Литературный портрет «Я вернулся на яркую землю».
(В. Брюсов)
Валерий Брюсов родился 13 декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье. Будущий мэтр символизма был внуком поэта-баснописца Александра Бакулина, начавшим в Москве торговое дело после получения вольной. Фамилией своего деда Валерий Брюсов позже подписывал некоторые сочинения.
Другой дед Валерия Кузьма Андреевич, родоначальник Брюсовых, был крепостным помещика Брюса. В 1859 году он выкупился на волю и переехал из Костромы в Москву, где приобрёл дом на Цветном бульваре. В этом доме поэт родился и жил до 1910 года.
Отец Брюсова, Яков Кузьмич Брюсов, сочувствовал идеям революционеров-народников.
Позже Валерий Брюсов в своей автобиографии писал об отце: «В 60-х годах мой отец, раньше учившийся только грамоте у дьячка, поддался общему движению и деятельно занялся самообразованием; одно время был вольнослушателем Петровской Академии. В те же годы отец сблизился с кружками тогдашних революционеров, идеям которых оставался верен до конца жизни. Между прочим, в 70-х годах отец был близок с Н. А. Морозовым, будущим шлиссельбуржцем, образ которого я помню из дней моего раннего детства. Над столом отца постоянно висели портреты Чернышевского и Писарева».
Увлёкшись скачками, отец проиграл всё своё состояние на тотализаторе. Позже он приобщил к скачкам и сына, первая самостоятельная публикация которого в журнале «Русский спорт» в 1889 году представляла собой статью в защиту тотализатора. Родители мало занимались воспитанием Валерия, и мальчик был предоставлен самому себе. Большое внимание в семье Брюсовых уделялось «принципам материализма и атеизма», поэтому Валерию строго запрещалось читать религиозную литературу. «От сказок, от всякой «чертовщины», меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать», — вспоминал Брюсов.
Но при этом других ограничений на круг чтения юноши не накладывалось, поэтому среди «друзей» его ранних лет были как литература по естествознанию, так и «французские бульварные романы», книги Жюль Верна и Майн Рида и научные статьи.
Уже в 13 лет Брюсов связывал свое будущее с поэзией. Самые ранние известные стихотворные опыты Брюсова относятся к 1881 году. При этом Брюсов мог стать хорошим математиком. Процесс решения разных математических задач доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Поэт Владислав Ходасевич вспоминал: «В шестнадцатом году он мне признавался, что иногда «ради развлечения» решает алгебраические и тригонометрические задачи по старому гимназическому задачнику. Он любил таблицу логарифмов».
В 15 лет он пишет в своем дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Этого мало! Мне мало! Надо выбрать иное... Найти путеводную звезду в тумане. И я ее вижу: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается и будущее будет принадлежать ему, особенно, когда оно найдет подходящего вождя. А этим вождем буду я!».
К началу 1890-х годов наступила пора увлечённости Брюсова произведениями французских символистов — Бодлера, Верлена, Малларме. «Знакомство в начале 90-х годов с поэзией Верлена и Малларме, а вскоре и Бодлера, открыло мне новый мир. Под впечатлением их творчества созданы те мои стихи, которые впервые появились в печати», — вспоминал Брюсов.
В 1893 году он написал письмо (первое из известных) Верлену, в котором говорил о своём предназначении распространять символизм в России и представлял себя как основоположника этого нового для России литературного течения.
В 1890-х годах Брюсов написал несколько статей о французских поэтах. В период с 1894-го по 1895-й год он издал под псевдонимом Валерий Маслов три сборника «Русские символисты», куда вошли многие из его собственных стихов (в том числе под различными псевдонимами). Большая их часть была написана под несомненным влиянием французских символистов. Помимо брюсовских, в сборниках широко были представлены стихотворения А. А. Миропольского (Ланга), друга Брюсова, а также поэта-мистика А. Добролюбова.
В третьем выпуске «Русских символистов» было помещено брюсовское однострочное стихотворение «О закрой свои бледные ноги», быстро получившее известность, но также обеспечившее неприятие критики и гомерический хохот публики по отношению к сборникам. Долгое время имя Брюсова именно с этим произведением — «литературным коленцем» по выражению С. А. Венгерова. С иронией отнёсся к первым произведениям русских декадентов и Владимир Соловьёв, написавший для «Вестника Европы» остроумную рецензию на сборник. Соловьёву принадлежат также несколько известных пародий на стиль «Русских символистов».
