Подготовка к ЕГЭ
10 – 11 класс
Тексты для комплексного анализа
на этапе повторения
Люблю подбирать для работы свои тексты, когда читаю «для себя». Решаю сразу несколько проблем: повторяю с конкретным классом именно то, над чем необходимо поработать, выбирая разные виды разбора; использую тексты для фронтальной или индивидуальной работы, в качестве проверочного диктанта или карточки с заданием; предлагаю составить тестовые задания по данному тексту (по аналогии с заданиями ЕГЭ). Работая с этими текстами, можно повторить не только орфографию и пунктуацию, но и такие понятия, как тип текста, стиль речи, признаки стиля, тему «Лексика», изобразительно-выразительные средства языка.
Но не менее важным представляется мне такое соображение: можно заинтересовать учеников новыми именами, познакомить с писателями и поэтами, о которых, может быть, ничего пока не слышали старшеклассники, и таким образом выйти за рамки программы.
1. Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными глазами на то место, откуда все они были родом. Он нашёл там две старые фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розоватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькую и совсем замшелую часовню. Речка, приводившая в движение мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль её устья бродили свиньи. Лёгкая дымка застилала всё вокруг. Должно быть, первобытные Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море.
2. Почти около самых ног у них расстилалось золотистое поле, кончавшееся небольшой тёмной рощей. Луга и изгороди уходили к далёким серо-голубым холмам. Вдали справа серебряной полоской поблёскивала река.
Небо было такое синее, солнце такое горячее, - казалось, что лето царит здесь вечно. Пушинка чертополоха проплыла мимо них, упоённая безмятежностью воздуха. Над полем дрожал зной, всё кругом было пронизано нежным, еле уловимым жужжанием, словно мгновенья радости, в буйном веселье проносившиеся между землёй и небом, шептали что-то друг другу.
3. Накануне ночью был дождь – весенний дождь, и от земли шёл сочный запах трав. Тёплый, мягкий ветер шевелил листья и золотистые почки на старом дубе, чёрные дрозды, пригретые солнцем, высвистывали сердце до дна.
Был один из тех дней, когда весна вдруг вдохнёт в человека смутное томление, сладкую тоску, негу, и он станет недвижно, смотрит на листья, цветы и протягивает руки навстречу сам не зная чему. Земля дышала слабым теплом, украдкой пробивавшимся сквозь холодные покровы, в которые её укутала зима.
4. Вызвездило, ночь была холодная, за лёгким туманом чёрная вода реки казалась неподвижной. Изредка сквозь безмолвие доносился далёкий гудок автомобиля, где-то пищал полевой зверёк. Звёзды и запах кустов и земли, крик совы, летучие мыши и высокие очертания тополей чернее темноты – как подходило всё это к его настроению!
5. Вечер был в самом деле удивительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном тёмном воздухе. Звёзды сверкали, как бриллианты, роса ещё не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук – и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолётное гуденье майского жука – казался отчётливым и одиноким. Освещённый дом смутно вырисовывался в тёплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы.
6. Молодой Джолион решил начать с Ботанического сада, где он и раньше делал много этюдов, и остановил свой выбор на искусственном прудике, усыпанном теперь красными и жёлтыми листьями, так как садовники, порывавшиеся прибрать прудик, не могли добраться до них своими мётлами. За исключением этого места, сад был выметен дочиста. Каждое утро садовники тщательно удаляли все следы дождя из листьев, которым природа заливала его; они сметали их в кучи, откуда над медленным огнём поднимался сладковатый, терпкий дым, который, так же как голос кукушки весной, как запах липы в середине лета, служит истинной эмблемой осени. Чистоплотные души садовников не могли примириться с зелёно-золотисто-красным узором на траве. Дорожки, посыпанные гравием, должны быть незапятнанными, прибранными, ровными, их не должна коснуться ни грубая действительность, ни медленное прекрасное увядание, которое сметает листья в прах и сыплет звёзды былой славы на землю, откуда вместе с поворотом колеса снова воспрянет буйная весна.
Так каждый падающий лист был обречён с той самой минуты, когда, посылая прощальный привет лету, он отрывался от ветки и, медленно порхая, падал на землю.
Но на маленьком прудике листья плавали мирно, славя небеса яркостью своих красок, и солнце не покидало их весь день.
