Т. Н. Грановский. «Вещая правду и свободу»

Тимофей Николаевич Грановский

(9 [21] марта 1813, Орёл – 4 [16] октября 1855, Москва )

До тринадцати лет юный Грановский воспитывался дома, обучаясь в основном языкам и достаточно бессистемно поглощая книги из семейной и соседских библиотек. В 1826 году отец определил его в московский частный пансион Кистера на Большой Дмитровке – один из лучших в тогдашней первопрестольной.

Именно пансиону Кистера Тимофей Грановский обязан глубоким знанием немецкой культуры и немецкого языка (французским и английским он овладел ещё в детстве), что позволило ему впоследствии плодотворно совершенствовать своё образование в Германии у лучших немецких профессоров.

В Москве юный Грановский познакомился с молодыми преподавателями университета, увлёкся поэтическими переводами, начал сам писать стихи и даже напечатал в «Дамском журнале» некую «элегию» собственного сочинения. Однако учебный курс у Кистера Грановским завершён не был: после летних вакаций 1828 года отец по каким-то причинам оставил его при себе в Орле, где Грановский провел ещё три года, о «бессмысленности» которых впоследствии очень сожалел.

В 1831 году он приехал в Петербург, где недолго работал мелким чиновником в Министерстве иностранных дел, параллельно серьёзно готовясь к поступлению в столичный университет. Подав через год в отставку, Грановский поступил, за недостаточностью знаний древних языков, не на словесный, а на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где всё равно наибольшее внимание уделял литературе, истории, философии. Ему пришлось тогда начать зарабатывать на жизнь самому (отец часто забывал прислать денег). Вместе с другом Евгением Коршем, будущим известным журналистом, стал активно сотрудничать в популярной тогда «Библиотеке для чтения» О. Сенковского, где помещал переводы, рецензии, небольшие статьи. Литературные дарования Грановского обратили на себя внимание, в частности, известного литератора и преподавателя университета П. А. Плетнёва. Обладая обширными знакомствами, тот ввёл Грановского в литературные круги обеих российских столиц, познакомил с Василием Андреевичем Жуковским, В. Ф. Одоевским, А. С. Пушкиным.

После окончания университета Грановский несколько месяцев служил библиотекарем при Главном морском штабе. Бывая в Москве, он в 1836 году познакомился с Николаем Станкевичем и примкнул к его кружку «молодых гегельянцев». Один из членов кружка, Владимир Ржевский (из помещиков Мценского уезда, сосед И. С. Тургенева), сыграл важную роль в дальнейшей биографии Грановского. Пользуясь близким знакомством с попечителем Московского учебного округа графом С. Г. Строгановым, Ржевский включил Грановского в группу молодых людей, командируемых для продолжения образования и подготовки к профессорскому званию в Германию.

Обучаясь в 1836–1839 годах в Берлинском университете истории, философии и языкам, Грановский получил уникальную возможность общения с корифеями европейской науки. Особое влияние на него оказали историки и политологи Леопольд Ранке и Фридрих Раумер, один из основоположников новейшей географии Карл Риттер, юрист Фридрих Савиньи, философы-гегельянцы Эдуард Ганс и Карл Вердер. В Берлине Грановский ещё более сдружился с лидером русских «гегельянцев», удивительным человеком и ярким мыслителем Николаем Владимировичем Станкевичем.

Ранней осенью 1839 года молодой историк-гегельянец Т. Н. Грановский приехал в Москву и 17 сентября прочёл свою первую лекцию по всеобщей истории университетским филологам и юристам, очень быстро завоевав симпатии студенчества. В то время в Москве Грановский впервые познакомился с Герценом, который впоследствии вспоминал: «Он мне понравился своей благородной, задумчивой наружностью, своими печальными глазами с насупившимися бровями и грустно-добродушной улыбкой; он носил тогда длинные волосы и какого-то особенного покроя синий берлинский пальто с бархатными отворотами и суконными застёжками. Черты, костюм, тёмные волосы – всё это придавало столько изящества и грации его личности, стоявшей на пределе ушедшей юности и богато развёртывающейся возмужалости, что и не увлекающемуся человеку нельзя было остаться равнодушным к нему. Я же всегда уважал красоту и считал её талантом, силой».

