Исследовательская работа ученицы 9 класса "Холокост"

МКОУ «Хохольская СОШ»

Исследовательская работа

на тему:

«Холокост»

Выполнила: ученица 9 «Б» класса Мещерякова Виктория

Руководитель: учитель истории

Ганзя Лариса Юрьевна

2013 г.

Человеческое сознание устроено столь несчастным, а может быть, счастливым образом, что люди, прочитавшие в газете либо услышавшие по радио сообщение и извести о гибели миллионов людей, не могут объять значение произошедшего, не в состоянии представить себе, нарисовать, осмыслить, измерить страшные глубины произошедшей драмы. Человек, случайно попавший на несколько минут в морг или случайно ставший свидетелем того, как грузовой автомобиль раздавил восьмилетнюю школьницу, чувствует себя несколько дней потрясенным, иногда теряет сон и даже аппетит, но нет людей со столь чувствительной душой, со столь сильной мыслью, со столь яростным и властным чувством гуманности и справедливости, которые могли измерить на основании напечатанного в книгах и газетах ужас, происходящий в мире. В этой ограниченности счастливое свойство человеческого сознания, уберегающее людей от нравственных мук, от сумасшествия. В этой ограниченности несчастное свойство нашего сознания, делающее человечество терпимым, легкомысленным и нравственно нетребовательным.

Василий Гроссман

Темой моего исследования является проблема Холокоста. Трагедия Холокоста – это не только часть истории евреев, это часть всемирной истории. Разговор о катастрофе, постигшей еврейский народ в годы Второй Мировой войны – это разговор и о проблемах современной цивилизации, о её болезнях, об угрожающей ей опасности. Изучение страшного прошлого – это не только сохранение памяти о погибших, но и одно из условий выживания современного человека. В своей работе я исследовал литературу посвященную проблеме Холокоста.

ЧТО ТАКОЕ ХОЛОКОСТ?

Холокост – от Holocaust, что по-гречески значит «всесожжение» - обозначение массовых убийств евреев в 1933-1945 гг. в Европе.

Во время Второй Мировой войны нацисты и их пособники убили около шести миллионов евреев – треть нации. Это было не просто убийство огромного числа людей, но попытка уничтожить еврейство как таковое. «Не все жертвы были евреями, но все евреи были жертвами нацизма» (Э. Визель). Катастрофа отличается от остальных известных истории случаев массовых убийств людей в первую очередь не по числу убитых, а по злодейскому намерению уничтожить всех евреев, по масштабу планирования преступлений, по изощренности убийств и пр.

Антисемитизм и сегрегация евреев

Уставшая от экономического и политического кризисов Германия ждала сильных руководителей. На волне подобных настроений к власти в стране пришли нацисты. Решение проблем, стоящих перед страной, они видели в том, чтобы сделать антисемитизм основой государственной политики. Антисемитизм ( от библ. Сим – одного из сыновей Ноя) – одна из разновидностей национальной нетерпимости, проявляющейся во враждебном отношении к евреям.

После Первой мировой войны, хотя евреи составляли менее 1% населения, нацисты обвинили их в том, что они якобы стали хозяевами Германии. Это плюс расовая теория о необходимости сохранить немецкий народ (т.е. чистоту немецкой крови) привело к гонениям на евреев в нацистской Германии.

Для достижения своих целей гитлеровцам необходимо было лишить евреев возможности участвовать в жизни общества. Этот процесс начался в апреле 1933 года, когда нацистская партия и власти призвали к бойкоту еврейских магазинов и фирм. В Германии еврейские врачи, учителя, адвокаты, профессора, предприниматели лишились работы, а вместе с тем и возможности содержать семью.

В апреле 1933 года доктор Герта Натхорф записала в дневнике: «Этот день, как ожог в моем сердце. Кто бы мог подумать, что такое еще возможно в ХХ веке?! Перед всеми еврейскими магазинами, адвокатскими конторами и кабинетами врачей стоят молодые люди с плакатами: «не покупайте у евреев», «не ходите к еврейским врачам», «всякий, покупающий у евреев, - предатель», «евреи – воплощение лжи и подлости». Таблички на дверях приемных вымазывают грязью или разбивают, а люди смотрят и молча проходят мимо. Наверное, о моей табличке просто забыли. Боюсь, я бы не сдержалась. Вчера ко мне зашел один из этих парней и спросил: «Это еврейское предприятие?» - «Это кабинет врача, - ответила я. – Вы больны?» Вечером мы с друзьями, три супружеские пары, все врачи, ужинали на Гогенцоллерндамм. Все были очень подавлены. Эмиль, один из нашей компании, оптимист, пытался нас убедить, что через несколько дней эти безобразия закончатся. Никто не понимает моего возмущения,

когда я говорю: «Лучше бы они просто нас убили. Это гуманнее, чем медленное психологическое уничтожение». Впрочем, моя интуиция редко меня подводит».

Начиная с 1933 года еврейских детей планомерно изгоняют из немецких школ. Вот свидетельства еврейских школьниц о том, как изменилась их жизнь после принятия нацистского «Постановления о мерах по борьбе с переполнением немецких школ». Хильма Геффен-Людомер из берлинского пригорода Рангсдорфа писала: «От дружелюбной атмосферы не осталось и следа…Никто больше не хотел со мной дружить. А многие соседи даже боялись разговаривать. Некоторые, когда мы сами к ним заходили, говорили напрямик: «Больше к нам не ходите, мы боимся. Нам нельзя общаться с евреями».

К 1940 году контакты между немецкими евреями и их согражданами были разорваны практически полностью. В сентябре 1941 года уже совершившаяся сегрегация была закреплена символически: евреям было приказано нашить на одежду желтую «Звезду Давида».

ЗАКОНЫ ПРОТИВ ЕВРЕЕВ

В 30-е годы нацисты приняли более 400 законов, последовательно ограничивающих евреев в их гражданских и экономических правах. Вот примеры двух подобных законов.

НЮРНБЕРГСКИЙ ЗАКОН ОБ ИМПЕРСКОМ ГРАЖДАНСТВЕ

Рейхстаг единогласно принял следующий закон, сим объявляемый:

§ 1

1) Государственным подданным является лицо, находящееся под защитой Германского Рейха и имеющее в связи с этим особые обязанности перед ним.

2) Государственное подданство приобретается в соответствии с установлениями Рейха и с законом об имперском гражданстве.

§ 2

1) Имперским гражданином является государственный подданный только немецкой или родственной крови, своим поведением доказывающий, что он хочет и может верно служить немецкому народу и Рейху.

2) Имперское гражданство приобретается путем присвоения удостоверения об имперском гражданстве.

3) Имперский гражданин есть единственный обладатель полных политических прав в соответствии с законами.

§ 3

Рейхсминистр внутренних дел, по обоюдному согласию с заместителем фюрера, издает юридические и административные постановления, необходимые для применения и дополнения этого Закона.

НЮРНБЕРГСКИЙ ЗАКОН О ЗАЩИТЕ НЕМЕЦКОЙ КРОВИ И ЧЕСТИ

Проникнутый пониманием того, что чистота немецкой крови есть необходимое условие дальнейшего существования немецкого народа, и вдохновленный несгибаемой волей дать прочные гарантии немецкой нации на все времена, Рейхстаг единогласно принял следующий закон, сим объявляемый:

§ 1

1) Браки между евреями и государственными подданными немецкой или родственной крови запрещаются. Браки, тем не менее, заключенные, считаются недействительными, даже если они, с целью обойти этот закон, заключены за границей.

2) Дела об аннулировании могут быть начаты только государственным прокурором.

§ 2

Внебрачные отношения между евреями и государственными подданными немецкой или родственной крови запрещаются. / … /

§ 4

1) Евреям запрещается вывешивать имперский или национальный флаг, а также использовать цвета (флага) Рейха.

2) Им, однако, разрешается использовать еврейские цвета. Осуществление этого права охраняется государством. / … /

Нюрнберг, 15 Сентября 1935 г. На Имперском съезде Свободы Фюрер и рейхсканцлер – Адольф Гитлер.

ИЗ ДНЕВНИКА А. ФРАНК (запись от 20 июня 1942 г.):

«После мая сорокового года пришел конец хорошим временам: сначала война, потом капитуляция, вторжение немцев, и для нас, евреев, начались мучения. Законы против евреев последовали один за другим, и нашу свободу резко ограничили. Евреи должны носить желтую звезду; евреи должны сдать велосипеды; евреям нельзя ездить в трамвае; евреям нельзя ездить в автомобилях, даже в частных; евреям можно делать покупки только от трех до пяти; евреям разрешено ходить только к еврейскому парикмахеру; евреям после восьми вечера и до шести часов утра нельзя выходить на улицу; евреям нельзя появляться ни в театрах, ни в кино, ни в каких других местах для развлечений; евреям нельзя ходить ни в бассейн, ни на теннисный корт, ни на хоккейное поле, ни на другие спортплощадки; евреям нельзя заниматься греблей, евреям вообще нельзя заниматься никаким спортом в общественных местах; после восьми вечера евреям нельзя сидеть ни в своем саду, ни в саду своих знакомых; евреям нельзя ходить в гости к христианам; еврейские дети должны ходить в еврейские школы, и прочая, и прочая. Так продолжалось наше житье-бытье, и нам запрещали то одно, то другое. Жак всегда говорить мне: «Боюсь за что-нибудь браться: а вдруг это запрещено?»

ЖИЗНЬ В ГЕТТО

В средневековье в европейских городах евреи, как правило, селились в отдельных кварталах. С XVI века эти районы стали называть «гетто». В Германии они прекратили существование в начале XIX века, во время наполеоновских войн.

Оккупировав Польшу в сентябре 1939 года, нацисты издали указ, согласно которому польские евреи должны были оставить свои дома и переехать в специально отведенные для них районы особо указанных городов. Первые гетто появились в начале 1940 года, а вскоре их уже было несколько сотен – больших и малых, по всей Польше и Восточной Европе.

В сотни гетто на территории Восточной Европы загоняли не только местное еврейское население, но и евреев из Германии и Австрии. Очень скоро условия жизни в этих местах стали невыносимыми. Немецкие власти решили, что принятые нормы существования в городах на гетто не распространяются. Гетто оказались смертельными ловушками.

Одним из решающих факторов стало умышленно созданное жуткое перенаселение. Численность обитателей Варшавского гетто достигала четырехсот тысяч: один человек на 7,5 м². Многие семьи ютились по 15 и более человек в одной комнате.

