Альбер Камю: жизнь и творчество

Альбер Камю (1913 – 1960, Франция)

Альбер Камю родился 7 ноября 1913 года в франкоалжирской семье в Алжире, на ферме «Сан-Поль» у местечка Мондови. Его отец Люсьен Камю, эльзасец по происхождению, был смотрителем винного подвала в винодельческой фирме, во время Первой мировой войны служил в лёгкой пехоте, в 1914 году получил смертельное ранение в битве на Марне и умер в лазарете. Мать Катрин Сантэ, испанка по национальности, полуглухая и неграмотная, переехала с Альбером и его старшим братом Люсьеном в район Белькур, где они жили в бедности под началом своевольной бабушки. Катрин, чтобы содержать семью, работала сперва на фабрике, затем уборщицей.

В 1923 году учитель начальной школы с трудом убедил мать и бабушку в необходимости продолжить образование Альбера и подготовил одарённого мальчика к поступлению в лицей. В лицее Альбер серьёзно занимался футболом и играл за юношескую команду клуба «Racing Universitaire d’Alger». В 1930 году у Камю был обнаружен туберкулёз, он был вынужден прервать образование и навсегда прекратить занятия спортом, несколько месяцев провёл в санатории. Несмотря на выздоровление, долгие годы страдал от последствий перенесённой болезни. Позже по состоянию здоровья ему было отказано в последипломном обучении, по той же причине он не был призван в армию.

В 1932—1937 гг. Альбер Камю учился в Алжирском университете, где изучал философию. Во время учёбы много читал, начал вести дневники, писал эссе. Испытывает влияние А. Жида, Ф. Достоевского, Ф. Ницше. Его другом становится преподаватель Жан Гренье — писатель и философ, имеющий значительное влияние на молодого Альбера Камю. Попутно Камю был вынужден работать и сменил несколько профессий: частный учитель, продавец запчастей, ассистент в метеорологическом институте. В 1934 г. женится на Симоне Ийе (развод в 1939 году), экстравагантной девятнадцатилетней девушке, оказавшейся морфинисткой. В 1935 г. получил степень бакалавра и в мае 1936 г. степень магистра философии c работой «Неоплатонизм и христианская мысль» о влиянии идей Плотина на теологию Аврелия Августина. Начинает работу над повестью «Счастливая смерть». В это же время Камю входит в проблематику экзистенциализма: в 1935 году изучает произведения С. Кьеркегора, Л. Шестова, М.Хайдеггера, К. Ясперса; в 1936—1937 годы знакомится с идеями «абсурдности жизни» А. Мальро.

На старших курсах университета увлёкся социалистическими идеями. Весной 1935 года вступил во Французскую коммунистическую партию, солидаризируясь с восстанием 1934 года в Астурии. В местной ячейке Французской компартии состоял более года, пока его не исключили за связи с Алжирской народной партией, обвинив в «троцкизме».

В 1936 году создал самодеятельный «Театр труда» (фр. Théâtre du Travail), переименованный в 1937 году в «Театр команды» (фр. Théâtre de l'Equipe). Организовал, в частности, постановку «Братьев Карамазовых» по Достоевскому, играл Ивана Карамазова. В 1936—1937 гг. путешествовал по Франции, Италии и странам Центральной Европы. В 1937 году выходит в свет первый сборник эссеистики «Изнанка и лицо».

После окончания университета Камю некоторое время возглавлял Алжирский дом культуры, в 1938 году был редактором журнала «Побережье», затем леворадикальных оппозиционных газет «Альже репюбликен» и «Суар репюбликен». На страницах этих изданий Камю в то время выступал за проведение государством социально-ориентированной политики и улучшение положения арабского населения Алжира. Обе газеты были закрыты военной цензурой после начала Второй мировой войны. В эти годы Камю много пишет, в основном эссе и публицистические материалы. В 1938 году издана книга «Бракосочетание». В январе 1939 года написан первый вариант пьесы «Калигула».

После запрета «Суар репюбликен» в январе 1940 года, Камю с будущей женой Франсин Фор, математиком по образованию, переезжает в Оран, где они живут, давая частные уроки. Через два месяца они покидают Алжир и переселяются в Париж.

В Париже Альбер Камю устроился техническим редактором в газету «Пари-суар». В мае 1940 года закончена повесть «Посторонний». В декабре того же года оппозиционно настроенного Камю увольняют из «Пари-суар» и, не желая жить в оккупированной стране, он возвращается в Оран, где преподаёт французский язык в частной школе. В феврале 1941 года закончен «Миф о Сизифе».