Джон ГОЛСУОРСИ
7. Железная дорога тянулась вдоль побережья, потом стала забирать в сторону от моря. Побежали поля с высокой, густо росшей кукурузой, виноградники, посаженные на склонах мандариновые сады. В прудах, откуда брали воду, отражалось утреннее солнце. От растёкшейся по равнине причудливыми изгибами реки веяло прохладой, невозделанные участки заросли изумрудной летней травой. У путей стояла собака и провожала электричку глазами. На сердце снова сделалось тепло и спокойно. «Всё в порядке!» - утешал я себя, сделав глубокий вдох. Только вперёд! Ничего другого не остаётся.
Сойдя на нужной станции, я зашагал на север по улочке, застроенной старыми домами, как мне и объяснили. По обе стороны тянулись заборы и ограды. Такого обилия и разнообразия конструкций мне ещё видеть не доводилось. Из чёрной плитки, из белого кирпича, сложенные из гранитных валунов, каменные, с устроенной сверху живой изгородью. Тихая улочка, безлюдная. Машин тоже почти не видно. В воздухе едва уловимо пахло морем. Наверное, берег близко. Я прислушался, но шума волн не разобрал. Где-то шла стройка: едва слышно пчелой жужжал электромотор. По пути я ориентировался по маленьким указателям со стрелками, так что заблудиться было невозможно.
Перед внушительными воротами библиотеки росли две аккуратные сливы. Миновав ворота, я пошёл по извилистой дорожке, посыпанной гравием. За деревьями в саду тщательно ухаживали – на земле ни одного упавшего листочка. Сосны и магнолии, жёлтые розы, азалии. Между растениями я заметил несколько больших старинных каменных фонарей. Ещё там был маленький пруд. А вот и парадный вход. Устроили его с большим изяществом. Я остановился перед открытой дверью, не решаясь войти.
Харуки МУРАКАМИ
8. Шерстяной костюм, шитый невесть когда и вышедший из моды чуть ли не в день своего пошива, отдавал нафталином. Цвет розовый, но какой-то странный. Словно его создатели хотели добиться благородного тона, но их план не удался, и оттенок вышел робким, пугливым и беззащитным. Новенькая белая блузка напоминала незваного гостя, зашедшего в дом, где отпевают покойника.
9. Стояло чудесное утро. Свежий, в меру прохладный воздух ворвался в комнату, а лёгкий ветер с моря покачивал занавески. Одинокая чайка с поджатыми лапками парила над сосновой рощей. Стайка воробьёв оккупировала телефонные провода. Птахи то и дело перескакивали с одного провода на другой, напоминая ноты на партитуре у композитора, который постоянно всё переписывает. Ворона, усевшись на уличный фонарь, каркала и озиралась так, словно никак не могла решить, что же ей делать дальше. В небе плыли облака – высоко, далеко и без какой-либо связи с человеческой жизнью.
Харуки МУРАКАМИ
10.
Не уходи, сентябрь!
В молчанье золотистом,
В берёзовых мечтах
На бирюзе небес.
Не уноси с собой
Дыханье добрых листьев
И розовый пожар цветов.
И снова лес
Горящим янтарём оплавил
дуновенье
последних дней и сил
осенней красоты.
На озеро упал закат
в переплетенье
лучистого дождя,
звенящей чистоты.
Наталья ОСОКИНА
11.
Ноябрьские сады
Дозрели листья, как плоды,
И тихо на землю упали.
И вот осенние сады
Стоят, поникшие, в печали.
Да, близок, близок зимний сон:
Покой, дремотное забвенье.
Но впереди – капели звон,
Но впереди – весны цветенье.
Пускай пока им не уснуть.
На ветках то ль роса, то ль слёзы.
Но чудится садам: весну
Уже несут шальные грозы.
Карина ПЕТРОВСКАЯ
12.
Настольную лампу рябины
Включили под осень в саду.
И, в сторону сдвинув гардины,
Я створки окна разведу.
Настольная лампа… Но вроде
От пушкинской что-то поры
В щемящей октябрьской погоде,
В отсутствии вязкой жары.
Включили всю музыку лета,
Мелодию прожитых дней.
Махровые, как эполеты,
Последние астры над ней.
И там, в окончанье аллеи,
Всё чудится мне до сих пор,
Что сам Александр Сергеич
Во флигель прошёл через двор.
Алексей КОЗЛОВСКИЙ
13. Так и тянется дорога, в колеблющихся узорах дымчатых теней, под кронами огромных сосен, которые говорят с небом, царапаясь в облака крепкими иглами, а в ясную ночь дорога эта мерно переливается, посеребрённая лучами луны. Вдруг лес расступается, и снова начинается поле, тут и там украшенное васильками, а посреди него гордо вздымается могучий дуб, увязший в разноцветье, широко, вольно разбросивший свои узловатые старые ветви. У его подножия шумит рожь, трётся о его корявые бока и, повинуясь ветру, бежит от него волнами в разные стороны, подступая под самую опушку. Дорога теперь прижалась к непроницаемому окоёму стволов и, как будто река, подчиняясь всем причудам русла, изгибает свой упругий стан, но, распрямившись, снова устремляется в нервную, трепещущую лесную тень.
