"Павшие и живые": Семён Гудзенко

У нас принято с размахом отмечать юбилеи. Особенно столетние. Но вот сегодняшнего юбиляра вряд ли многие вспомнят сходу. Хотя некоторые стихи его стали хрестоматийными и врезались в память:

Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки.

А тем, кто когда-то замирал перед экраном телевизора в ожидании очередной серии "Цыгана", уж точно запомнилось и это:

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

Стихи знают все. Имя поэта помнят немногие.

Сегодня сто лет со дня рождения поэта-фронтовика Семёна Гудзенко.

Есть у нас спектакль, особенно мною любимый, который называется «Павшие и живые». В нем собраны самые лучшие военные стихи, и посвящен он поэтам и писателям, которые участвовали в войне. Одни из них погибли, другие живы до сих пор — просто на их творчестве лежит печать военных лет. Они погибли, когда им было 20-21 год. Это Коган, Багрицкий, Кульчицкий.. Так что, они, в общем, ничего не успели сделать, кроме того, чтобы написать несколько прекрасных стихов и еще умереть. Но это много! Мы впервые зажгли по ним Вечный огонь на сцене нашего театра, впервые в Москве. У нас стоит на авансцене чаша, и из нее вспыхивает пламя Вечного огня. Перед началом спектакля выходит артист, просит почтить память погибших минутой молчания, и весь зрительный зал, как один, поднимается и одну минуту стоит молча. А по трем дорогам, которые спускаются к этому Вечному огню, выходят поэты, читают свои стихи, потом уходят назад в черный бархат (у нас сзади висит черный бархат). Уходят, как в землю, как в братскую могилу, уходят умирать, а по ним снова звучат стихи, песни… Это такой спектакль-реквием по погибшим поэтам. В этом спектакле я играю несколько ролей. Одна из них — это Семен Гудзенко. Этот парень, которому было 20 лет в войну, выжил, а потом, как написал Илья Эренбург, «было такое чувство, словно его вдруг, через 10 лет настиг долетевший с войны осколок», его догнали старые раны. И он умер уже после войны. А вот стихи, которые он писал,- даже не верится, что писал такой молодой человек? Вот один из лучших военных поэтов достался мне, я его играю и читаю его, мне кажется, высочайшего уровня стихи о войне. (Владимир Высоцкий)

В 1965 году в репертуаре Театра на Таганке появился спектакль «Павшие и живые». Поэтический спектакль, составленный из произведений поэтов, прошедших войну. И для молодых актёров, участвовавших в этом спектакле, это было своего рода и очищение, и взросление, и причащение.

По словам Н. Крымовой, через спектакль «Павшие и живые» группа молодых актёров прошла, как проходят через войну.

Может быть, поэтому стихи Гудзенко Высоцкий читал так, будто написал их сам.

Семен Гудзенко, словно предчувствуя, писал в 1946 году: "Мы не от старости умрем, От старых ран умрем". Судьба отпустила ему всего 30 лет. Но как он их прожил! Его короткая напряженная жизнь была яркой и яростной. В 1939 году он поступил на учебу в Московский литературный институт. Через несколько недель после начала войны второкурсник Гудзенко записался добровольцем в ОМСБОН - Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Отбирали в это подразделение прежде всего спортсменов. Как же туда попал девятнадцатилетний студент второго курса литфака Гудзенко? Объяснение простое: при отборе ценилась не только физическая подготовка, но и психологическая устойчивость, творческий склад ума, способность быстро принимать решения, знание языков, коммуникабельность. Все это было у Семёна. Бригада формировалась для разведывательных и диверсионных действий. Это было совершенно новое для нашей армии элитное подразделение. Поэтому Гудзенко можно по праву назвать первым поэтом советского спецназа. Уже в ноябре 1941-го омсбоновцев небольшими отрядами забрасывали на оккупированную территорию. Отряды состояли только из добровольцев, связанных крепкой дружбой. В боевой обстановке важно было понимать друг друга без слов.

