О саманном доме, русской печи и скрипке Страдивариуса. Краеведческий материал..

О саманном доме, русской печи и скрипке Страдивариуса.

Виктор Конов.

По заснеженной улице села медленно движется пёстрая толпа. Улица широкая, но толпа растянулась чуть ли не на всю ширину. Издалека, сквозь реденько падающий снежок видно- она кипит, переливается, тёмные фигурки отделяются и опять присоединяются к ней. Из домов навстречу толпе выходят люди. Помчались туда же возбуждённо галдящей стайкой мальчишки.

- Что это, свадьба?- спрашиваю отставшего пацана в длинном, не по росту пальто.

- Не-е, в Красную Армию… провожают.

Толпа надвигается. Она дышит. Слышатся резкие звуки гармошки, смех, разноголосый говор. Впереди кучка баб и мужиков в валенках, пальто, шапках неловко топочут ногами и размахивают руками. За ними степенно шагает гармонист в шапке набекрень. Алые мехи гармони то вспыхивают, то гаснут. За гармонистом- стеной люди, там- громкие разговоры, кто-то пытается запеть «Златые горы».

Один из мужиков в кучке пляшущих останавливается и, длинный и неловкий, протянув руки к бабе, запевает частушку:

Эх, милка моя- хуже лихорадки!

Щи варила, пролила, обварила пятки.

Бабы дружно взвизгивают, мужики вскрикивают, и, плавно размахивая руками, все дружно пошли колотить валенками по снегу. Но и бабы не остаются в долгу. Одна из них, круглолицая и объёмистая, запрокинув голову к серому небу, откуда лениво падает лёгкий снежок, пронзительным дискантом, от одного которого хочется рассмеяться, выдаёт такую частушку, что в толпе охнули, закричали одобрительно и осуждающе, а невозмутимый гармонист даже покрутил головой и резко рванул гармонь.

В середине толпы видны и печальные лица. Наверное, мать, родственники. Здесь же закутанные в шали старушки, дедов мало.

Задняя треть толпы, которая чуть поотстала от основной части- молодёжь. Здесь свой порядок. Впереди, растянувшись,- ребята. Позади, взявшись под руки, цепочками- девчата. В руках у ребят гитары. Они поют. Не разберу слов, но песня чётко-ритмичная, весело-унылая. Видно, что и девчатам позади тоже хочется петь, но такие ритмичные песни не очень-то споёшь хором, да и не для женских они голосов. Многие ребята без шапок, длинные волосы спадают на воротники. Клёши, ботинки, очень редко- валенки. Девчата в сапожках.

Виновник торжества, белобрысый парень в телогрейке- ведь всё равно выкидывать!- То идёт около девичьей цепочки: девчонка его держится за подруг, не решается ещё вот так, открыто, на виду у всего села, идти с ним на пару, то подбегает к ребятам и, положив руку на плечо гитаристу, тоже подпевает, то убегает снова вперёд- кто-то машет ему рукой, его вытягивают плясать, и он совсем неумело топает ногами, приседает.

А позади толпы почётным экскортом едут рыжий трактор и грузовая машина, на которой часть этой толпы отправится в райцентр.

Прошла толпа, а перед глазами мелькают ещё бабы в валенках, длинноволосые ребята, алые мехи гармони, красивые женские сапожки, гитары в руках, гитары за спинами, как охотничьи ружья- дулом вниз., слышится разноголосый говор, трезвый и пьяный, звучат ритмичная песня и бойкая частушка, от которой даже бывалый гармонист закрутил головой.

Когда пытаешься целиком представить себе жизнь в Перекопном, то встаёт в памяти вот эта пёстрая толпа. (Мы приехали в село, когда было время проводов в армию. Двадцать парней проводили здесь только в этот раз). В селе всё смешалось, всё сдвинулось, перепуталось и сплелось, здесь столько противоречий, что трудно оценить их однозначно.

Ишь ясно видно одно- движение. Движение во всех областях человеческого существования, в том числе, а может быть, даже особенно, духовного. Когда спрашиваешь людей, молодых и пожилых, что изменилось в их жизни и в селе за последние пять лет, пожимают плечами: «Да, нет. Ничего особенного не изменилось.». – «Ну как же так? Смотрите, вот у вас сколько понастроено. Вот этого у вас не было, а сейчас есть. Вот это было, а сейчас нет».- «Да,- соглашаются и удивляются.- Жизнь идёт».