В 1893 году Брюсов поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В юности Брюсов увлекался также театром и выступал на сцене московского Немецкого клуба, где познакомился с Натальей Александровной Дарузес, ставшей вскоре возлюбленной поэта. Незадолго до этого первая любовь Брюсова - Елена Краскова - скоропостижно скончалась от чёрной оспы весной 1893 года. Ей было посвящено множество стихотворений Брюсова в период с 1892-го по 1893-й годы.
Любовь к «Тале» Дарузес Брюсов испытывал до 1895 года. В этом же году появился на свет первый сборник исключительно брюсовских стихов — «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»).
Как для «Chefs d’oeuvre», так и вообще для раннего творчества Брюсова была характерна тема борьбы с миром патриархального купечества, стремление уйти от «будничной действительности» к новому миру, рисовавшемуся ему в произведениях французских символистов.
Принцип «искусство для искусства», отрешённость от «внешнего мира», характерные для всей лирики Брюсова, отразились в стихотворениях сборника «Chefs d’oeuvre». В этом сборнике Брюсов предстал «одиноким мечтателем», холодным и равнодушным к людям. Иногда его желание оторваться от мира доходило до тем самоубийства, «последних стихов». При этом Брюсов беспрестанно искал новые формы, создавал экзотические рифмы и необычные образы.
Моя любовь — палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
И ты вошла в неумолимый сад
Для отдыха, для сладостной забавы?
Цветы дрожат, сильнее дышат травы,
Чарует все, все выдыхает яд.
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, —
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть. — И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.
Во второй половине 1890-х годов Брюсов сблизился с поэтами-символистами, в частности — с Константином Бальмонтом. Он стал одним из инициаторов и руководителей основанного в 1899 году С. А. Поляковым издательства «Скорпион», объединившего сторонников «нового искусства».
В 1897 году Брюсов женился на Иоанне Матвеевне Рунт, служившей в их доме гувернанткой его сестер. Жена с благоговением относилась к литературным трудам мужа, и после его смерти на долгие годы стала главным хранителем его творческого наследия. Заполнявшиеся после женитьбы страницы его дневника производят наиболее человечное впечатление из всего написанного Брюсовым.
Сознание одиночества, презрение к человечеству, предчувствие неминуемого забвения нашли отражение в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшем в 1903 году. В него вошли характерные стихотворения «В дни запустений» и «Словно нездешние тени».
Для себя Брюсов выбрал «путь труда, как путь иной», чтобы узнать тайны «жизни мудрой и простой». Интерес к реальной действительности, в том числе - к страданиям и нужде, выразился в «городских народных» «частушках», представленных в разделе «Песни», написанных в «лубочной» форме. Они привлекли к себе большое внимание критики, отнёсшейся, однако, к этим произведениям большей частью скептически, назвав «фальсификацией» «псевдонародные частушки» Брюсова.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Эти строки моментально стали эстетическим манифестом русского декадентства 1890-х годов - литературного направления, ставшего модой. На эти строки остро отреагировал критикой поэт Владимир Соловьев, написавший остроумную пародию и выступивший с рядом критических статей. Полемика двух поэтов захлестнула страницы журналов и поэтические салоны.
В 1906 году Брюсовым была написана новелла «Последние мученики», описывающая последние дни жизни русской интеллигенции, участвующей в безумной эротической оргии пред лицом смерти. Настроение «Земли» было в целом пессимистическое. Читателям было представлено будущее планеты, эпоха достроенного капиталистического мира, где не было связи с землёй, с просторами природы и где человечество неуклонно вырождалось под «искусственным светом» «мира машин». Единственным выходом для человечества в создавшемся положении было коллективное самоубийство, которое и являло собой финал драмы. Несмотря на трагический финал, в пьесе изредка всё же встречались вселяющие надежду нотки. Так, в финальной сцене появлялся верящий в «возрождение человечества» и в Новую жизнь юноша. Благодаря его появлению становилось понятно, что лишь истинному человечеству вверена жизнь земли, и люди, решившиеся умереть «гордой смертью», — только заблудившаяся в жизни «несчастная толпа».
