Осип Мандельштам - один из самых сложных и глубоких поэтов xx века.

Осип Мандельштам

(1891 – 1938)

Поэт, принесший в литературу тему одиночества и конечности бытия, хрупкости и обреченности творческой личности.

Осип Мандельштам родился 3 января (15 января по новому стилю) 1891 года в Варшаве в еврейской семье. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Образ города на всю жизнь отпечатался в сознании поэта и в огромной степени повлиял на его эстетику и мировосприятие .

Осип получил образование в Тенишевском училище (с 1900 по 1907 годы), российской кузнице «культурных кадров» начала ХХ века.

В 1908—1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В Сорбонне посещает лекции А. Бергсона и Ж. Бедье. Знакомится с Николаем Гумилёвым, увлечён французской поэзией : старофранцузским эпосом, Франсуа Вийоном, Бодлером и Верленом.

Весной 1909 г. Мандельштам слушал лекции на «Башне Вячеслава Иванова». Первая публикация стихов происходит в 1910 г. в журнале «Аполлон». Молодой поэт знакомится с Н. С. Гумилевым и сближается с акмеистами. В 1911 г. состоялось и знакомство с Анной Ахматовой, дружба между этими поэтами пройдет через всю непростую жизнь Мандельштама. Первый сборник стихотворений «Камень» выходит в 1913 г., в 1916 г. он переиздается.

Вячеслав Иванов – поэт-символист.

Верхний этаж дома на Таврической улице в Петербурге называли Башней Вячеслава Иванова.

На башне Иванова – верхний этаж дома на Таврической улице в Петербурге - Мандельштам познакомился с А. Ахматовой.

Н. С. Гумилев И А. А. Ахматова – самые близкие в то время поэту люди.

На «башне» у Вячеслава Иванова собирались поэты , критики , художники Серебряного века.

В 1912 году Мандельштам знакомится с А. Блоком. В конце того же года входит в группу акмеи стов, регулярно посещает заседания Цеха поэтов. Первый период – Петербургский (1909 – 1915 г) Книга стихов – «Камень».

Торжественность. Многозначность. Готика и ампир, а рядом мечта о легкости, воздухе, воздушности. Точные рифмы. 5- 6 строф в стихотворении, шестистопный ямб и короткая строка. Конкретность осязаемых деталей.

Титульный лист журнала «Аполлон», в котором впервые были напечатаны стихи О. Э. Мандельштама.

Конкретность осязаемых деталей. Классический шестистопный ямб.

Точные рифмы.

Мандельштам называл акмеизм тоской по мировой культуре.

Сам поэт стремился одомашнить различные культуры мира.

Его любимые лексические источники: античная мифология, Библия, архитектурный и музыкальный профессиональные словари.

Большое количество литературных, книжных слов способствует созданию торжественной атмосферы, которой веет от поэзии Мандельштама

Silentium (молчание)

Она еще не родилась,

Она и музыка и слово,

И потому всего живого

Ненарушаемая связь.

Спокойно дышат моря груди,

Но, как безумный, светел день.

И пены бледная сирень

В черно-лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста

Первоначальную немоту,

Как кристаллическую ноту,

Что от рождения чиста!

Останься пеной, Афродита,

И, слово, в музыку вернись,

И, сердце, сердца устыдись,

С первоосновой жизни слито!

1910

Восходит к одноименному стихотворению Тютчева

Тема гражданской мощи Рима проходит через многие стихотворения «Камня», и мы еще к ней вернемся. Пока же остановимся на первом «римском» стихотворении Мандельштама, вызвавшем наибольшее количество споров.

Поговорим о Риме — дивный град!

Он утвердился купола победой.

Послушаем апостольское credo:

Несется пыль, и радуги висят.

На Авентине вечно ждут царя —

Двунадесятых праздников кануны, —

И строго-канонические луны —

Двенадцать слуг его календаря.

На дольний мир глядит, как облак хмурый,

Над Форумом огромная луна,

И голова моя обнажена —

О, холод католической тонзуры!

Рим для Мандельштама не только прекрасный итальянский город, не только древняя империя но и символ величия человеческого гения, проходящий через все эпохи европейской культуры. Представления о разумной строгости, порядке и прямолинейности.

Айя-София

Айя-София - здесь остановиться

Судил Господь народам и царям!

Ведь купол твой, по слову очевидца,

Как на цепи, подвешен к небесам.

И всем векам - пример Юстиниана,

Когда похитить для чужих богов

Позволила эфесская Диана

Сто семь зеленых мраморных столбов.

Но что же думал твой строитель щедрый,

Когда, душой и помыслом высок,

Расположил апсиды и экседры,

Им указав на запад и восток?

Прекрасен храм, купающийся в мире,

И сорок окон - света торжество.

На парусах, под куполом, четыре

Архангела - прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит темных позолот.

