Жанровая форма рассказа В.В. Набокова «Адмиралтейская игла»

ЖАНРОВАЯ ФОРМА РАССКАЗА В.В. НАБОКОВА «АДМИРАЛТЕЙСКАЯ ИГЛА»

Эпистолярный жанр. Начало рассказа «Адмиралтейская игла» нестандартное. Приветствие отставлено на целый абзац. Псевдоофициальное обращение «милостивая государыня» обозначает пол и намечает раздражительно-негативный тон. Повествователь противопоставляет себя «госпоже Сергею Солнцеву», которая тщетно пытается скрыться за мужским псевдонимом, но «фразы, запахивающиеся налево» с головой выдают горе-мистификаторшу. Таким образом, формируется оппозиция, на которой и строится весь текст: от диссонанса «условной изобразительности» пошленького романа и прекрасной реальности до самого главного несоответствия, раскрывающего карты повествователя – страха, что эта самая писательница-дилетантша и есть его первая любовь.

В «Адмиралтейской игле» наличествует рамка, которая образуется первым абзацем и последним предложением. Мысль о несомненной идентификации автора романа как той самой первой любви как бы приходит постепенно, вначале же герой обращается к своему коллеге, пусть и не очень талантливому. К концу рассказа становится понятно, что вся первая половина письма (где повествователь обращается к писательнице, а не к Кате) была написана с уверенностью в истинной природе адресата. И последняя фраза звучит совсем не искренне. Герой не подписывается, лелея слабую надежду, что он все же ошибся.

Именно ориентация на адресата, пусть воображаемого, составляет важный опознавательный признак Э. л., отличающий её от записок и дневника.

На это указывают сочетание в текстах признаков монологической и диалогической речи; точное обозначение отправителя и получателя, обращение к последнему и подпись отправителя; принципы конструкции письма: недоговоренность, фрагментарность, намеки, интимная дружеская шутка, шутливая перифраза, пародия и передразнивание, данная намеком эротика...

Концовка письма содержит слова прощания, просьбы, пожелания, подпись, приписки.

Характерные особенности эпистолярного стиля:

- определённая роль адресата и адресанта, их точное обозначение;

- отражение социального положения корреспондентов;

- проявление авторского «Я»;

- индивидуальные речевые специфики;

- сочетание признаков диалога и монолога;

- устно-разговорной и книжно-письменной речи;

- соблюдение речевого этикета письма.

Диалогичность письма обусловливает скрытое присутствие в тексте образа адресата, его имплицитную характеристику.

Частные письма, имея разное назначение, несут всевозможную информацию: содержат размышления, наблюдения, исповедь, выражают эмоции, чувства, дают бытовые и автобиографические сведения. В письмах проявляется непосредственность мироощущения, ставящего читателя лицом к лицу с мыслью, чувствами, настроениями пишущего. Письма позволяют шаг за шагом пройти с автором жизненный путь, воссоздают черты характера, широкий круг интересов, его личные отношения к событиям. Они отражают изменения в судьбе, взглядах, душевной настроенности автора. В письме пишущая личность выдвигается на первый план, объективное представление уступает место субъективному.

Рассказ «Адмиралтейская игла» построен на проекции из настоящего в прошлое, однако эта проекция стереоскопическая: «Я» излагает свою любовную историю как бы глазами женщины-романистки, затем переписывает ее заново, по-мужски, разоблачая и высмеивая первоначальный текст, и в итоге создается произведение, в котором псевдоним Сергей Солнцев (якобы принадлежащий даме) высвечивает все этапы становления самого автора — Набокова.

Рассказчик и обвиняет Катю в том, что она «до неузнаваемости» «раздувает» его поэтический дар и даже делает из него пророка, он своей же рукой (точнее, своей проворной «Иглой») в конце концов «выпускает воздух из резинового толстяка».

Нам дают это понять случайные подсказки в тексте: процесс писания стихов «Леонидом» связывается рассказчиком с «солнцем»: ср. «Я прямо перейду к тому закутку, где, сидя в позе роденовского мыслителя, с еще горячей от солнца головой, сочиняю стихи». Но, как известно, в поэзии Серебряного века «солнце» прежде всего было соединено с именем Александра (ср. «солнце Александра»), сначала Пушкина, а затем превращено А. Ахматовой в «Наше солнце, в муке погасшее» Александра Блока (на такую интерпретацию указывают строки о том, что романистка описывает среду, где Блок считался «вредным евреем, пишущим футуристические сонеты об умирающих лебедях и лиловых ликерах»). Причем эта отсылка к ахматовскому тексту тоже не случайна: Набоков неоднократно в своих романах («Подвиг», «Пнин») низводил ахматовскую поэзию, поскольку в стихах всех эмигрантских поэтесс он прежде всего слышал ее «поэтический голос, говорящий о себе и о женском».