Жизнь идёт… «Всё течёт, всё изменяется…» Село напоминает разворошённый муравейник. Нет, не внешне. Внешне жизнь течёт медленно и спокойно, как и во всяком селе. А когда начинаешь глубоко знакомиться с жизнью села- сколько перемен! Перемен в образе жизни, в мышлении. Жизнь в Перекопное изменяется резко, и человеку новому всё это не просто заметно, это бросается в глаза.

Даже природа за эту неделю, которую мы там прожили, будто задалась целью показать нам село с разных точек зрения и сказать, что нельзя думать о селе однозначно. В первый день нашего пребывания накрапывал дождик, по улицам в ботинках невозможно ходить- непролазная чёрная грязь. Низкое серое небо и белые гуси в лужах, на улице- ни души. Впечатление тягостное. На другой день подморозило, грязь высохла, причудливо застыла, появились тропки. Гуси недоумённо шлёпают красными лапами по льду Малого Узеня, который течёт прямо посреди села. В просветы меж облаков синело небо и иногда выглядывало солнце. Ничего, жить можно. Ещё через день пошёл снег, подул ветер, завьюжило, замело, засвистело. Разлеглись вдоль улицы сугробы. Село посветлело, посвежело, а на улицу не хочется и носа показывать. Но метель улеглась, бульдозер проложил по улицам широкие дороги, набились тропки. Мальчишки валяются в снегу. То-то им весело!.. «Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Его лошадка…» Всё есть. И зима, и дровни, и лошадка. И дышится легко. И дымы из труб грибами повисли. Иней на деревьях. Сороки стрекочут чётко-чётко. Да, только в селе почувствуешь, поймёшь по-настоящему русскую зиму. И лицо румянится, и кровь бежит веселее! Завидуешь деревне…

И если бы попал в любую деревню в один из таких дней и уехал, то и осталось бы в душе, наверное, впечатление или слишком мрачное, или слишком идиллическое. А она ни мрачная, ни такая, какой иногда кажется в городе. Она разная. Она живётся и движется. Как почувствовать её основные глубинные течения?

Первое, что ясно видится,- село строится. И будь это лесная сторона, то стояли бы здесь такие хоромы, что и в сказке сказать, ни пером описать. Но леса здесь нет. Степь. Со стройматериалами туго. И тем не менее в селе новая пекарня, пять магазинов- почти все новые, новая красивая школа. Комбинат бытового обслуживания, а в нём швейная, сапожная, часовая мастерские и парикмахерская. Баня (с парной!). Водопровод… Вы знаете, когда мне всё это перечислили, я тоже заскучал. Подумаешь, школа, баня… Но если кому-то это скучно и привычно, то для перекопновцев это революция! Появилась пекарня, и складываются на чердаки дежи, тазы, сита. Построили комбинат бытового обслуживания, и задвигаются в угол швейные машинки и сапожные колодки. Спортивный зал новой школы работает для всех, по вечерам молодёжь уходит на секции. Речку Малый Узень перегородила плотина. Река стала полноводной, что особенно радует ребятишек. Меж берегами перекинулись романтические подвесные мосты, и сообщение двух «заречных» частей села круглогодичное и надёжное. Володя Переяшкин, секретарь комсомольской организации, рассказывал, что раньше, когда не было мостов и плотины, сообщение между частями села налаживалось, когда лишь вставала река. «Рискнёшь иногда, по первому льду пройдёшь вечером в клуб, а там тебя, такого храброго да незнакомого, возьмут и отлупят». Сейчас обе части села- как одна. Один колхоз.

Сидим за столом и пьём чай из пузатого электрического самовара. Хозяйка и хозяин, Евгения Павловна и Пётр Егорович Уполовниковы, усиленно нас потчуют. Они уже бабушка и дедушка, но ещё работают животноводами на ферме. Живут вдвоём, дети отделились, но внучка, вот она, сидит тихой мышкой в уголочке.

Нас определил сюда на житьё энергичный колхозный завхоз Юрий Павлович.

Когда ещё ехали в поезде, один из нас мечтал, как опишет он крестьянский дом. Как скрипят старые половицы, как ухают, потрескивают от мороза стены и углы. Что на косяке дверей сохранились отметины роста давно уже взрослых детей, а в матице ещё чернеет крюк для зыбки. Как хранит дом, будто живой, память о людях, вступающих в жизнь и завершающих её. А вечером, после трудового дня мы полежим на тёплых кирпичах русской печи, погреем бока, а хозяева расскажут мудрую историю из деревенской жизни.

