«Стихотворение «Железная дорога» как живой отклик Н.А. Некрасова на послереформенные явления в жизни страны»

«Стихотворение «Железная дорога» как живой отклик Н.А. Некрасова на послереформенные явления в жизни страны»

Мотив дороги в творчестве Н.А. Некрасова.

Грешневская дорога, неподалеку от которой проживал поэт, явилась для него началом познания многошумной и беспокойной народной России. Об этой же дороге вспоминал поэт с благодарностью в «Крестьянских детях»:

У нас же дорога большая была:

Рабочего звания люди сновали

По ней без числа.

Еще мальчиком встретил Некрасов на Грешневской дороге крестьянина, не похожего на патриархального хлебороба, кругозор которого ограничивался пределами своей деревни. Отходник далеко побывал, многое повидал, на стороне он не чувствовал повседневного гнета со стороны помещика и управляющего. Это был человек независимый, гордый, критически оценивающий окружающее: «И сказкой потешит, и притчу ввернет». Этот тип мужика стал повсеместным не везде и не сразу. Только после 1861 г. «падение крепостного права встряхнуло весь народ, разбудило его от векового сна, научило его самого искать выхода, самого вести борьбу за полную свободу. На смену оседлому, забитому, приросшему к своей деревне, верившему попам, боявшемуся «начальства» крепостному крестьянину вырастало новое поколение крестьян, побывавших в отхожих промыслах, в городах, научившихся кое-чему из горького опыта бродячей жизни и наемной работы».

В характере самого Некрасова с детских лет укоренился дух правдоискательства, присущий его землякам — костромичам и Ярославцам. Народный поэт тоже пошел по дороге «отходника», только не в крестьянском, а в дворянском ее существе. Рано стал тяготиться Некрасов крепостническим произволом в доме отца, рано стал заявлять свое несогласие с отцовским образом жизни.

Значение эпиграфа к стихотворению «Железная дорога».

Согласно определению, эпиграф - краткое изречение (пословица, цитата), а здесь - живой разговор, который состоит из вопроса мальчика и ответа его отца-генерала. Ответ генерала таков, что поэт не может не вмешаться в их разговор. Что же возмутило автора в ответе отца? Граф П. А. Клейнмихель был начальником строительства железной дороги между Петербургом и Москвой.

Подробнее об эпиграфе к стихотворению «Железная дорога» писал К. И. Чуковский: Считается установленным, будто в этой поэме Некрасов изображает строительство Петербурго-Московской железной дороги, происходившее между 1842 и 1851 годами.

А так как начальником строительства был в то время один из приближенных царя Николая, известный своей жестокостью граф Клейнмихель, в литературе о Некрасове давно утвердилась уверенность, будто поэт обличает здесь то бесчеловечное обращение с крестьянами, которым запятнал себя этот царский сатрап.

Сам Некрасов указал его имя в эпиграфе к «Железной дороге».

Между тем, если внимательно вникнуть в содержание поэмы и, главное, если принять во внимание историческую обстановку, в которой поэма писалась, невозможно не прийти к убеждению, что традиционное истолкование ее реального смысла является слишком узким.

Раньше всего отметим, что в 1865 году, когда поэма появилась в печати, разоблачение жестоких порядков, господствовавших в сороковые годы, во времена Клейнмихеля, давно уже утратило свою актуальность. Этот скомпрометированный отставной генерал, осколок минувшего царствования, уже не мог быть достойной мишенью для каких бы то ни было сатирических стрел: новый царь Александр II, едва только взойдя на престол, тем и начал свое «либеральное» поприще, что отрешил Клейнмихеля от всех должностей и отнял у него официальное право именоваться строителем этой дороги, ибо еще в 1855 году (то есть за десять лет до напечатания поэмы Некрасова) новым царем был издан специальный указ - переименовать "Санкт-Петербурго-Московскую железную дорогу" (так она называлась дотоле) в Николаевскую, - и, таким образом, ее строителем был объявлен только что скончавшийся царь Николай I. За десять лет, прошедших со времени опубликования указа, все население привыкло называть эту дорогу Николаевской, так что когда в 1865 году в «Современнике» была напечатана поэма Некрасова и все прочитали в эпиграфе к ней, будто, по словам генерала, эту дорогу строил граф Петр Андреевич Клейнмихель, современники не могли не понять, что Клейнмихель есть только заслон для цензуры и что на самом деле здесь должно быть названо другое лицо.

Косвенным подтверждением этого служит одно место в докладе цензора Ф. П. Еленева, который тогда же заявил в Комитет по поводу эпиграфа к «Железной дороге». «Хотя прямой смысл этого эпиграфа в связи с стихотворением не заключает в себе оскорбления для бывшего управляющего путями сообщения (то есть для Клейнмихеля. - К. Ч.), но некоторые могут видеть здесь другой, скрытый смысл», то есть догадаются, что, как это часто бывало, Некрасов применил здесь так называемый «эзопов язык», при помощи которого и довел до читателя свою потаенную мысль.