Вскоре Камю вступает в ряды Движения Сопротивления, становится членом подпольной организации «Комба», возвращается в Париж. В 1942 году был издан «Посторонний», в 1943 году — «Миф о Сизифе». С 1943 года начинает печататься в подпольной газете «Комба», затем становится её редактором. С конца 1943 года начинает работать в издательстве «Галлимар» (сотрудничал с ним до конца жизни). Во время войны публикует под псевдонимом «Письма к немецкому другу» (позже вышли отдельным изданием). В 1943 году знакомится с Сартром, участвует в постановках его пьес (в частности, именно Камю впервые произнёс со сцены фразу «Ад — это другие»). В 1944 году был написан роман «Чума» (опубликован только в 1947). В семье Камю рождаются двойняшки Жан и Катрин.

После окончания войны Камю продолжает работать в «Комба», публикуются его ранее написанные произведения, принёсшие писателю популярность. В 1947 году начинается его постепенный разрыв с левым движением и лично с Сартром. Он уходит из «Комба», становится независимым журналистом – пишет публицистические статьи для разных изданий (позже опубликованные в трёх сборниках под названием «Злободневные заметки»). В это время им создаются пьесы «Осадное положение» и «Праведники».

Сотрудничает с анархистами и революционными синдикалистами и печатается в их журналах и газетах «Либертер», «Монд Либертер», «Революсьон пролетарьен» и других. Участвует в создании «Группы интернациональных связей».

В 1951 году в анархистском журнале «Либертер» выходит «Бунтующий человек», где Камю исследует анатомию бунта человека против окружающей и внутренней абсурдности существования. Левые критики, включая Сартра, сочли это отказом от политической борьбы за социализм (которая, по Камю, ведёт к установлению авторитарных режимов вроде сталинского). Ещё большую критику левых радикалов вызвала поддержка Камю французской общины Алжира после начавшейся в 1954 году Алжирской войны. Некоторое время Камю сотрудничает с ЮНЕСКО, однако после того, как в 1952 году членом этой организации становится Испания во главе с Франко, он прекращает свою работу там. Камю продолжает внимательно следить за политической жизнью Европы, в своих дневниках он сожалеет о росте просоветских настроений во Франции и готовности французских левых закрывать глаза на преступления коммунистических властей в Восточной Европе, их нежелании видеть в спонсируемом СССР «арабском возрождении» экспансию не социализма и справедливости, а насилия и авторитаризма.

Его всё больше увлекает театр, с 1954 года он начинает ставить пьесы по своим инсценировкам, ведёт переговоры об открытии в Париже Экспериментального театра. В 1956 году Камю пишет повесть «Падение», на следующий год выходит сборник рассказов «Изгнание и царство».

В 1957 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе. В речи по случаю вручения премии, характеризуя свою жизненную позицию, он сказал, что «слишком крепко прикован к галере своего времени, чтобы не грести вместе с другими, даже полагая, что галера провоняла селёдкой, что на ней многовато надсмотрщиков и что, помимо всего, взят неверный курс». В последние годы жизни Камю практически ничего не писал.

4 января 1960 года автомобиль «Facel-Vega», в котором Альбер Камю вместе с семьёй своего друга Мишеля Галлимара возвращался из Прованса в Париж, вылетел с дороги. Авария произошла на шестой национальной дороге (N6) в 102 километрах от Парижа между городами Ле Пети Шомон и Вильнёв-ла-Гвийар, неподалёку от поворота на городок Вильблёвен. Альбер Камю погиб мгновенно. Смерть писателя наступила приблизительно в 13 часов 54 минуты. Его тело было перенесено в мэрию городка, где оно находилось до утра следующего дня. Мишель Галлимар умер в больнице через два дня. Его жена и дочь выжили. Среди личных вещей писателя были найдены рукопись неоконченной повести «Первый человек» и неиспользованный железнодорожный билет. Альбер Камю был похоронен в местечке Лурмарен в районе Люберон на юге Франции.