Раздобыть топливо зимой стало так трудно, что обычный уголь звали «черным жемчугом». Еды тоже постоянно не хватало. Немцы объявили «нормой» 200 калорий на человека в день (для сравнения: сегодня в шведских больницах специальные дневные диеты для похудания составлены из расчета 1000 калорий). Чтобы выжить, приходилось провозить продукты питания контрабандой с «арийской» стороны. Таких «контрабандистов», а также уличенных в тайном хранении пищевых продуктов нацисты расстреливали на месте.

Подобные условия жизни неизбежно приводили к вспышкам эпидемических заболеваний, в первую очередь тифа. Резко возросла «естественная» смертность. Каждый десятый житель Варшавского гетто умер от голода или болезни. Медицинская помощь стала недоступной, поскольку у еврейских врачей и медсестер не было ни лекарств, ни необходимого оборудования. Вот что писал один из врачей: «Энергичные, полные жизни люди на глазах превращаются в апатичных сомнамбул. Они все время лежат, им едва хватает сил дойти до уборной. Их убивают усилия, предпринимаемые для добычи пищи. Иногда они умирают с куском хлеба в руке». Не было никакой возможности помочь изможденным сиротам, тысячами слоняющимся по улицам. Накрытые газетами трупы в ожидании перевозки лежали прямо на тротуарах. Их хоронили в общих могилах.

Но даже в таких невероятных условиях евреи пытались вести «нормальную» жизнь. Несмотря на запрет школьного обучения, оно продолжалось. В Лодзи работали 63 школы, в которых учились 330 учеников. Несмотря ни на что, молодые люди пытались получить образование.

Хотя немцы после оккупации Польши сожгли сотни синагог, многие евреи продолжали соблюдать религиозные традиции. Это было запрещено. Евреев, которых гестаповцы или эсэсовцы заставали за молитвой, подвергали разного рода издевательствам.

В некоторых гетто узники создавали театры и оркестры. Но не всегда создание оркестра свидетельствовало о культурной жизни в гетто. Лучшие музыканты Западной Украины были собраны в Львовском гетто, где погибло около 150 тысяч евреев. Им приказали сочинить «Танго смерти». Его играли накануне «акций». Одними из последних расстреляли львовских музыкантов. Оркестр играл, пока не погиб последний музыкант…

Вначале немцы использовали население гетто в качестве дармовой рабочей силы. Некоторые гетто сыграли важную роль в обеспечении немецкой армии товарами и услугами. Нередко немцы использовали труд евреев в личных целях – для получения собственной выгоды и удобств. Многие обитатели гетто воспринимали такую работу как единственный шанс на выживание. Но рано или поздно стремление нацистов уничтожить евреев оказалось сильнее желания извлечь пользу из их труда.

ДНЕВНИК РОМАНА КРАВЧЕНКО

За жизнью в гетто в небольшом украинском городе Кременец на Волыни пристально следил 15-летний школьник Роман Кравченко. С первых дней оккупации и в течение 2,5 лет он вел дневник, который будет впоследствии представлен советским обвинением на Нюрнбергском процессе. Причина такого интереса – его одноклассница и близкая подруга Фрида (в дневнике Роман называл её Ф.). Окна его дома будут смотреть прямо на одну из улиц гетто.

Стоит добавить несколько слов об авторе дневника. В 17 лет Роман Кравченко уйдет на фронт, встретит победу на Эльбе. Затем станет научным работником в городе Апатиты. В 1990 году он находился в самолете, летевшем из Львова в Ленинград, который захватил террорист. Его единственное требование – посадка в Швеции. Никто из членов экипажа не знал английский. Роман Александрович решительно прошел в кабину пилота. Посадку в аэропорту шведского города самолет совершил при его непосредственном участии.

Недавно он осуществил свою давнюю мечту – опубликовал фрагменты дневника в автобиографической книге «Мой XX век». Есть в ней и такие строки: «Столько крови, как наш народ в XX веке, никто не проливал. Никто, никогда и нигде. Может, хватит? Может, не надо жить, культивируя в себе ежечасно образ врага…»

27 июля 1942 года. …Евреев начинают преследовать все больше и больше: в гетто паника, ожидают со дня на день погрома. Сегодня ночью застрелили двух евреев, которые пытались пробраться в гетто. Они пропадали где-то в поисках з0а продуктами. Вечером. Говорят, что евреи вооружены и отстреливались, даже будто бы убили жандарма. Если это правда (В чем я очень сомневаюсь), то жаль, что только одного. Стрельба, замолкшая днем, теперь опять усилилась; увидим, что будет ночью. Эти сволочи имеют наглость называть себя христианами, даже на пряжке от пояса – «Gott mit uns» («С нами Бог»). Если он есть, хорош же этот Бог, если он смотрит на все это спокойно. Сижу тут у себя на крыльце – слышно пулемет. Что должны переживать эти люди, обреченные на смерть, забившись в углы своих домов? Жуткая тишина, доносится пощелкивание револьверов, пулеметные очереди и тяжелые удары шуцмановских винтовок. Тяжелая предстоит ночь. А ведь сами они решили защищаться, бороться. История может продолжаться и целую неделю – попробуй повытаскивай их из всех погребов в этом грязном, полном разных закоулков квартале.

11 августа 1942 года. Последний антиеврейский акт в нашем городе подходит к концу. Пишу о вечерних событиях сегодня. Вчера не мог, не был в силах. То, что евреи собирались защищаться, оказалось сказкой, они шли, как бараны на бойню. За вчерашний день расстреляно около 5000 человек. У нас за городом есть старый окоп, длиной около километра, окоп Якутского полка, стоявшего в нашем городке, - там производилась экзекуция. Вывоз евреев из гетто начался приблизительно в три часа утра и продолжался до поздней ночи. Ужасное зрелище! Ворота гетто широко открыты, и за ними стоит очередь обреченных, по 2 в ряд. Подъезжает автомобиль, очередь молча подвигается – первые пары кладутся на дно грузовика, следующие – на них, так в несколько рядов. Полное молчание, и ни говора, ни крика, ни плача. Пьяные «в стельку» полицейские подгоняют отстающих прикладами, ими же и «утрамбовывают» лежащих в грузовике. Грузовик отъезжает, дает газ и мчится за город. Ему встречаются такие же грузовики, с высокими дощатыми загородками, наполненные одеждой. Наверху сидит полицай с довольным видом и греется дамским зонтиком. Вид у него недаром довольный6 ведь у него полные карманы часов, 5 вечных перьев засунуто в кармане, а сколько костюмов и каракулевое пальто он оставил по дороге в верном месте. Кроме того, он выпил уже, по крайней мере, литр. Грузовик мчится за город. Четыре полицая, стоящих по углам, то и дело матюгаются и опускают приклады на спины лежащих. Но вот место назначения. Грузовик останавливается, обреченные сходят, раздеваются тут же – и мужчины, и женщины – и двигаются по одному ко рву. Ров, наполненный людскими телами, пересыпанный хлором. На валу сидят два раздетых до пояса гестаповца. В руках пистолеты. Люди входят в ров, кладутся на трупы, раздаются выстрелы. Кончено. Следующий! Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, и не хочу думать – можно сойти с ума. Были такие, которые пробовали сопротивляться, не хотели раздеваться, не хотели входить в ров. С такими кончали на месте и сбрасывали в яму. Вот она заполнена, полицай присыпает её землей; очередь движется к следующей, места всем хватит. Вот один, раздетый уже догола, припадая к земле, побежал по полю. Гестаповцы ухмыляются, следя за ним. Вот он уже отбежал метров 200. Тогда оба, спокойно прицеливаясь, начинают стрелять. Через несколько минут и его сбрасывают в яму. Видели человека, который, направляясь к яме, жевал хлеб. Полицаи, единственные ближайшие свидетели этого дела, после нескольких минут пребывания там протрезвляются. Тогда их заряжают новой порцией алкоголя, и они опять теряют образ человеческий до следующего раза. Гестаповцам заряжаться не надо – им это не впервой. Они забрасывали живых людей в ямах гранатами в Ровно, они видели, как земля потом двигалась под напором шевелящихся тел – это на них не действовало; они расстреливали бесконечные ряды людей, выстроенных над дорожными рвами в Киеве; они, наконец. Выведя перед погромом в Дубно всех специалистов. Предлагали им выбрать по одному ребенку из своих детей и возмущались, впадали в бешенство, когда эти несчастные отказывались работать, прося, чтобы их расстреляли вместе с семьями. Один за другим едут автомобили, это уже вечер, автомобили так переполнены: на дне сидят женщины, девушки, дети. Одна бессмысленно улыбается, другая поправляет платочек на голове… Да вы ведь через 10 минут будете убиты, сознаете это? Сопротивляйтесь, наконец!!! Нет. Люди впадали в апатию, лишь бы кончилось, лишь бы скорей, так как действует голодовка, побои. Те 1500 человек, которые были позавчера вывезены в Белокрицу, тоже расстреляны. Расстреляны за то, что они осмелились ставить условия.

19 августа 1942 года. Сегодня везли Ф. Я себе не могу дать ответа в моих чувствах, но очень тяжело, стыдно. Не за себя, но за людей, которые смотрят на это безразлично или со злорадством. Они меня не поймут. Что, он жалеет жидов?! Идиот! Ну чем такая Ф. хуже тебя одного с другими? Да она в 10 раз превосходит тебя во всех отношениях! Единственная девочка, с которой я был от начала до конца вполне искренен, а приятно и отрадно иметь друга, который тебя понимает и соглашается с тобой. Она была хорошая девочка и храбрая. Она ехала стоя, с гордо поднятой головой, это было полчаса тому назад, в 6 часов 19 августа 1942 года, - я уверен, что, и умирая, она не опустит головы. Ф., знай, я помню тебя и не забуду и, может быть, когда-нибудь отомщу! Моя первая любовь, оставившая по себе приятные и чистые воспоминания. Это был мой идеал, и я вряд ли найду когда-нибудь такую другую. Последний привет от Ромки! Их везут в тюрьму по несколько автомобилей в день. Это те, которых нашли в погребах. Когда их будут расстреливать, не знаю. Сегодня утром на Широкой лежала убитая еврейка. Она пыталась спастись – и тем ускорила свой конец. Она поплатилась за то, что осмелилась захотеть жить! Когда я пишу, из тюрьмы доносятся выстрелы. Вот опять! Может быть он предназначен Ф.? В таком случае ей теперь лучше. Нет, «лучше» - так говорят «божественные старушки», я говорю – ей теперь ничто. Не могу себе представить Ф. – раздетая, тело посыпано хлором… Глубокие раны, привалена кучей других таких же тел. Ужас, какой ужас!

