"Друидическая культура у адыгов»

"Друидическая культура у адыгов»

номинация «Природное наследие»

Джимова Динара Магаметовна, год рожд, 11 класс,

Муниципальное бюджетное общеобразовательное

учреждение «Средняя общеобразовательная школа № 7»

а. Джамбечий, ул. Центральная, 33.

Чеужева Замира Айдамировна — старшая вожатая,

Муниципальное бюджетное общеобразовательное

учреждение «Средняя общеобразовательная школа № 7»,

телефон — 89604711215,

e-mail - [email protected]

Содержание.

Введение

Этническая экология.

Хозяйственное и ритуальное освоение леса.

«Люди леса»

Вывод.

Введение.

Актуальность исследования.

Ландшафт Западного Кавказа, разнообразие лесов, обилие пород деревьев, важная роль, которую выполнял лес в системе жизнеобеспечения населения – все это предопределило появление и широкое распространение особого вида религии, сформировавшегося на основе мифо-религиозного восприятия леса как цельное и самостоятельное ответвление адыгского язычества. Друидические культы сохранялись на Кавказе вплоть до XIX в., а элементы друидической культуры проявляются и по сей день.

Целью исследования является проблематика связей между природной и антропной средой. Наше внимание сконцентрировано на жизнедеятельности традиционных западноадыгских сообществ в определенной природной среде, сформировавшей культуру этноса и ландшафт, в котором она существовала. Две стороны экологического взаимодействия будут рассматриваться с учетом мотивации деятельности в ландшафте культуры. В культуре жизнеобеспечения западных адыгов отмечается характерное для культур с развитой этноэкологической традицией отношение близости, единства с имеющимся ландшафтом, свойственное мотивации деятельности. Отмечается полное хозяйственное и ритуальное освоение адыгами пространства лесистых Прикубанских и Черноморских склонов Северо-Западного Кавказа. В адыгской среде отсутствовало стремление к отделению культуры жизнеобеспечения от природопользования, а сакральная деятельность была вынесена в участки леса. Данный для культуры западных адыгов ландшафт рассматривается как в качестве среды деятельности, так и в качестве семиозиса. В данной работе мы исследуем семиозисы леса во взаимосвязи с ценностями образа жизни, экологии культуры западных адыгов, включенными в пределы культурного пространства.

Задачой исследовательской работы является : изучение культурного наследия и творчества жителей родного края, фиксация культурной жизни родного края.

Метод исследования: изучение литературы и других источников информации по теме .

Этническая экология.

Одной из действенных моделей этнологического (культурноантропологического) познания является этническая экология, направляющая внимание на связи культуры этноса с окружающей средой. Антропогеографический подход постоянно воздействовал на развитие этнографической науки, способствовал ее системному оформлению и возникновению большинства ее концепций, в том числе и таких, которые можно считать достижениями отечественной этнографической науки 1950-70 гг., как концепция хозяйственно-культурного типа (ХКТ) или антропогео(био)ценоза.

Характеризуя концепцию ХКТ, в первую очередь, следует отметить ее материалистическую основу, которая и в целом присуща антропогеографическому подходу. В ней внимание концентрируется на деятельности в определенной природной среде, которая формирует обе стороны экологического взаимодействия: культуру этноса и ландшафт, в котором она существует. Однако, в современном понимании, данная связь не является достаточной, так как в ней отсутствует мотивация деятельности в ландшафте культуры. Понятие мотивации является многокомпонентным. В данном случае нет задачи рассмотрения всех его компонентов, но отметим только характерное для культур с развитой этноэкологической традицией отношение близости, единства с имеющимся ландшафтом, которое было свойственно мотивации в культуре жизнеобеспечения западных адыгов.

Данный для каждой культуры ландшафт является как средой деятельности, так и семиозисом. Семиозисы леса не отделяются от ценностей образа жизни и, следовательно, экологии культуры, при этом могут ставиться как вне культуры, как поля существования.

Лесное пространство Северо-Западного Кавказа положительно оценивалось российским природоведением: «рассматриваемая нами страна вместе с другими соседними странами составляет последний к востоку полуостров европейской растительности среди азиатских, по характеру флоры, пространств… Особенно великолепна флора на Черных горах… Леса фруктовых деревьев особенно свойственны южным покатостям Черных гор… Часть их превращена в сады прививкой лучших пород, в чем горцы были довольно искусны… большую пользу населению приносят леса Черных гор. Особого внимания заслуживает также растущий на последних предгорьях между Лабой и Белой лес (Тхачок), еще недавно служивший убежищем для егорукаевцев и махошевцев. Огромные дубовые деревья в нем достигают иногда толщины 3 футов в диаметре…» [1, с. 150-152].

Территория Республики Адыгея, как образца ландшафта СевероЗападного Кавказа, признается лесной землей, обладающей этим качеством в преобладающей степени [2, с. 45-45, 124].