По тёмной грязной улице мы подошли к дому, который ничем от других не отличался, и даже завхоз сказал про себя: «Этот, что ли?» Обувь сняли в коридорчике и, сопровождаемые радушными хозяевами, прошли в дом. И… оказались в обычной квартире. Крашеный пол отражает полированную мебель, стены здесь сложены из самана, плоские, не бревенчатые, чистые обои не залеплены картинками из «Огонька» или «Крестьяеки», радиоприёмник, телевизор, горшочки по стенам, и из них свешиваются роскошные пряди «бабьих сплетен». Всё строго, современно. И даже круглая печь, обитая тёмным железом, не смотрится чужеродной. Где мы? В Москве? В Рязани? В Улан-Удэ? Такой стала изба села Перекопного, затерянного в заволжских степях. И позже, когда ходили по грязным или заснеженным улицам села, всегда помнилось: стоит только на крылечке снять обувь и войти в любой дом, попадёшь в мир чистоты и тепла.

И вот, когда мы сидим и пьём чай, в голову приходит:

- А где же русская печь?

- Сломали,- охотно рассказывает Евгения Павловна.- Очень она много места занимала. И грязи от неё много. Вот плиту сложили на кухне- и хорошо. У нас в селе многие поломали их. А сейчас у нас газообменный пункт строят. Тогда и совсем удобно будет.

Русская печь… Пристанище домового, Ильи Муромца и Иванушки-дурачка. Сколько сказок рассказано о тебе! А сколько сказок рассказано на печи под завывание трубы, когда за окном метель свистит и изба покряхтывает лишь от ударов ветра! В печи пекли пироги, высокие хлебы, румяные блины. Иногда она служила баней и лечила от ревматизма. Да разве перечислишь все её заслуги! Она- целая эпоха в жизни русского народа.

«Сломали… грязи от неё много. Места много занимала…»

Мне жаль ту старую избу, жаль русскую печь. И не потому, что о новом доме писать нечего- он слишком нов, сверкает полированное мебелью-недотрогой и похож на миллионы квартир. Жаль- как мир нашего детства, где всё было прекрасно и безоблачно, удобно и легко… для нас, детей.

Но не понять хозяйку нельзя. И если в городе замечаешь иногда тоску по живому огню и попытки сделать камины, то в Перекопном безжалостно и с радостью ломают печи, делают водяное отопление и как благо ждут газ. Движение…

И в теперешнем виде дома уже многим не нравятся.

Василию Гудошникову я высказал недоумение по поводу того, что почти у всех в селе и у него в том числе планировка дома одинакова: кухня и одна большая комната, в которой дощатыми перегородками отделены закутки- спальни.

- Вообще, построить дом стоило такого труда, что на такие мелочи, как планировка, уже и внимания не обращаешь. Наверное, это от привычки. Испокон веков так было. И когда мы строили свой дом, над этим даже не задумывались. Главное – дом построить.

Как Василий строил свой дом?

Сначала он тяжело вздохнул. Но деваться некуда- старый дом был слишком старым. Самая трудоёмкая работа- изготовление самана. Для этого объявляется «ударник». «Ударник»- по-местному «воскресник». Созываются родственники, друзья, знакомые. Человек тридцать. За селом, в определённом месте, где есть глина, закладывается яма- снимается верхний слой земли, на глину выливают воду, и лошади перемешивают её вместе с соломой. Эту смесь в деревянные формы, уплотняют, на тележках отвозят от ямы, формы-ящики переворачивают, и саманные кирпичи сохнут. Всего для дома нужно примерно шесть тысяч штук. Затем кирпичи надо перевезти к месту стройки. Класть стены. И доставать лес для полов, для потолка, для обшивки- снаружи стены обшиваются тёсом, тогда им не страшны ни дождь, ни зной. А для того чтобы приобрести все стройматериалы для дома, надо проявить предприимчивость, находчивость, настойчивость и дипломатические способности.

И понимаешь людей, когда они останавливаются на этом- стены, крыша есть, а планировка внутренняя- это мелочи. Сил на неё нет.

- Недавно у нас были архитекторы, изучали обстановку. Будут у нас в колхозе строить четырнадцатиквартирные кооперативные дома для колхозников со всеми удобствами: вода, газ, канализация, отопление. Там уже и планировка будет более разумная. Я первым подам заявление. И желающих очень много.

Итак, условия жизни и работы в селе хорошие, заработки достаточно высокие. Есть необходимый плацдарм для богатой культурной жизни.