Временами деревья раздаются редкими проплешинами, изредка мелькнёт крохотное озерцо. Чёрная вода застыла и, как взгляд старика, не отражает неба. А на бережках, заросших сплошной малиной, у самой стоячей воды, словно замшелые камни, неподвижно лежат черепахи и только мигают выпуклыми задумчивыми глазами.
14. В густой тени дуба, на высоком пне, стоит девушка и плетёт венок из полевых цветов. Иногда она отрывается от работы и вскидывает быстрый взгляд на коров, лениво бредущих в траве. Она прислушивается к приглушённым жарою звукам их колокольцев и
запевает снова. Сначала она поёт негромко, потом песня выбирается на раздолье, к солнцу, и гуляет вместе с ветром над травами, а потом исходит глубиной, а проворные пальцы забываются вместе с ней и то и дело ломают хрупкие стебли лютиков. Весело и свежо у неё на душе, когда она видит море золотистой ржи, зелёные пятна лугов, светлую полосу дороги.
15. Свет властно овладел очнувшейся землёй, и ночь походила на минутный обморок, на лёгкий сон расцветшей и неувядающей природы. В эти дни, казалось, свет вовсе не исчезал из поднебесья, а просто рассеивался ненадолго, и на его неугасающем полотне робко проступали бледные узоры июньских ночей. Длинные тягучие вечера горели величественными закатами, и сгустки отошедшего солнца полосами залегали над далёким горизонтом.
Антон УТКИН
16. Небо затянуло ледяными, как в самые суровые дни зимы, тучами, мрачно-серыми, ровными, распластавшимися прямо на крышах домов, и полил мелкий холодный дождь. Временами он перемежался со снегом, тоже грязновато-серым и мелким, который таял, едва коснувшись земли, образуя под ногами холодную скользкую грязь. В это тоскливое царство мрака и холода временами врывались пронизывающие порывы ветра, и тогда дождь становился агрессивным, он не просто падал с неба, заливая притихший город, но и яростно хлестал по лицам редких прохожих и бросался на стёкла домов и автомобилей, словно пытаясь ворваться внутрь, с тем чтобы уже окончательно и повсеместно установить свою мрачную власть.
Так продолжалось уже три дня, но, казалось, это длится вечность и впредь будет длиться всегда.
В дачном посёлке в отличие от города стихия властвовала безраздельно, потоки воды заливали тихие, в большинстве своём пустые дома, редкие светящиеся окна и фонари не могли совладать с наступившей тьмой. Глухо шумели, трепеща, деревья, и гулко завывал ветер, запутавшись в кронах столетних сосен. Знаменитый, уютный и роскошный одновременно подмосковный посёлок Николина Гора погрузился в уныние.
Марина ЮДЕНИЧ
17. Случались иногда в древнем Китае туманные тихие вечера, когда мир словно открывал своё детское лицо, показывая, каким он был в самом начале. Всё вокруг – дома, заборы, деревья, заросли бамбука, шесты с горящими на них лампами – менялось самым чудесным образом, и начинало казаться, что ты сама только что вырезала всё это из цветной бумаги и аккуратно разложила вокруг, а потом притворилась, будто перед тобой и впрямь большой-большой мир с живущими в нём людьми, по которому ты сейчас пойдёшь на прогулку…
Виктор ПЕЛЕВИН
18.
Безрадостное небо ноября
Мне не сулит восторженного взлёта.
Невзрачных дней однообразный ряд
Белёсой нитью снежною промётан.
Подмёрзших лужиц тусклая слюда
Не радует ни блеском и ни звоном.
И нет примет у моего следа
В шагающей толпе неугомонной.
Истёрты краски, вытоптан снежок…
Рассвет небрежно по небу размазан.
Ещё один завьюженный стежок –
Напичкан город ветром до отказа.
Он упирается тугою лапой в грудь,
Рвёт воротник, неистово играя.
Оставь меня! Пусть будет лёгок путь.
Дай мне дойти до солнечного края.
Дай мне дойти до светлой полосы,
Которая, быть может, станет взлётной.
И щедро снега свежего насыпь,
И не стегай своею льдистой плёткой…
Елена ПИЕТИЛЯЙНЕН
19.
У памятника Пушкину – игра.
И взбудоражены весенним счастьем дети.