Леса Северо-Западного Кавказа дают все возможности для развития хозяйства, присваивающего, а при вложении целенаправленного труда – и производящего. Для первой категории, собирательства и охоты, были все условия. Для полной характеристики экохозяйственной системы нельзя не отметить роль свиноводства, которое сохранилось в такой форме, как в эпоху одомашивания свиньи и до относительно недавнего времени. Наличие свиноводства отмечается в одной из поговорок, которую относят к жителям а. Ципка в Черноморской Шапсугии: «Умрем – с нами свиней похоронят, буде жить – свиньи наша пища» [3, с. 62].

Хозяйственное и ритуальное освоение леса.

Божество леса и покровитель охоты Мэзитхэ/Мазитха в мифологии народов Северного Кавказа был божеством наиболее доступным для контакта. Его даже можно было привлечь на свою сторону, завладев его волоском или щетинкой. Если же осуществлялось опосредованное общение с ним, то адыгский охотник приходил к священному дереву и просил Мазитху выделить ему дичь из своего стада [4, с. 209]. Дерево было предметом посредником, а ипостасью божества был кабан с некоторыми признаками человека, но в то же время с рогами. У дерева охотники оставляли жертву Мазитхе [5, с. 113-116].

До середины XIX в. все пространство лесистых Прикубанских и Черноморских склонов Северо-Западного Кавказа находилось в полном хозяйственном и ритуальном освоении. Для характеристики образа жизни важны два обстоятельства: вынесение сакральной деятельности в участки леса (священные рощи и лесистые мысы горных рек) и отсутствие стремления к отделению культуры жизнеобеспечения от природопользования.

В сакральной топографии древо жизни всегда компонуется с водным источником, заснувшему под деревом герою снятся вещие сны, совмещаются образы дерева и женщины.

В определении Люлье, у адыгов «нет ни особых строений для молитвы, но жертвенников; храмом им служит заповедная роща под открытым небом», единственным символом поклонения являлся Т-образный деревянный крест, прислоненный к дереву. Такие рощи связаны с общинами и группировались по долинам горных рек [6, с. 71, 78].

Повествуя о движении «самошествующей Ахыновой коровы», Хан-Гирей характеризовал ее движение как стремление к священной роще в верховьях р. Шахе. «Корова, переплыв реки, достигала сама до древа жертвоприношения». Достигнув цели, она ложилась в тени больших деревьев, на которых было развешано много оружия, которое приносили до и после походов. Заклание священной коровы происходило поэтапно в разных участках рощи, шкуру, голову и ноги зарывали в землю, как приношение данному месту [7, с. 134- 135; 8, с. 619-620].

Хозяйственное пространство и зона леса не разделялись: хлебные наделы формировались в лесном пространстве как просто обработанные земли без оформления границ и излишней прополки; среди посевов сохранялись крупные деревья, которые использовались как элемент агрокультуры; дикорастущие плодовые деревья служили подвоями для культурных растений, что зачастую соединяло фигуры охотника и садовника. Как писал Т. Лапинский, «дикие фруктовые деревья занимали пятую часть лесов…Из стручковых разводят фасоль в большом количестве и очень хорошего качества… Повсюду встречаются превосходные сахарные дыни и арбузы. Дикая виноградная лоза растет по всей стране, … северные абазы пренебрегают разведением винограда, в противоположность южным, которые занимаются этим с усердием… Все виды фруктовых деревьев произрастают очень хорошо и, хотя на них затрачивается мало труда, здесь можно встретить все сорта хороших фруктов» [9, с. 53-55].

По наблюдениям Дж. Белла, там, где земля не возделывалась, все пространство было покрыто плодовыми деревьями и «чудесным ковром травы и диких деревьев» [7, с. 461].

Уничтожались только кустарники и мелколесье, с чем можно связать характерное для Северо-Западного хозяйства разведение коз, выедавших кустарник и низкорастущие древесные побеги.

Горы Северо-Западного Кавказа были захвачены виноградарством, практикой разведения винограда для всего Западного Кавказа (в частности, Абхазии) было размещение лозы на стволе лесного дерева. Существовала также практика выносить на расчищенные лесные хлебные поля пчелиные «плетеные улья свои» [7, с. 296].

Существовала особая «подпитка» принесенными из леса предметами жизненного пространства западных адыгов. Можно назвать обычай брать деревья из леса и высаживать их на усадьбах, хотя в этом трудно усмотреть какую-то практическую пользу.

«Люди леса»

Жилища западных адыгов, конечно, имели значение отделенных от мира озон «своего пространства», но их легкие стены менее всего воспринимались как границы, отделявшие дом от леса. Не случайно российскими источниками такие адыгские горские социумы, как хакучи, абадзехи оценивались как «люди леса», имевшие особые навыки коммуникации в лесу [13, с. 600, 616]. С. Броневский назвал жизнь адыгов «привычкой к открытому воздуху», и Хан Гирей согласился с ним [7, с. 269]. В лесу, или по более точной формулировке, в центре леса, находились и места особой социально-исторической значимости: поляна Туби, почитаемая абадзехами как место начала формирования их как этнической общности и связанная перевалом с хакучинской зоной, важной для общности черноморских шапсугов [8, с. 589].

