Работа над Рудольфом Бультманом.

В определенных кругах русской церкви стало уже общим местом говорить о необходимости самоидентификации нашего христианства. Это необходимо во избежание крайностей в вере и в практике. В вере — во избежание суеверия, тупого неприятия различных путей богословия или же индифферентизма в понимании веры. В практике — во избежание фанатичных самоограничений, пленения себя внешней традицией, с другой стороны — опять же индифферентизма в отношении пограничной этики и греховных поступков. Причиной всего этого является незнание истоков, развития и содержания собственного духовного стержня, веры и религиозно-этической практики. Решение этой проблемы лежит в двух плоскостях: актуализации Библии, как христианского первоисточника и культурно-исторического анализа христианского религиозного опыта, накопленного между нами и Библией.

Система Рудольфа Бультмана, попытке анализа которой посвящена настоящая работа, имеет дело с этими обоими пластами материала, подлежащего переработке на пути самоидентификации. Бультман, как специалист-филолог, работал в русле герменевтических исследований Библии. При этом он выразил себя как философ и богослов в экзистенциальной интерпретации и демифологизации новозаветного провозвестия, что является ныне неотъемлемой частью историко-культурного наследия христианства. Необходимо овладеть и критически проанализировать созданное Р.Бультманом, чтобы избежать невежественного отказа и некритического всеядства, чтобы обогатить свое христианство достижениями этого ученого-христианина, чтобы занять свое место в том мире, где мы осуществляем христианский путь. В мире, где до нас побывал Р.Бультман.

Краткую биографию Рудольфа Бультмана и историю формирования его взглядов можно начать с того, что - Бультман — церковный человек. Он родился 20 августа 1884 г. в Нижней Саксонии, Германия. Его предки были лютеранскими пасторами и миссионерами. Все исследователи отмечают, что он стремился посвятить всю свою жизнь служению церкви. Он был прекрасным и плодовитым ученым, писавшем на множество тем: новозаветное литературоведение – критика форм (« История синоптической традиции», 1921, до сих пор остающиеся необходимым пособием по дисциплине), экзегезе (« Комм. на Ев. от Иоанна», 1941; « 1, 2, 3 посл. Иоанна» в серии « Херменейа» ), философии истории (« История и эсхатология» – Гиффордские лекции, 1957; « Иисус», 1926), история богословской мысли (« Первоначальное христианство в окружающей его обстановке», 1956), наконец, демифологизация и экзистенциальная интерпретация (« Иисус Христос и мифология» – Шефферские лекции, 1951, книга 1958; « Богословия Нового Завета» в 2-х тт., 1953; « Мир и за его пределами», 1960). Кроме того, Бультман написал множество других крупных работ и малых статей, перечислить которые нет никакой возможности. Особо назовем его знаменитое эссе, ставшее поворотным пунктом в богословии XX века — « Новый Завет и мифология», доступное теперь и в русском переводе, — крайне небольшое по объему, тем впечатляющ эффект, который оно произвело. Бультман получил классическое образование и специализировался как филолог-новозаветник. После окончания гимназии в 1903 г. (с особыми успехами по древнегреческому языку и немецкой литературе) он проходит по несколько семестров в ряде университетов, пока не попадает в Марбург. Бультман слушал курсы у таких звезд либерального протестантского богословия, как Г.Гункель, А.Гарнак, И.Вайс, А.Юлихер, В.Германн. 1910 г. — лиценциат богословия (работа: « Стиль проповеди ап. Павла и диатриба киников и стоиков», 1916 — доцент кафедры Нового Завета на богословском факультете марбургского университета (работа: « Экзегеза Федора Мопсуэстийского» ), 1916–1921 — профессор на кафедрах в Бреслау и Гессене. С 1921 г. Бультман возглавил кафедру в Марбурге, где и пробыл до ухода на пенсию в 1951 году. Именно в Марбурге начинается новый этап в жизни богослова и философа, выход за пределы собственно либерального богословия на путь богословия экзистенциального. После 1951 г. Бультман не прекращает публиковаться, много путешествует с лекциями по Европе и Америке, читает знаменитые Шефферские (1951) и Гиффордские (1957 ) лекции, публично полемизирует с К.Ясперсом, разъясняет свои концепции. Умер Бультман в Марбурге 30 июля 1976 года. Многообразны и ценны достижения Бультмана. Однако, когда большинство неспециалистов слышит его имя, то на ум сразу приходит слово «демифологизация». Сколько непониманий и предрассудков связано с ним. Отчасти, с целью развеять предрассудки вокруг одного из самых важных вкладов в науку и написана эта работа. Перед тем, как перейти к изложению программы Бультмана, надо внести ряд уточнений и исторических замечаний. Бультман сформировался в среде либерального богословия и неоднократно выражал свою признательность ему: « Мы не смогли бы стать богословами, если бы в либеральном богословии не нашли атмосферы серьезной и радикальной правдивости». Однако Бультман вышел за пределы элиминирующих школ либерального богословия. Вместе с Карлом Бартом и многими другими немецкими богословами он влился в многоликое, неоднородное, бродящее богословское течение со многими названиями. Одно из них — теология кризиса. Не вдаваясь в подробности богословского процесса в Германии в 20-х годах, отметим, что впоследствии и Барт и Бультман создали свои, крайне различающиеся богословские миры, разойдясь во многом, но объединяет их признание кризиса либерального богословия. Далее — если Барт пойдет по пути догматического, позитивистского богословия, без философской герменевтики, то Бультман, совсем наоборот, изберет путь скептического экзистенциального богословия с разработкой целого философско-герменевтического метода — демифологизации. Об этом мы и ведем речь.