1 августа 2011 года итальянская газета «Corriere della Sera» придала огласке версию, согласно которой автокатастрофа, в которой погиб Камю, была подстроена советскими спецслужбами по личному указанию министра иностранных дел СССР Шепилова, в качестве мести писателю за осуждение советского вторжения в Венгрию и поддержку Бориса Пастернака. (В таком случае, распоряжение Шепилова было выполнено спустя три года после того, как Шепилов был снят с поста министра). Мишель Онфре, готовивший публикацию биографию Камю, отверг эту версию как инсинуацию.

В ноябре 2009 года президент Франции Николя Саркози предложил перевести прах писателя в Пантеон, но не получил согласия родственников Альбера Камю.

Сам Камю не считал себя ни философом, ни, тем более, экзистенциалистом. Тем не менее работы представителей этого философского направления оказали на творчество Камю большое влияние. Вместе с этим его приверженность экзистенциалистской проблематике обусловлена и тяжёлым заболеванием (а значит, и постоянным ощущением близости смерти), с которым он жил с детства (по иронии судьбы, скончался не от болезни, а в силу трагической случайности).

В отличие от религиозных экзистенциалистов, вроде Ясперса, и «бунтаря» Сартра, Камю полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности. В «Мифе о Сизифе» Камю пишет, что для понимания причин, заставляющих человека совершать бессмысленную работу, нужно представить спускающегося с горы Сизифа счастливым. Многие герои Камю приходят к похожему состоянию души под влиянием обстоятельств (угроза жизни, смерть близких, конфликт с собственной совестью и т. д.), их дальнейшие судьбы различны.

Высшим воплощением абсурда, по Камю, являются разнообразные попытки насильственного улучшения общества – фашизм, сталинизм и т. п. Будучи гуманистом и антиавторитарным социалистом, он полагал, что борьба с насилием и несправедливостью «их же методами» могут породить только ещё большие насилие и несправедливость.

Сочинения

Романы

1) Чума (фр. La Peste) (1947);

1. Первый человек (фр. Le premier homme) (неоконченный, опубликовано посмертно в 1994);

Повести

1. Посторонний (фр. L’Étranger) (1942);

2. Падение (фр. La Chute) (1956);

3. Счастливая смерть (фр. La Mort heureuse) (1938, опубликовано посмертно в 1971);

Рассказы

1. Изгнание и царство (фр. L'Exil et le royaume) (1957);

2. Неверная жена (фр. La Femme adultère);

3. Ренегат, или Смятенный дух (фр. Le Renégat ou un esprit confus);

4. Молчание (фр. Les Muets);

5. Гостеприимство (фр. L'Hôte);

6. Иона, или Художник за работой (фр. Jonas ou l’artiste au travail);

7. Растущий камень (фр. La Pierre qui pousse);

1. Недоразумение (фр. Le Malentendu) (1944);

2. Калигула (фр. Caligula) (1945);

3. Осадное положение (фр. L’État de siège) (1948);

4. Праведники (фр. Les Justes) (1949);

5. Реквием по монахине (фр. Requiem pour une nonne) (1956);

6. Бесы (фр. Les Possédés) (1959);

1. Восстание в Астурии (фр. Révolte dans les Asturies) (1936);

2. Изнанка и лицо (фр. L’Envers et l’Endroit) (1937);

3. Ветер в Джемила́ (фр. Le vent à Djémila) (1938);

4. Брачный пир (фр. Noces) (1939);

5. Миф о Сизифе (фр. Le Mythe de Sisyphe) (1942);

6. Бунтующий человек (фр. L’Homme révolté) (1951);

7. Лето (фр. L'Été) (1954);

8. Возвращение в Типаса́ (фр. Retour à Tipaza) (1954);

9. Размышления о смертной казни (фр. Réflexions sur la peine capitale) (1957), совместно с Артуром Кёстлером, Размышления о гильотине (фр. Réflexions sur la Guillotine);

10. Шведские речи (фр. Discours de Suède) (1958);

Автобиографии и дневники

1. Злободневные заметки 1944—1948 (фр. Actuelles I, Chroniques 1944-1948) (1950);

2. Злободневные заметки 1943—1951 (фр. Actuelles II, Chroniques 1948-1953) (1953);

3. Злободневные заметки 1939—1958 (фр. Chroniques algériennes, Actuelles III, 1939-1958) (1958);

4. Дневники, май 1935 — февраль 1942 (фр. Carnets I, mai 1935 — février 1942) (опубликовано посмертно в 1962);

5. Дневники, январь 1942 — март 1951 (фр. Carnets II, janvier 1942 — mars 1951) (опубликовано посмертно в 1964);

