Опыт прочтения. О творческой силе мироздания, открываемой искусством и верой, в стихотворении Б.Л. Пастернака

Опыт прочтения. О творческой силе мироздания, открываемой искусством и верой, в стихотворении Б.Л. Пастернака

Цвет и свет

Завораживающее стихотворение Б.Л. Пастернака "Давай ронять слова" входит во вторую книгу стихов поэта "Сестра моя — жизнь", созданную накануне страшных событий 1917. В этой книге — любовь, предчувствие исторических катастроф, стихия жизни, льющаяся свободно, по своим законам. Смысл, облетевший словами. Листопад смыслов.

В стихотворении "Балашов" из этой же книги поставлен вопрос:

Мой друг, ты спросишь, кто велит Чтоб жглась юродивого речь? В природе лип, в природе плит, В природе лета было жечь.

"Давай ронять слова..." — развёрнутый ответ на эти строки, напоминающие о себе эпиграфом:"Мой друг, ты спросишь, кто велит// Чтоб жглась юродивого речь?"

"Давай ронять слова..." — в просьбе-призыве-ответе открывается какая-то глубина личного толка: душа откликается и осыпается листва слов, замирая от очарования жизнетворчества, глубины жизни внутренней, вопреки всем внешним мелководьям, трясинам и водоворотам:

Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?

Давай ронять слова,

Как сад — янтарь и цедру,

Рассеянно и щедро,

Едва, едва, едва.

Не надо толковать,

Зачем так церемонно

Мареной и лимоном

Обрызнута листва.

Кто иглы заслезил

И хлынул через жерди

На ноты, к этажерке

Сквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьми

Рябиной иссурьмил,

Рядном сквозных, красивых,

Трепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит,

Чтоб август был велик,

Кому ничто не мелко,

Кто погружён в отделку

Кленового листа

И с дней Экклезиаста

Не покидал поста

За тёской алебастра?

Ты спросишь, кто велит,

Чтоб губы астр и далий

Сентябрьские страдали?

Чтоб мелкий лист ракит

С седых кариатид

Слетал на сырость плит

Осенних госпиталей?

Ты спросишь, кто велит?

— Всесильный бог деталей,

Всесильный бог любви,

Ягайлов и Ядвиг.

Не знаю, решена ль

Загадка зги загробной,

Но жизнь, как тишина

Осенняя, — подробна.

Стихотворение очаровывает с первых строк искренним метафоричным побуждением: "Давай ронять слова...", за которым — призыв-просьба уподобиться в речемыслительном процессе природе, став, как сад, размеренный в рассеянности и щедрости прощания со своей листвой. Метафора перетекает в сравнение, словно мысль одевается словами и, срываясь, падает в общем потоке речи-листопада: Давай ронять слова,// Как сад — янтарь и цедру, // Рассеянно и щедро,// Едва, едва, едва.

Строка за строкой, детально рождается образ осени — ключевой для стихотворения.