Как и всякий революционный боец, Некрасов бил по живому врагу, по фактам современной ему действительности. Во имя чего стал бы он выступать в шестидесятых годах против давно умершего деспота? Ведь на престол е уже сидел сын Николая - Александр II, громко прославлявшийся в либеральных кругах как величайший гуманист своей эпохи, якобы «освободивший» от тысячелетнего ига многомиллионное крепостное крестьянство. Ведь и при нем строительство железных дорог было сопряжено с таким же угнетением крестьян.

Таким образом, поэма, как мы видим теперь, направлена в значительной мере против либеральной эпохи Александра II. В ней обличаются не только старые, аракчеевские, но и новейшие, буржуазные, методы порабощения крестьян, - те, которые были свойственны новой эпохе. Всеми своими образами она показала читателям, на какую кабалу обрекает крестьянскую массу мирный реформизм, и тем самым утвердила их в мысли, что единственное спасение народа - революция.

Как и все революционные демократы, Некрасов считал либеральные реформы Александра II обманом и ограблением народа и в ряде стихотворений разоблачал их антинародную сущность. «Железная дорога» - один из боевых эпизодов его многолетней борьбы с либералами, которые как раз в это время смертельно испугались угрожавших им революционных восстаний и шарахнулись в лагерь реакции.

Пейзаж в стихотворении «Железная дорога».

Н. А. Некрасов В 1864 году пишет стихотворение «Железная дорога» — одно из самых драматичных своих произведений. Наряду с достаточно оптимистичными стихотворениями и поэмами этой поры — «Железная дорога» совершенно иного плана. По масштабу событий, по своему духу это сравнительно небольшое стихотворение — настоящая поэма о народе.

Повествование открывается картиной природы, написанной сочно, пластично и зримо. Уже первое по-мужицки раскатившееся слово «ядреный» («воздух ядреный»), столь необычное для лирики природы, дает особое ощущение свежести и вкуса здорового воздуха и оказывается дерзкой заявкой на демократизм для того, чтобы рассказать о тяжести и подвиге народного труда. Каждое слово содержит в себе мысли. В этом отрывке автор показывает, что строительство дороги проходило осенью. причем какой осенью: воздух здоровый, ядреный, усталые силы бодрит. Т. е. воздух прилично холодный, даже усталые силы бодрит. Об остальном сказано не просто так: строители железной дороги трудились не покладая рук, в эту осень с ядреным воздухом. Они там замерзали, работали в холоде и голоде. Было настолько холодно, что лед на речке стоял неокрепший. Как вам такие условия труда?!

Около леса, как в мягкой постели,

Выспаться можно – покой и простор!

Листья поблекнуть еще не успели,

Желты и свежи лежат, как ковер…

Около леса можно лечь спать и не проснуться – покой и простор, никто не потревожит, мягкая постель – самое место для смерти. Осень ранняя, несмотря на холода, листья не успели почернеть и поблекнуть. Лежат свежие листья, как ковер, хоть ложись, засыпай и не просыпайся – благодать, да и только.

Славная осень! Морозные ночи,

Ясные, тихие дни…

Нет безобразья в природе! И кочки,

И моховые болта, и пни…

Осень – славная, тут не поспорить: морозные ночи, ясные дни (для справки: в холодное время года ясные дни особенно морозны). Ну, чем не плохо?! Природа вообще идеальная: кочки, болота, пни – ничем не обделила. Именно так рабочие строили дорогу – на кочках и пнях, стоя по колено в болоте. Совсем интересно:

Все хорошо под сиянием лунным,

Всюду родимую Русь узнаю…

Быстро лечу я по рельсам чугунным,

Думаю думу свою…

Ко всему пейзажу еще и луна красоты добавляет. От этого картина складывается полная и мрачная – где еще такое встретишь?! Столь мрачные картины можно увидеть только на Руси –Русь богата такими ландшафтами, да и дороги нигде больше так не строят. Герой стихотворения мчится в вагоне по рельсам дороги, которая проложена на костях. Десятка тысяч людей, которых голодом гнали работать на строительстве. Железная дорога стала могилой. Жутко и мрачно, но факт.

Но в отличие от природы, людское общество полно противоречий, драматичных столкновений и «неразрешимых» проблем. Для того чтобы рассказать о тяжести и подвиге народного труда, поэт обращается к приему, достаточно известному в русской литературе,— описанию сна одного из участников повествования. Сон Вани — это не только условный прием, а реальное состояние мальчика, в чьем растревоженном воображении рассказ о страданиях, с которым обращается к нему рассказчик, рождает фантастические картины с ожившими под лунным сиянием мертвецами и странными песнями.