21 августа 1942 года. … Вчера расстреляли всех евреев, собранных в тюрьме. Мне можно судить о количестве их только по тому, что после окончания экзекуции из тюрьмы везли пятитонку, до краев полную обуви. На мой взгляд, это соответствовало бы 700-800 человек. Вчера, значит, погибла Ф. Будь я верующий, напутствовал бы ее возвышенными словами. Сегодня было слышно только несколько отдельных выстрелов.

31 августа 1942 года. … После тог как в последний раз расстреливали евреев, их поймали опять человек 600 и содержали в тюрьме. Сегодня в часов 5 утра началось. Пах-пах! Тра-та-та! Пах! Та-та! Я слышал это беспрерывно два часа, пока не ушел на работу. Если после этого всего кто-нибудь из них останется в результате жив, это будет положительное чудо. Между прочим, тот приказ, в котором за грабеж в гетто грозили расстрелом, оказался недостаточным, и теперь вывешен еще один, в котором грозят, что каждое лицо, найденное в гетто и не имеющее разрешения на пребывание там, будет расстреляно на месте. Я ходил на речку. Дорога ведет мимо тех окопов, в которых закопано большинство евреев. Это место представляет собою теперь гладкую белую площадь, белую потому, что там мел. Стоят жаркие дни, трупы разлагаются, пухнут, в результате на поверхности показываются ноги, руки, которые потом растаскиваются по окрестностям собаками. Запах на полкилометра кругом ужасный.

2 сентября 1942 года. Еще событие, да какое! Разговоров на неделю. Сегодня ночью было подожжено гетто. Сейчас половина шестого. К трем часам там сгорело около 400 домов. Сейчас уже не осталось, пожалуй, и четверти. С самого утра работает беспрерывно мотопомпа, которая подает воду из потока. Да что сделает одна мотопомпа? Поджог, совершенный, несомненно, евреями, был, видимо, точно обдуман, а погода сегодня самая соответствующая. Еще вчера сорвался неожиданный по своей силе ветер при совершенно ясном небе, ветер с востока. Гореть гетто начало неожиданно, огонь вспыхнул полосой, которая охватила все наиболее выдвинутые на восток дома. По-видимому, было разлито горючее, потому что около пожара разгорелась сильная перестрелка. Видимо, полиция заметила движение в гетто и подняла стрельбу. Это было около 1 часу ночи. Стрельба меня разбудила и удивила, так как уже более-менее в течение недели ночи были совершенно спокойные. Непосредственно после этого – так в половине второго – вспыхнул огонь, но я уже спал. Когда я от стрельбы проснулся снова, небо было объято заревом, валили густые клубы дыма. Я сразу понял, в чем дело, возликовал духом и опять заснул… Через обгоревшие ворота вывели человек 300 евреев. Часть из них была с красными поясками. Одни говорят, что так были обозначены те, которые были предназначены для уборки гетто, другие – что это была демонстрация. А мотопомпа гудит, и дым опять слегка увеличился. Давай, давай!..

18 сентября 1942 года. В гетто продолжается организованный грабеж. Бабы с мешками дежурят перед ним круглый день, а тем более – ночь. Что за народ! Какой героизм!. Их стреляют, ловят, бьют, но на них это не действует. Там, где пахнет наживой, их не удержат никаие преграды. В гетто приезжают мужики из отдаленных сел, и редкие из них ходят теперь без часов. Золотая пятерка, стоившая до пожара и расстрела 1200-1400 рублей, теперь стоит лишь 200-250. Полиция за литр водки дает 2 пятерки.

21 сентября 1942 г. Уже больше, чем полтора месяца, продолжается избиение евреев и никак не может завершиться. Сегодня опять с самого утра со стороны тюрьмы доносятся стук автомата и ружейные выстрелы. Говорят, в тюрьме осталось около 200 евреев, специалистов-ремесленников, которые в ближайшее время будут переселены в несгоревшую часть гетто, которая уже с этой целью огорожена. Ограду видел, а остальное – как увидим.

26 октября 1942 г. Сегодня была открыта для рабочих продажа «макулатуры», т.е. одежды убитых евреев. И есть люди, которые могут это покупать! И даже много: в очереди стояли. По этой причине сегодня не было работы на фабрике – все стояли в очереди.

АЙНЗАЦГРУППЫ – НАЧАЛО ГЕНОЦИДА

Осуществление Холокоста было поручено СС – организации, которую возглавлял «архитектор геноцида» Генрих Гиммлер. В октябре 1943 г. заявляя об «уничтожении еврейского народа» , он отметил высокий моральный дух своей организации: «Мы имели моральное право, более того – дол пред собственным народом уничтожить этот народ, стремившийся уничтожить нас…Все, что мы делали, было продиктовано любовью к своему народу. И мы вышли из всех испытаний морально непоколебимыми». Итак, убийства были объявлены благородным делом.

Согласно одному из послевоенных мифов, тех, кто отказывался выполнять приказы в лагерях смерти или участвовать в массовых расстрелах гражданских лиц, казнили. Однако подтверждений этому нет. Немногих, кто хотел избежать участия в убийствах, просто переводили в другое место. Большинство же участвовавших в карательных акциях делали это без колебаний, твердо веря, что евреи – паразиты, которых необходимо уничтожить. Многим казалось, что они исполняют священный долг перед фюрером и отечеством. К тому же, соблюдая осторожность, исполнители приговоров могли неплохо поживиться.

«Операция Барбаросса», вторжение нацистской Германии на территорию СССР 22 июня 1941 года, ознаменовала начало систематических убийств евреев. Обычным явлением стали также массовые расстрелы еврейского населения в странах Балтии и оккупированных районах Советского Союза.

Вслед за немецкой армией двигались четыре мобильных группы, так называемые айнзацгруппы, или специальные подразделения. Они были укомплектованы профессиональными немецкими полицейскими, сотрудниками службы безопасности и СС. Вначале их численность составляла 3000 человек, они должны были расстреливать политработников и евреев – членов партии. Вскоре перед ними была поставлена новая задача: уничтожить всех евреев без исключения.

К началу войны гражданами СССР являлись свыше 5 миллионов евреев. К концу ее осталось 2 миллиона. Было уничтожено – без лагерей смерти, газовых камер и крематориев – около 3 миллионов человек. Это половина всех жертв Холокоста.

Командиры айнзацгрупп педантично вели записи, а отчеты о проделанной работе аккуратно отсылались в Берлин. По этим отчетам можно восстановить картину происходившего день за днем.

Один из таких документов – семистраничный отчет о казнях, проведенных в Литве отрядом айнзацгруппы «А» с 4 июля по 1 декабря 1941 г. Всего было убито сто тридцать семь тысяч триста сорок шесть человек. Жертвами стали литовские и русские коммунисты, русские военнопленные, «душевнобольные», литовцы, поляки, цыгане и партизаны. Но больше всего погибло евреев.

А вот еще один немецкий отчет: «29/10/41, Каунас (чистка гетто от лишних евреев). 2007 евреев, 2920 евреек, 4273 еврейских детей: 9200 человек».

«Систематическая работа по очищению Востока, - сообщалось в отчете айнзацгруппы «А» за период с 16 октября 1941 года по 31 января 1942 года, - имела своей целью возможно полную ликвидацию евреев. Эта цель в основном достигнута. Евреи живут разбросано по всей территории: учитывая большие расстояния, плохое состояние дорог, недостаток автотранспорта, бензина и незначительные силы безопасности и СД, проведение расстрелов возможно только при максимальном напряжении сил».

Массовые расстрелы были не единственным методом уничтожения евреев. Уже в первые недели войны людей заживо сжигали в синагогах Белостока и Риги. С наступлением первой военной зимы, когда рытье могил стало затруднено, оккупанты именно так расправлялись с евреями в Смоленской области. В конце января 1942 года части Красной армии освободили город Велиж. Вот что рассказали им уцелевшие: «Всех евреев города загнали в гетто на маленькой улице Жгутовской. Там было всего 27 маленьких домиков и свинарник, в котором когда-то было 300 свиней. Вместили в него 500 человек… 8 января 1942 года пришли немцы и русская полиция. Закрыли все двери свинарника и подожгли его. Все же около ста человек сумели убежать. Остальные сгорели. По бегущим стреляли, многих убили и ранили. Нас, уцелевших, осталось 17 человек, из них 5 детей.

Символом уничтожения советских евреев стал Бабий Яр на окраине Киева. Одна из самых крупномасштабных акций была проведена 29-30 сентября, где от рук эсэсовских карателей и полиции погибли 33371 человек: мужчины, женщины и дети.

Трагедия произошла спустя десять дней после захвата Киева фашистами. Руководство айнзацгруппы «С» развесило на стенах домов объявление. Евреям предписывалось «с целью переселения» собраться в районе еврейского кладбища с деньгами, ценными вещами, постельными принадлежностями.

С раннего утра 29 сентября 1941 года через весь город шли десятки тысяч евреев. Люди несли чемоданы и узлы, везли больных и пожилых родственников. Свидетельница этих событий, артистка киевского Театра юного зрителя Дина Проничева вспоминала: «Русские мужья провожали своих еврейских жен. Русские женщины провожали своих еврейских мужей. Когда мы приблизились к Бабьему Яру, послышались стрельба и нечеловеческие крики. Я начала понимать, что здесь происходит, но маме ничего не говорила. Когда мы вошли в ворота, нам велели сдать документы, ценные вещи и раздеться. Один немец подошел к маме и сорвал с ее пальца золотое кольцо. Я видела, как каждый раз раздевается очередная группа мужчин и женщин, стариков и детей. Всех подводят к открытой яме и автоматчики расстреливают их. Затем подводят другую группу… Я своими глазами видела этот ужас. Хотя я и находилась не совсем близко от ямы – до меня доносились страшные крики обезумевших людей, приглушенные детские голоса: «Мама, мама…»

ДЕПОРТАЦИЯ

Холокост был бы невозможен без массовой депортации евреев. По разным причинам германские власти приняли решение не уничтожать задержанных евреев там, где они постоянно проживали. Было решено отправлять их в Польшу, в специально построенные лагеря смерти. Гитлер и нацистские чиновники понимали, что массовые убийства должны оставаться в тайне. И это было одной из главных причин такого решения. Поскольку нацисты нуждались в сотрудничестве с гражданским населением и властями, они не могли уничтожать евреев Западной, Центральной и Южной Европы на их родине. Впрочем, в некоторых областях Польши, Советского Союза и стран Балтии немало людей были расстреляны прямо на месте. Но вскоре немцы осознали, что и из этих областей обреченных практичнее перевозить в лагеря уничтожения. Хорошо развитая сеть железных дорог позволяла без труда наладить регулярные перевозки в Польшу со всех концов Европы. Если бы значительная часть евреев, доставленных в Освенцим-Биркенау, не была умерщвлена в газовых камерах сразу же по прибытии, это место могло бы стать одним из самых многонаселенных городов Европы.

