Я с вами согласна, Евгений Базаров!

Я с Вами согласна, Евгений Базаров!

Опыт прочтения романа И. С. Тургенева «Отцы и дети»

Любовь Николаевна Булыгина,

учитель русского языка и литературы гимназии № 2 г. Минска.

Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и дела до меня нет, и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожно мала перед вечностью, где меня не было и не будет…А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, что-то хочет тоже…

Евгений Базаров, «Отцы и дети»

Многие считают, что «Отцы и дети» - невольно выр­вавшаяся из-под пера либерала Тургенева ода ре­волюционно-демократическому мировоззрению. Однако давайте подума­ем, не является ли подобная трактовка одним из засушенных листков того гербария, в который превращается литература как учебный пред­мет?! В самом деле, почему на уроках литературы многие преподавате­ли вынуждены всячески ухищряться, чтобы оживить ими же предвари­тельно умерщвлённый роман! Тут и сочинения типа «Я с Вами не сог­ласен, Евгений Базаров!», и устные баталии о заблуждениях героя. А задумывались ли мы над тем, что Базаров, живущий и умирающий во времени и пространстве вымышленной реальности романа, совершенно недоступен для поучений, звучащих из другой, объективной, реальности?

Традиционное толкование романа («Тургенев воспевает личность революционера-демократа Базарова») основано на желании исследова­теля увидеть в художественном произведении не жизнь в динамизме, а статическую, неподвижную характеристику её. Эта судьба постигла многие произведения курса литературы. Обычно из всей жизни героя, существенной и значимой только в собственном движении, извлекается неподвижная сумма черт его характера, что и называют образом База­рова, образом Катерины, образом Чацкого и т. д.

Однако персонаж всегда больше своей характеристики, ибо он жи­вёт только в постоянном движении и смене событий собственной жизни. Движение же зачастую просто мешает исследователю, и он его останав­ливает, абстрагируется от него, но увы! - вместо живого человека после такого абстрагирования перед аналитиком предстаёт нечто другое.

Из этого следует, что анализ «Отцов и детей», как и любого другого произведения, должен идти вслед за развитием фабулы и сюжета, вы­являя основные закономерности этого развития, то есть фактически не должен чем-то отличаться от чтения, помогая, однако, учащимся осмыс­лить произведение литературы не как характеристику жизни, а как са­мое жизнь.

С первых страниц читателю становится ясно, что речь в романе идёт о процессе формирования нового мировоззрения и о связанной с ним существенной переоценке ценностей. Носителем этого нового миро­воззрения является Базаров, Но повременим восторгаться характером «беспощадного отрицателя», ниспровергателя барско-либеральных «принсипов» и попытаемся вдуматься в его положительную программу, (а она у него, безусловно, есть, иначе чем отличался бы он от прочих нигилистов) и, что главное, в её жизнеспособность.

Понятно, что ни Аркадий, ни тем более Ситников с Кукшиной сущ­ности базаровской теории не понимают, а только с большим или мень­шим успехом ниспровергают всё старое, поддавшись (не без удовольст­вия) вандалической страсти огульного отрицания. Только Базаров не­сёт в романе бремя положительной программы, только он поднимается до нового понимания сущности человека. Фактически это понимание заключается во взгляде на человека как на «естественное» существо, в сведении человеческой жизни к процессу отправления физиологиче­ских потребностей:

«И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному, взгляду? Это всё романтизм, чепуха, гниль, художество…»

Частное высказывание? Отнюдь. В нём - весь Базаров с его мировоззрением, в системе которого есть место только эмпирико-физиологи­ческому подходу к действительности. Философия Базарова - родное дитя вульгарного материализма, согласно которому существует лишь то, что ощутимо, а умозрительные категории, как и самоё мысль, чувство, в отличие от ощущения, - нечто из области «романтизма» и «чепухи».

Полной противоположностью философии Базарова являются воз­зрения «отцов», не мыслящих человека вне духовной деятельности. Че­ловек выше собственной физиологичности - вот главный «принсип» Павла Петровича, верность которому он хранит в течение всей своей жизни. Понятно, что между носителями столь противоположных взгля­дов на жизнь неизбежно столкновение, в котором, безусловно, побежда­ет Базаров. Его теория, какой бы противоестественной и антикультур­ной она ни казалась Павлу Петровичу, всё же даёт возможность реаль­но, трезво оценить ситуацию, сложившуюся в жизни России, тогда как Павел Петрович видит эту ситуацию сквозь розовые очки собственной идеалистической духовности.

Вместе с тем, если с базаровских позиций можно критиковать жизнь (и далеко не безуспешно), то можно ли, основываясь на них, жить? Жизнеспособна ли теория Базарова, может ли она стать основой его деятельности, как стали основой жизни для Павла Петровича его воззрения на «романтическую» любовь?