Несмотря на тихий голос и скверную дикцию, Грановский, получивший дружеское прозвище «шепелявый профессор», вскоре стал самым популярным лектором университета. Слушатели, приходившие с разных факультетов и до отказа заполнявшие лекционную залу, вполне понимали главное: прогрессистские настроения молодого профессора-европеиста шли вразрез с господствовавшей в николаевскую эпоху и административно насаждаемой «теорией официальной народности», объясняющей незыблемость русских порядков раз и навсегда заданным «цивилизационным кодом».

Бескомпромиссный вождь «либералов»

Довольно быстро универсалист и либерал Грановский убедился в существовании в московском университете сильной «самобытнической партии» во главе с С. П. Шевырёвым. Шевырёв до этого несколько лет прожил в Италии, обладал большой эрудицией в области истории русской словесности и поначалу пользовался авторитетом у студентов. Однако очень скоро его личностные качества стали вызывать нарастающее неприятие.

Похоже, разделение тогдашней университетской профессуры на две «партии» – самобытников и европеистов, консерваторов и либералов – имело в своей основе не только различия мировоззренческие, но и, так сказать, «стилистические», что для чуткого к таким вещам студенчества имело немалое значение. В этом смысле «искательствующему почестей», «трескучему» на кафедре и бесцеремонному в быту Шевырёву (через несколько лет из-за публичной драки с графом Бобринским ему пришлось оставить университет) зримо противостоял независимый, скромный, обаятельный и демократичный Грановский, который никогда не ограничивал своего общения со студентами формальными отношениями. Студенческий выбор между «партией Шевырёва» (Михаил Петрович Погодин, И. И. Давыдов, О. М. Бодянский) и «партией Грановского» (куда входили «западники» Никита Иванович Крылов, Пётр Григорьевич Редкин, К. Д. Кавелин, Д. Л. Крюков, П. Н. Кудрявцев) был предопределён.

При всей внешней приветливости и невозмутимости, Грановский был настоящим и бескомпромиссным вождём «либералов» в Московском университете. Среди непрекращающихся «позиционных боёв» между двумя «профессорскими партиями» особенно запомнился московским студентам такой случай. В начале 1842 года «западник» В. Г. Белинский опубликовал в санкт-петербургских «Отечественных записках» едкий памфлет против С. П. Шевырёва под названием «Педант». Оскорблённый Шевырёв пытался апеллировать к «солидарности москвичей» и публично спросил своего коллегу (и подчинённого) по университету Грановского, может ли тот теперь подать руку Белинскому. «Как! Подать руку? – вспыхнул Грановский. – На площади обниму!». В. П. Боткин написал тогда Белинскому: «Удар произвёл действие, превзошедшее ожидания: у Шевырёва вытянулось лицо, и он не показывался эту неделю в обществах».

В 1841 году Грановский женился на восемнадцатилетней Елизавете Богдановне, урождённой Мюльгаузен – дочери врача Фридриха-Вильгельма Мюльгаузена. В доме тестя бережно хранились документы, связанные с общением хозяина с Константином Батюшковым и Александром Пушкиным, которых доктор Мюльгаузен когда-то лечил в Крыму от лихорадки.

Большой теплотой наполнены строки А. И. Герцена в «Былом и думах», посвящённые отношениям Тимофея Николаевича и Елизаветы Богдановны Грановских: «Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной раз возле Грановского, поглощённого своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюблённую и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука в руку спокойно и твёрдо идти перед инквизитором».

Полемика, ставшая политикой

Осенью 1843 года Грановский с друзьями задумал свой первый курс публичных лекций – небывалого дотоле общественного явления. Помимо традиционного приглашения друзей и знакомых, были распространены платные абонементы по 50 рублей за штуку.

Уникальное для «николаевской эпохи» публичное интеллектуальное действо в самом центре Москвы (лекции должны были проходить в актовом зале Московского императорского университета) быстро поляризовало московское общество. Грановский, по-видимому, впервые в жизни явственно осознал, что у него есть не только друзья и почитатели, но и откровенные враги.