ИЗ КНИГИ ПРИМО ЛЕВИ «ЧЕЛОВЕК ЛИ ЭТО?»

Примо Леви был узником концлагеря Освенцим с января 1944 г. вплоть до освобождения лагеря в январе 1945 г.

Я попал в руки фашистской милиции в 1943, 13 декабря. Мне было 24 года. Наивность, отсутствие всякого опыта, а также действующие уже больше четырех лет законы о расовых ограничениях способствовали тому, что я жил в своем, далеком от реального, мире призрачных идеалов картезианства, веры в мужское товарищество и непорочную дружбу с женщинами. Чувство протеста медленно зрело во мне, но конкретных планов борьбы не было.

Не так легко далось мне решение уйти в горы и принять участие в создании группы, которую мы с друзьями, на немного более опытными, чем я, намеревались превратить в партизанский отряд, чтобы влиться с ним в движение «Справедливость и свобода». У нас не было ни надежных связей, ни оружия, ни денег, мы понятия не имели, как все это найти; не было у нас и толковых советчиков, поэтому мы растворились в потоке самых разных, подчас случайных, не внушавших доверия людей, поднимавшихся с равнины в поисках кто чего: несуществующей организации, профессиональных кадров, оружия, протекции, укрытия, очага, а то и пары башмаков.

Тогда мне еще не был известен закон , который уже позже, в лагере, я очень быстро усвоил: главное в жизни – добиваться своей цели любыми средствами, а если просчитался – сам и виноват. Таким образом, нельзя не признать, что дальнейший ход событий был вполне закономерным: три милицейских центурии, отправившись глубокой ночью на захват другого, расположенного в соседнем ущелье и несравненно более сильного и опасного отряда, наткнулись в снежных предрассветных сумерках на наше укрытие и препроводили меня как подозрительную личность в долину.

Во время допросов я счел за лучшее заявить, что являюсь «итальянским гражданином еврейской расы», поскольку иначе, решил я, мне никак не объяснить своего присутствия в этих глухих местах, куда не забирались даже эвакуированные. Я был уверен (потом оказалось – совершенно напрасно), что, если откроется моя причастность к политике, меня будут пытать и наверняка убьют. Как еврея меня отправили в Фоссоли – большой лагерь под Моденой, первоначально предназначенный для английских и американских военнопленных, куда затем стали свозить и гражданских лиц самых разных категорий, не угодивших по той или иной причине новоиспеченному правительству недавно созданной фашистской республики.

Когда я попал в лагерь, а точнее, к концу января 1944 года, итальянских евреев насчитывалось там около 150 человек, но уже через несколько недель их число перевалило за 600.

В основном это были целые семьи, схваченные фашистами или нацистами по доносу либо попавшиеся по собственной неосторожности. Встречались и такие, кто объявился добровольно: одни – от отчаяния, не в силах больше прятаться, другие – не имея средств к существованию, третьи – чтобы не разлучаться с привезенными сюда близкими, четвертые – какая глупость! – «чтобы не нарушать закона». Кроме того, в лагере находилось около сотни интернированных югославских солдат и еще несколько политически неблагонадежных иностранцев.

Появление небольшого подразделения немецких эсэсовцев насторожило даже оптимистов. Новость обсуждалась на все лады, высказывались всевозможные версии, но предположить, что готовится депортация, не смог никто, поэтому ошеломляюще известие всех застало врасплох.

Еще 20 февраля немцы тщательно обследовали лагерь, прилюдно изругали итальянского комиссара за неудовлетворительную работу кухни и скудные нормы дров, отпускаемых для отопления бараков, даже пообещали открыть в ближайшее время медпункт, а уже 21-го стало известно, что на следующий день назначена отправка евреев. Всех, без исключения. Даже детей и стариков, даже больных. Куда – неизвестно. Подготовиться к пятнадцатидневному пути. За каждого, кто не явится на перекличку, будет расстреляно десять человек.

Только самые доверчивые и простодушные продолжали еще на что-то надеяться, но таких можно было по пальцам пересчитать. Мы много разговаривали с еврейскими беженцами из Польши и Хорватии, поэтому уже представляли себе, что значит «отправка».

Традиция требует, чтобы в отношении приговоренных к смерти строго соблюдался определенный ритуал, смысл которого заключается в следующем: отныне никакие проявления жестокости или мести недопустимы; приговор есть не что иное, как печальная обязанность общества, и в момент совершения акта правосудия все, включая и самого палача, должны скорбеть о жертве. Поэтому приговоренный имеет право на сочувствие, ему предоставляется возможность провести последнюю ночь наедине с самим собой или, если он пожелает, в обществе духовных утешителей; его ограждают от людской ненависти и произвола, приучая к мысли о неотвратимости кары и о прощении, которое он обретает в момент казни.

Но к нам это не относится, потому что нас слишком много, а времени слишком мало, да и в чем, собственно, нам каяться, за что нас должны прощать? Итальянский комиссар распорядился, чтобы все службы работали до последнего момента, поэтому на кухне продолжали готовить еду, дежурные, как обычно, занимались уборкой, даже учителя младших и старших классов маленькой школы не отменили занятий в вечерней смене, правда, уроков на следующий день не задали.

И настала ночь, и была эта ночь такой, что ни пережить ее, ни увидеть глазами человеческими было невозможно. Все понимали, что , это за ночь, и никому из охранников, итальянских и даже немецких, не хватило духу прийти и посмотреть, что делают люди, которые знают, что должны умереть.

Каждый прощался с жизнью по-своему, как умел: одни молились, другие пили, третьи пытались забыться, насыщая в последний раз свою похоть. А матери бодрствовали и заботливо готовили в дорогу еду, купали детей, складывали вещи, до утра сушили на ветру выстиранное детское белье. Они собрали пеленки, игрушки, одеяла и много всего другого, не забыв ничего, что могло бы понадобиться их малышам. А разве вы не сделали бы этого? Даже зная, что завтра должны умереть вместе с вашим ребенком, разве накануне вы не дали бы ему поесть?

В шестом бараке жил старый Гаттеньо с женой, детьми, внуками, зятьями и невестками, все мужчины в этой многочисленной семье занимались столярным делом. Родом они были из Триполи, до Италии добирались долгими сложными путями и всюду возили с собой рабочий инструмент, кухонную утварь, гармошки и скрипку, чтобы можно было поиграть и потанцевать после трудового дня, поскольку люди они были не только добродетельные, но и веселые. Женщины Гаттеньо, работая молча и споро, раньше других собрались в дорогу, оставив время для поминальной молитвы.

Когда все было готово – испечены лепешки и завязаны узлы, - они разулись, распустили волосы, расставили на полу траурные свечи, зажгли их по обычаю предков, сели в круг и всю оставшуюся ночь плакали и молились. Многие из нас стояли у их двери, и все ощутили в душе незнакомое прежде чувство древней боли народа-скитальца, безнадежной боли повторяющегося из века в век исхода.

Рассвет настиг нас, как предательство, словно новое солнце было в сговоре с теми, кто хотел нас погубить. Самые разные чувства, которые мы испытали за долгую бессонную ночь – покорность, апатия, безграничное возмущение, религиозное смирение, страх, отчаяние, - уступили место коллективному, уже не контролируемому безумию. Время раздумий, время напряженного ожидания кончилось, всеобщее, ничем не сдерживаемое смятение поглотило разум, и сознание озаряли лишь короткие болезненные вспышки совсем недавних, живых воспоминаний о родном доме.

Много всего было нами тогда сказано и сделано, и лучше, если памяти об этом не останется.

/…/ С абсурдной пунктуальностью, к которой нам в скором времени пришлось привыкнуть, немцы провели перекличку. Напоследок обершарфюрер спросил:

- Wieviel Stuck?

Ротгенфюрер вытянулся по стойке «смирно» и доложил, что «штук» шестьсот пятьдесят, все сходится. После этого нас посадили в крытые грузовики и отвезли на вокзал в Карпи. Там нас уже ждали поезд и конвой. Там же на нас посыпались первые удары, и это было настолько неожиданно и дико, что мы не почувствовали боли, ни физической, ни душевной, одно лишь глубокое удивление: как можно просто так, ни за что, бить человека?

Вагонов было двенадцать, нас – шестьсот пятьдесят. В моем вагоне оказалось всего сорок пять человек, правда, и вагон был небольшой. Вот он, уже у нас перед глазами, уже под нашими ногами, тот самый немецкий поезд, пресловутый поезд в один конец, о котором мы слышали столько страшных рассказов и все равно не могли поверить. Да, так оно и есть, нас не обманывали: товарные вагоны, запертые снаружи и безжалостно, до отказа забитые, точно бросовым грузом, мужчинами, женщинами, детьми, чей путь лежит в никуда, в пропасть, на дно. Только теперь в вагонах – мы сами.

Рано или поздно все начинают понимать, что безграничного счастья в жизни быть не может, но лишь немногие открывают для себя эту истину с противоположного конца, приходя к выводу, что точно так же не может быть и безграничного несчастья. Достичь как одного, так и другого полюса нам мешает обусловленность самого человеческого существования, враждебного по своей природе всему бесконечному. Мешает недостаточное знание будущего, таящего в себе надежду и одновременно неуверенность в завтрашнем дне. Мешает неминуемость смерти, кладущей предел любой радости, как, впрочем, и любому страданию. Мешают нам и неизбежные бытовые заботы, способные не только разрушить длительное счастье, но и притупить остроту долго длящегося несчастья, которое воспринимается уже не целиком, а отдельными фрагментами, благодаря чему легче переносится.

Отсутствие элементарных удобств, грубость охраны, холод и жажда – вот отчего мы, ввергнутые в бездонную пропасть отчаяния, страдали в пути и после. Воля к жизни или примирение со смертью – свойства исключительные, на такое мало кто способен, мы же были людьми обыкновенными, обычными представителями рода человеческого.

Двери вагонов тут же заперли, но состав тронулся лишь к вечеру. Почти с облегчением мы восприняли известие, что пункт нашего назначения – Освенцим. Тогда это слово еще никому, в том числе и нам, ничего не говорило, оно воспринималось просто как географическое название, как одно из многих мест на земном шаре.