Проблема со словом « демифологизация» в одностороннем ее понимании. Часто ее отождествляют с либеральной « очисткой» евангельского текста от всего, неприемлемого читателем, по тем или иным соображениям. Однако замысел Бультмана совсем иной. «Демифологизация» — это как бы вывеска и это слово не работает у Бультмана самодостаточно, но только как подготовка к « экзистенциальной интерпретации».

Демифологизация и экзистенциальная интерпретация — две стороны одной медали. Величие Бультмана в том, что он не выбрасывает буквально неприемлемый материал « на свалку истории», а реинтерпретирует его, снимает то, что называет « мифом» и наполняет экзистенциальным содержанием. Точнее — герменевтический ключ и заключается в том, что Евангелие несет экзистенциальную весть, которую человеку необходимо услышать. Это стало крайне трудно сделать человеку в современном научно-техническом мире. Бультман и предпринимает свой проект демифологизации — экзистенциальной интерпретации. Он желая донести до человека весть Евангелия! В этом и заключается апофеоз его служения церкви, которого он желал и которое совершал силой своего научного гения и в рамках своего видения. Необходимо иметь это ввиду в том рассмотрении его проекта, к которому мы переходим.

Уже с середины 20-х годов (начиная с его книги « Иисус», 1926 г.) в трудах Бультмана вырисовываются основные положения демифологизаторского проекта, однако, самое систематическое его изложение дано в том самом эссе « Новый Завет и мифология», 1941 г., ставшем, как уже упоминалось, поистине одним из поворотных моментов в богословии XX века и впоследствии развитое во многих трудах, в частности в книге « Иисус Христос и мифология» (лекции 1951, книга 1958). Основополагающее: вера не должна зависеть от результатов исторических исследований.

Подобно К.Барту Р.Бультман прореагировал против либеральной школы, которая занималась поисками истинного исторического Иисуса, освобожденного от богословской интерпретации Его личности и труда. Бультман соглашался с Бартом в поисках сущности христианства в керигматическом провозвестии Нового Завета — слова Бога, адресованного человеку, от которого ожидается отклик веры.

Проект Бультмана таков: необходимо показать, как человек может быть радикально скептичен относительно фактического содержании евангельских повествований и одновременно продолжать верить в сущностное послание Нового Завета. Бультман пришел к следующему заключению: если сущностное послание христианства должно быть услышано в современном мире, то его необходимо отсоединить от форм, в которых оно представлено в Новом Завете. Бультман верил, что за мифологическим языком Нового Завета скрывается высшая истина — слово Бога, адресованное человеку. Бультман утверждал, что мифологические идеи Нового Завета не являются частью его сущностного послания, но являются просто историческим феноменом, который прикреплен к посланию. Бультман был уверен, что послание может быть отсоединено от окружающей его мифологической обстановки. Мы не можем ощутить позади мифа исторически центральные элементы. Можем же, взяв миф, как он есть, постараться перевести его в форму, свободную от мифологических идей. Задача этой реконструкции и есть то, что Бультман назвал демифологизацией. Это работа по переводу с мифологического языка на язык используемый в наше время. Таким образом мы встречаемся здесь с негативной (в техническом смысле!) стороной проекта, собственно с « демифологизацией» новозаветного провозвестия, с экзегетической работой.