23 ноября 1843 года Грановский прочёл в университете свою первую публичную лекцию по истории средних веков. Весь курс был построен на универсальной историософии Гегеля, что Грановский (без упоминания имени) обозначил в самом начале чтений. Уже первую лекцию Грановского Герцен характеризовал в своём дневнике как «камень в голову узких националистов…».

Сам Грановский был крайне вдохновлён своим дебютом на публичных слушаниях, по сути, на новом для себя поприще – общественном.

Между тем лидер университетских «славян» С. П. Шевырёв поначалу вроде поддержал лекции Грановского, далее, однако, обвинив его во многих грехах: что в основу курса положена далёкая от понимания «русскости» философия истории Гегеля, что Грановский «отклонил от себя изображение борьбы христианства с язычеством и историю образования церкви» и т.п. Герцен охарактеризовал тогда Шевырёва и редакцию «Москвитянина» как «добровольных помощников жандармов»: «Они негодуют на Грановского за то, что он не читает о России (читал о средних веках в Европе), не толкует о православии, негодуют, что он стоит со стороны западной науки (когда восточной вовсе нет) и что будто бы мало говорит о христианстве вообще».

На все обвинения Грановский был вынужден отвечать в очередных лекциях: чтения окончательно сделались полемическими, а стало быть – политическими. Герцен точно заметил: «В лице Грановского московское общество приветствовало рвущуюся к свободе мысль Запада, мысль умственной независимости и борьбы за неё». Через какое-то время, когда противники начали открытую кампанию за запрещение лекций Грановского, и ранее благоволивший Грановскому граф С. Г. Строганов был вынужден вынести ему серьёзное предупреждение, Герцен посчитал, что в любом случае свою миссию лекции Грановского уже выполнили: «Может, власть наложит свою лапу, закроют курс, но дело сделано, указан новый образ действия университета на публику».

После перерыва лекции Грановского продолжились с ещё большим успехом.

В состоянии открытой войны

Заключительный день чтений, 22 апреля 1844 года, стал триумфом Грановского. Герцен вспоминал: «Такого торжественного дня на моей памяти нет… Аудитория была битком набита, Грановский заключил превосходно; он постиг искусство как-то нежно, тихо коснулся таких заповедных сторон сердца, что оно само, радуясь, трепещет и обливается кровью… Окончив, он встал. «Благодарю, – говорил он, – тех, которые сочувствовали с моими убеждениями и оценили добросовестность, благодарю и тех, которые, не разделяя их, с открытым челом, благородно высказывали мне несколько раз своё несогласие»; при этих словах он как-то весь трепетал, и слёзы были на глазах, когда он ещё раз сказал: «Ещё раз благодарю вас». Что было потом, нельзя себе представить, крики «браво, прекрасно!», треск, шум, слёзы на всех глазах, дамы жали его руки etc, etc.» (из письма Кетчеру 27 апреля 1844 года).

В последующие годы Т. Н. Грановский с успехом продолжил опыт публичных чтений: в 1845-1846 годах он прочёл курс сравнительной истории Англии и Франции, а в 1851 году свои ставшие знаменитыми «четыре характеристики» (Тамерлан, Александр Великий, Людовик IX, Бэкон).

Наиболее серьёзными научными трудами Грановского в 1840-х годах были две его диссертационные работы. В магистерской диссертации «Волин, Иомсбург и Винета» автор (в немалой степени – в пику «самобытникам»), на основании различных источников убедительно доказал, что легендарная «Винета» – «величественная столица» прибалтийских «славян- венедов» – есть не что иное, как красивый миф, в котором перемешались представления о славянском торговом городе Волине и норманнской крепости Иомбург. «Националисты» были вне себя от ярости, и это понятно: ведь М. П. Погодин, например, в своих работах много сил положил на доказательство того, что могущество «славян-венедов» простиралось вплоть до Средиземноморья: их руками, например, согласно Погодину, была построена Венеция!

История с защитой магистерской диссертации Грановского ввергла две враждующие «профессорские партии» в состояние открытой войны. «Самобытники» попытались снять диссертацию Грановского с защиты, повторив тактику, успешно применённую ими в отношении работы по истории римского папства ученика Грановского, П. Н. Кудрявцева, – с формулировкой: «за несогласие с учением православной церкви».