Радостно видеть, как духовно растут люди. Нам приходилось встречаться с десятками людей самых равных специальностей: трактористами, доярками, специалистами, разнорабочими. И разговор всегда шёл на равных, без скидок на образование. Мягкий по характеру сельский человек, склонный к неторопливым рассуждениям и раздумьям, получает сейчас с помощью радио и особенно телевидения мощную и самую различную информацию. И в результате те люди, которые в своё время не сумели получить даже семилетнего образования, с жадностью берут знания, предлагаемые им телевидением (особенно!), и ускоренно проходят университеты культуры и науки. И сейчас даже с семидесятилетней бабушкой можно не наивно говорить о проблемах освоения космоса и особенностях устройства лунохода. И язык (может, и к сожалению), которым здесь говорят, ничем не отличается от того языка, что говорят в райцентре Ершове, в областном центре Саратове и столичном городе Москве. Редкой жемчужиной мелькнёт в нём местное словцо или прозвище.

А что покупают в магазине? Подхожу к «торговому центру» села- здесь три магазина стоят рядом. От сельмага, увязая в грязи, отъезжает гнедая лошадь. В телеге- двое ребятишек крепко держат лежащий на соломе картонный ящик с нарисованным на нём рюмками. Лица у ребятишек сияющие- папа купил телевизор. Сам отец правит лошадью, поглядывая на ящик. Ну что ж, в Перекопном загорится ещё один «голубой глазок». Ходовой товар в магазине- телогрейки, валенки, калоши, резиновые сапоги. Но вот девушка покупает красивое белое платье. Ребята спрашивают водолазки. Двадцать гармоней продали за последние два года,- говорит продавщица.- Просят привезти холодильники, мотоциклы. Могла бы продать в наше село несколько десятков автомашин. Спрашивают». Стоит у прилавка крошечная девочка, держит в руках чудо-куклу. «Она разговаривает»,- доверчиво говорит девочка и глаз не сводит со своего синеокого счастья.

«Времена меняются, и мы меняемся с ними»,- говорит латинская пословица.

И положение, в котором оказался главный очаг культуры села Перекопное, в какой-то степени закономерно и объяснимо, и трудно винить конкретно кого-либо в том, что в клубе сейчас тихо.

На фронтоне, рядом с вылепленной арфой, слова «Дом культуры». Это и действительно До культуры- огромное здание, в нём просторный зрительный зал, радиоузел, библиотека, комнаты для кружков.

Кроме кино, в клубе ничего нет. По субботам и воскресеньям- танцы. Но танцы какие-то вялые- в просторном, высоком и гулком, как пустая церковь, фойе, увешанном стендами, плакатами, диаграммами, вдоль стен стоят и сидят ребята и девчата, а в середине под музыку из репродуктора топчутся несколько пар. В пальто. Некоторые ребята в шапках.

Горит слабый огонёк. Клуб на распутье- старое отжило, новое ещё не народилось.

Володя Переяшкин, секретарь комсомольской организации колхоза, а также временно исполняющий обязанности завклубом (или директора Дома культуры), показывает своё хозяйство и рассказывает его историю.

Володе и как секретарю нелегко работать, а тут ещё клубные заботы. Володя родился и вырос здесь, в Перекопном. После семилетки работал трактористом, потом армия. После армии работал шофером в колхозе, а с 1967 года- секретарь комсомольской организации, а с марта 1970 года обязали принять ещё и клуб. А нелегко работать Володе потому, что состав комсомольской организации немал- около шестидесяти человек сейчас, только что проводили в армию двадцать человек, все- комсомольцы. И народ самый разный: доярки, трактористы, специалисты, медработники. Образование и высшее, и среднее, и поменьше. А у него девять классов.

Лежат в клубных комнатах погнутые печальные трубы духового оркестра, висят на стенах гитары, мандолины, балалайки, аккордеон и баян застегнулись в футляры. Есть в клубе магнитофон, телевизор, шашки, шахматы, библиотека, проигрыватель с пластинками.

Высоко на шкафу лежит скрипка.

Три года назад в клубе было всё. Работали кружки: струнный, духовой, драматический. Жила самодеятельность. Мужской хор села Перекопного получил диплом первой степени на областном смотре в Саратове. А вообще, хор состоял в это время из ста пятидесяти человек! Кино смотрело по несколько сот человек, На танцы приходили не только молодые люди, но и пожилые, посмотреть, послушать. Бильярд стоял, и на столе и вокруг стола кипели всевозможные страсти.