Упаднические настроения только усилились в последующие годы жизни поэта. Периоды полного бесстрастия сменялись у Брюсова лирикой неутолённых болезненных страстей в произведениях «Я люблю в глазах оплывших» в 1899 году, «В игорном доме» и «В публичном доме» в 1905 году.
Я люблю в глазах оплывших
И в окованной улыбке
Угадать черты любивших —
До безумья, до ошибки.
Прочитать в их лживых ласках,
В повторительных движеньях,
Как в бессмертно-верных сказках,
О потерянных томленьях.
За бессилием бесстрастья,
Не обманут детской ложью,
Чую ночи сладострастья,
Сны, пронизанные дрожью,
Чтя, как голос неслучайный,
Жажду смерти и зачатий,
Я люблю за отблеск тайны
Сон заученных объятий.
Период с 1910-го по 1914-й год и, в особенности, с 1914-го по 1916-й год многие исследователи считают периодом духовного и, как следствие, творческого кризиса поэта. Сборники конца 1900-х годов — «Земная ось» в 1907 году и «Все напевы» в 1909 году — оценивались критикой как более слабые, чем «Stephanos», в основном повторяющие прежние «напевы». Усиливались мысли поэта о бренности всего сущего, проявилась духовная усталость поэта, проявившаяся в стихотворениях «Умирающий костёр» в 1908 году и «Демон самоубийства» в 1910 году. В сборниках «Зеркало теней» в 1912 году и «Семь цветов радуги» в 1916 году стали нередки выдающие этот кризис авторские призывы к самому себе «продолжать» и «плыть дальше». Изредка появлялись образы героя и труженика. В 1916 году Брюсов издал стилизованное продолжение поэмы Пушкина «Египетские ночи», вызвавшее крайне неоднозначную реакцию критики.
С попыткой выйти из кризиса и найти новый стиль исследователи творчества Брюсова связывают такой интересный эксперимент поэта, как литературную мистификацию — посвящённый Надежде Львовой сборник «Стихи Нелли» в 1913 году и продолжившие его «Новые стихи Нелли» в период с 1914-го по 1916-й год. Они остались не изданными при жизни автора. Эти стихи были написаны от лица увлечённой модными веяниями «шикарной» городской куртизанки, своего рода женского соответствия лирического героя Игоря Северянина. Наряду с характерными приметами брюсовского стиля, благодаря которым мистификация была скоро разоблачена, сказывалось влияние Северянина и футуризма, к появлению которого Брюсов относится с интересом.
Брюсовым был написан замечательный по изысканности венок сонетов «Роковой ряд». Сам по себе венок - одна из труднейших поэтических форм. Брюсову потребовалось всего 7 часов, чтобы создать за один день пятнадцать сонетов, составляющих этот венок, то есть, по подсчету самого автора, полчаса на сонет. Каждое из стихотворений этого цикла было посвящено реальным персонажам - женщинам, которых когда-то любил поэт.
Для него запечатленные в сонетах образы были священны, «томившие сердце мукой и отрадой», - «любимых, памятных, живых!». Возможно, в этом «роковом ряду» и привязанности ранней молодости - Е. А. Маслова и Н. А. Дарузес, и увлечения более поздних лет – М. П. Ширяева и А. А. Шестаркина, и любовь зрелых лет - Л. Н. Вилькина, Н. Г. Львова и А. Е. Адалис, и, конечно, жена - И. М. Брюсова. Но современники без труда называли имя женщины, которая вдохновила поэта. Поэт подразумевал Нину Ивановну Петровскую. Их отношения, длившиеся долгие семь лет, были известны всей литературно-художественной Москве. В жизни поэта они сыграли заметную роль, но еще большее значение с трагическими последствиями имели для самой Петровской.
