же стремление – к голубой звезде – настоящей. Не думаю, чтобы кто бы то ни было мог бы быть для него такой звездой. Почти всегда самое глубокое чувство, какое у Николая Степановича создавалось в любви к женщине, обыкновенно обращалось в ироническое отношение и к себе, и к своему чувству.

Сергей Константинович Маковский:

Все же не надо преувеличивать значения «несчастной» парижской страсти Гумилева. Стихи «К Синей звезде» искренни и отражают подлинную муку, однако остаются «стихами поэта», и неосторожно было бы приравнивать их к трагической исповеди.

Стихотворение Н.С. Гумилева «На Венере» входит в этот сборник, а значит оно посвящено Елене Карловне Дюбуше, полу-русской, полу-француженке, которая предпочла американского миллионера.

Можем предположить, что и в этом стихотворении синий цвет связан с любовью к Елене Карловне Дюбуше.

Написано анапестом и спондеем.

В мае 1913 года Гумилев писал Ахматовой из Джибути: „На пароходе попробовал однажды писать в стиле Гилеи, но не смог. Это подняло мое уважение к ней”.

В последние месяцы своей жизни Гумилев написал стихотворение:

На далекой звезде Венере

Солнце пламенней и золотистей,

На Венере, ах, на Венере

У деревьев синие листья ‹...›

Считавший задачей, достойной лирического поэта — „обменяться сигналами с Марсом”, Мандельштам отсылает к гумилевской «Венере» в «Египетской марке»:

     ‹...› разламывал в детстве шестигранные коронационные фонарики с зазубринкой и наводил на песчаный сосняк и можжевельник — то раздражительно-красную трахому, то синюю жвачку полдня какой-то чужой планеты, то лиловую кардинальскую ночь.

Рассмотрим некоторые источники гумилевской “астролингвистики”:

На Венере, ах, на Венере

Нету слов обидных или властных,

Говорят ангелы на Венере

Языком из одних только гласных.

Если скажут еа и аи,

Это радостное обещанье,

Уо, ао — о древнем рае

Золотое воспоминанье.

Изобретение неведомого языка стоит в некоторой связи с акмеистически-адамистской программой „девственных наименований”.

Показательно, что сходный мотив возникает в гумилевской «Поэме начала» (Драконе) главной темой является раздавшееся „в первый раз от века запрещенное слово: Ом!” По Блаватской — в изложении Андрея Белого — это мистическое слово произносилось следующим образом: 1) ЛА — глубокое вдыхание, 2) ЕОУ — глубокое выдыхание, 3) М — пресечение выдыхания.

Венерианским языком Гумилев, возможно, обязан знакомству с идеями Жан-Жака Руссо о певучих и страстных первых языках, восходящих к крикам и вздохам как непосредственным созданиям голоса, или, скажем, с концепцией Вербера (1871). Она, как и трактат Руссо, пересказана в книге А.Л. Погодина Язык как творчество: „Вслед за языком жестов идет в общем ходе человеческой эволюции язык звуков, die Lautsprache, который первоначально состоял из гласных звуков. Это был “нёбный язык” (Gaumensprache) , который более легок и составляет основу для развития согласных”. Гумилевские псевдоварваризмы могут быть навеяны и примерами из “языков дикарей”.

Поэтому сквозное ‘ах’, несущее в гумилевском стихотворении груз разнообразных стилистических функций и имеющее устойчивую литературную репутацию еще со времен петиметров и карамзинистов, получает дополнительную характеристику “архаизма” — едва ли не в соответствии с догадками о „той стадии пользования звуками, которая предшествовала созданию языков” и которая представлена междометиями.

Бесспорно, гумилевские глоссы находятся на грани комического. Как и ненаписанное стихотворение 1913 года, они созданы с оглядкой на футуристов, произведения которых отмечены „переплетением ‘комического’ генезиса и комической функции новаторства”.

Действительно, язык инопланетных ангелов напоминает гилейские проекты 1913 года:

     Согласные дают быт, национальность, тяжесть, гласные — обратное — вселенский язык. Стихотворение из одних гласных:
ое

а
иееи
аее ?

Маловероятно, чтобы кубофутуристы читали непереведенный тогда Пир Данте, но знакомство Гумилева с ним возможно. Я имею в виду следующее место:

      И так надо помнить, что “авторитет” не что иное, как действие “автора”. Самое же слово ‘autore’ без третьей буквы может восходить к двум разным корням: во-первых, к глаголу ‘auieo’, давно вышедшему из употребления, который обозначает собственно “связывать слова”. Достаточно внимательно вслушаться в это слово, чтобы при первом же его произнесении убедиться, что оно само обнаруживает свое значение, поскольку состоит из одних только внутрисловесных связок, а именно только из пяти гласных, которые являются душой и связью каждого слова и из которых этот глагол составлен путем их перестановки, создавая тем самым образ связи. В самом деле, начав с А, он переходит в U и оттуда через I тут же идет в Е, откуда он оборачивается и возвращается в О; таким образом, он воспроизводит следующую фигуру: А, Е, I, О, U, которая и есть фигура связи.

Язык ангелов на Венере следует сопоставить и с хлебниковской поэмой «И и Э», которую Гумилев сочувственно цитировал в «Письмах о русской поэзии».

В стихотворении Гумилева накопление пяти слоговых гласных передает акустический образ венерианской речи. В артикуляционном отношении каждая пара венерианских слов дает по одному примеру регрессии и прогрессии. Приблизительный перевод открывает семасиологию неведомого языка — гласные переднего ряда соотносятся с будущим временем, заднего — с прошедшим или давнопрошедшим, обозначающих “здесь” и “там”.

„Гласные мы понимаем как время и пространство (характер устремления), согласные — краска, звук, запах” — говорилось в манифесте второго «Садка судей».

Рассуждение Бальмонта:

     Гласные это женщины, согласные это мужчины. Гласные это самый наш голос, матери, нас родившие, сестры, нас целовавшие, первый исток, откуда, как капли и взрывчатые струи, мы истекли в словесном своем лике. Но если бы в речи нашей были только гласные, мы не умели бы говорить — гласными лишь голосили бы в текучей бесформенной влажности, как плещущие воды разлива.

В предсмертном стихотворении Гумилева иронически преломлены темы, послужившие приметами водораздела поэтических направлений — символизма, акмеизма, эго- и кубофутуризма и несостоявшегося в России сциентизма. Стихотворение «На Венере» — своеобразный “суд над поэзией”, уколов “научную поэзию” величанием Венеры „звездой”, взяв в заглавие присвоенный эгофутуристами аэроплан, глава акмеизма воздал дань, раздробив лучи от призрачных планет на еа и аи, уо, ои.

Осип Мандельштам

«НА ЛУНЕ НЕ РАСТЕТ...»

У МЕНЯ НА ЛУНЕ