В 1967 году в райцентре Ершове был пущен в строй телевизионный ретранслятор. Маленькая телевизионная лихорадка, в магазинах дефицит телевизоров- и начался медленный и верный отток людей от клуба. Выяснилось, что клуб даже в тогдашнем лучшем его состоянии сражаться с телевидением не в силах. Самодеятельность- хорошо, кружки- прекрасно, бильярд- отлично! Но всё это спокойно заменил ящик в углу дома. Он интересен и удобен.

И в это время у клуба были ещё удачи. Такой бесспорной, по общему мнению, удачей явился вечер встречи пятидесятилетних жителей села с восемнадцатилетними. За столом с самоваром собрались молодёжь и ветераны. Трудно передать обстановку этой встречи, но лучше всего о ней говорит то, что восемнадцатилетняя телятница Нина Белоусова расплпкалась и сказала, что эту встречу, эти подаренные гвоздики она никогда незабудет.

Были и ещё «огоньки», вечера, устные журналы. Но проходили не всегда с успехом. Клубу здесь бы и искать, раз явились удачи. Путь был верным. Естественно намечалась новая роль клуба. Если раньше он обслуживал «вал», всех вообще, то теперь он должен «пахать глубже»- работать тоньше, подходя уже отдельно к каждой личности, дифференцированно к молодёжи, к людям старшего поколения и к старикам. Должен учитывать и уровень образованности- ведь что одним интересно, другим может показаться скучным. И вообще, сделать клуб притягательным, чтоб сюда тянуло зайти, и не потому, что будет кино или танцы, а просто зная, что здесь можно поговорить о чём-то с товарищами, послушать, что нового на земле. Но для этого надо иметь и выдумку, и энергию, и поддержку, и взаимопонимание.

Константин Павлович Осипов, которого заменил Володя, проработал заведующим клубом двадцать с лишним лет. Специального образования у него нет. Но был огромный опыт работы в клубе, была энергия. Но в последнее время он пил. Не запоем, но достаточно, чтобы это было заметно. И иногда покрикивал на молодёжь. А молодёжь сейчас гордая. Таковы сейчас условия, что есть у каждого чувство собственного достоинства. И это не способствовало популярности клуба. Добились комсомольцы- Константин Павлович ушёл. Заведующий сейчас- Володя. Но чувствует она себя всё-таки временно исполняющим обязанности.

Кроме того, за три последних года сменилось три художественных руководителя. Почему? Мало платят. Работая разнорабочими в колхозе, они зарабатывают в два раза больше. Спрашиваю Анатолия Васильевича, председателя колхоза, почему так мало платят. «Это временно,- объясняет он.- Пусть художественный руководитель покажет, что он может работать, тогда мы будем платить больше».

По этой же причине не стал работать худруком и Сергей Гаврилович Зубрев, всю жизнь проживший в селе, окончивший Саратовское культпросветучилище по специальности клубное дело, умеющий на домре, мандолине, балалайке, гитаре, баяне, пианино, чья скрипка, купленная специально для него, пылится сейчас на шкафу в кабинете заведующего. Но онём речь ниже.

Сейчас худруком назначен Валентин Яковлевич Хмельков. Ему около сорока лет. Человек он спокойный, непьющий, с молодёжью ладить может, хотя специального образования у него нет. Трудно ему придётся в теперешних условиях добиваться популярности клуба. Главное, на чём он сосредоточил внимание- это подготовить самодеятельность к предстоящему празднику.

Когда разговариваешь о проблемах клуба и с руководителями колхоза, и с трактористами, и с доярками, специалистами, с парнями и девчатами, все говорят, что строить работу клуба надо по-новому.

Вот, например, я говорил о клубе с Таней и Володей Решетниковыми. Они молодые специалисты. Таня- главный врач больницы. Володя- главный агроном колхоза. Оба они- конные жители Перекопного. После институтов приехали домой.

Таня:

- В клуб ходим редко- в кино, на концерты нашей самодеятельности или заезжих артистов. Больше там сейчас делать нечего. Мне трудно давать советы работникам клуба. Но в клубе должно быть интересно. Интересно для всех- старых и молодых, инженеров, учителей и разнорабочих. Нужен кто-то, обладающий выдумкой, энергией, интеллектом, кто стал бы душой клуба. Есть много желающих участвовать и в самодеятельности, и в кружках, и вообще приходить на огонёк, если он будет светить светло и приветливо… Телевизор тоже не всесилен. Оторвать людей от него трудно, но приложить некоторые усилия надо. Увлечение телевидением естественно. Город уже переболел этой болезнью. Там активизировали свою деятельность и народные театры, и хоры, и самодеятельность. Переболеет и наше Перекопное. Но когда? Кт знает. Думаю, что ждать этого сложа руки не надо.