Нина Петровская окончила гимназию, потом зубоврачебные курсы. Она вышла замуж за владельца издательства «Гриф» и, оказавшись в кругу поэтов и писателей, начала пробовать силы в литературе, хотя дар ее был не велик, если судить по сборнику рассказов «Sanctus amor», походивших скорее на беллетризованный дневник. Нельзя было сказать о ней, что она красива, но назвать милой можно было несомненно. И еще она была, как говорили в пушкинский век, чувствительной. Блок, знавший Нину, считал ее довольно умной, но почему-то относился к ней с жалостью. Ходасевич, друживший с Ниной более четверти века и оставивший воспоминания о ней, писал, что жизнь свою она сразу захотела сыграть - и в этом, по существу ложном, задании осталась правдивой и честной до конца. Из своей жизни она сделала бесконечный трепет, из творчества - ничто. Искуснее и решительнее других создала она «поэму из своей жизни».
В московской жизни того времени Нина сыграла заметную роль. Она пришлась ко двору московской богеме с ее увлечениями картами, вином, спиритизмом, черной магией и одновременно культом эротики, бурлившей под соблазнительным и отчасти лицемерным покровом мистического служения Прекрасной Даме.
У нее возник роман с поэтом-символистом Андреем Белым, к которому она испытывала неподдельную страсть. Это еще более привлекло к ней внимание. Интерес к личной жизни модных писателей, как говорила она сама, набухал тогда пикантными сплетнями, выдумками, россказнями небылиц. Но отношения с Белым длились недолго. Увлечение поэта так же быстро угасло, как и вспыхнуло. «Он бежал от Нины, чтобы ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. Он бежал от нее, чтобы еще ослепительнее сиять перед другой» - так описал впоследствии этот разрыв поэт Владислав Ходасевич.
И тогда совершенно неожиданно в ее мир ворвался Брюсов. Он вошел в ее жизнь, чтобы остаться в ней навсегда, как она сказала позже. Но поначалу она сблизилась с Брюсовым, желая отомстить Белому и, возможно, в тайной надежде вернуть его, возбудив ревность. Брюсов был старше Нины на одиннадцать лет, его имя – «отца русского символизма», издателя литературно-художественных журналов, оригинального поэта - гремело по всей России.
В тот вечер Брюсов подчеркнуто не замечал ее, облаченную в черное платье, с четками в руках и большим крестом на груди. Было ясно, что она стала сторонницей охватившей тогда многих, словно болезнь, моды на все таинственное и мистическое. И конечно, подобно всем символистам, привержена любви. Считалось, достаточно быть влюбленным, чтобы человек становился обеспечен всеми предметами первой лирической необходимости: страстью, отчаянием, ликованием, безумием, пороком, грехом, ненавистью и т. д. Если и не в самом деле полагалось быть влюбленным, то следовало хоть уверять себя, будто ты влюблен, и, как свидетельствовал современник, малейшую искорку чего-то похожего на любовь раздували изо всех сил. Недаром воспевалась «любовь к любви».
Следующий раз они увиделись в Художественном театре на премьере «Вишневого сада» в начале 1904 года. В эти январские дни, вспоминала она много лет спустя, сковались крепкие звенья той цепи, что связала их сердца. Для нее год их встречи стал годом воскресения: она по-настоящему полюбила, осознав, что все предыдущее было лишь всполохом, сверкнувшим и погасшим оставившим в душе лишь неприятный осадок. И для Брюсова это был год бури и водоворота. Исполнилась и его огненная мечта. Пришла любовь, о которой он писал в стихах, но не знал никогда, пришла женщина, о которой он только мечтал и читал в книгах. «Никогда, - говорил он, - не переживал я таких страстей, таких мучительств, таких радостей». И признавался, что страдания той поры были воплощены в стихах его книги «Stephanos» («Венок»). Как Орфей, он увлек свою Эвридику, повел ее «тропой мятежной».
Выше! выше! все ступени,
К звукам, к свету, к солнцу вновь!
Там со взоров стают тени,
Там, где ждет моя любовь!
В этот же период он мечтал заняться давно задуманным романом, который назвал «Огненный ангел» - «правдивую повесть, в которой рассказывалось о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки».