«Адыг ищет для постройки двора место в лесу или вблизи его, отчасти, чтобы скрыться от взоров врага, отчасти из-за нужды в дровах, чтобы иметь их под рукой» [33, с. 111]. О наличии «густого леска позади домиков», где прячут

женщин, детей и скот во время набегов враждебно настроенных племен – писал и для раннего времени Тэбу де Мариньи [10, с. 307]. Отсутствие семиотической границы между жильем и лесом сказалось на тактике горцев во время Кавказской войны. Н. Дубровин отмечал, что черкесы не укрепляли своих аулов и защищали их только при нечаянном нападении, в противном случае заранее выселялись в горы и леса. По Т. Лапинскому, в четверть часа двор покидался и делался необитаемым и пустым [9, с. 164]. Если источник правильно определил это время, получается, что в данном случае назван временной период минимального значения, можно сказать, что усадьба очищалась мгновенно. Все животные бросаются, как будто они понимают, в чем дело, со всех ног в ближайший лес; нужно только отворить им ворота; даже домашняя птица, как куры, гуси и утки, спасается в ближайшую рощу [9, с. 165]

Связь жилищного пространства с лесным была присуща традиционной культуре западных адыгов. Известно, что адыгский термин унэ использовался для обозначения и дома и усадебного комплекса. Традиционное жилище второй половины XIX – первой половины XX в. имело с одной или нескольких сторон крытую навесом кровли террасу.

Терраса в любом случае находится всегда там, где и вход в дом, то есть в жилище, по правилам, общим для всего Северного Кавказа, входят со стороны усадьбы. Такое положение дает возможность считать террасу одновременно и помещением дома и частью усадьбы. В усадьбах XIX в. терраса делалась, чтобы создать переходное пространство от внешнего своего мира (леса, использовавшегося как усадьба) к внутреннему своему миру (жилищу). Позднее эта функция сохранилась, но в пределах закрытой усадьбы сельского дома, где были только ограниченные градации внутреннего пространства: двортерраса-дом. Подобное решение зависело в прямую от перехода жителей Северо-Западного Кавказа на систему организованных поселений с плотно граничащими усадьбами. Если раньше сыновья уходили во внешнее пространство для строительства собственного дома, то теперь им оставалось создавать свое пространство на отцовской усадьбе.

Вывод.

Живучесть друидизма и всей массы этнических культов в Черкесии была проявлена чрезвычайная. В условиях Черкесии это удивительно, т. к. ни в какую историческую эпоху страна адыгов не была закрыта и изолирована от внешнего общения. Она всегда была интегрирована в политику и культуру Средиземноморья. Миссионеры всегда свободно посещали Черкесию, на ее территории основывались епископства и даже архиепископства. Проповедь христианства в Черкесии насчитывает более, чем тысячу лет. Проповедь ислама — четыреста лет. И, тем не менее, язычество сохранило за собой статус общеадыгской религии вплоть до самых последних лет существования страны Черкесии.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. Венюков М.И. Очерк пространства между Кубанью и Белой // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX – начале XX века. – Нальчик: Эль-Фа, 2004. – С. 150-152

2. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Организация и функционирование особо охраняемых природных территорий. – Майкоп: РИПО Адыгея, 2000. – 166 с.

3. Меретуков К.Х. Адыгейский топонимический словарь. – Майкоп: Адыгейское отделение Краснодарского книжного издательства, 1981. – 423 с.

4. Лавров Л.И. Доисламские верования адыгейцев и кабардинцев // Исследования и материалы по вопросам первобытных религиозных верований. – М., 1959. – С. 193-236 (Труды. Ин-та этногр. Нов. сер. Т. LI)

5. Шортанов А.Т. Адыгская мифология. – Нальчик: Эльбрус, 1982. – 194 с.

6. Люлье Л.Я. Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкесов // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX – начале XX века. – Нальчик: Эль-Фа, 2004

7. Хан-Гирей. Записки о Черкесии. – Нальчик: ГП КБР «Республиканский полиграфкомбинат им. Революции 1905 года»; Эль-Фа, 2008. – 363 с

8. Дьячков-Тарасов А.Н. Абадзехи. Историко-этнографический очерк // Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX – начале XX века. – Нальчик: Эль-Фа, 2004.

9. Теофил Лапинский (Теффик-бей). Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. – Нальчик: Эль-Фа,. 1995. – 455 с.

10. Тэбу де Мариньи Ж.-В.-Э. Путешествие в Черкесию // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. / сост. В.К. Гарданов. – Нальчик: Эльбрус, 1974. – С. 291-321.