«Железная дорога»: «сон» и «явь» русской жизни.

Стихотворение «Железная дорога» — прочная и одновременно тонкая и многосложная композиция.

Первая (явь) и вторая (сон) части некрасовского произведения внутренне едины, и это не единство контрастов. И та и другая поэтичны. Картина удивительного сна, что увидел Ваня, прежде всего поэтичная картина. Раскрепощающая условность — сон, который дает возможность увидеть многое, чего не увидишь в обычной жизни, — мотив, широко использовавшийся в литературе. У Некрасова сон перестает быть просто условным мотивом. Сон в некрасовском стихотворении — поразительное явление, в котором смело и необычно совмещены реалистические образы со своеобразным поэтическим импрессионизмом. Сон служит не выявлению смутных подсознательных состояний души, но и не перестает быть таким подсознательным состоянием, и то, что происходит, происходит именно во сне, вернее, даже не во сне, а в атмосфере странной полудремы. Что-то все время повествует рассказчик, что-то видит растревоженное детское воображение, и то, что Ваня увидел, гораздо больше того, что ему рассказывалось.

Рассказ ведется как повествование о правде, но и как обращенная к мальчику сказка. Отсюда удивительная безыскусность и сказочная масштабность уже первых образов:

Труд этот, Ваня, был страшно громаден —

Не по плечу одному!

В мире есть царь, этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

Сон начат как баллада. Луна, мертвецы со скрежетом зубовным, их странная песня — характерные аксессуары балладной поэтики сгущены в первых строфах и усиливают ощущение сна. Но рассказ о народе не остается балладой, а переходит в песню.

Образ народа, каким он явился во сне, образ трагический и необычайно масштабный. Предстала как бы вся «родимая Русь». Первоначально бывшая у Некрасова строка:

С Немана, с матушки Волги, с Оки —

сменяется другой:

С Волхова, с матушки Волги, с Оки —

не только потому, что, правда, очень удачно, Волхов связывается внутренней рифмой с Волгой. География становится более национальной и в своем настоящем, и в обращенности к прошлому.

Иногда вдруг рассказ становится сдержанным, почти сухим: ни одного «образа», ни единой лирической ноты. Повествование приобретает характер и силу документального свидетельства, как в песне мужиков:

Мы надрывались под зноем, под холодом,

С вечно согнутой спиной,

Жили в землянках, боролися с голодом,

Мерзли и мокли, болели цингой.

Грабили нас грамотеи-десятники,

Секло начальство, давила нужда.

И вдруг взрыв, ворвавшееся в рассказ рыданье:

Все претерпели мы. Божии ратники,

Мирные дети труда!

Братья! Вы наши плоды пожинаете!

Это рыданье не могло подчиниться строфическому делению стихов и начаться с новой строфы. Оно ворвалось там, где, что называется, подступило к горлу.

Только поняв и показав народ в его высокой поэтической сущности, поэт мог воскликнуть:

Да не робей за отчизну любезную.

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную —

Вынесет все, что Господь ни пошлет!

Вынесет все — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Однако, становясь оптимистической, трагедия не переставала быть трагедией. Она есть и в спокойном, но жутком приговоре некрасовского стихотворения:

Жаль только — жить в эту пору прекрасную

Уж не придется — ни мне, ни тебе.

Это тоже уверенное, трезвое и спокойное «ни тебе» — просто страшно.

В первой части стихотворения была явь, во второй был сон, но было то, что их объединило. Была поэзия: поэзия природы, по-народному воспринятая, поэзия народного страдания и подвига, достойного высокой патетики: строители дороги — «Божии ратники», «Мирные дети труда», воззвавшие к жизни бесплодные дебри и обретшие гроб.

В третьей части снова явь. Переход резок, пробуждение неожиданно.

«Видел, папаша, я сон удивительный, —

Ваня сказал, — тысяч пять мужиков,

Русских племен и пород представители

Вдруг появились — и он мне сказал:

— Вот они — нашей дороги строители!.»

Захохотал генерал!

Свисток нарушил сон, генеральский хохот разрушил поэзию. Генерал и не был приобщен к миру поэзии. Там был автор, был Ваня, там были мы.

Вся эта третья часть толкуется обычно как спор повествователя с генералом.

В действительности же никакого так понятого спора здесь нет. После деликатного замечания: «Я говорю не для вас, а для Вани» — рассказчик отступает перед генеральским напором, так сказать, оставляя поле боя, и генерал бушует в одиночестве. Генерал сам опровергает себя. Он обороняется и наступает в роли несколько для генералов необычной — защитника эстетических ценностей.