Поезд шел медленно, с долгими изматывающими остановками. В узкой прорези над нашими головами проплыли бледные вершины Валь-дАдидже, надписи с названиями последних итальянских городов. В полдень второго дня, когда мы проезжали Бреннеро, все молча встали. Меня вдруг пронзила мысль о возвращении, я представил себе, какое это будет несказанное счастье – пересечь границу в обратном направлении, уже без охраны, свободными людьми, в незапретном вагоне, прочесть первые итальянские названия… И, оглянувшись вокруг, подумал: кому из этих несчастных суждено превратиться в прах, а кому судьба будет милостива?

Из сорока пяти моих попутчиков лишь четырем выпало вернуться домой, причем, как в дальнейшем выяснилось, нашему вагону еще повезло.

Мы страдали от жажды и холода. На каждой остановке люди громко просили дать им воды или, по крайней мере, пригоршню снега, но их некому было услышать: конвой отгонял от состава всех, кто пытался к нему приблизиться. Две молодые матери, еще кормившие своих детей грудью, дни и ночи напролет молили: пить…пить… Голод, бессонницу, тяжелые условия пути мы переносили не так мучительно, возможно, из-за нервного возбуждения, но ночи были невыносимы, они тянулись, как бесконечный кошмар.

Людей, способных встретить смерть с достоинством, мало, и чаще это совсем не те, от кого ты мог бы ожидать. Мало умеющих молчать и уважать покой других. Наш неспокойный сон то и дело прерывался громкой мелочной руганью, проклятьями, звуками неизвестно кому и за что доставшихся оплеух и тумаков. Кто-то зажигал вдруг свечку, и тогда жалкий язычок пламени освещал смутное кишение на полу, плотную и подвижную человеческую массу, лица с выражением равнодушия или муки, судорожные всплески отчаяния и сменяющую их апатию.

Знакомые и незнакомые названия австрийских городов, Зальцбург, Вена, потом чешские и, наконец, польские. К вечеру четвертого дня стало гораздо холоднее. Поезд, явно преодолевая подъем, шел через сплошную черноту хвойного леса. Вокруг лежал снег. Скорее всего, мы свернули на боковую ветку: станции маленькие, людей почти не видно. Никто большк во время стоянок не пытался общаться с внешним миром, каждый понимал, что мы уже «по ту сторону». Мы долго стояли в чистом поле, потом состав медленно двинулся и долго полз, пока окончательно не остановился среди ночи на темной безмолвной равнине.

Справа и слева от полотна, насколько мог видеть глаз уходили вдаль полосы белых и красных огоньков, однако характерного для города или большого поселка шума, обычно доносящегося даже издалека, слышно не было. Мы зажгли последнюю свечу и в тишине стоящего поезда, которую не нарушал ни один живой звук, ждали, что с нами будет.

Во время всего пути рядом со мной, зажатая, как и я, другими телами, была женщина. Знакомые давно, мы близко узнавали друг друга лишь теперь, когда несчастье свело нас вместе. Той ночью, на пороге неизвестности, мы говорили о вещах, о которых живые не говорят, потом попрощались. Это было короткое прощанье, не только друг с другом, но и с жизнью. Больше нам не было страшно.

ЛАГЕРЯ СМЕРТИ

Еще один способ, который применяли для уничтожения заключенных, они сами называли «смерть от труда». В крайне тяжелых условиях узников заставляли выполнять тяжелую физическую работу. При постоянном недоедании, скверных гигиенических условиях, жестокости охранников и бесчеловечных наказаниях за малейшие «провинности» это вело к высочайшему уровню смертности среди евреев и других заключенных. Многие десятки тысяч узников концентрационных лагерей не смогли выжить в таких условиях.

Массовые расстрелы привлекали слишком много внимания, отрицательно сказывались на моральном духе солдат и требовали времени, поэтому, начиная с осени 1941 г. нацисты ищут более рациональные методы массовых убийств. После ряда экспериментов решение было найдено: газ.

Осенью 1941 года в Освенциме впервые применили инсектицид «Циклон Б», предназначенный для очистки от вшей помещения и одежды. Опыт оказался удачным – гранулы «Циклона Б» выделяют пары синильной кислоты, которая вызывает мгновенную остановку дыхания. «Циклон Б» стал главным средством массовых убийств в Освенциме, Майданеке и некоторых концлагерях в Германии. Применение промышленных методов позволили сравнительно небольшому количеству эсэсовцев и их пособников в период с декабря 1941 г. по ноябрь 1944 г. уничтожить в газовых камерах до трех миллионов человек.

С марта 1942 года по октябрь 1943 года в лагерях смерти Бельжец, Собибор и Треблинка были убиты около 1,7 миллионов человек. Лагеря эти были небольшими: около шестисот метров в длину и четырехсот в ширину (для сравнения: территория «интересов» лагеря Освенцим занимала около 40 км²). В каждом работали примерно тридцать немецких солдат и около сотни наемников из Украины и стран Прибалтики.

Все три лагеря, по словам одного бывшего эсэсовца представляли собой «простые», но исправно работавшие конвейеры смерти». Осужденных обычно привозили в набитых товарняках. В отличие от Освенцима и Майданека никаких врачей, никаких «селекций» здесь не было. Узникам говорили, что их собираются использовать на «работах», но прежде они должны снять с себя всю одежду, пройти «дезинфекцию» и «принять душ». Мужчин и женщин разделяли, приказывали им раздеться до нага и загоняли в газовые камеры. Потом включали газ. Вся «акция» занимала не больше одного-двух часов.

В Треблинке за день могли уничтожить около пятнадцати тысяч человек, правда, как рассказывал тот же эсэсовец, «приходилось работать полночи». Сначала тела хоронили в общих могилах, но с осени 1942 г. стали сжигать. Треблинку пережили не более ста человек, Собибор – несколько десятков, Бельжец – двое.

УНИЧТОЖЕНИЕ ЕВРЕЕВ

Мой заместитель, начальник лагеря Фрич уничтожил группу советских военнопленных при помощи газа «циклон Б», препарата синильной кислоты, который обычно использовали в лагере с целью дезинфекции. На складах всегда имелся запас этого газа.

Первый случай умерщвления людей газом не дошел до глубины моего сознания, может быть потому, что я находился под сильным впечатлением всей этой процедуры. Лучше я припоминаю себе умерщвление газом 900 русских вскоре после этого в старом крематории, потому что использование помещений 11-го блока требовало слишком многих приготовлений.

Пока шла разгрузка транспорта, в потолке морга сделали несколько отверстий. Русским велели раздеться в прихожей, а потом они совершенно спокойно входили в морг, так как им сказали, что они должны пройти дезинсекцию. Морг смог вместить как раз такое количество людей, какое прибыло с транспортом. Как только все вошли, двери закрыли и через отверстия в потолке всыпали газ. Я не знаю, долго ли умирали люди, но какие-то шорохи слышались довольно продолжительное время. Когда всыпали газ, несколько пленных крикнуло «газ», а затем раздался громкий рев. Люди стали напирать на дверь изнутри, однако она не поддалась.

Лишь несколько часов спустя помещение открыли и проветрили. Тогда я впервые увидел такое количество трупов отравленных газом людей. Хотя я гораздо хуже представлял себе смерть от отравления газом, мне стало не по себе – меня охватил ужас. Такая смерть мне всегда казалась особенно мучительной, потому что наступала в результате удушья, но на трупах не было видно никаких следов судорог. Как мне объяснили врачи, синильная кислота парализует легкие, но действует так сильно и молниеносно, что не оставляет признаков удушья, как это бывает со светильным газом или при смерти от недостатка кислорода.

Над самим вопросом уничтожения советских военнопленных я тогда не задумывался: таков был приказ и я обязан был его выполнить. Но я скажу откровенно, что отравление этого транспорта успокоило меня: ведь скоро нужно было начать массовое уничтожение евреев, а ни я, ни Эйхман не представляли себе, как это сделать. Должны были применить какой-то газ, но не знали какой и как. А теперь мы нашли и газ, и способ его применения.

Меня всегда охватывал ужас, когда я думал о массовых расстрелах, особенно женщин и детей. Я с трудом переносил массовые расстрелы заложников и другие виды казни, производимые по приказу рейхсфюрера СС и главного управления имперской безопасности. Теперь я был спокоен, потому что можно было обойтись без резни, и жертвы не будут страдать до самых последних минут. Именно об этом думал я, когда вспоминал, что рассказывал Эйхман о расстреле евреев солдатами оперативных отрядов, вооруженными автоматами и пистолетами. Будто бы разыгрывались жуткие сцены: подстреленные пытались бежать, а раненых, прежде всего детей и женщин, добивали.

Причиной частых случаев самоубийства среди солдат оперативных отрядов был постоянный вид крови – это становилось невыносимым. Несколько солдат сошло с ума, а большинство, выполняя свою страшную работу, пристрастилось к алкоголю. /…/

Весной 1942 года из Верхней Силезии прибыли первые эшелоны евреев, которых требовалось полностью уничтожить. Прямо с железнодорожной платформы их пригнали к бункеру 1, находившемуся на территории бывшей крестьянской усадьбы. Шли они через луга, где позднее был строительный участок III. Их сопровождали Аумейер, Палич и несколько начальников блоков. Они беспечно разговаривали с евреями, расспрашивая их о профессиях, о том, что те умеют делать, желая тем самым ввести их в заблуждение.

Когда евреев подвели к бункеру, им приказали раздеться. Вначале они спокойно входили в помещения, где должна была происходить «дезинсекция», но вскоре некоторые из них начали проявлять беспокойство и говорить о смерти от газа. Поднялась своего рода паника. Евреев, находившихся еще снаружи, поспешно загнали в камеры и наглухо закрыли за ними дверь.