Дальнейшее развитие действия в романе помогает ответить на этот естественно возникающий у читателя вопрос. История любви Базарова даёт возможность герою романа «обжечься на своём молоке». Взгляды Базарова до того, как он познакомился с Одинцовой, находятся в пол­ном соответствии с его теорией: «Нравится тебе женщина, - говаривал он, - старайся добиться толку, а нельзя - ну, не надо, отвернись, - земля не клином сошлась». Но вот читатель становится свидетелем бес­пристрастно рассказанной повествователем истории о том, как рушится при соприкосновении с жизнью базаровская концепция человека как физиологического существа. Совершенно неожиданно для себя этот че­ловек обнаруживает, что попал в плен к тому, существование чего ранее с такой искренностью отрицал:

«... он скоро понял, что с ней «не добьёшься толку», а отвернуться от неё он, к изумлению своему, не имел сил... В разговорах с Анной Сергеевной он ещё боль­ше прежнего высказывал своё равнодушие и презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе».

Словом, теория, доказывающая отсутствие духовности, рушится при соприкосновении с жизнью, которая против воли теоретика вводит его в мир столь яростно отрицаемой им духовности. Базаров энергично пы­тается бороться, но подсознательно начинает ощущать несостоятель­ность и нежизнеспособность собственных идей. И вот уже впервые за­думывается над тем, что вся его жизнь и деятельность, пожалуй, бес­смысленны:

«А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа ли Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?»

Эта фраза очень точно отражает состояние Базарова после отказа Одинцовой. Дело в том, что герой начинает сознавать ошибочность сво­их взглядов, и поэтому лопух после смерти, являющийся логическим за­вершением человеческой жизни по его же теории, теперь уже не устраи­вает нашего героя, ибо кому же хочется, чтобы из него просто так, без всякого смысла, без всякой идеи вырос лопух?! Гибель идеи становится очевидной для героя, и поэтому все дальнейшие попытки бороться вызы­вают у него только душевные муки. Следовательно, в идейном отноше­нии Базаров, попавший под власть отрицаемой им духовной любви, ока­зывается слабее Павла Петровича.

Как это ни парадоксально, идейные антагонисты в делах любовных оказываются на равных - в позиции страстно любящего, но нелюбимо­го человека. После дуэли они впервые начинают понимать друг друга: «Обоим было нехорошо. Каждый из них сознавал, что другой его по­нимает».

Однако равная степень трагичности судеб Базарова и Павла Пет­ровича не даёт повода утверждать, что первый принимает либеральный образ жизни. Смерть Базарова свидетельствует о его нравственном пре­восходстве, ибо он в последних словах, сказанных Одинцовой, имеет му­жество увидеть уходящую навсегда жизнь в столь ненавистном ему «ро­мантическом» свете. Так кто же победитель? За каким образом жизни будущее?

Ответ на этот вопрос читатель находит в конце романа, где повест­вователь, хранивший во время рассказа бесстрастный тон, впервые поз­воляет себе оценить сказанное и расставить все точки над «i»:

«Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами; не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...»

Эта последняя фраза романа позволяет понять, что вся предыду­щая бесстрастность повествователя обусловлена взглядом на разгора­ющиеся страсти с позиции этой самой «жизни бесконечной». Другими словами, повествователь рассказывает о жизни, сам пребывая в вечнос­ти, и дыхание её, ощущаемое читателем на последних страницах романа, примиряет спорящих и представляет собой авторскую концепцию сми­ренного преклонения перед всепоглощающим единством «жизни беско­нечной», на фоне которой уже нет смысла противопоставлять «детей» «отцам», либералов - революционерам-демократам, Базарова - Павлу Петровичу. Союз «и» в заглавии романа к концу повествования превра­щается из разделительного в соединительный.

Вечность, о которой идёт речь, - это не просто пустая абстракция. Авторская концепция «жизни бесконечной» выражает мысль о том, что ни одно из взаимно противоречивых явлений жизни не вбирает в себя полноты всей жизни и, следовательно, не может быть признано абсо­лютно верным или абсолютно неверным. Строго говоря, победителем в споре «отцов» и «детей» является жизнь, в своём бесконечном течении объединяющая и примиряющая Базарова с его нравственным и Павла Петровича - с его идейным превосходством. Более того, именно пафос «жизни бесконечной», преодолевающей сиюминутные противоречия и споры, делает роман не публицистическим, а художественным произ­ведением.

Этот важный мировоззренческий вывод и пытаюсь донести до уча­щихся на уроках по роману «Отцы и дети».

2