«Чтобы написать Твой роман, - так он называл будущую книгу в письмах к Нине, - довольно помнить Тебя, довольно верить Тебе, любить Тебя». Он осознавал, что в силах создать нечто значительное, выдающееся, и желал броситься в работу с головой. Он просил ее быть его руководителем, его маяком, его ночным огонечком и здесь, как и в мире любви. «Любовь и творчество в прозе - это для меня два новых мира, - писал он ей. - В одном ты увлекла меня далеко, в сказочные страны, в небывалые земли, куда проникают редко. Да будет то же и в этом другом мире».
Груды исторических исследований и материалов перековывались в пластически прекрасную пламенную фабулу. Из этих груд листов, где каждая крохотная заметка строго соответствовала исторической правде, вставали задуманные образы. Но как художнику Брюсову потребовалось не только изучить и проштудировать для задуманного исторического повествования массу литературы из жизни Германии XVI века, но и найти подлинные жизненные подобия этих задуманных образов.
Нина Петровская, по натуре противоречивая, чувственная, истеричная, склонная к экзальтации и мистике, как нельзя лучше подходила к образу главной героини романа. С нее Брюсов и писал свою Ренату. Это подтверждала и она сама. Он нашел в ней много из того, что требовалось для романтического облика ведьмы: отчаяние, мертвую тоску по фантастически-прекрасному прошлому, готовность швырнуть свое обесцененное существование в какой угодно костер, вывернутые наизнанку, отравленные демоническими соблазнами религиозные идеи и чаяния. И еще - оторванность от быта и людей, почти что ненависть к предметному миру, органическую душевную бездомность, жажду гибели и смерти.
Про Брюсова часто говорили, что он все считал лишь поводом к творчеству – «скорбь венчал сонетом иль балладой». Так было и в этот раз. Он обирал себя для героя романа Рупрехта, а Андрея Белого, в тот момент своего лютого антагониста (разрыв с ним чуть было не закончился дуэлью), изобразил под именем Генриха, наделив его не только внешностью прототипа - голубыми глазами и золотистыми волосами, но и многими чертами характера. Сама Нина очень скоро вошла в роль его героини и играла ее вполне серьезно. Ей казалось, что она и в самом деле вступила в союз с дьяволом, и чуть ли не верила в свое ведовство. Заявляла, будто хочет умереть, чтобы Брюсов списал с нее смерть Ренаты, и тем самым стать «моделью для последней прекрасной главы».
Когда им случалось разлучаться даже на короткое время, они засыпали друг друга чуть ли не ежедневными письмами. Радость встречи он воспевал в стихах:
Ты вновь со мной! ты - та же! та же!
Дай повторять слова любви...
Хохочут дьяволы на страже,
И алебарды их - в крови.
Звени огнем, - стакан к стакану!
Смотри из пытки на меня!
Плывет, плывет по ресторану
Синь воскресающего дня.
Она любила его с одержимостью, самозабвенно, требуя и от него полной самоотдачи. «Все или ничего» - таков был ее девиз. У нее не было цели в жизни вне его. В своем максимализме чувств она хотела, чтобы весь он, безраздельно, принадлежал только ей. Брюсов просил ее понять, убеждал, что та, кому он принадлежит - это поэзия: «Я живу - поскольку она во мне живет, и когда она погаснет во мне, умру». И дальше он написал слова, которые она никогда не могла простить ему: «Во имя поэзии - я, не задумываясь, принесу в жертву все: свое счастье, свою любовь, самого себя».
Ее сжигало чувство ревности к его творчеству, сознание своего бессилия как-то воздействовать на него. Постепенно любовь для него превращалась в перегоревшую страсть. Он явно ее успокаивал, а быть может, осторожно готовил к расставанию, поскольку опасался резкого разрыва, зная ее болезненную душевную взвинченность, способность на все.
Тайной волей вместе связаны.
Мы напрасно узы рвем,
Наши клятвы не досказаны,
Но вовеки мы вдвоем!
Ненавистная! любимая!
Призрак! Дьявол! Божество!
Душу жжет неутолимая
Жажда тела твоего!
Как убийца к телу мертвому,
Возвращаюсь я к тебе.
Что дано мне, распростертому?
Лишь покорствовать Судьбе.