Когда приходили следующие транспорты, сразу же обращали внимание на беспокойных и не спускали с них глаз. Если замечали волнение, то сеявших его незаметно отводили за барак, и так, чтобы другие не видели, убивали выстрелом из мелкокалиберной винтовки. Само присутствие и спокойное поведение узников из зондеркоммандо уменьшало волнение тех, кто предчувствовал что-то неладное. Успокаивающе действовало и то обстоятельство, Что некоторые члены этой команды входили в бункеры и оставались там до самого конца, так же как и эсэсовец, стоявший у дверей. /…/

Усердная помощь зондеркоммандо в этих обстоятельствах была уникальной. Я никогда не был свидетелем и никогда не слышал от других, чтобы члены этой команды хотя бы одним словом намекнули людям, отправляющимся в газовую камеру, о том, что их ждет. Наоборот, они делали все, чтобы их обмануть и успокоить тех, кто что-то предчувствовал. Если евреи не верили эсэсовцам, то доверяли узникам своей национальности. В зондеркоммандо отбирали только евреев из той же страны, откуда прибыл транспорт: это делалось прежде всего для того, чтобы узники могли с ними разговаривать, успокаивало их. Приехавшие евреи просили рассказать о жизни в лагере, расспрашивали обычно, где находятся в данное время их знакомые и родственники, вывезенные раньше. Любопытно, как члены зондеркоммандо обманывали своих соотечественников, с какой настойчивостью убеждали их и как жестами подкрепляли свои рассказы!

Многие женщины прятали своих младенцев под ворохом одежды. Члены зондеркоммандо обращали на это особое внимание и так долго уговаривали женщину, что она в конце концов забирала ребенка с собой. Женщины прятали детей, боясь, что дезинфекция может им повредить. Маленькие дети, которых раздевали в таких непривычных для них условиях, обычно плакали, однако ласковые слова матери или узников из зондеркоммандо успокаивали их. Они входили в газовые камеры с игрушками в руках. Я заметил, что женщины, предчувствовавшие или знавшие, что их ждет, несмотря на смертельную тревогу в глазах, ласково разговаривали и шутили с детьми.

Однажды, какая-то женщина подошла ко мне и, показывая на своих четверых детей, которые спокойно шли, держась за ручки, помогая самому маленькому идти по неровной земле, шепнула: «Как у вас хватает совести убить этих милых, красивых детей? Или у вас нет сердца?»

Какой-то старик, проходя мимо меня, бросил строгим тоном: «Немцам не миновать расплаты за массовое уничтожение евреев». Глаза его горели ненавистью. Он спокойно вошел в газовую камеру, не заботясь о других.

Одна молодая женщина обратила на себя мое внимание еще во время отбора на платформе: она была очень взволнована и непохожа на еврейку. С ней было двое маленьких детей. Теперь же она привлекла мое внимание тем, что очень охотно помогала раздеваться детям и старым женщинам. Детей с ней уже не было. До самого конца она была среди многодетных женщин, ласково разговаривая с детьми и успокаивая их. Одной из последних вошла в газовую камеру. В дверях задержалась и сказала: «Я с самого начала знала, что в Освенциме нас ждет смерть. Я не хотела, чтобы меня сочли трудоспособной и поэтому взяла чужих детей. Хотела сознательно пережить все это до конца. Наверное, это не продлится долго. Будьте здоровы!»

Иногда случалось, что, раздеваясь женщины начинали душераздирающе кричать, рвали на себе волосы, вели себя как безумные. Тогда их быстро отводили за бункер и там убивали из мелкокалиберного оружия выстрелом в затылок.

Бывало и так, что женщины, видя как выходят из камеры члены зондеркоммандо и понимая, что должно наступить, посылали нам проклятья.

Я видел однажды, как женщина старалась вытолкнуть из газовой камеры через еще не совсем закрытую дверь своих маленьких детей и просила с плачем: «Оставьте в живых хоть моих дорогих крошек!»

Такие потрясающие сцены не были редкостью и производили угнетающее впечатление на всех присутствующих.

Весной 1942 года сотни здоровых людей проходили под цветущими фруктовыми деревьями крестьянского подворья и, чаще всего ничего не подозревая, шли на смерть в газовые камеры. Эта картина просыпающейся к жизни природы и недолговечности еще сегодня стоит перед моими глазами.

Уже во время отбора на железнодорожной платформе происходили трагические сцены: мужчин отделяли от женщин и детей, разбивались семьи, людей охватывало волнение, беспокойство. Следовавший за этим отбор трудоспособных еще более усугублял это состояние. Конечно, каждая семья хотела быть вместе, отобранные возвращались к своим близким, а женщины с детьми старались присоединиться к мужьям или старшим детям, признанным трудоспособными.

Нередко все так перемешивались, что приходилось проводить повторный отбор. У нас не было достаточно места, чтобы улучшить методы его проведения. Всякие попытки успокоить возбужденных людей ни к чему не приводили, и часто приходилось наводить порядок силой. /…/

Те, кто принимал участие в этом массовом истреблении, те, до чьего сознания дошло оно со всеми сопутствующими явлениями, не могли оставаться равнодушными.

Всем – за редким исключением – направленным на эту страшную «работу», на эту «службу», а также мне, происходившее дало много пищи для размышлений и произвело глубокое впечатление. Во время моих контрольных обходов мест массового уничтожения сослуживцы, участвовавшие в операции, подходили ко мне поговорить, поделиться впечатлениями: они хотели, чтобы я их успокоил, развеял их сомнения. В их доверительных разговорах чувствовался один и тот же вопрос: действительно ли необходимо то, что мы делаем? Надо ли уничтожать сотни тысяч женщин и детей? А я, в глубине души задававший себе тот же вопрос несчетное количество раз, обязан был ссылаться на приказ фюрера и таким образом успокаивать их. Мне приходилось говорить им, что евреев необходимо уничтожить для того,

чтобы навеки избавить Германию, наших потомков от самых заядлых врагов.

Правда, приказ фюрера выполнялся членами СС беспрекословно, но людей мучили сомнения. Я же ни в коем случае не мог в них признаться. Желая помочь другим выдержать психически, я должен был демонстрировать непоколебимую уверенность в необходимости выполнения этого строгого и жестоко приказа. Все наблюдали за мной, стараясь угадать, какое впечатление производят на меня описанные сцены, как я реагирую на них, обсуждали каждое мое слово. Я должен был владеть собой, чтобы под влиянием нервного возбуждения от всего увиденного не выдать своих сомнений. Я должен был казаться холодным и бесстрастным, глядя на происходившее, от которого у каждого сжималось сердце, если в нем еще были человеческие чувства. Я даже не мог отвернуться, когда меня охватывало чисто человеческое волнение. Я должен был смотреть равнодушно, как матери с плачущими или смеющимися детьми шли в газовые камеры.

Однажды двое малышей так увлеклись игрой, что мать не могла оторвать их от нее. Даже евреи из зондеркоммандо не хотели забирать детей. Никогда не забуду взгляда этой матери, молящего о пощаде: она знала, что всех их ждет. Те, что находились в газовой камере, начинали уже волноваться, и я должен был действовать. Все смотрели на меня, я сделал знак одному из унтер-офицеров. Он взял на руки упиравшихся детей и под душераздирающие рыдания матери, идущей сзади, отнес их в газовую камеру. Я охотнее всего провалился бы под землю, но мне нельзя было выдавать свои чувства. Смотреть на все было моим долгом. Днем и ночью я присутствовал при вытаскивании трупов из газовых камер и сжигании их, часами наблюдал за вырыванием золотых зубов, за тем, как стригли волосы и проделывали другие ужасные процедуры. Много часов я провел среди отвратительной вони, когда раскапывали старые массовые могилы и сжигали полуразложившиеся трупы.

Лагерные врачи дали мне понять, что я должен собственными глазами видеть процесс уничтожения газом, и мне приходилось смотреть через окошко газовой камеры, как умирают люди. Я должен был показать всем, что не только отдаю приказы, но и лично присутствую при их выполнении, как этого требовал от других.

Время от времени рейхсфюрер СС присылал в Освенцим видных деятелей партии или СС, которые знакомились с ходом операции по массовому уничтожению евреев. Все увиденное производило на них сильное впечатление, они становились молчаливыми и тихими при виде «окончательного решения еврейского вопроса». Нередко они спрашивали меня, как я и мои подчиненные можем все время смотреть на это, как у нас хватает сил выдержать. Я всегда отвечал, что приказ фюрера должен быть выполнен с железной последовательностью, и поэтому все человеческие чувства нужно подавить. Каждый из них говорил, что не хотел бы выполнять такое задание. Даже Мильднер и Эйхман, весьма толстокожие, не хотели поменяться со мной местами. Никто мне не завидовал.

Часто я подолгу разговаривал с Эйхманом обо всем, что касалось «окончательного решения еврейского вопроса», но никогда не показывал своих внутренних переживаний. Всеми способами я старался узнать, как сам Эйхман смотрит на это «окончательное решение». Однако у Эйхмана не было сомнений, он был совершенно одержим идеей уничтожения всех попавшихся евреев. Он не менял своей точки зрения даже тогда, когда мы были одни, а он находился в состоянии сильного опьянения. «Мы должны как можно быстрее, безжалостно, с холодным равнодушием произвести уничтожение евреев. Проявление какой-либо мягкости сейчас позднее вылилось бы в суровую месть по отношению к нам». Перед такой беспощадной последовательностью я должен был схоронить все свои человеческие «тормоза» как можно глубже. Да, должен откровенно признаться, что мои человеческие реакции казались мне после таких разговоров с Эйхманом почти что изменой фюреру. Я не мог найти выхода из своего душевного разлада. Приходилось продолжать руководить процессом уничтожения, массовыми убийствами, и я, как прежде, равнодушно смотрел на то, что волновало меня до глубины души. Я был вынужден хладнокровно относиться ко всему происходящему, хотя даже незначительные детали, не доходившие часть до сознания других, оставались в моей памяти. А ведь в Освенциме действительно «скучать» не приходилось.

Если я был чем-то взволнован слишком сильно, то не мог вернуться домой, к семье. Я садился на лошадь и в бешеной скачке старался отогнать от себя страшные картины. Часто среди ночи я шел в конюшню и там, среди своих любимцев, находил покой. Бывало и так, что, находясь дома, я вдруг обращался мыслями к каким-то деталям операции по уничтожению. Тогда я вынужден был выйти: я не мог выдержать в сердечной семейной обстановке. Я смотрел на веселых, играющих детей, на счастливую жену с младшей дочкой, и часто думал: долго ли еще будет продолжаться наше счастье? Моя жена никогда не могла объяснить себе, почему я так часто бываю угрюмым, и приписывала это неприятностям по службе.

Стоя ночью при разгрузке эшелонов с людьми, находясь рядом с газовыми камерами и кострами, на которых горели трупы, я часто думал о своей жене и детях, не связывая, однако, этих мыслей, со всем происходящим вокруг. Нередко то же самое слышал я от своих женатых подчиненных, которые несли службу в крематориях. Когда видишь женщин, идущих с детьми в газовые камеры, невольно думаешь о своей семье. Я забыл, что такое счастье с того момента, когда в концлагере Аушвиц приступили к массовому убийству.