Генерал явлен во всеоружии эстетической программы. Примеры классичны: Колизей, Ватикан и, конечно, Аполлон Бельведерский. Но они обесцениваются эстетически в сухом и бесцеремонном генеральском перечислении. Колизей, святой Стефан, Аполлон Бельведерский перемежаются ругательствами: «варвары», «дикое скопище пьяниц» — все это быстро и сразу вылетает из одних уст. Обращаясь к пушкинским стихам, генерал не может в некрасовском произведении точно процитировать эти стихи, ибо пушкинские стихи — безотносительная эстетическая ценность, генерал же принципиально антиэстетичен. Он может защищаться пушкинскими стихами, лишь косноязычно их передавая. Пушкин у Некрасова пародирован. Вместо

Печной горшок тебе дороже,

Ты пищу в нем себе варишь, —

появилось:

Или для Вас Аполлон Бельведерский

Хуже печного горшка?

Ямбический стих Пушкина, так сказать, переведен дактилем, и это неожиданно сообщало ему сниженную разговорную интонацию, а замена одного лишь слова «дороже» на «хуже» стала демонстрацией примитивности и грубейшего утилитаризма. И эта пародия на пушкинские стихи вложена в уста его непрошеного защитника.

Так что речь идет уже не просто о строителях железной дороги. Разговор пошел по самому большому, мировому счету. «В мире есть царь.» — начал поэт рассказ. «Ваш славянин, англосакс и германец.» — подхватил здесь генерал. Тема, которая была намечена в начале произведения, потом как будто бы ушла и вдруг неожиданно и точно возникла вновь, уже обогащенная.

У генерала, конечно, есть положительная программа, сводящаяся к требованию воспеть жизнь, показать ее светлую сторону. Поэт идет навстречу пожеланию с готовностью. Стих последней строки генеральской речи в третьей части:

Вы бы ребенку теперь показали

Светлую сторону. —

заканчивается уже в первой строке четвертой части, в авторской речи:

Рад показать!

Предложение подхвачено буквально на лету.

Следует рассказ об ужасном труде людей. Явной иронии нет. Она лишь в начальном определении новой картины как светлой. Есть опять подчеркнуто объективный, почти сухой рассказ о том, что скрыто за занавесом конечного итога:

.труды роковые

Кончены — немец уж рельсы кладет.

Мертвые в землю зарыты; больные

Скрыты в землянках.

Затем картина все светлеет, и чем более светлой она становится, согласно генеральскому пожеланию и пониманию, тем более внутренней горечи вызывает она, тем ироничнее автор. А внешний пафос рассказа растет: появляется бочка вина, звучат клики и наконец наступает апофеоз:

Выпряг народ лошадей — и купчину

С криком «ура!» по дороге помчал.

Вряд ли было бы больше горечи, если бы народ помчал самого обозначенного в саркастическом эпиграфе графа Петра Андреевича Клейнмихеля. Нет, здесь представлено животное в животном обличье с его «.нешто. молодца!. молодца!.» и «проздравляю!», —торжествующая свинья («Шапки долой— коли я говорю!») Эту-то торжествующую свинью мчит на себе народ, и горьким ироническим кивком на такую отрадную картину заключено произведение. Самая «светлая» картина оказалась в произведении самой безобразной.

Сон завершился высоким пафосом, явь — иронией, но и там и там есть печаль, есть трагическое ощущение, на котором неожиданно сошлись патетические восклицания одной части и ироничный вопрос другой и которое во многом оказалось конечным итогом произведения.

Естественно, что после приобщения к жизни народа, как это ему удалось в начале 60-х годов с «Коробейниками» и «Морозом», после разрешения себя в нем поэт должен был всеми силами стараться это состояние сохранить. Важно было, раз уж нашелся такой источник, — не напиться и отойти, а сооружать колодец, из которого можно было бы постоянно черпать. Раз уж удалось толикими усилиями выйти на широкую дорогу, нужно было изо всех сил постараться пройти по ней как можно дальше и как можно дольше.

И еще несколько слов.

В своих произведениях поэт свято верил в приход «светлого будущего», но теперь он с горечью говорит:

Вынесет всё - и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только - жить в эту пору прекрасную

Уж не придется - ни мне, ни тебе.

Некрасов чутко слышит время. В начале 60-х годов XIX века казалось, что достаточно небольшого усилия, и народ свергнет крепостное право, а вместе с ним и самодержавие, наступит счастливое время. Но крепостное право отменили, а свобода и счастье так и не наступили. Отсюда реальное осознание поэтом того, что это долгий исторический процесс, до конечного результата, которого ни он, ни его «внуки» не доживут. В стихотворении «Железная дорога» изображен народ в двух ипостасях: великий труженик, по делам своим заслуживающий всеобщего уважения и восхищения, и терпеливый раб, которого остается лишь пожалеть, не оскорбив этой жалостью.