Но парадокс состоит в том, что женские нотки, которые Набоков вместе со своим героем-рассказчиком развенчивает у «прожорливой романистки», принадлежат прежде всего его собственной поэзии — именно от них он этим рассказом хочет избавиться хоть в прозе. В этом смысле прежде всего самому автору-рассказчику принадлежит «все это солнечное», кричащее в женском роде, что создает сюжет рассказа: ср. «Да, — было солнце, полный шум листвы, безумное катание на велосипедах по всем излучистым тропинкам парка, и всякая живая, дневная мелочь этого последнего русского лета надрываясь кричала нам: вот я — действительность, вот я — настоящее! И пока все это солнечное держалось на поверхности, врожденная печаль нашей любви не шла дальше той преданности небывшему былому, о которой я уже упоминал».

На поиск стихотворного начала в тексте «Адмиралтейской иглы» настраивает нас сам рассказчик «Заглавие ладное, — хотя бы потому, что это четырехстопный ямб, не правда ли, — и притом знаменитый. Но вот это-то ладное заглавие и не предвещало ничего доброго». Такую «недобрую» стихотворную основу прежде всего имеет описание внешности «Ольги», которое рассказчик присваивает Кате: «По-вашему ее васильковые глаза становились в минуты задумчивости фиалковыми: ботаническое чудо! Вы их оттенили черной бахромой ресниц, которая, добавлю от себя, как бы удлинялась к внешним углам, придавая глазам разрез особенный, но мнимый» . Владимир Набоков (точнее, Владимир Сирин), а не Катя-романистка, определяет уже заранее и судьбу «Леонида» в своем стихотворении «Расстрел» (1927): «Но сердце, как бы ты хотело, /чтоб это вправду было так: / Россия, звезды, ночь расстрела / и весь в черемухе овраг». Поэтому обвинения Кати-Солнцева во вранье могут звучать только как автопародия: ср. «А в конце книги ты заставляешь меня попасться красным во время разведки и с именами двух изменниц на устах — Россия, Ольга, — доблестно погибнуть от пули чернокудрого комиссара». Ведь мысль о том, что в него «метит часовой», постоянно присутствует во время «ночных странствований» Набокова в Россию.

Любопытно, что и сам рассказчик в конце признается: «Мое письмо странно смахивает на те послания в стихах, которые ты так и жарила наизусть, — „Увидев почерк мой, Вы верно удивитесь…“». Не менее пошлые стихи «о страсти и страданиях» выходят и из-под пера автора-героя, но сочинены они самим Набоковым: «Когда, слезами обливаясь, ее лобзая вновь и вновь, шептал я, с милой расставаясь, прощай, прощай, моя любовь. Прощай, прощай, моя отрада, моя тоска, моя мечта, мы по тропам заглохшим сада уж не пройдемся никогда…». Все это выдает в рассказе «почерк» не «катиного рассказа», а неумелость молодого поэта Набокова-Сирина, который признается от имени Я в рассказе: «Я, должно быть, со своей заносчивой поэзией, тяжелым и туманным строем чувств и задыхающейся, гугнивой речью, был, несмотря на всю мою любовь к тебе, жалок и противен». Тем более что если мы прочтем имя КАТЯ наоборот, то получим «Я ТАК», добавим — «пишу». Ближе к концу письма «страстный» разоблачитель признается «Ибо после твоей книги я, Катя, тебя боюсь», а в самом конце он дает читателю подсказку, что «может быть» не Катя написала «Адмиралтейскую иглу», и, цепляясь за это «может быть», он «не подписывает письма» .

В «Адмиралтейской игле» читатель-рассказчик, для того чтобы спасти искаженное прошлое, описанное его бывшей возлюбленной, писательницей, от литературно-идейных штампов, тщательно исправляет его. В конце рассказа перед нами появляется настоящий и новый роман. Автор высказывает свое отношение к внутреннему, вторичному уже в рамках художественной реальности тексту, играя «на противопоставлении реального и условного». Повествование организовано так, что одновременно перед читателем возникают два контрастных варианта рассказа об истории любовных отношений рассказчика и Кати, «из глупого кокетства написавшей совершенно бездарный роман». Впрочем, последнее неоднозначно, это лишь

Таким образом, данное письмо - предположение рассказчика, нашедшего в чужом романе «следы собственного прошлого». Вместе с этим автобиографический рассказчик выступает не только как герой, участник событий, оценивающий их с временной дистанции, он еще и критик, литературный рецензент. Характерные для прозы В. Набокова экскурсы в прошлое, разрыв линейности повествования ретроспективным изложением событий здесь дополняются литературной полемикой, противопоставлением двух образцов прозы.