6. Дневники, март 1951 — декабрь 1959 (фр. Carnets III, mars 1951 — décembre 1959) (опубликовано посмертно в 1989);

7. Дневник путешествия (фр. Journaux de voyage) (1946, 1949, опубликовано посмертно в 1978);

Переписка

1. Переписка Альбера Камю и Жана Гренье (фр. Correspondance Albert Camus, Jean Grenier, 1932—1960) (опубликовано посмертно в 1981);

2. Переписка Альбера Камю и Рене Шара (фр. Correspondance Albert Camus, René Char, 1949—1959) (опубликовано посмертно в 2007).

Творчество Альбера Камю

Камю Альбер (Camus, Albert – 7.XI.1913, Мондови, Алжир – 4.I.1960, Вильблевен, Франция) – французский писатель, мыслитель и моралист. Родился в семье сельскохозяйственного рабочего Люсьена Камю. Мать – Катрин Сантес, испанка по происхождению. Когда Камю не было ещё и года, от тяжёлого ранения, полученного в битве на Марне, умирает отец. Мать Камю с двумя детьми переезжает в Алжир, где устраивается уборщицей.

В 1918 г. Камю отдан в начальную школу Белькура. Окончив её с отличием, учился в Алжирском лицее на стипендию, которую выхлопотал для него его школьный учитель Луи Жермен. В лицее (1923 – 1932) Камю знакомится с трудами Ницше, с книгами А. Жида, М. Барреса, А. Мальро, М. Пруста. Одним из любимейших его писателей становится Ф.М. Достоевский.

В 1930 г. Камю заболевает туберкулёзом, почти год лежит в больнице, после чего возвращается в лицей. В 1931 г. в классе философии Камю знакомится с молодым преподавателем философии и литературы Жаном Гренье, оказавшим огромное влияние на духовное становление Камю и ставшим впоследствии его наставником и другом. Благодаря Ж. Гренье Камю знакомится с идеями религиозного экзистенциализма, определяется его интерес к философии.

Осенью 1932 г. Камю поступил на филологический факультет Алжирского университета, где упорно занимался, совмещая занятия в университете с работой. С увлечением изучает труды Кьеркегора, Шопенгауэра, Шпенглера, Шестова. В журнале «Юг» опубликованы небольшие заметки Камю, написанные по совету Жана Гренье: «Жан Риктюс. Поэт нищеты», «О музыке», «Философия века», эссе «Бред», «Сомнения», «Искушение лжи», «Пожелание», «Возвращение к самому себе». Первые заметки и эссе Камю при всей их незрелости содержат некоторые важные мотивы: анархический бунт против общественных условностей, уход в мир грёз, понижение рационального начала в искусстве. В целом первые произведения Камю проникнуты кризисным состоянием духа, характерным для значительной части европейской интеллигенции после первой мировой войны.

Осенью 1935 г. Камю вступает в алжирскую секцию коммунистической партии Франции. Он рассматривает коммунизм как первый шаг, как аскезу, подготавливающую почву для более духовной деятельности». По поручению партии ведёт пропагандистскую работу среди мусульман.

В 1936 г. Камю возглавил Театр труда, где выступил как режиссёр, актёр и автор. В театре были поставлены «Каменный гость» А.С. Пушкина, «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, «На дне» М. Горького, пьесы по произведениям А. Жида, А. Мальро и др.

В 1937 г. Камю выходит из коммунистической партии.

В том же году он выпустил сборник эссе «Изнанка и лицо», главной проблемой которого становится вопрос об обретении личностью достоинства в абсурдном мире. Камю говорит жизни «да», несмотря на абсурдность бытия, ибо нужно «быть самому вечной радостью становления…». Создавая в сборнике лирических эссе «средиземноморский миф», Камю стремится уйти от хаоса истории в мудрость природы.

В 1938 г. Камю занялся журналистской деятельностью в газете «Альже репюбликен» и параллельно продолжает литературную работу, пишет философскую драму «Калигула» (1944), повесть «Посторонний» (1942), эссе «Достоевский и самоубийство», вошедшее впоследствии в «Миф о Сизифе» под названием «Кириллов», заканчивает работу над романом «Счастливая смерть» (1971).

Во время оккупации фашистами Франции Камю ведёт подпольную работу в организации «Комба».