ОПЕРАЦИЯ «РЕЙНХАРДТ»

Холокост – не только физическое уничтожение людей, по сути дела, это был самый крупный и изощренный грабеж во всей мировой истории. В 30-е годы нацистское государство отобрало у евреев все, что можно отобрать: квартиры, дома, произведения искусства, предметы быта и даже фамильные ценности. Банки и предприятия, которыми владели евреи, также были конфискованы. Пытаясь спасти свое имущество, люди переводили средства – наличные деньги, страховые полисы, драгоценности – за границу, преимущественно в Швейцарию. Многие пытались эмигрировать. Тех, кому удавалось найти страну, готовую их принять, вынуждали полностью отказаться от своего имущества.

Нацисты до нитки грабили и тех, кого депортировали в концентрационные лагеря. Эти лагеря были частью операции «Рейнхардт», направленной на уничтожение еврейского населения Польши и присвоение его имущества. Все личные вещи – одежда, обувь, очки, кольца, детские коляски – конфисковывались немедленно по прибытии. Многое из награбленного отправляли в Германию для раздачи немецкому населению.

Нацисты грабили даже трупы своих жертв. Ничто не должно было пропасть, поэтому у жертв не только отбирали одежду, деньги и личные вещи, но даже срезали волосы и вырывали золотые коронки. Эту работу, а также вывоз трупов вынуждены были выполнять еврейские заключенные. Женские волосы, срезанные до или после газовых камер, шли на изготовление теплых носков и одеял для экипажей подводных лодок. Вырванные золотые зубы переплавляли. Золу от сожженных тел применяли в качестве сельскохозяйственного удобрения.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ РУДОЛЬФА ГЕССА, ОДНОГО ИЗ КОМЕНДАНТОВ КОНЦЕНТРАЦИОННОГО ЛАГЕРЯ ОСВЕНЦИМ

АКЦИЯ «РЕЙНХАРДТ»

Акция «Рейнхардт» - таким кодом назвали целый ряд мероприятий, связанных с конфискацией, сортировкой и продажей вещей, привезенных евреями в лагерь и оставшихся после уничтожения этих людей. Каждому члену СС, присвоившему что-нибудь из еврейских вещей, грозила смерть. Это был приказ рейхсфюрера СС. Невозможно себе представить и оценить стоимость отобранных у евреев предметов – она исчислялась сотнями миллионов.

При разгрузке эшелонов с евреями весь привезенный ими багаж оставался на железнодорожной платформе до того момента, пока всех прибывших не отправили в лагерь или крематорий. Потом специальные транспортные команды перевозили все вещи сначала на сортировочный склад Канада I, где их дезинфицировали и сортировали. На сортировочный склад перевозилась и вся одежда, оставшаяся после уничтожения узников /…/. Однако в 1942 году Канада I не успевала сортировать вещи, несмотря на сооружение дополнительных сараев и бараков, увеличение числа узников, работавших при сортировке днем и ночью, несмотря на отправку большого количества товарных вагонов с рассортированными вещами (часто около 20). Горы багажа продолжали расти. В 1942 году началось строительство нового склада Канада II в западной части участка II в Бжезинке, а также бани и дезинфекционного барака для прибывавших узников. После окончания строительства 30 новых бараков были сразу же заполнены до отказа, а горы нерассортированных вещей продолжали возвышаться между ними. Количество команд, работавших при сортировке, постоянно увеличивалось, но не могло быть и речи о том, чтобы вовремя правиться с привозимыми вещами, если каждая операция длилась от 4 до 6 недель.

Одежду и обувь тщательно проверяли – искали спрятанные там ценные предметы, затем или сдавали на склад, или отправляли в лагерь для узников. Позднее эти вещи стали высылать и в другие лагеря. Значительную часть одежды передавали переселенческим общественным организациям, а позднее – жертвам воздушных бомбардировок. Много вещей получили крупные предприятия военной промышленности для рабочих-иностранцев. Одеяла, белье и т.п. также передавали общественным организациям или оставляли для нужд лагеря; большие партии этих вещей отправляли в другие лагеря.

Ценные предметы принимал особый административный отдел лагеря, после чего специалисты сортировали их. Так было и с обнаруженными деньгами. Что же касается ценных предметов, то это были обычно очень дорогие вещи, особенно когда приходили еврейские эшелоны с Запада: драгоценные камни, часы, украшенные бриллиантами, кольца, серьги, тончайшей работы колье. Деньги всех стран исчислялись миллионами. Часто при одном человеке находили сотни тысяч, обычно в банкнотах по тысяче доллпров. Каждая складка на одежде, багаж и человеческое тело – все это использовалось для того, чтобы припрятать драгоценные предметы.

Рассортировав эти предметы и деньги после каждой крупной операции, их грузили в ящиках на грузовики и отправляли в Берлин, в Главное административно-хозяйственное управление СС, а оттуда в Имперский банк. В этом банке был специальный отдел, занимавшийся только ценностями, полученными в ходе операций против евреев. Эйхман сказал мне однажды, что эти драгоценности и валюту продавали в Швейцарии, и что ими швейцарский рынок полностью завален.

Обычно часы тысячами высылали в Заксенхаузен, где находилась огромная часовая мастерская, на которой работали сотни узников под личным надзором Маурера из ДП. В этой мастерской часы сортировали, чинили и отправляли в распоряжение фронтовых отделов СС и армии для служебных целей.

Золотые зубы переплавляли в слитки в больнице СС зубные врачи и отправляли в Главное санитарное управление. В запломбированных зубах нередко находили драгоценные камни огромной стоимости.

Отрезанные женские волосы высылали на одну из фабрик, где их использовали для нужд военной промышленности.

Плохую одежду переделывали, обувь разрезали на куски, часть которых шла в употребление, а остальное перемалывали.

Из-за богатства евреев в лагере сложилась очень сложная обстановка, которую так и не удалось взять под контроль. Это деморализовало членов СС, многие из которых не были настолько сильны, чтобы устоять перед искушением легкой наживы за счет богатства евреев. Их не пугали даже самые суровые кары: лишение свободы и смертные приговоры.

Благодаря сокровищам евреев перед узниками открылись неожиданные возможности. С ними связано большинство побегов. За легко добытые деньги, часы, кольца и другие предметы узники покупали у эсэсовцев и гражданских работников алкоголь, табак, продовольствие, фальшивые документы, оружие, боеприпасы. /…/ Несмотря на строжайший контроль, изменить это не удалось. Еврейское золото стало проклятием лагеря.

СОПРОТИВЛЕНИЕ

Один из самых навязчивых мифов о Холокосте: миллионы евреев безропотно шли на смерть – как «бараны на бойню». На самом деле известны тысячи случаев активного сопротивления. Достаточно вспомнить восстания в Варшавском гетто, нападения еврейских партизан на немецкие части в Западной и Восточной Европе. В концлагерях и лагерях уничтожения заключенные – евреи и неевреи – поднимались на борьбу против немцев. А те подавляли любую попытку сопротивления с безграничной жестокостью.

Вставшие на путь сопротивления – часто это были совсем молодые ребята – рисковали не только собственной жизнью, но и жизнью своих родителей, братьев, сестер и еще, может быть, нескольких сотен людей. Члены рабочих бригад понимали, что за их побег придется расплачиваться товарищам. Иногда подобные соображения останавливали даже заключенных лагерей смерти, которым уже нечего было терять. Однако для многих жажда жить или, по крайней мере, достойно умереть оказывалась решающей. Вот отрывок из распространенной в Варшаве в январе 1943 года листовки «Еврейской боевой организации»:

«Мы не обретем свободы, покорно идя на смерть, овцы на заклание! Наша свобода в другом – в борьбе! У тех, кто сражается, есть надежда на спасение! А те, кто с самого начала отказывается от права защищаться, - обречены. Опомнитесь и сражайтесь! Ведь и мы были рождены, чтобы жить! И мы имеем право на жизнь! Народ должен отстоять это право с оружием в руках!»

Отряды сопротивления были сформированы примерно в ста восточно-европейских гетто. А в лесах Восточной Европы действовали партизанские отряды. Около 20 тысяч евреев участвовали в партизанском движении. Иногда это были целые семьи, которым удалось бежать от немцев. В Западной Европе еврейские партизаны активно участвовали во французских и бельгийских отрядах сопротивления. Многие из этих отрядов прятали евреев.

С.С. БЕРКНЕР

Беркнер Сергей Самуилович, 1923 года рождения, доктор филологических наук, профессор Воронежского государственного педагогического университета. Родился в Белостоке. В 1941 – 1943 годах узник Белостокского гетто. В конце 1942 года вступил в подпольную антифашистскую организацию гетто и вскоре был назначен командиром группы Сопротивления. В июне 1943 года направлен в еврейский партизанский отряд «Форойс! («Вперед»), где стал разведчиком. Весной 1944 года был назначен разведчиком штаба партизанской бригады. В партизанском лесу соединил свою жизнь с подпольщицей и партизанкой Галиной Каменецкой. Приводим фрагменты статьи С.С. Беркнера о еврейском Сопротивлении.

Как ни замалчивалось или преуменьшалось участие евреев в войне в рядах Советской Армии, оно было столь массовым, значительным и происходило на глазах миллионов людей, что многие знали о нем. Другое дело борьба евреев против фашистского террора на оккупированных территориях. Об этом мало кто знает. Ведь это происходило далеко за линией фронта, в немецком тылу. Свидетелей, а тем более участников этих событий осталось очень мало.

ДВИЖЕНИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ ГЕТТО

Продвижение гитлеровских войск вглубь СССР летом и осенью 1941 года сопровождалось актами грубого произвола и террора по отношению к мирному населению. Однако страдания, несчастье, выпавшие на долю еврейского населения, носили совершенно иной характер: оно столкнулось с реальной угрозой тотального истребления. Первые недели и месяцы оккупации сопровождались массовыми убийствами евреев. Десятки тысяч были убиты в Белостоке, Львове, Вильнюсе, Каунасе, Минске, Риге, Витебске, Киеве, Ровно, Одессе и многих других городах и местечках. Среди наиболее известных убийств – расстрелы десятков тысяч киевских евреев в бабьем Яру в сентябре 1941 года и виленских евреев в Понарах. Около 2500 евреев было сожжено заживо в центральной синагоге Белостока, а несколько недель позже число жертв еврейского населения этого города увеличилось еще на 5000 расстрелянных в Петрашах под Белостоком. Расстрелы, а затем угон еврейского населения многих городов и местечек эшелонами в лагеря смерти продолжались и в 1942 году.