Однако сам Тимофей Николаевич Грановский был уже готов к такому повороту событий. В новогоднем письме от 1 января 1845 года он писал Н. Х. Кетчеру: «Диссертацию я не защищал до сих пор, потому что друзья мои, Давыдов и Шевырёв, при пособии Бодянского (все – члены партии «самобытников») хотели возвратить её мне назад с позором. Я просто не взял и потребовал от них письменного изложения причины. Разумеется, они уступили…».

Магистерский диспут Грановского состоялся 21 февраля 1845 года и закончился полным успехом диссертанта: аудитория поддержала его дружными аплодисментами и криками «браво!»; неприятели-«самобытники» были «зашиканы» и посрамлены.

Либерализм против радикализма

19 декабря 1849 года Грановский защитил докторскую диссертацию «Аббат Сугерий. Об общинах во Франции», где, в ходе аналитического жизнеописания настоятеля аббатства Сен-Дени под Парижем, показал историю взаимодействия государства и церкви в деле становления современной европейской цивилизации. В том же 1849 году Грановский был вынужден пройти «испытание в Законе», на котором он «принёс свои объяснения» московскому митрополиту Филарету в том, насколько его преподавательская деятельность соответствует догматам православной церкви.

Однако намного больше печалил Грановского факт всё большего расхождения его, умеренного либерала, идеалиста и просветителя, с бывшими друзьями – Герценом, Огарёвым и другими, все более уходящими в сторону политического радикализма. Между тем переписка со ставшим в 1847 году эмигрантом Герценом хотя изредка, но продолжалась: в самые горькие минуты Грановский всегда мог рассчитывать на моральную поддержку старинного друга.

«Положение наше, – писал Грановский Герцену в 1850 году, – становится нестерпимее день ото дня. Всякое движение на Западе отзывается у нас стеснительной мерой. Доносы идут тысячами. Обо мне в течение трёх месяцев два раза собирали справки. Но что значит личная опасность в сравнении с общим страданием и гнётом. Университеты предполагалось закрыть, теперь ограничились следующими, уже приведёнными в исполнение мерами: возвысили плату со студентов и уменьшили их число законом, в силу которого не может быть в университете больше 300 студентов… Деспотизм громко говорит, что он не может ужиться с просвещением. Есть с чего сойти с ума. Благо Белинскому, умершему вовремя. Много порядочных людей впали в отчаяние и с тупым спокойствием смотрят на происходящее: когда же развалится этот мир?. Я решился не идти в отставку и ждать на месте совершения судеб. Кое-что можно делать – пусть выгонят сами». В одном из своих последних писем Герцену Грановский писал: «Слышен глухой общий ропот, но где силы? Где противодействие? Тяжело, брат, – а выхода нет живому».

Несмотря на глубокие идейные несогласия, эмигрант Герцен очень высоко оценивал подвижническую деятельность в России профессора Грановского: «А ведь Грановский не был ни боец, как Белинский, ни диалектик, как Бакунин. Его сила была не в резкой полемике, не в смелом отрицании, а именно в положительно нравственном влиянии, в безусловном доверии, которое он вселял, в художественности его натуры, покойной ровности его духа, в чистоте его характера и в постоянном, глубоком протесте против существующего порядка в России. Не только слова его действовали, но и его молчание… Грановский сумел в мрачную годину гонений, от 1848 года до смерти Николая, сохранить не только кафедру, но и свой независимый образ мыслей».

Сердце не выдержало

Внезапная кончина императора Николая Павловича в феврале 1855 года и воцарение его сына Александра II, казалось, не только привели к серьёзным изменением в жизни страны, но и благотворно сказались на положении самого Грановского. В мае 1855 года приободрившаяся московская профессура выбрала его (вместо Шевырёва) деканом историко-филологического факультета Московского университета. Грановский получил звание «коллежского советника» (гражданский чин VI класса в «Табели о рангах», соответствующий воинскому званию полковника) и был награждён орденом Анны 2-й степени… Однако сердце Грановского, никогда не отличавшегося завидным здоровьем, было уже необратимо изношено.