Осень входит в наше сознание постепенно и естественно. Зримо — через цвет. Особая осенняя гамма удивляет жизнелюбием её подобравшего: янтарь и цедра сада, марена и лимон церемонно обрызнутой этой яркостью листвы (из марены (лат.rubia tinctorum) красильной (многолетней травы) получают красящее вещество ярко-красного цвета), рябина, иссурьмившая коврик за дверьми — контраст красного, раздавленного, почерневшего, вдруг срывающегося "Рядном сквозных, красивых// Трепещущих курсивов" в поэтическую тетрадь. Поэзия под ногами. Возможные цветовые варианты листьев клёна и ракит... Ворожба цвета и света, тени и мрака. Нежность и богатство оттенков астр и далий (Далии — устар. георгин. Этот жизнерадостный цветок открыл шведский ботаник Андерс Даль (Anders Dahl), отсюда и научное название "dahlia"), растворяющаяся в страданиях сентября, словно губы, целующие на прощание... Творческий потенциал белого, таящийся в алебастре, содержащий в себе весь спектр, все возможности цвета. Тёска алебастра — неусыпный пост Творца, дело творящих рук. И нет места сомнениям: мираздание — творческая тайна, постигаемая доверием, когда совершенно отпадает необходимость толковать о том, Чьё авторство — за цветом, светом, звуками... С Его силой сопряжённый естественно, стихийно появляется в тексте мотив осеннего дождя : плачущая ель, световые потоки открывшегося от туч, дождевых завес неба...
Кто иглы заслезил // И хлынул через жерди // На ноты, к этажерке// Сквозь шлюзы жалюзи.
Разве устоят шлюзы жалюзи против лучей, в которых ель предстаёт уже не плачущей, а торжествующей. Позволю себе такую интерпретацию, просто эта строфа вызвала воспоминания о пути к вере поэта Зинаиды Николаевны Миркиной (об уникальности этого пути (каждый путь уникален, но бывает удивительная уникальность) напишу отдельную статью): "я как бы протирала душу, как бумагу ластиком, и дотерла до дырки. Душа стала сквозной, и в нее хлынуло то, что вечно рядом, но так редко проникает внутрь нас. Плотная стена нашего эго обычно не пускает. В какой-то день эта стена вдруг рухнула. Это был совершенно особый день. День кульминации боли. Казалось, еще немного и — сердце не выдержит. Это было на даче. Была гроза. А потом взошло солнце, и ель, которая стоит перед балконом, - вся в каплях, в тысячах крупных дождевых капель – вдруг вспыхнула тысячью солнц. Это было что-то непередаваемое. Потрясение. Душевный переворот."
Переворот — ведь жить как раньше невозможно: душа узнала в творении своего Творца, ей открылась стихийность собственного жизнетворчества: "Давай ронять слова..."

Седьмая строфа — средоточие автобиографического смысла. Все стихи книги "Сестра моя — жизнь" обращены к Е.А. Виноград (Дородновой). Возлюбленный Елены Виноград , "красавец прапорщик", был убит на войне в 1916 году. Пастернак упоминает о нём в "Охранной грамоте", ведь именно он отговорил поэта иди на фронт добровольцем или военным корреспондентом (Пастернак от воинского долга был освобождён пожизненно из-за травмы, полученной в детстве — падения с лошади: на 6 сантиметров повреждённая нога осталась короче другой).
Возлюбленный Елены Виноград был внебрачным сыном философа Льва Шестова. Фамилия его была Листопад... Странные сближения судеб. Метафорические. Смерть Сергея Листопада на войне, видимо, отозвалась в стихотворении Пастернака плитами госпиталя, всей своей сыростью принимающими мелкий лист ракит, слетающий с седых кариатид (выстраданность отсутствия цвета, застывшая женская фигура), как сознание страдающее принимает оброненные слова, рождая смыслы...

Из письма Елены Виноград Пастернаку: «...Живет, смотрит и говорит едва одна треть моя, две трети не видят и не смотрят, всегда в другом месте...
Вы пишете о будущем... для нас с Вами нет будущего — нас разъединяет не человек, не любовь, не наша воля, — нас разъединяет судьба. А судьба родственна природе и стихии и ей я подчиняюсь без ропота.
На земле этой нет Сережи. Значит от земли этой я брать ничего не стану. Буду ждать другой земли, где будет он, и там, начав жизнь не сломанной, я стану искать счастья...
Я несправедливо отношусь к Вам — это верно. Мне моя боль кажется больнее Вашей — это несправедливо, но я чувствую, что я права. Вы неизмеримо выше меня. Когда Вы страдаете, с Вами страдает и природа, она не покидает Вас, также как и жизнь, и смысл, Бог. Для меня же жизнь и природа в это время не существуют. Они где-то далеко, молчат и мертвы...»

Личное, переплетаясь с общечеловеческим, дарит возможность выхода в пространства иные, где плоть замолкает, откуда душа тянется к духу.
И за всем изысканным богатством цвета, за природными стихиями, творческими силами — Он,

Кто погружён в отделку
Кленового листа
И с дней Экклезиаста Не покидал поста
За тёской алебастра".

