Чтение книг продлевает жизнь

Новое исследование показало связь между склонностью к чтению книг и продолжительностью жизни человека. Исследователи использовали данные о 3635 людях старше 50 лет, участвующих в более крупном исследовании в области здравоохранения, передаёт The New York Times. Из них были выделены три группы: те, кто не читает книг, те, что читает до трёх с половиной часов в неделю, и те, кто посвящает чтению более трёх с половиной часов в неделю. Как выяснилось, читать больше всего предпочитают женщины с высшим образованием и высокими доходами.

Данные за 12 лет наблюдения показали, что по сравнению с теми, кто вообще не брал в руки книгу, у тех, кто читал менее трех с половиной часов в неделю, риск смерти оказался ниже на 17%, а у тех, что читал более трёх с половиной часов, – на 23%. Книгочеи в среднем жили на два года дольше, чем те, кто вообще не читал.

Та же тенденция, хотя и слабее, была обнаружена у тех, кто читает или не читает периодическую прессу.

Источник: https://news.mail.ru/society/26702964/?frommail=10

*

Предлагаю познакомиться с фрагментами размышлений орловского писателя Владимира Ермакова над страницами некоторых современных произведений.

* «Радостью от хорошей книги хроническому книгочею хочется поделиться с ближними, – особенно если широкому кругу читателей автор известен меньше, чем заслуживает. Однако этого автора я бы не стал рекомендовать всем и каждому, а советовал бы только тем, чей вкус не испорчен бестселлерами.

Евгений Чижов – литератор среднего поколения, сформировавшегося вместе с новой эпохой. Он получил признание критиков как автор двух романов, чьи заглавия в семантическом смысле являются концептами: «Персонаж без роли» и «Тёмное прошлое человека будущего». Новый роман, «Перевод с подстрочника», убедительно доказывает, что у автора серьёзные литературные намерения. Это хорошо написанная книга, что само по себе необходимая и достаточная причина чтения. Это хорошо темперированная проза, в которой нетерпеливость чтения поглощается неторопливостью повествования.

Критическая традиция требует предупредить читателя на входе в предложенный текст: какого рода эта книга? из какого она ряда? Мне кажется, сравнительными ориентирами здесь могут послужить две великие книги XX века – «Комедианты» Грэма Грина и «Дервиш и смерть» Меши Селимовича: притчи о том, как опасно для жизни, не уверенной в своих жизненных принципах, пытаться пройти незамеченной по нейтральной полосе между властью и совестью.

Фабула романа проста. Главный герой, московский поэт Олег Печигин, подряжается перевести на русский язык стихи национального лидера одной среднеазиатской страны, некогда бывшей советской республикой, а ныне ставшей феодальной деспотией. Чтобы не задеть ни одно из реальных государств, страна названа Коштырбастаном. Многострадальный и малоизвестный поэт покупается на посулы старого друга, по национальности коштыра, и, рассчитывая на перемену участи, перебирается из российской эклектики в восточную экзотику: вживается в чужую жизнь и находит в ней свою смерть. Вот, собственно, и всё.

Герой романа сродни базовым образам нашей литературы. Лишний человек, подверженный известным слабостям русской интеллигенции: пьянству и самоедству. Образ амбивалентен; в различных обстоятельствах места и времени герой способен как на поступок, так и на проступок. Он то такой, то этакий. А пока ни к чему не призван или не принуждён, то вовсе никакой. Живущий кое-как в ожидании лучшего. О, эта вечная русская тоска о лучшей жизни!

По ходу сюжета герой проходит испытание любовью. Или, точнее сказать, не проходит его. Две женщины – как две надежды: одна, московская шалава, стильная и вольная муза житейского соблазна, обольщает и обманывает; другая, коштырская наложница, покорная и верная гурия райского миража, не оправдывается и не сбывается.

Иван-дурак, попавший в сказку из «Тысячи и одной ночи», не может полагаться на то, что дуракам всегда везёт. И начинает понимать, что в этом сюжете ему несдобровать. Для того, кто сдуру сел не в свою арбу, выбор невелик: или моральная гибель, или физическая. Выводы подведены в древней мудрости: кувшин падает на камень – горе кувшину; камень падает на кувшин – горе кувшину.

Дело, на которое подрядился герой романа, – перевести вирши тирана из национального масштаба в интернациональный. Перевести с подстрочника, заменив в подтексте спёртый дух застенка ворованным воздухом.

Поэт понимает, чем рискует; он видит, что из окружающей его действительности торчат ржавые гвозди, которыми сказка приколочена к жизни – намертво по живому. Но очень хочется попасть в случай… Вранье как отравленное варенье, и лесть как мёд, к которому подмешан опиум. Проблема усложняется тем, что стихи, написанные тираном (или приписанные ему) в подстрочнике, данном для перевода, обладают художественной выразительностью и содержательностью. (В текст книги вплетены авторские верлибры, открывающие выход его поэтическому началу.) Вот хотя бы строки из касыды о пустыне … неисчислимое множество горячего песка, пересыпаемого ладонями горизонтов из пустого в порожнее и обратно в пустое. И еще: под голой луной тень человека достовернее его самого. Признаться, пробирает…

Харизматический тиран внушает народу сакральный страх, который в гравитационном поле власти преображается в священный ужас; он не просто правитель, он – повелитель: в нём находят олицетворение гений места и дух времени. Всё это было бы смешно, когда бы не было так страшно.