Из армейской записной книжки С. Гудзенко: Ноябрь 1941. Это было первое крещение. Первые убитые, первые раненые, первые брошенные каски, кони без седоков, патроны в канавах у шоссе. Бойцы, вышедшие из окружения, пикирующие гады, автоматная стрельба. Погиб Игношин. На шоссе у Ямуги. Декабрь 1941. Бой под Хлуднево. Пошли опять превый и второй взводы. Бой был сильный. Ворвались в село. Сапер Кругляков противотанковой гранатой уложил около 12 немцев в одном доме. Крепко дрался сам Лазнюк в деревне. Лазарь говорит, что он крикнул: "Я умер честным человеком". Какой парень. Воля, воля! Егорцев ему кричал: "Не смей!". Утром вернулось 6 человек, это из 33-х. Хлебников написал: "Когда умирают люди - плачут". Я бы плакал, но не умею. Мы не учились этому тяжелому, вернее, трудному ремеслу - плакать. Ушли в разведку Сережа и Олег. Кондрашев вышел. По нему выстрел. Крепкие люди, настоящие парни. Смирнов ходит как прибитый, молчит. Они вместе спали, вместе ели. Трое молодых.

А позже будут стихи: ПЕРВАЯ СМЕРТЬ Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбе первая смерть однокашника, друга. Мы ждали разведчиков в жаркой избе, молчали и трубку курили по кругу. Картошка дымилась в большом чугуне. Я трубку набил и подал соседу. Ты знаешь, есть заповедь на войне: дождаться разведку и вместе обедать. «Ну, как там ребята?. Придут ли назад?.» — каждый из нас повторял эту фразу. Вошел он. Сержанту подал автомат. «Сережа убит. В голову. Сразу.» И если ты на фронте дружил, поймешь эту правду: я ждал, что войдет он, такой, как в лесах Подмосковья жил, всегда пулеметною лентой обмотан. Я ждал его утром. Шумела пурга. Он должен прийти. Я сварил концентраты. Но где-то в глубоких смоленских снегах замерзшее тело армейского брата. Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбе первая смерть. Говорили по кругу — и все об одном, ничего о себе. Только о мести, о мести за друга. 4 марта 1942.

Для меня будто ветром задуло костёр, когда он не вернулся из боя.

Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил её начала. Завтра мне 20 лет. А что?

Прожили двадцать лет. Но за год войны мы видели кровь и видели смерть - просто, как видят сны. Я все это в памяти сберегу: и первую смерть на войне, и первую ночь, когда на снегу мы спали спина к спине. Я сына верно дружить научу,- и пусть не придется ему воевать, он будет с другом плечо к плечу, как мы, по земле шагать. Он будет знать: последний сухарь делится на двоих. .Московская осень, смоленский январь. Нет многих уже в живых. Ветром походов, ветром весны снова апрель налился. Стали на время большой войны мужественней сердца, руки крепче, весомей слова. И многое стало ясней. .А ты по-прежнему не права - я все-таки стал нежней.

Ему оставалась жить 10 с небольшим лет. Он проживет их ярко, поколесит по стране корреспондентом различных изданий. Но память о прошлом неизбывна: У каждого поэта есть провинция. Она ему ошибки и грехи, все мелкие обиды и провинности прощает за правдивые стихи. И у меня есть тоже неизменная, на карту не внесенная, одна, суровая моя и откровенная, далекая провинция - Война. Все мы слышали, как стихи Гудзенко читает Высоцкий. Но. Те, кто слышал, как читает Гудзенко, никогда уже не могли забыть своего впечатления. У него было огромное обаяние и врожденный артистизм.

И, конечно, он каждый раз страшно волновался. Еще до войны записал в дневнике: "Если не задыхаешься в любви и горе, стихов не пиши."

Он был голосом своего поколения, голосом тех, кто остался там, кто не успел долюбить, допеть, дожить.

.Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,- пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем - все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.