Очередное катится столетье –
Другая жизнь клокочет во дворах.
У памятника Пушкину – цветы,
Сорвавшееся шёпотом признанье.
Слова любви, молитвы, заклинанья
Всегда витают около святынь.
У памятника Пушкину – сирень –
Чужих секретов временный хранитель.
А Пушкин вечен – в слове и в граните.
Врастает в вечность каждый новый день.
У памятника Пушкину – игра.
И Пушкин – словно каменный свидетель
Насущной жизни, где играют дети
И стёрта между временами грань.
Елена ПИЕТИЛЯЙНЕН
20. Как он пел, этот соловей! Пел самозабве(н,нно) то замирая на высокой ноте то вдруг снова ра(с,сс)ыпаясь ликующей трел..ю. Пел будто ему (не)обходимо сейчас излить эти (не)обыкнове(н,нн)ые звуки переполняющие его сердце.
(На)встречу этой песн.. ра..пах..вались окна ост..навливались на улице прохожие. И (н..)чего уже (не)было для них вокруг, только солов..и(н,нн)ая песня да запах с..рени.
Вдруг послышался треск такой знакомый но в эту минуту оскорбит..льный. На улицу зав..рачивал мотоц..кл. И тогда постовой стоявший у перекрёстка влас..но прот..нул свой полосатый жезл. Мотоц..клист заглушил мотор и хотел вступить в спор но милиц..онер пр..достерегающе поднёс к губам палец4. И соловей пр..молкший на минуту залился завораживающей трел..ю.
Парень постоял помялся снял шлем взял мотоцикл за ручки руля и повёл его в сторону стараясь ступать на ц..почках. А над улицей звенела и плакала пр..крас..ная песня.
Из газеты
21. Разбей свои часы, и ты увидишь, во что превратится время, это очень любопытно. Оно изменится, и ты его больше не узнаешь. Оно перестанет быть раздробленным, разбитым на отрезки, часы, минуты, секунды. Время как ртуть: раздробишь его, а оно тут же срастётся, вновь обретёт целостность и неопределённость. Люди приручили его, посадили на цепочки карманных часов и секундомеров, и для тех, кто держит его на цепи, оно течёт одинаково. Но попробуй, освободи его – и ты увидишь: для разных людей оно течёт по-разному; для кого-то медленно и тягуче, отсчитываемое вдохами и выдохами, а для кого-то мчится, и измерить его можно только прожитыми жизнями.
Дмитрий ГЛУХОВСКИЙ
22.
Все дальше в северную сторону
Влекут созвездия меня,
Где по ночам раздолье ворону
И нет ни хаты, ни огня,
Где время памятью не связано,
Во всем покой и пустота,
И слова доброго не сказано
Про эти гиблые места.
Лишь одинокая встревоженно
Скрипит задумчивая ель,
Прожив лет триста, как положено
Прожить за тридевять земель,
Лишь потаенное сияние
Навстречу северной луне
Мелькнет, как память, как страдание,
И оборвется в тишине,
Страстей и сроков человечества
Загадку вечную храня.
Быть может, там и есть Отечество.
По крайней мере, для меня.
Валерий ДУДАРЕВ
23.
Есть в России тихие долины,
Где горят огни, а вечер тих —
Это жгут подруженьки лучины,
Ожидая суженых своих.
Есть в России тихие погосты,
Где растут забытые цветы,
В небесах заботливые звезды
Плачут, одиноки и чисты.
Даже в темном вихре снегопада
Мне снежинок ласковых не счесть.
Господи, чего же людям надо?!
И любовь, и смерть в России есть.
Валерий ДУДАРЕВ
24. По утрам теперь звонил телефон-мобильник. Черная коробочка оживала: загорался в ней свет, пела веселая музыка и объявлялся голос дочери, словно рядом она:
— Мама, здравствуй! Ты в порядке? Молодец! Вопросы и пожелания? Замечательно! Тогда целую. Будь-будь!
Коробочка тухла, смолкала. Старая Катерина дивилась на нее, не могла привыкнуть. Такая вроде малость — спичечный коробок. Никаких проводов. Лежит-лежит — и вдруг заиграет, засветит, и голос дочери:
— Мама, здравствуй! Ты в порядке? Не надумала ехать? Гляди… Вопросов нет? Целую. Будь-будь!
А ведь до города, где дочь живет, полторы сотни верст. И не всегда легких, особенно в непогоду.
Но в год нынешний осень выдалась долгая, теплая. Возле хутора, на окрестных курганах, порыжела трава, а тополевое да вербовое займище возле Дона стояло зеленым, и по дворам по-летнему зеленели груши да вишни, хотя по времени им давно пора отгореть рдяным да багровым тихим пожаром.