Книга Чижова разрывает порочный круг патриотической риторики – и переводит проблему выбора на другой уровень: внутренний».

Источник: http://www.vestnik57.ru/page/osadok-dnja-103

* «Есть не так много книг, которые я стал бы рекомендовать в прочтение с полной уверенностью. И всё же такие книги есть. Одна из самых немногих – «Мысленный волк» Алексея Варламова. Книга о том, как сто лет назад не стало России. Не стало так странно и страшно, что никто до сих пор понять не может, что же всё-таки случилось… Притом что это в той же мере неисторический роман, как и главная книга 2013 года – «Лавр» Евгения Водолазкина. Эти книги роднит особое отношение к историческому материалу: переживание непреходящего прошлого как обретение недостающего настоящего.

Алексей Варламов, как никто другой, воплощает в нашем времени классическую традицию отечественной литературы, не соблазнённую доступной прелестью постмодернизма и не поражённую старческой немощью архаизма. Следуя своим принципам и своим интуициям, Варламов не стремится вписаться в формат. Как литератор он учится у тех, кого изучает как литературовед. И в то же время он понимает и принимает главное условие творчества: чтобы быть таким, как предшественники, надо быть иным. Он – иной.

Долгие годы целенаправленно работая над материалами по истории русской литературы первой половины прошлого века, Варламов накопил в себе критическую массу знаний, в которой началась цепная реакция понимания. Автор жизнеописаний Александра Грина, Михаила Пришвина, Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Алексея Толстого и (что неожиданно, но логично) Григория Распутина обнаруживал в своих персонажах нечто большее, чем могли вместить их биографии. В чертах личности проступали контуры эпохи. Это требовало смены оптики. И вот – как замковый камень в своде – роман о русской катастрофе. Глубоко документированная феерия и хорошо темперированная фантасмагория, энциклопедия великой русской смуты: её страстей и ересей, маний и фобий, парений и падений: роман-апокриф.

В фабулу романа как бы заложена карта-схема силовых линий незримого магнитного поля, по которым выстраивались судьбы людей рубежной эпохи. Основное действие укладывается в период с 1914 по 1918 год. Роман сработан мастерски: проза зачинается с языка, из которого возрастают образы, связанные сложными отношениями, а вокруг событий их жизни сгущается таинственная атмосфера, в которой проступает эсхатологическая перспектива эпохи. Невероятное так сопряжено с достоверным, а тайное с явным, что разъять образ минувшего на факты и фикции, не разрушив целого, уже невозможно.

Вот как объясняет Алексей Варламов заглавие своего романа: «Словосочетание «мысленный волк» восходит к одной из древних православных молитв, составленной Иоанном Златоустом, которая читается накануне святого причащения. Помню, когда я впервые прочёл эту молитву – она меня поразила лексически, поразила художественно. Там есть такие слова: «от мысленного волка звероуловлен буду». Сам строй этой фразы проник в моё сознание, и я стал думать, что это такое, почему звероуловлен, кто такой «мысленный волк». Чем дольше я над этим размышлял, тем больше проявлялся этот волк в моём романе».

Мистическая эманация, пронизывающая роман, снимает вопрос о достоверности событий, связанных сюжетом. Хотя едва ли не каждому персонажу соответствуют прототипы, один или несколько. Так в литераторе по имени Павел Легкобытов синтезируются обстоятельства жизни сектанта Павла Легкобытова и писателя Михаила Пришвина. Так в образе Савелия Круда сводятся приметы реального писателя Александра Грина и предметы его романтических кошмаров. В то же время человеческий парадокс Василия Розанова (в романе – Р-в) представлен в биографической конкретности и психологической реальности. В процессе чтения можно сверять течение сюжета с хроникой эпохи, но разбирать досконально, что извлечено из документов, а что привнесено воображением, совсем не обязательно, – лучше положиться на свое чутьё и довериться интуиции автора.

Особую, до конца неясную роль в романе играет дядя Том, он же старец Фома; прототипом образа стал Владимир Бонч-Бруевич, большевистский агент в сектантском подполье, с победой революции – управделами Совнаркома. Это своего рода двойник и противник Григория Распутина, в романе не названного по имени, но наделённого сложным значением. Сложность сюжета не подлежит изложению. Напряжение сюжета переходит не от события к событию, а из одного сознания в другое.

Другая семиотическая линия книги – развернутая метафора кипящего чана. Образ опрощения, символ вырожденного народничества, впавшего в мистицизм, заимствован из русской сказки: бросишься в клокочущую стихию по доброй воле – выйдешь преображенным для лучшей жизни.

Это проза без героя, но героиня в ней есть. Девочка Уля, девочка-мечта, которой не дали сбыться. Она могла летать и могла любить. Ни то, ни другое ей не было суждено. С ней стало то, что происходит со всеми грёзами, не сумевшими приспособиться к действительности. «Мысленный волк» Алексея Варламова, типологически сходный со «Степным волком» Германа Гессе, может стать своевременным аргументом в современной рефлексии общественного сознания».

Источник: http://www.vestnik57.ru/page/osadok-dnja-100

*

См.:

Карта сайта

https://multiurok.ru/blog/karta-saita.html

Не уроком единым… (1)

https://multiurok.ru/blog/nie-urokom-iedinym-1.html