1912

Тема гражданской мощи Рима проходит через многие стихотворения «Камня».

Поговорим о Риме — дивный град!

Он утвердился купола победой.

Послушаем апостольское credo:

Несется пыль, и радуги висят.

На Авентине вечно ждут царя —

Двунадесятых праздников кануны, —

И строго-канонические луны —

Двенадцать слуг его календаря.

На дольний мир глядит, как облак хмурый,

Над Форумом огромная луна,

И голова моя обнажена —

О, холод католической тонзуры!

Храм Святой Софии в Константинополе – символ Православия.

Тесно связана с религиозной тематикой почти постоянно присутствующая в поэзии Мандельштама тема смерти.

Чудо жизни и чудо смерти для поэта равно невероятны и удивительны.

Иерусалим, Рим. Петербург, Константинополь, Париж –города, притягивающие поэта.

Я ненавижу свет

Однообразных звезд.

Здравствуй, мой давний бред --

Башни стрельчатой рост!

Кружевом, камень, будь

И паутиной стань,

Неба пустую грудь

Тонкой иглою рань.

Будет и мой черед --

Чую размах крыла.

Так -- но куда уйдет

Мысли живой стрела?

Или, свой путь и срок

Я, исчерпав, вернусь:

Там -- я любить не мог,

Здесь -- я любить боюсь...

1912

Интерес к готике – соединение тяжести и легкости, математического расчета и мистического откровения.

Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ --

Стоит базилика, и -- радостный и первый --

Как некогда Адам, распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план,

Здесь позаботилась подпружных арок сила,

Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом -- дуб, и всюду царь -- отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,--

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам...

1912

Торжественность, многозначность, готика: базилика, крестовый свод, аркбутаны и контрфорсы. А рядом - мечта о легкости, воздухе, воздушности. Конкретность осязаемых деталей. Классический шестистопный ямб. Точные рифмы.

Адмиралтейство

В столице северной томится пыльный тополь,

Запутался в листве прозрачный циферблат,

И в темной зелени фрегат или акрополь

Сияет издали -- воде и небу брат.

Ладья воздушная и мачта-недотрога,

Служа линейкою преемникам Петра,

Он учит: красота -- не прихоть полубога,

А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырех стихий приязненно господство,

Но создал пятую свободный человек:

Не отрицает ли пространства превосходство

Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные Медузы,

Как плуги брошены, ржавеют якоря --

И вот разорваны трех измерений узы

И открываются всемирные моря.

Май 1913

На площадь выбежав, свободен

Стал колоннады полукруг,-- колоннада Казанского собора

И распластался храм Господень,

Как легкий крестовик-паук.

А зодчий не был итальянец,

Но русский в Риме,-- ну так что ж! – Воронихин посетил Европу, а Казанский собор воспроизводит элементы собора Св. Петра в Риме.

Ты каждый раз, как иностранец,

Сквозь рощу портиков идешь.

И храма маленькое тело

Одушевленнее стократ

Гиганта, что скалою целой (Исаакиевский собор)

К земле беспомощно прижат!

1914

В этом стихотворении есть образ Рима и образ Петербурга. Ключевым словом в образе Рима становится слово "свободный". Образы Рима и Петербурга смыкаются. Казанский собор напоминает поэту собор Св. Петра в Риме. Соприкасаясь с собором, его "рощей портиков", поэт чувствует себя "иностранцем", "русским в Риме". Лёгкость, свобода "римского" собора влекут Мандельштама больше, чем тяжёлый блеск Исаакия – духовного центра Петербурга, тесно соединяющегося с центром российской государственности – площадью Сената и Медным всадником.

«Петербургские строфы»

Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке, —

Россия отдыхает тяжело.

А над Невой — посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба —

Онегина старинная тоска;

На площади Сената — вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка…

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход —

Чудак Евгений — бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

Классический Петербург, близкий и дорогой поэту, отяжелевший накануне своей гибели- таким предстает город в поэзии Мандельштама. Это Рим накануне прихода варваров.

В 1915 г. в Коктебеле состоялось знакомство с сестрами Цветаевыми. Когда Мандельштам приехал в Москву. Марина Цветаева открыла перед ним совершенно неизвестный поэту город.

С Православием связаны понятия всепрощающей любви, теплоты, великолепия и округлости линий. Мир православной Москвы открыла в 1916 г. Мандельштаму Марина Цветаева.

Второй период – крымско-эллинский (1916 – 1921)

« Tristia »

Стихи времени Первой мировой войны и революции (1916—1920) составили вторую книгу - «Tristia» («Скорбные элегии», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году в Берлине.

«Бессонница. Гомер…»

Строй воспроизводит медлительность, величавость, торжественность тона.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, -

На головах царей божественная пена,

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер - все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

1915

Собственные странствия поэта соотносятся со странствиями греков и Одиссея. Первая мировая война с Троянской войной. Но поэт предпочитает любовь.