Володя:

- Самое тревожное, что клуб в теперешнем состоянии не способствует объединению людей. В кино, на концертах, на танцах люди хоть и вместе, но в тоже время каждый из них сам по себе. Они пассивны. Общение между ними поверхностное, беглое. Поэтому намечается расслоение, то есть специалисты и на работе, и особенно после работы, в выходные общаются со специалистами и учителями, трактористы и доярки с людьми своего коруга и с соседями и так далее. Естественно, всё это выражено не столь резко- село есть село, но, повторяю, это есть. И одна из главных задач клуба сейчас- объединять людей, собирать их вместе, где каждый мог бы и говорить, и слушать, учиться и учить.

«А сами?»- спрашиваю я всех, с кем приходилось говорить. Они пожимают плечами.

Когда я рассказал об этом секретарю парткома колхоза Василию Ивановичу Моршневу, он объяснил:

- Понять ребят можно. В их силах создать и самодеятельность и кружки, но организовать по-настоящему, по-новому работу современного клуба на любительских началах невозможно. С чего начнут ребята? Создадут самодеятельность, кружки. Это хорошо, но этого очень мало теперь. Нужен не просто человек с весёлым характером, как было раньше. В клубе нужен человек находчивый, предприимчивый, набравшийся городской культуры, способный увидеть в наших ребятах их таланты. Лепит у нас есть из кого. Но ребята варятся в собственном соку, у них нет возбудителя, нет людей, которые могли бы постоянно их подталкивать и развивать из способности. Сейчас мы подыскиваем парня с соответствующими задатками. Пошлём его учиться в Саратов, набираться ума-разума. А пока придётся обходиться тем, что есть.

Но клуб и его работа- это ещё не самый главный показатель культуры в селе. Наряду со сказанным выше общим высоким уровнем образованности встречаются вещи, которые режут и ухо и глаз. Это книги в магазине, которые сложены стопками на нижней полке в уголочке, а на почётном месте ровными рядами разложено мыло (одного и того же сорта!). Это- доярка, моющая одной и той же (холодной!) водой коровье вымя у десятка коров, хотя надо тёплой у двух, а затем воду менять. Это давка в магазине, когда привезли водку. Это тракторист. Который заводит трактор, подъезжает к дому и ложится спать, выход на работу запишут, три рубля в кармане. На вопрос, почему нет пластинок с классической музыкой, продавщица сказала, что их отвезли обратно на базу: всё равно никто не покупает.

Что и говорить: много работы, хватает проблем. Ведь белое платье хорошо к балу, к празднику, а не к теперешним танцам- всё равно пальто не снимают. Глупо воевать с телевидением, но воспитывать чувство меры надо, чтобы бабушка или мама не просиживали целыми вечерами перед телевизором и не забывали рассказать девочке красивую сказку про её чудо-куклу.

И всё-таки духовная атмосфера в селе такова, что не потеряются в ней, раскроются таланты, а способные люди всегда могут найти применение своим способностям.

Алю Бубнову называют в селе «наша художница». Сейчас к ней более или менее привыкли. Но всё равно, когда она рисует- на улице, в клубе или дома, за спиной, как и у любого художника, шепчутся любопытные.

Мы сидим с Алей в клубной комнате- её мастерской. Комната заставлена неоконченными работами- плакатами, портретами, тюбиками и банками с красками. Кисти- веером из стакана. Лежат на столах и подоконниках книжки, пёстрые афиши. Пахнет красками. Настоящая мастерская художника.

- Ну какой я художник! Рисую я ещё очень плохо.

Аля сидит за столом и похожа сейчас на серовскую «Девушку с персиками»- видно, не привыкла сидеть без дела в своей мастерской, и в позе её нетерпение и желание вскочить и приняться за работу. Глаза у Али смешливые, но говорит она вопреки внешнему впечатлению серьёзно и неторопливо.