Принципы герменевтики Бультмана. Вне собственно технической стороны герменевтики, то есть разного рода литературной критики, которой Бультман владел в совершенстве, и которую нет смысла здесь рассматривать, нам важна философия метода (которую мы не будем путать с собственно философией герменевтики, о чем скажем ниже) в этом вопросе. Здесь Бультман последовал В.Дильтею и тому, что впоследствии получило название феноменологическая герменевтика. Но надо признать, что у Бультмана она находится в зачаточном состоянии. А именно: толкователь может разъяснить смысл документа только, если он уже имеет некоторое предварительное понимание его субъективного содержания. Например, невозможно понять, что ап. Павел говорит о грехе до тех пор, пока человек не получит из опыта некоторое понимание того, чем является грех. Толкователь будет успешен, только если подходит к документу с правильными вопросами. Интерес, который порождает вопросы, должен быть тесно связан с интересами, которыми руководился автор документа. Мы будем двигаться в неправильном направлении, если зададим Библии вопросы, которые далеки от интересов библейских авторов. Например, если будем искать информацию о научной космологии в книге Бытие. Примеры можно преумножить.

Ключ к герменевтической проблеме может быть найден в концепции существования (экзистенции). Вопрос существования является одним из тех, которому мы приходим принимая решения относительно нашего собственного существования. Истина, которая здесь скрыта за мифологическими формулировками Библии есть истинное понимание существования. Это призыв к решению относительно смысла жизни. Что значит для моей жизни послание Нового Завета? Какие новые возможности существования скрыты в Новом Завете? Какое понимание меня самого там сокрыто?

Ныне экзистенциализм — это тип философии, имеющий дело с выяснением структур человеческого существования. Так что нас не должно удивлять, что Бультман нашел ключ к интерпретации Нового Завета в философии крупнейшего немецкого экзистенциалиста, современника Бультмана, Мартина Хайдеггера (1889-1976). Мы не можем говорить о Бультмане и не затронуть систему Хайдеггера, коренным образом сформировавшую философские предпосылки первого.

Хайдеггер предполагал, что человеческое существование будет понято неправильно, если мы приложим к нему такие категории как субстанция и событие или причинно-следственная связь. Такие категории принадлежат объектам в материальном мире. Хайдеггер предложил новую группу категорий, которые подходили бы для описания человеческого существования (экзистенции) — экзистенциальные — как он назвал их. Эти категории не могли бы описать определенные свойства, но возможные образы бытия, которые человек, как существующий феномен, мог бы избрать. У Хайдеггера главными возможностями являются — истинное и неистинное существование (аутентичная и неаутентичная экзистенция). У ап. Павла этим категориям соответствуют « духовный» и «плотской» человек. Индивидуум должен взять на себя ответственность за свое существование. Нечто сходное с тем, что ап. Павел называл « верой». Категории потерянности. Существует возможность утратить ответственную самость посредством подпадения тирании вещей и коллективов. Это будет отчуждением от истинного человеческого бытия. Бультман использует концепции Хайдеггера, чтобы представить смысл таких категорий как плоть, мир, грех и вера. В соответствии с Хайдеггером, ограниченное существование человека является тем, в котором он постоянно встречается с угрозой смерти. Это окунает его в « беспокойство», которое он не может преодолеть сам собой. Хайдеггер отождествляет человеческое состояние с виной. Где человек может найти мужество, чтобы предпринять это рискованное путешествие в будущее, несмотря на угрозу обессмысливания своей жизни? Евангелие провозглашает, что Бог преодолел смерть и вину. Для Бультмана именно это и означает идея Воскресения Христа! Бог подал человеку новое самопонимание в котором жизнь проживается с центром в Боге. В этой новой жизни мы находим мужество встретиться с будущим! Итак, развитием этой системы Бультман искал путь сохранения силы библейского послания перед лицом современного скептицизма.