Птичий перелет затянулся. Неспешно уходила на юг казарка, вызванивая где-то в туманистом, ненастном небе негромкое онг-онг… онг-онг…
Да что о птице говорить, если бабка Катерина, иссохшая, горбатенькая от возраста, но еще проворная старушка, никак не могла собраться в отъезд.
— Кидаю умом, не накину…— жаловалась она соседке.— Ехать, не ехать?.. А может, так и будет тепло стоять? Гутарят по радио: навовсе поломалась погода. Ныне ведь пост пошел, а сороки ко двору не прибились. Тепло-растепло. Туды-сюды… Рождество да Крещенье. А там пора об рассаде думать. Чего зря и ехать, колготу разводить.
Соседка лишь вздыхала: до весны, до рассады было еще ох как далеко.
Борис ЕКИМОВ
25. Я смотрю на противоположный берег, на группы склонившихся ив, освещаемых дрожащим светом ракет.
Вспоминается наша улица – бульвар с могучими каштанами; деревья разрослись и образовали свод. Весной они покрываются белыми и розовыми цветами, точно свечками. Осенью дворники жгут листья, а дети набивают полные карманы каштанами. Я тоже когда-то собирал. Мы приносили их домой целыми сотнями. Аккуратненькие, лакированные, они загромождали ящики, всем мешали, и долго еще выметали их из-под шкафов и кроватей. Особенно много их всегда было под большим диваном. Хороший был диван – мягкий, просторный. Я на нем спал. …После обеда на нем всегда отдыхала бабушка. Я укрывал ее старым пальто, которое только для этого и служило, и давал в руки чьи-нибудь мемуары или «Анну Каренину». Потом искал очки. Они оказывались в буфете, в ящике с ложками. Когда находил, бабушка уже спала. А старый кот Фракас с обожженными усами жмурился из-под облезшего воротника…
Бог ты мой, как все это давно было!.. А может, никогда и не было, только кажется…
26. В детстве я увлекался марками и просил всех друзей и знакомых наклеивать на конверты красивые новые марки. Вот и сейчас мать наклеила красивую марку, как в детстве… Они у нас лежали в маленькой длинной коробочке, слева на столе. И мать, вероятно, долго выбирала, пока остановилась на этой – зеленой и красивой. Стояла, склонившись над столом, и, сняв пенсне, рассматривала их близорукими, сощуренными глазами…
Неужели я уже никогда ее не увижу? Маленькую, подвижную, в золотом пенсне и с крохотной бородавкой на носу.
Неужели никогда больше не будем сидеть за кипящим самоваром с помятым боком, пить чай с любимым маминым малиновым вареньем… Никогда уж она не проведет рукой по моим волосам и не скажет: «Ты что-то плохо выглядишь сегодня. Юрок. Может, спать раньше ляжешь?» Не будет по утрам жарить мне на примусе картошку большими круглыми ломтиками, как я люблю…
Неужели никогда не буду я больше бегать за угол за хлебом, бродить по тонущим в аромате цветущих лип киевским улицам, ездить летом на пляж, на Труханов остров…
Виктор НЕКРАСОВ
27. Милый, милый Киев!.. Как соскучился я по твоим широким улицам, по твоим каштанам, по желтому кирпичу твоих домов, темно-красным колоннам университета. Как я люблю твои откосы днепровские! Зимой мы катались там на лыжах, летом лежали на траве, считали звезды и прислушивались к ленивым гудкам ночных пароходов… А потом возвращались по затихшему, с погасшими уже витринами Крещатику и пугали тихо дремлющих в подворотне сторожей, закутанных даже летом в мохнатые тулупы…
Я и теперь иногда гуляю по Крещатику. Завернусь в плащ-палатку, закрою глаза и иду от Бессарабки к Днепру. Останавливаюсь около Шанцера – это самый лучший в мире кинотеатр. Так казалось нам в детстве. Какие-то трубящие в длинные трубы скульптуры вокруг экрана, жертвенники с трепещущими, словно пламя, красными ленточками и какой-то особый, возбуждающий кинематографический запах. Сколько счастливых минут пережил я в этом Шанцере!..
… Милый, милый Киев… Как все это сейчас далеко! Как давно все это было, боже, как давно! И институт когда-то был, и чертежи, и доски, и бессонные, такие короткие ночи перед экзаменами, и сопроматы, и всякие там теории архитектурной композиции, и еще двадцать каких-то предметов, которые я уже все забыл…
Виктор НЕКРАСОВ
13
3 791
11 860 