- Рисовать начала в школе, потихоньку приходила уверенность. Стали поручать оформление школьных вечеров. Чувствовала, что у рука у меня твёрже становится, хотя почти до всего приходилось доходить самой. После школы рискнула поступать в Саратовское художественное училище. Но там посмотрели мои работы и сказали, что ещё рано. Я не отчаивалась, приехала домой и поступила сюда, в клуб, художником-оформителем. И вот уже три года работаю. За эти три года многое узнала, многому научилась. Но заветная мечта- поступить в то училище. Весной буду пытаться ещё раз. Надо обязательно поучиться в городе, повариться в котле среди таких же начинающих художников и признанных мастеров. И тогда уже приезжать сюда, в село. А сейчас мне очень трудно. Сомнения, неуверенность, неясность- всё ношу в себе и пытаюсь разрешить сама.

- Есть ли в селе люди, как и вы, увлекающиеся рисованием.?

- есть. Но это школьники. Мне предлагали вести кружок рисования. Я отказалась. Чему я их научу, когда и сама-то ещё ничего не знаю, бьюсь в сомнениях. Выявить способности ребят можно, но развивать их у нас нет условий.

Мы ещё долго говорим с Алей на самые разные темы. Говорить с ней легко- чувствуется, что она думает и размышляет над многими вещами, много читает.

И ещё на улице, где щедрая алая заря красиво завершала день, в тишине далеко разносился скрип снега под ногами и дружно дымили трубы над крышами, Аля сказала:

- Может, я и не буду настоящим художником, но всё-таки я очень рада своему теперешнему увлечению. У меня как глаза раскрылись. Вижу, какое село у нас красивое, особенно когда из города возвратишься. Деревьев мало? Вот летом выйдешь в степь. Жарко. Сонно. Кузнечики стрекочут. А вокруг хлеба стеной стоят. Ветер колосья тронет- и на тебя словно золотые волны накатываются. Смотришь- далеко кругом видно. Увидишь какую точку на горизонте, и кажется, это кочевники скачут. А зимой- праздник русской зимы! Так здорово! Всё село выходит смотреть соревнование троек. А ребятишек катают на верблюдах. Их у нас два в селе. И всех желающих кормят блинами, бесплатно. Вы знаете, цветы стали сажать. Раньше об этом и не думали. А сейчас почти у всех есть. Первого сентября ребятишки всю школу осыпают. Сады стали разводить. Конечно, не всё у нас ещё хорошо. Вот кафе как-то открыли, а его на другой же день стали называть чепком или забегаловкой и сделали всё, чтобы эти названия оправдать. Пришлось закрыть. Колхозники говорят нам иногда: «Вот вы в клубе там бездельничаете, с вилами бы вас заставить поработать». Но всё-таки народ у нас хороший… И увлечению своему я очень рада. Оно мне помогает лучше видеть и чувствовать жизнь.

Как и договаривались, я зашёл за Сергеем Гавриловичем в половине восьмого утра, и вот мы шагаем с ним к тракторному парку бригады. Гаврилыч, как зовут его в селе, в валенках, шапке и длинном брезентовом плаще, вилы- по-боевому, на плече. Морозно, полусумрачно. Хрустит снег. Гаврилыч что-то рассказывает, но слышно плохо. Тогда он идёт рядом, стараясь уступить тропинку и идти сбоку. Лицо у него бурое, обветренное, а глаза карие, и я снова поражаюсь тому, что они такие живые и тёплые, как у мальчишки, которому всё интересно. А Гаврилычу чуть-чуть за пятьдесят.

Мы познакомились с ним вчера, и в принципе выяснилось, почему он не стал работать худруком. Мало платят. С вилами он зарабатывает в два с лишним раза больше, чем со скрипкой.

А ведь у него семья: жена Мария Александровна- агроном госсортоучастка, сын Саша учится в девятом классе.

Анатолий Васильевич на вопрос об оплате, как вы помните, ответил, что «пусть он себя проявит , тогда будем платить больше».

- Но скажите, Анатолий Васильевич, пойдёт ли к вам в колхоз откуда-нибудь человек, играющий на семи музыкальных инструментах, знающий ноты, умеющий руководить оркестром народных инструментов, работать за оплату, даже в два раза большую?

Анатолий Васильевич вздохнул:

- Не пойдёт.

Вопрос с оплатой, кажется, будет решён, и Сергея Гавриловича пригласят работать в клуб.

Но сейчас интересно другое: что дала музыка в жизни Гаврилычу, можно ли в условиях села заниматься музыкой всерьёз.