Кровавый террор, установленный гитлеровцами в гетто, вначале вызвал чувство безысходности, близкое к параличу. И все же через некоторое время люди очнулись от первого шока, а наиболее мужественные и решительные – и не только мужчины, но также и женщины – начали создавать подполье.

Подробнее расскажем о движении Сопротивления в гетто Белостока. И не только потому, что мои друзья, родные и лично я участвовали в нем, но, в первую очередь, потому, что подпольное движение носило там чрезвычайно организованный характер, оно не сопровождалось какими-либо серьезными провалами и завершилось восстанием в гетто, которое по своему значению, по признанию историков, уступает лишь всемирно известному восстанию в Варшавском гетто.

Немцы захватили Белосток 27 июня 1941 года. В тот же день они сожгли в синагоге или расстреляли недалеко от нее более двух тысяч еврейских мужчин. Среди них был и мой старший брат Пиня. Облавы и расстрелы продолжались и в следующем месяце. Было расстреляно еще 5000 евреев. 1 августа 1941 года оккупанты заперли еврейское население Белостока (около 50 тыс. человек) в гетто и установили в нем режим жестокого террора.

В конце 1941 года и начале 1942 года боеспособные силы различной политической ориентации – коммунисты, социал-демократы и сионисты – стали постепенно объединяться в движение Сопротивления. Большинство руководителей были коммунистами, однако активное участие в подпольной борьбе принимали также с самого начала левые бундовцы и левосионистская молодежная организация «Гашомер-Гацаир». Лишь весной 1943 года к ним присоединились ранее действовавшие в одиночку правые бундовцы и сионистская организация «Дрор». В результате было создано объединенное командование всех подпольщиков. Их военными руководителями стали Даниэль Мошкович, бывший узник польских тюрем (коммунист) и Мордехай Тененбаум, молодой, энергичный лидер «Дрора».

Как и в других гетто, наибольшую трудность вызвали поиск оружия и переправа его в гетто. Оружие покупали, похищали, рискуя жизнью вносили по частям и затем монтировали его в подпольных мастерских в гетто. При монтировании мин в подпольной мастерской погибли молодые подпольщики Сема Гольдберг и Саша Кухарский. Наиболее дерзкими были налеты подпольщиков на немецкие склады оружия.

Подпольщики Белостокского гетто оказали вооруженное сопротивление фашистам дважды – в феврале и в августе 1943 года. В феврале 1943 года бойцы гетто прошли боевое крещение. Самооборона носила ограниченный характер. Это было обусловлено двумя причинами: недостаточным военным опытом и слабой вооруженностью бойцов. Тем не менее, несколько групп подпольщиков оказали немцам яростное сопротивление. Героями февральских боев стали группы Эдека Бораксаи Шолома Пропорца, отважно выступившие против превосходящих сил карателей и погибшие в бою. Погибли, сражаясь, отважные девушки-подпольщицы Фрида Фель Ружа Бух, Стелла Файерштайн, Рахиль Розенштейн и др. Известность получил подвиг Ицхака Мепамида, облившего эсэсовца серной кислотой. Ослепленный, тот выстрелил и убил другого немца. Каратели потеряли около 15 человек убитыми и раненными. Немцы вывезли в Треблинку около 10 тысяч узников, вскоре сожженных в печах крематориев. Около 800 человек было расстреляно немцами в гетто за различные формы сопротивления.

Кульминацией движения Сопротивления в Белостокском гетто было восстание во время окончательной ликвидации гетто – в августе 1943 года. Активных бойцов самообороны было тогда около 200 человек. Оружия хватало лишь на половину, и боеприпасов было мало. Некоторые повстанцы вооружились топорами, косами и вилами, бутылками с серной кислотой. Немцы сосредоточили большие силы – три батальона: один немецкий и два украинских карателей. В распоряжении немцев были не только автоматы и пулеметы, но и артиллерия и бронемашины. В боевых действиях против повстанцев в ряде случаев применялись танки и даже самолеты. Руководил «акцией» специально вызванный из Люблина «профессионал» генерал СС Глобоцник.

Активное сопротивление фашистам, многократные попытки повстанцев штурмовать забор гетто продолжались 5-6 дней. На пятый день коменданты восстания Д. Мошкович и М. Тененбаум (последний проявил незаурядный талант военного организатора), убедившись, что сопротивление подавлено, а боеприпасы иссякли, покончили с собой. Последний бой произошел на шестой день, когда немцы прорвались к больнице на улице Фабричной, которую повстанцы превратили в госпиталь. Бойцы сопротивления, врачи и медсестры – все встали на защиту раненых. Подавляющее большинство защитников больницы и раненные погибли (один из организаторов и защитников госпиталя врач Цитрон чудом выжил, прошел Освенцим и в течение долгих лет работал главным хирургом Израиля).

В восстании в Белостокском гетто участвовало несколько сот подпольщиков и присоединившихся к ним узников. Потери немцев составили несколько десятков убитых и большое число раненых. В лагеря смерти Треблинку, Освенцим и др. было вывезено около 35 тыс. евреев Белостокского гетто. Хотя активный отпор карателям продолжался 5-6 дней, отдельные ночные стычки уцелевших повстанцев, скрывавшихся в руинах, вспыхивали еще несколько недель. В документе, найденном в немецком архиве и опубликованном в израильском историческом журнале, сообщается, что еще 3-4 месяца после подавления восстания немецкие солдаты участвовали в операциях по ликвидации остатков «бандитов» в руинах Белостокского гетто. Участники восстания в Белстокском гетто понимали, что в военном отношении их борьба шансов на успех не имела. Однако так же, как борцы Варшавского и некоторых других гетто, они сражались за честь и достоинство еврейского народа, за общечеловеческие идеалы.

ИЗ КНИГИ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА «ЖИЗНЬ И СУДЬБА»

Антисемитизм проявляется разнообразно – он в насмешливом, брезгливом недоброжелательстве и в истребительных погромах. Разнообразны виды антисемитизма: идейный, внутренний, скрытый, исторический, бытовой, физиологический, разнообразны формы его: индивидуальный, общественный, государственный…

Антисемитизм никогда не является целью, антисемитизм всегда лишь средство, он – мерило противоречий, не имеющих выхода. Антисемитизм есть зеркало собственных недостатков отдельных людей, общественных устройств и государственных систем. Скажи мне, в чем ты обвиняешь евреев, и я скажу, в чем ты сам виноват… Национал-социализм, одарив вымышленное им мировое еврейство чертами расизма, жаждой власти над миром, космополитическим безразличием к немецкой родине, навязал евреям свои собственные черты. Но это лишь одна из сторон антисемитизма. Антисемитизм есть выражение бездарности, неспособности победить в равноправной жизненной борьбе, всюду – в науке, в торговле, в ремесле, в живописи. Антисемитизм – мера человеческой бездарности. Государства ищут объяснения своей неудачливости в происках мирового еврейства. Но это одна из сторон антисемитизма…

Антисемитизм – явление особое в ряду преследований, которым подвергаются национальные меньшинства. Это явление особое, потому что историческая судьба евреев складывалась своеобразно, особо… Антисемитизм тоже отразил на себе эти особенности, он тоже слился с главными вопросами мировой политической, экономической, идеологической, религиозной жизни. В этом зловещая особенность антисемитизма. Пламя его костров освещает самые ужасные времена истории.

Когда Возрождение вторглось в пустыню католического средневековья, мир тьмы зажег костры инквизиции. Их огонь осветил не только силу зла, но и картину гибели его.

В двадцатом веке обреченный гибели старый национальный уклад физически отсталых и неудачливых государств зажег костры Освенцима, люблинских и треблинских крематориев. Их пламя осветило не только краткое фашистское торжество, это пламя предсказало миру, что фашизм обречен. К антисемитизму прибегают перед неминуемым свершением судьбы и всемирно-исторической эпохи, и правительства реакционных неудачливых государств, и отдельные люди, стремящиеся выправить свою неудачную жизнь.

Были ли случаи на протяжении двух тысячелетий, когда свобода, человечность пользовались антисемитизмом как средством своей борьбы? Может быть, и были, но я не знаю таких. Бытовой антисемитизм – бескровный антисемитизм. Он свидетельствует, что в мире существуют завистливые дураки и неудачники.

В демократических странах может возникнуть общественный антисемитизм: он проявляется в прессе, представляющей те или иные реакционные группы, в действиях этих реакционных групп, например, в бойкоте еврейского труда либо еврейских товаров, в религии и в идеологии реакционеров.

В тоталитарных странах, где общество отсутствует, антисемитизм может быть лишь государственным.

Государственный антисемитизм – свидетельство того, что государство пытается опереться на дураков, реакционеров, неудачников, на тьму суеверных и злобу голодных. Такой антисемитизм бывает на первой стадии дискриминации – государство ограничивает евреев в выборе местожительства, профессии, праве занимать высшие должности, в праве поступать в учебные заведения и получать научные звания, степени и т.д. Затем государственный антисемитизм становится истребительным.

В эпохи, когда всемирная реакция вступает в гибельный для себя бой с силами свободы, антисемитизм становится для нее государственной, партийной идеей, так случилось в двадцатом веке, в эпоху фашизма…

Проблема Холокоста является, на мой взгляд, глобальной, ведь по всему миру воздвигнуты памятники этой страшной трагедии. Ее необходимо пропагандировать особенно среди молодежи, так как она поможет бороться с геноцидом, ксенофобией, понять, что высшей ценностью на Земле является человек, его права и свободы.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1)И.А. Альтман, А.Е. Гербер, Д.И. Полторак. История Холокоста на территории СССР: Учебное пособие для средней школы.

2)С.С. Беркнер. Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления.

3)Стефан Брухвельд, А. Левин Пол. Передайте об этом детям вашим…: История Холокоста в Европе 1933-1945.

4)М. Гефтер. Эхо Холокоста и русский еврейский вопрос: Серия “Российская библиотека Холокоста”.

5)А.Д. Джонгман, А.П. Шмид. Словарь по правам человека: Учебное пособие.

6)Г.В. Клокова. История Холокоста на территории СССР в годы Великой Отечественной войны (1941-1945): Учебно-методическое пособие.

7)П. Леви. Человек ли это?

8)Освенцим глазами СС. Варшава.

9)Русский еврей. 20 век. Холокост: Общественно-литературный журнал. // №4(16), зима 2000 г. Приложение к “Международной еврейской газете”.

10)А. Франк. Убежище: Дневник в письмах.