Приступая к анализу системы Бультмана, хочется еще раз подчеркнуть научно-богословский характер его проекта. Это важно, потому что часто приходится сталкиваться с теми, кто вульгарно критикует и поносит этот высокий ум за, якобы, дискредитацию христианства. Однако, эти люди, сами того не понимая, зачастую повинны в еще большей дискредитации внешней стороны веры (ибо самое христианство, как Божий центр истории, дискредитировать невозможно). Вина же этих людей в том, что они воспринимают евангельские и другие новозаветные повествования в полном отрыве от контекста, с пренебрежением самыми элементарными предпосылками в работе с древними текстами. Такой фундаменталистский и вульгарно-дезинтеллектуалистский подход становится источником множества перегибов в практике церковной жизни (о чем тут невозможно говорить подробно). Здесь налицо новое и уже бессмысленное мифотворчество, которое отталкивает своей маргинальностью многих современных людей, являющихся и осознающих себя наследниками интеллектуальной истории человечества. Бультман обращался к таким людям.

Попробуем рассмотреть, где находятся его собственные интеллектуальные корни. Обычно, исторические корни демифологизации возводят к протестантскому рационализму XVIII века, который возник под влиянием рационализма Нового Времени (Декарт, Спиноза, Юм, Кант). Деятели этого течения по-разному соотносили себя с христианством, но их критика религии была закономерной. Под их влиянием протестантские рационалисты начали подвергать анализу все более и более глубинные пласты христианства и церковной жизни. Несомненно, что тем самым были заложены основы либерального богословия, из которого и вышел Р.Бультман. Другой несомненной составляющей является экзистенциальная философия (о чем мы уже говорили). Предтеча экзистенциализма Сорен Киркегор, взгляды которого также формировали подход Бультмана, как непосредственно, так и через Хайдеггера. Киркегор работал в контексте той самой развивавшейся рационалистической критики религии и стремился противопоставить ей (особенно Г.Ф.Гегелю) свой интуитивно-фидеистический (в положительном смысле) подход. Вышеизложенные исторические предпосылки трудов Бультмана широко известны. Однако, относительно очень мало рассмотрен вопрос об истории понимания природы библейского текста, в их влиянии на Бультмана. Главное, что хочется упомянуть здесь — удивительное перекликание исторического скептицизма Бультмана и его представлений о вести Бога, наполняющей текст, вне связи с историческим аспектом его формирования, и вершиной аллегорической библиологии в богословии Оригена. И тот и другой явно пренебрегают исторической стороной Писания, но не для увлечения « мертвой буквой», самой по себе, а для извлечения из текста, позитивистского феномена, определенного слова Бога к людям, к каждому человеку.

Исследователи очень редко упоминают об этом. Нам так и не удалось познакомиться с уникальной книгой польского православного священника и профессора прот. Г.Клингера, « Доктрина Креста и Воскресения по Рудольфу Бультману в сопоставлении с богословием Восточной Церкви», опубликованной в Варшаве в 1968 г. Согласно рецензии автор показывает, что термин « демифологизация», обозначающий у Бультмана метод экзегезы Писания, можно сблизить с пониманием аллегорического метода экзегезы, и это приведет нас к « основам лучшей патристической традиции» (!). Автор упоминает александрийскую школу (Ориген), каппадокийцев, блаж. Августина и св. Максима Исповедника. Подобно этому, хотя Трофимова только одним абзацем касается схожести методов Оригена и Бультмана, но довольно проникновенно: « Уже представители александрийской школы, интерпретируя части Нового Завета как аллегорию, пришли к тому, что форма документа открывает нетождественное ей содержание. Если эта мысль верна, если не везде авторы Нового Завета имели ввиду буквальное его понимание, то остается вопрос: какое именно содержание видеть в нем! Позиция Бультмана: выделить некое вневременное экзистенциальное содержание, чтобы показать, что утверждения непреходящи по своей ценности для всех поколений, в том числе, для нашего времени». Это явное соответствие взглядам Оригена, на которые мы уже ссылались. В этих рассуждениях мы уже несколько сдвинулись с собственно исторического анализа к рассуждениям герменевтического характера, которыми и займемся более углубленно.

Чтобы изложить особенности герменевтики Р.Бультмана проследим, вслед за П.Рикером, трехслойный состав христианской философской герменевтики, как современную герменевтическую проблему.