«Золотистого меда…»

Пребывание в Крыму напоминает поэту мир Греции.

Золотистого меда струя из бутылки текла

Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:

Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,

Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.

Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни

Сторожа и собаки,— идешь, никого не заметишь.

Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:

Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.

После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,

Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.

Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,

Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.

Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,

Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:

В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот

Золотых десятин благородные, ржавые грядки.

Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.

Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,

Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—

Не Елена — другая — как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.

И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,

Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

1917

Домашние радости описаны с любовью,

как у Гомера. Замечательны метафоры и сравнения.

Умывался ночью на дворе, -

Твердь сияла грубыми звездами.

Звездный луч - как соль на топоре.

Стынет бочка с полными краями.

На замок закрыты ворота,

И земля по совести сурова, -

Чище правды свежего холста

Вряд ли где отыщется основа.

Тает в бочке, словно соль, звезда,

И вода студеная чернее,

Чище смерть, солонее беда,

И земля правдивей и страшнее. 1921 г.

Смерть Блока и Гумилева

Новая простая и трагическая лексика: звезды, соль, ледяная вода, суровая земля, свежий холст,

смерть, беда, страшная и правдивая земля

В этом стихотворении лексический ряд суров, прост, правдив и жесток: грубые звезды, соль, топор, бочка, полная воды – возможный символ трагедий, переполнивших мир, и глаз, полных слез. При этом образ бочки по-акмеистически точен и конкретен. Закрыты ворота – некуда идти, и пути нет. Мир словно стал первоначальным – свежий белый холст, на котором еще напишут письмена. Соль слез, студеная вода, черный цвет, смерть, правда – все говорит о настоящей трагедии.

С мая 1925 по октябрь 1930 годов в поэтическом творчестве Мандельштама наступает пауза, он «не слышит» музыку времени.

В  1930 г.  поэт посетил Кавказ, был в Армении. Вновь вернулось поэтическое вдохновение. В 1930 г. Мандельштам пишет одно из самых трагичных своих стихотворений –

  «Я вернулся в мой город…». ( Ленинград)

Цветовая гамма стихотворения «Ленинград» – черный и желтый, уже разработанная Мандельштамом ранее, но это еще и мир Достоевского, с его неизбежными трагедиями. Желтый стал цветом рыбьего жира – пугающие детские воспоминания, беспомощность перед необходимостью принимать невкусное лекарство, желтый сгустился до дегтя, которым смазывают сапоги «худые мужики». В городе уже почти не осталось тех, с кем когда-то был знаком поэт. После 1 декабря 1934 г. – убийства С. М. Кирова, из Ленинграда будут высланы сотни дореволюционных интеллигентских семей, но и в 30 году Мандельштам уже не может найти многих. В последней строфе ожидание тех, кто придет арестовывать поэта. Это даже не пророчество, настолько обыденным стал этот момент в жизни людей, с которыми когда-то был связан поэт.

Мы с тобой на кухне посидим,

Сладко пахнет белый керосин;

Острый нож да хлеба каравай...

Хочешь, примус туго накачай,

А не то веревок собери

Завязать корзину до зари,

Чтобы нам уехать на вокзал,

Где бы нас никто не отыскал,

Январь 1931

В этом стихотворении есть все приметы домашнего быта и тепла: хлеб, примус – согревать чай, даже какая-то одежда или белье. Но все это стало уже почти запретным – нет быта, нет дома, нет уюта. А есть желание бежать, скрыться, «Где бы нас никто не отыскал».

Затем снова Москва, Дом Герцена, отсутствие работы. В 33 г. Мандельштам получил квартиру в писательском доме и в тот же год, осенью он пишет два стихотворения, в которых выносит приговор своей эпохе и ее вождям: «Квартира тиха, как бумага»

А стены проклятые тонки,

И некуда больше бежать… 

И вместо ключа Ипокрены (ключа вдохновения)

Давнишнего страха струя

Ворвется в халтурные стены

Московского злого жилья. 

Ноябрь 1933

Писательский кооператив на улице Фурманова.

Здесь в 1934 г. арестовали Мандельштама, здесь в 1940 г. умер Булгаков

МЫ ЖИВЕМ ПОД СОБОЮ НЕ ЧУЯ СТРАНЫ

Это какая улица?

Улица Мандельштама.

Что за фамилия чертова -

Как ее ни навертывай,

Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного,

Нрава он был не лилейного,

И потому эта улица,

Или, верней, эта яма

Так и зовется по имени

Этого Мандельштама.

Пусти меня, отдай меня,

Воронеж –

Уронишь ты меня иль

проворонишь,

Ты выронишь меня или вернешь –

Воронеж – блажь, Воронеж –

ворон, нож!

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей -

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей:

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе;

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе, -

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

17-18 марта 1931, конец 1935