Не желая смиряться с мыслью о потере любимого, Нина решила прибегнуть к испытанному средству многих женщин: к ревности. Она кокетничала с молодыми людьми - завсегдатаями литературных салонов - на глазах у Брюсова, целовалась с ними, они уводили ее из душных гостиных. Вначале она не изменяла всерьез, дразнила, пыталась вернуть тепло отношений, потом изменила - раз, другой, третий... Он отвернулся, стал чужим.
Вначале Нина жила в Италии, потом во Франции. Она продолжала писать Брюсову экзальтированные письма, по-прежнему полные любовных излияний и претенциозно подписанные: «та, что была твоей Ренатой», и ей слышался гортанный, клокочущий голос ее кумира:
Вспомни, вспомни! луч зеленый
Радость песен, радость плясок!
Вспомни, в ночи - потаенный
Сладко-жгучий ужас ласк!
В 1913 году, находясь в состоянии жесточайшей депрессии, она выбросилась из окна гостиницы на бульваре Сен-Мишель. Осталась жива, но сломала ногу и стала хромой. Перевоплощение Нины Петровской в образ брюсовской героини наступило после того, как она перешла в католичество. «Мое новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках Santa Pietro, - Рената», - сообщала она Ходасевичу.
В один из февральских дней 1928 года Петровская открыла газовый кран в номере гостиницы, где жила. Мучительный, страшный эпилог ее жизни, длящийся многие годы, наконец, оборвался. Ей казалось, что смертью она искупает всю жизнь, и, как Рената, умирая, говорила Рупрехту, так и она мысленно шептала: «Я тебе все прощаю».
Брюсов говорил: «Я хочу жить, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут!». Брюсов поспешил издать брошюру «Почему я стал коммунистом»...».
В 1923 году, в связи с пятидесятилетним юбилеем, Брюсов получил грамоту от Советского правительства, в которой отмечались многочисленные заслуги поэта «перед всей страной» и выражалась «благодарность рабоче-крестьянского правительства».
После революции Брюсов продолжал и активную творческую деятельность. Но несмотря на все свои стремления стать частью наступившей эпохи, «поэтом Новой жизни» Брюсов стать так и не смог.
Манеру позднего Брюсова детально исследовавший её М. Л. Гаспаров назвал «академический авангардизм». В своём эксперименте Брюсов оказался одинок: в эпоху построения новой, советской поэзии опыты Брюсова были сочтены слишком сложными и «непонятными массам»; представители модернистской поэтики также отнеслись к ним отрицательно.
Он вел странный образ жизни, стал курить, стал неопрятным и нервным. Последние силы он потратил на хлопоты о присвоении ему - по случаю грядущего юбилея - ордена Красного Знамени и был расстроен получением Почетной Грамоты. В конце жизни он взял на воспитание маленького племянника жены. Окружающим было странно видеть в нем такую нежную привязанность. Каждый вечер он возвращался домой, нагруженный сластями и игрушками и, расстелив ковер, подолгу играл с мальчиком на полу. Что же Брюсов? «Вот он сидит в столовой за столом. Без перерыва курит.., и руки с неопрятными ногтями так трясутся, что он сыплет пеплом на скатерть, в стакан с чаем, потом сдергивает угол скатерти, потом сам сдергивается с места и начинает беспорядочно шагать по узенькой столовой. Лицо похудело и потемнело, черные глаза тусклы - а то вдруг странно блеснут во впадинах. В бородке целые седые полосы, да и голова с белым отсветом. В нем такое напряженное беспокойство, что самому становится беспокойно рядом с ним».
9 октября 1924 года Валерий Брюсов скончался в своей московской квартире от крупозного воспаления лёгких. Поэт был похоронен на столичном Новодевичьем кладбище.
У Брюсова есть стихотворение - перевод с армянского языка поэта Дживани. Эти строки, такие непохожие на все, что создано Брюсовым, могли бы, наверное, в качестве эпитафии украсить ту холодную мраморную плиту, что укрывает сегодня его останки.
Как дни зимы,
дни неудач недолго тут:
придут-уйдут.
Всему есть свой конец,
не плачь! -
Что бег минут:
Придут-уйдут.
Весь мир: гостиница, Дживан,
а люди - зыбкий караван!
И всё идет своей чредой:
любовь и труд, -
придут-уйдут!
5 586
7 507 