Первоначальная христианская проповедь пошла по пути самоотождествления в реинтерпретации иудейских Писаний. Тогда родилась проблема иносказания (аллегории) и в его терминах было выражено отношение феномена Христа – Евангелия с Ветхим Заветом. Церковь не отказалась от Ветхого Завета, не оставила его как статичный документ древности. Языческие аллегориизации служили целям приведения мифов в соответствие с новыми философиями. Творчество же новозаветных авторов (в этом смысле, особенно ап. Павла) и всей, зависящей от них, раннехристианской письменности, неотделимо от события Христа и протокеригмы в своей реинтерпретации Нового Завета. (Мф. 2:6 и сл., Деян. 8:35, Рим. 10:5-8 и множество других текстов). Рикер пишет, что это произошло « главным образом потому, чтобы высветить само событие Христа — причем не как вторжение иррационального, но как осуществление предшествующего смысла, остывавшего в подвешенном состоянии».

Другим слоем герменевтической проблемы является идея о сущностном соответствии текста и бытия. Сам по себе он имеет начало в мистических озарениях ап. Павла о перенесении смерти – воскресения Христа на христианское существование. (Рим. 6:4-5 и сл., Гал. 2:20, Кол. 3:1 и множество других). Это, впоследствии, даст обильную почву бультмановскому методу, обогащенному достижениями философии и филологии — христологический и экзистенциальный смысл взаимно открывают друг друга! В Средние века этот слой был тщательно разработан и задачей герменевтики стало « расширенное понимание текста под углом церковной доктрины и практики, а также, мистических откровений — как следствие — уравнивание содержания смысля и целостной интерпретации существования и реальности в их христианском существовании». Герменевтика стала шире, чем экзегеза, чего не было в первом слое, и стала коэкстенсивной по отношению к жизнеустройству христианского существования, а Писание стало содержать в себе целостную интерпретацию мира. Третий слой возник в современном христианстве, когда к Библии были применены критические методы исторических и филологических наук. Проблема здесь заключена в том, что керигма выражена в текстах, выражающих уже первое исповедание, первичную интерпретацию Христа, который и есть слово Бога, первичное по отношению к тексту.

Здесь круг замыкается. Конец этой проблемы в начале первого слоя герменевтики. Мы не можем верить только на основании свидетельств и интерпретировать текст, который сам уже является интерпретацией. Итак, современная герменевтическая проблема состоит в двойственности керигмы — это весть о новых отношениях с Богом. Новый Завет, как Договор; одновременно — это Новый Завет, как Писание. Он является не только интерпретацией Ветхого Завета, не только интерпретацией всего бытия — он сам является подлежащим интерпретации. И все это в свете события Христа. В такой герменевтической ситуации оказался Р.Бультман. Он работал в культуре, вполне осознающей, что между текстом и событием, о котором оно повествует, есть некое различие. Его герменевтика, в какой-то мере, есть раскрытие той ситуации, которая сформировала Евангелие и до времени ушла из под обзора исследователей. Не имея возможности подробнее вдаваться в подробности анализа соотношения демифологизации и герменевтического круга ограничимся рассмотрением трех же уровней демифологизации. По мнению Рикера, все недопонимания демифологизации « проистекают из того, что мы оказались неготовы к тому, что демифологизация осуществляется одновременно на нескольких стратегических уровнях»!

Первый уровень — демифологизация научная. Здесь, кажется, многое вполне понятно. То, что здесь демифологизируется — космологическая форма первоначального провозвестия. Это то, что вошло во все учебники и хрестоматии — фразы первых страниц « Нового Завета и мифологии». Трехэтажная вселенная, вмешательство в психофизическую жизнь человека сверхъестественных существ с неба и из ада — то, что отбрасывается современным умом как устаревшее представление о мире и человеке, то, что отбрасывается наукой, техникой, ответственным статусом современного человека. Несомненно, что здесь демифологизация должна идти до конца.

Но демифологизация есть более, чем элиминация мифа, что постоянно подмечал Бультман в противовес либеральному богословию. Миф несет определенные представления не только о мире, но и о запредельном, о целостном источнике человеческого бытия. В этом смысле демифологизация есть следование интенции мифа в нацеленности на нечто иное, чем то, что сообщается. Здесь миф не противостоит науке, он выражает в существующем языке и мировоззрении смысл, обретаемый человеком перед лицом запредельного истока бытия. Таким образом, на втором уровне, демифологизация есть феномен всякого времени. В настоящем времени (у Бультмана) она привлекает категории экзистенциальной философии для восстановления содержания мифа в современном мире и критика падает уже только на объективацию мифа. Этот уровень есть поле для дискуссий, но право Бультмана привлекать свою философию для философской демифологизации нам кажется неоспоримым.