- Лет восемь мне было, наверно. Может, чуть больше. Шёл я с речки домой. А недалеко от нас жили Тупиковы, учителя. Слышу, музыка. Заглянул в окошко- Александр Степанович играет на скрипке. Увидал меня, позвал в дом. Зашёл я и ахнул- вся стена в музыке: балалайки, мандолины, гитары, домры. Любил он музыку. Сначала он мне балалайку дал, показал, как играть. На балалайке я быстро научился и стал к нему каждый день приходить. Потом он мне мандолину дал. А когда и на ней научился играть, он мне скрипку доверил. И даже разрешал домой брать. Со скрипкой я помучился… Встану перед зеркалом и играю. Рука болит, которой за гриф держишь, подбородок болит. Чуть не плачешь. Маленький ещё… Отец у нас тоже музыку любил. После обеда ляжет на кровать: «Ну-ка, Сергей, давай сыграй…»

Подходим к тракторному парку. «Беларуси», ДТ выползают из-под навесов, бегают трактористы с вёдрами. Из вёдер- густой пар. Суетится учётчик с блокнотом. К тракторам прицепляют просторные тележки. Едем за соломой в поле.

Караван тракторов, рыжих и синих, катит по снежной дороге. Степь. Позади село, впереди поля, поля.

Вспоминаю, что вчера один из первых вопросов Гаврилыча был:

- Ну как там моя скрипка? Струны ей не пообрывали?

Сергей Гаврилович продолжает свой рассказ:

- Ну как же нельзя у нас всерьёз заниматься музыкой! Да все условия, особенно у ребятишек, у молодёжи. Инструменты и в клубе есть и в школе. В магазине есть и баян, и аккордеон, и гармонь. Только прояви способности, сразу купят всё, что захочешь. Есть и сейчас ребята способные, у меня в кружке занимались- Зайцев Павел, Пелагеичевы Вова и Витя, да много ребят способных. Они и сейчас на улице подходят: «Когда, Сергей Гаврилович, В клуб придёте?». Или приходят домой прямо: «ПокажитеЮ как надо играть».

Замечаю, что по клубу и работе в клубе Сергей Гаврилович скучает.

Подъезжаем к огромному жёлтому омёту соломы посреди белого поля. Трактора с разных сторон приткнулись к нему, как рыбёшки к коряге и соломокопнитель щедрой рукой стал класть в тележки охапки соломы. С вилами Гаврилыч обращается очень ловко и напоминает сейчас мастерового, что сумел скласть фабричную трубу и, сидя на верхушке, свесив ноги, сыграть на гармони.

А после мы сидим за столом, пьём чай, греем руки о фарфоровые кружки.

- Что дала мне музыка… Об этом и сказать трудно. Помню, в детстве ещё, когда я на балалайке умел играть, никого в клуб не пускали вечером из моих товарищей, малы ещё, а меня- пожалуйста. Проходи, сыграй, покажи, как играть. И всегда так. Вот эта часть села, где наш дом, называется Дуплан. Почему? Кто его знает. И вот к нам девки со всего села приходили: «Пойдём на Дуплан, там музыка и ребята весёлые». У нас тут много было любителей поиграть. По вечерам танцы на улице под твою музыку. Всегда уважение… В деревнях гармонистов да музыкантов разных любят. Я и учился-то больше не для себя, а чтоб людям сыграть, повеселей чтоб им было. Сейчас вот на проводах в армию играл…

Мне не довелось услышать, как играет Гаврилыч на скрипке. Но односельчане в один голос говорят: играет Гаврилыч очень хорошо, особенно русские народные мелодии. И оркестр струнных инструментов, которым он руководил, на концертах пользовался огромным успехом.

Говорят о Гаврилыче хорошо, тепло. Видно, что нет у него ни врагов, ни завистников, и живётся ему в родном селе легко. И характер у него ровный, добрый. Не поверю, если кто-то будет утверждать, что музыка здесь ни при чём.

Судя по настроению Гаврилыча и по общему положению дел, скрипке не долго пылиться в шкафу.

Изменилось село Перекопное. Стало увереннее, что ли. Зреет село, наливается спелостью. Вчера радио, сегодня телевидение. Рано или поздно это должно было случиться. Значит, некий средний уровень культурной жизни обеспечен. Ну, а там, кто выступает в этом важном деле на первых ролях- учителям, работникам культуры, специалистам, надо учесть этот факт и строить свою дальнейшую работу, учитывая его. Средства массовой коммуникации, как мощная река, способны увлечь за собой, расположить к бездействию и только потреблению духовной пищи, к пассивности.

Очень важно в движении этом не потеряться.

Саратовская область,

Ершовский район,

колхоз имени Ленина.

Из журнала «Сельская молодёжь», Москва, 1971 год, №3.