Ряд риторических вопросов о том, кто же велит миру быть, вплетают искусно суть ясности "Кто" в текст, а на упорное: "Кто велит?" собеседник подготавливается к ответу:

Всесильный бог деталей,// Всесильный бог любви // Бог Ягайлов и Ядвиг — Бог христианский. Упоминание этих исторических имён вместе несёт не только функцию фонетического благослышания, но и смысловую: король литовский Ягайло был язычником, но ради выгодного политически брака принимает христианство, беря в жёны принцессу Ядвигу, намного моложе, несказанно чище себя. Ядвига, став королевой, явилась лучом веры, благочестия для целого народа. В 1997 году она причислена к лику католических святых.
Кариатида — опора, поддерживающая строение. Женская жертвенность и доверие веры — опора, поддерживающая сознание.

И последняя строфа волшебного текста Пастернака:

Не знаю, решена ль Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя, — подробна.

Она вроде бы и начинается с сомнения: не знаю, за которым трансформация фразеологизма "не видно ни зги" в "решена ль// Загадка зги загробной". Но за этим тактичным и разумным сомнением — не человечского ума это дело, следует гармоничная уверенность в зримом, хранящем отпечатки незримого: "жизнь, как тишина// Осенняя, — подробна". Разве суета деталей, мелочей, дел и трудов, пота и вдохновения не соединяет через века с правдой Экклезиаста, знаково упоминаемого в стихотворении: "Всему своё время под небом". И эта правда совсем не депрессивная, в ней нет пессимизма ограниченного земным временем ума: да, всё проходит; да, всё суета сует. Но пока не закончена "тёска" этого света, взращивание наших душ, работа продолжается: Творец-художник, виртуозно подбирающий краски для каждого природного цикла, Творец-поэт, роняющий слова всеми силами природными, ждущий человеческого отклика — сотворчества: наклониться, чтобы взять... Творец — архитектор и скульптор Вселенной — Ему ничто не мелко, Он любит Своё творение, отпуская его на свободу Своей Любви. Над миром, над жизнью каждого — Промысл Божий. Вслушаться в осеннюю тишину, всмотреться в милые подробности нерукотворной красоты жизни, — услышать в вальсе листопада, в шелесте листвы под ногами поэзию жизнетворчества, ведущую от частного к общему, от деталей — ко Всему. Тогда "зга загробная" не занимает ум, ибо всё существо человека, откликается на призыв Творца стать соавтором, сотворцом; жизнь становится стезёй преодоления... Возможно, история творится ради перерастания самости. История человечества конечна, но в этом конце — не ужас небытия, а упование на милость Того, Кто Сам Любовь, Кто не презирает детали, а выводит по ним душу на свет, напоминая о Себе любовно. И тогда слёзы дождя на иглах ели играют неземным светом, ноты звучат нездешними звуками, растоптанная на коврике рябина диктует красоту и трепет иного почерка, не укладывающегося в земные толкования... Начиная жить стихом, звуком, цветом,.. переходят к вере, доверяющей, радующейся, не знающей малодушных страхов.

Во всех и во всём — образ Творца. Услышать, увидеть садом души, выразить: "Давай ронять слова..." Вырасти над собой и над временем.

Как органично именно в этом тексте отражается мудрость Экклезиаста. И по-особому звучат слова проповедника, предупреждающие: "А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утомительно для тела." Сверх того — сверх мудрости от единого пастыря, сверх того — соблазны искусства. Искусство — искус, который тоже нужно преодолеть светом Истины. Поэтому будем ронять слова "едва, едва,едва", чтобы понять, не обронить единственности сути, источником которой "всесильный Бог деталей,// Всесильный Бог любви".

В основе мироздания разлита творческая сила. Задача нашего мозга — стать хорошим приёмником для её сигналов. Искусство чистоты, простота веры, например, — действенные пути для восприятия творческих сигналов мироздания.