Лиля Брик и Андрей Вознесенский...

Источник

Лиля Брик и Андрей Вознесенский

«В черной треугольной шали она сидела в первом ряду. Видно, в свое время оглохнув от Маяковского, она плохо слышала и всегда садилась в первый ряд.

Пристальное лицо ее было закинуто вверх, крашенные красной охрой волосы гладко зачесаны, сильно заштукатуренные белилами и румянами щеки, тонко прорисованные ноздри и широко прямо по коже нарисованные брови походили на китайскую маску из театра кукол, но озарялись божественно молодыми глазами.

И до сих пор я ощущаю магнетизм ее, ауру, которая гипнотизировала Пастернака и битюговых Бурлюков. Но тогда я позорно сбежал, сославшись на усталость от выступления.» (А. Вознесенский)

Впервые Андрей Вознесенский встретил ЛЮБ (так, аббревиатурой, на манер Маяковского, поэт называл Лилю Юрьевну Брик) на своем вечере в Малом зале ЦДЛ. И вскоре стал завсегдатаем ее салона, пронеся дружбу с «пиковой дамой советской поэзии» до ее последнего дня.

У нее был уникальный талант вкуса!

«Искусство салона забыто ныне, его заменили «парти» и «тусовки». На карий ее свет собирались Слуцкий, Глазков, Соснора, Плисецкая, Щедрин, Зархи, Плучеки, Клод Фриу с золотым венчиком.

У нее был уникальный талант вкуса, она была камертоном нескольких поколений поэтов. Ты шел в ее салон не галстук показать, а читать свое новое, волнуясь — примет или не примет?»

(Лиля Брик на выставке в честь 80-летия Маяковского)

Лиля Юрьевна многим помогла Андрею - она ввела его в свой круг, познакомила с нужными людьми, в том числе Арагонами (сестра Лили Эльза Триоле была замужем за французским писателем Луи Арагоном). Эльза переведет стихи Вознесенского на французский.

В какой-то момент Брик оказалась едва ли не единственной, кто не предал дружбу с Вознесенским после печально известного «исторического ора» Хрущева на встрече с интеллигенцией в Кремле в 1963 году.

Никита Сергеевич тогда кричал: «Ишь ты какой Пастернак нашёлся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чёртовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам!»

В книге "На виртуальном ветру" Андрей Андреевич вспоминает:

«После ора на меня Хрущева телефон мой надолго смолк, но ЛЮБ позвонила сразу, не распространяясь, опасаясь прослушки, но позвала приехать. В глазах ее были беспокойство и участие.

Исторический ор в Кремле случился накануне 8 Марта. Почувствуйте, что пережили наши музы тогда!»

Была ли Лиля музой для Вознесенского? Судите сами по его словам:

«А уж кто был чемпионкой среди ведьм, согласно информации просвещенной толпы, — это, конечно, Лиля Брик, «пиковая дама советской поэзии», она и «убивица», и «черная дыра».

Муза — это святая ведьма. Была ли она святой? Отнюдь! Дионисийка.

Порой в ней поблескивала аномальная искра того, «что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». Именно за это и любил ее самоубийца. Их «амур труа» стало мифом столетия.»

Как бы то ни было, Лиля Юрьевна взяла эпиграфом к своим мемуарам стихотворение именно Вознесенского, со старомодной щепетильностью испросив у автора разрешение:

Стихи не пишутся, случаются, как чувства или же закат. Душа — слепая соучастница. Не написал — случилось так.

Хочешь не хочешь, а думаешь только о ней

Интересен взгляд на отношения Брик-Вознесенский со стороны.

Аркадий Ваксберг в книге «Лиля Брик. Жизнь и судьба» вспоминает атмосферу на вечере Вознесенского в Доме актера в декабре 1976 года.

(Лиля Брик и ее муж Василий Катанян на выставке к 80-летию Маяковского)

Андрей Андреевич долго не начинал – все понимали, что два пустых места оставлены для каких-то важных персон и были уверены, что ждут не меньше, чем министра. Для других не стерегли бы места.

«И вот—движение в зале: «Идут!»

Миниатюрную старушку, согнувшуюся под тяжестью похожего на шаль огромного шарфа, поддерживает за локоть не сдавшийся возрасту спутник в старомодных очках.

Но, увы, гостей, похоже, не знают в лицо. Они не из тех, что мелькают на телеэкранах. Они — совсем из другой эпохи. Живые реликты. «Это тебе не ЦК», — победно говорю я.

Андрей в особом ударе. Читает стихи, то и дело косясь в нашу сторону. Утонувшая в кресле старушка слушает, чуть вытянув голову и время от времени приставляя ладонь к левому уху.

Когда ее высохшая рука тянется вверх, мелькают искорки от камней на перстнях, вспыхивает рубиновым цветом и тотчас же гаснет лак маникюра.

Ее близость мешает слушать поэта. Невозможно сосредоточиться. Хочешь не хочешь, а думаешь только о ней.

Я чувствую, что, вопреки моей воле, мне интересней не сами стихи, а то, как она им внимает. Как реагирует. Чаще никак. Порой с одобрением. Порой с восхищением.

И лишь раз — Андрей прочитал «Долой порнографию духа!» — бурно, неистово: в увядших, казалось, руках нашлись силы для долгих аплодисментов. Позже она скажет: «Это же парафраз Маяковского: «Даешь Революцию Духа!»

Приход Вознесенского в гости к Лиле на исходе ее жизни был для нее настоящим праздником.

Когда в 1976 году он забежит в ее квартиру на Кутузовском проспекте на полчасика, отметить Рождество, стол, как всегда, ломился от яств: икра красная и черная, крабы и угри, миноги и заливной судак, колбасы, камамбер, мандарины.

(Лиля Брик в своей квартире на Кутузовском проспекте)

Ваксберг восхищен хозяйкой:

«Лиля Юрьевна благоухает французскими духами. Ухоженное лицо, где морщины выглядят как искусная графика, кажется творением великого мастера.

Ее рыжие волосы, тронутые не скрываемой уже сединой, изумительно сочетаются с темно-карими глазами, серебряной брошью с большим самоцветом посредине, цепочками разноцветных бус и благородно-черным тоном модного платья, для нее сочиненного, ей одной посвященного».

(Лиля Брик и ее сестра Эльза Триоле)

«В кокетливые сапожки засунуты ноги немыслимой тонкости. Спички — не ноги. Я постыдно ловлю себя на мысли: как им выдержать невесомость даже хрупкого тела? И еще на другой: в каком странном контрасте находится эта хрупкость с сильным и звонким голосом, с богатством его красок — у нее, неотвратимо идущей к девяноста годам.»

«Не стесняйтесь— берите побольше: все из «Березки», я победила, - угощала Лиля. И колбаса похожа на колбасу, а не на бумагу из туалета».

Но Андрей Андреевич, как на иголках отсидев положенное для приличия время, находит в себе силы соврать: «Лиля Юрьевна, нам пора, наш болгарский друг – министр, у него сегодня официальный раут».

Друг не министр, но Андрею не терпится попасть в более веселое общество, «в мороз, в другую компанию, где нас уже ждут. В шумную и пустую. В иллюзию праздничной жизни. Бестолковой и суетной. В тот полусвет, которого всегда сторонилась легендарная женщина XX века» (А. Ваксберг). Теперь его посещения Лили стали обычными визитами вежливости…

Такова жизнь, но несмотря на все перемены, Вознесенский будет со своей музой до самого конца. Он будет читать ее предсмертное письмо, «диаграмму смерти».

ღஐღஐღஐღ