Тимофей Николаевич Грановский скончался от внезапного инфаркта 4 октября 1855 года в своём доме в Малом Харитоньевском переулке в возрасте 42 лет. Вечером 6 октября друзья и студенты собрались на его квартире, а затем перевезли гроб с телом в университетскую церковь святой великомученицы Татьяны на Большой Никитской, где и провели остаток ночи перед похоронами. (Тогда и зародилась между товарищами и учениками Грановского, раскиданными жизнью по всей России, традиция собираться каждый год 6 октября на его могиле).

Утром 7 октября, после отпевания, большая толпа людей двинулась вслед за гробом через Моховую, Лубянку, Сретенку, Мещанскую на Пятницкое (Крестовское) кладбище Москвы; здесь университет приобрёл участок земли в третьем, самом скромном разряде, где хоронили московскую бедноту. Друзья, ученики, студенты несли гроб на руках до самой могилы. Товарищ Грановского, историк и этнограф И. Г. Прыжов вспоминал: «Во всю дорогу два студента несли перед гробом неистощимую корзину цветов и усыпали ими путь, а впереди шёл архимандрит Леонид, окружённый толпою друзей покойного. Пришли к могиле… Опустили в могилу Грановского и плотно укрыли её лавровыми венками». Позднее на деньги, собранные студентами, над могилой был установлен обелиск из тёмно-красного гранита. На нём надпись: «Тимофею Николаевичу Грановскому (1813-1855). Студенты Московского университета».

Елизавета Богдановна пережила мужа лишь на два года; в 1857 году она скончалась в возрасте 33-х лет и была похоронена рядом с Грановским.

Достоевский и Грановский

Споры об уникальной роли, сыгранной Тимофеем Николаевичем Грановским в истории русской культуры и общественной жизни, с его кончиной лишь усилились. Характерно, например, что профессор-историк остался одной из главных мишеней со стороны «самобытнической партии». В черновых записях к роману «Бесы» Федор Михайлович Достоевский прямо отождествляет Степана Трофимовича Верховенского с Грановским, а его сына Петра Верховенского – с Нечаевым. Просветитель-европеист Грановский – идейный предшественник террориста-убийцы Нечаева – возможно ли такое?

«Почвенник» Достоевский был в этом абсолютно уверен и настаивал на своей правоте. Когда в 1873 году «Бесы» вышли отдельным изданием, писатель послал экземпляр книги наследнику-цесаревичу Александру Александровичу (будущему Александру III) с сопроводительным письмом, в котором в частности говорилось: «Главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моём».

Напомним, что в числе «духовных отцов» Нечаева Достоевский неоднократно называл также Ивана Сергеевича Тургенева – в «Бесах» он выведен в образе Кармазинова. Но в том конкретном случае с посланием наследнику русского престола писатель удержался от прямого доносительства на живого человека: всё-таки упомянутые в письме Белинский и Грановский к тому времени давно уже умерли.

Обвинения «западника» Грановского в «непатриотизме», а иногда и в прямом «национальном нигилизме» со времён Достоевского не утихли. Эти инвективы не только несправедливы, но и исторически ущербны. Очень точно высказался по этому поводу другой великий русский историк, Василий Осипович Ключевский, которого и самого, несмотря на сугубые занятия русской историей, тоже упрекали и в «западничестве», и в «либерализме».

В 1905 году, когда в России отмечалось 50-летие кончины Грановского, Ключевский заметил: «Лекции Грановского о Греции и Риме, о феодальном средневековье воспитывали деятельную любовь к русскому Отечеству, ту энтузиастическую жажду работы на его благо, ту крепость общественного духа, которая помогла лучшим русским людям минувшего полувека пронести на своих плечах, сквозь вековые препятствия, все тягости преобразовательной эпохи… В эпоху общего нравственного колебания и общественного уныния Грановский, вещая правду и свободу, стоял на своём месте твёрдо и прямо. Имя его стало лозунгом, символом общественного возрождения, совершаемого переработкой слова науки в дело жизни».

Дом Т. Н. Грановского в Орле

Источник: http://www.vestnik57.ru/page/veshhaja-pravdu-i-svobodu

http://www.vestnik57.ru/page/veshhaja-pravdu-i-svobodu-1