Повесть «Посторонний» имела огромный успех, надолго став одним из самых читаемых произведений французской литературы ХХ века. Повесть получила высокую оценку критики. Показателен в этом отношении несколько преувеличенный отзыв о произведении известного французского критика Г. Пикона: «Если бы через несколько веков осталась только эта короткая повесть как свидетельство о современном человеке, то её было бы достаточно, как достаточно прочесть «Рене» Шатобриана, чтобы познакомиться с человеком эпохи романтизма».

Герой повести – Мерсо – обобщённый образ, представляющий экзистенциалистский вариант «естественного человека». Разорвав внутренние связи с обществом, мелкий служащий Мерсо живёт с сознанием абсурдности бытия. Это острое ощущение абсурда делает его «посторонним», чуждым ценностям и нормам общества. Мерсо живёт, повинуясь инстинктам, остро ощущая красоту природного мира; в Мерсо таится незаурядный лирический дар.

Почти бессознательно он убивает человека. Во второй части повести история главного героя предстаёт как бы в кривом зеркале по ходу судебного разбирательства. Мерсо судят, по существу, не за совершённое убийство, а за попытку пренебречь условными формами отношений между людьми, принятыми в обществе, за нарушение правил игры, за то, что он «посторонний». Камю ставит своего героя в типичную для экзистенциалистов «пограничную ситуацию», т.е. в ситуацию выбора перед лицом смерти и абсурда, когда, согласно экзистенциалистской философии, наступает прозрение. Мерсо выбирает свободу знать, что мир абсурден. Отказавшись пойти на компромисс, Мерсо принимает смерть.

Друг и читатель Камю Ж. Гренье в одном из своих писем автору «Постороннего» отмечал влияние Ф. Кафки на стилистику повести (письмо от 19 апреля 1941 г.). Камю ответил учителю, что «учился у Кафки духу, но не стилю». Между тем при очевидном различии стилистики Кафки и Камю оба они тяготели к притчевым формам жанрового мышления, для обоих характерна лаконичность языковой формы при философской глубине содержания. Отмечая внешне бесстрастный тон повествования в «Постороннем», Р. Барт говорил о «нулевом градусе письма» в повести. Действительно, Камю убеждён, что жизнь проста, что люди всё усложняют, а потому и говорить о ней надо просто, без метафор, намёков, сложных культурных реминисценций, за которыми стремление убежать от осознания трагизма человеческого удела.

Этапным для Камю произведением стала книга «Миф о Сизифе» (1942), завершающая первый период в творчестве писателя. «Миф о Сизифе» имеет подзаголовок: «Эссе об абсурде». Проблемы абсурда и «верховного самоубийства» как выражение человеческого бунта против него становятся центральными в этом цикле. В «Мифе о Сизифе» Камю даёт определение абсурда: «Сам по себе мир попросту не наделён разумом: это всё, что можно о нём сказать. Но столкновение этой иррациональности с отчаянным желанием ясности, зов, который раздаётся в глубинах человеческого существа, – вот что абсурдно. Абсурд зависит столько же от человека, сколько и от мира».

Абсурд влечёт за собой бунт против Бога и человеческого удела. Предтечей экзистенциалистов в разработке этой проблематики Камю считает Ф.М. Достоевского. Один из персонажей «Бесов» Кириллов трактуется Камю как «человек абсурда», для которого самоубийство стало единственным средством освободиться от муки абсурдом. Кириллов – логической самоубийца: если жизнь не имеет смысла, то ре имеет смысла её проживать.

Однако существенно, что для Камю признание абсурда – это не конечный вывод, но лишь начальная точка в искании истинных ценностей.

Проблеме метафизического бунта посвящена пьеса Камю «Калигула». Непосредственным историческим источником сюжета является сочинение римского историка и писателя I в.н.э. Светония «О жизни двенадцати цезарей». По свидетельству Кристиан Галендо, «… в 1937 г. Камю читал «Калигулу» Светония. Он был очарован этой личностью. Он постоянно говорил о нём и главным образом его «играл».

В процессе художественной обработки исторического материала Камю отказывается от конкретно-исторического анализа и рассматривает главного героя как носителя метафизического бунта, а его трагедию как тргедию «верховного самоубийства». В 1958 г. в предисловии к американскому изданию сборника пьесы Камю писал: «Калигула» – это история верховного самоубийства. История, которая в высшей степени трагична и человечна. Из верности самому себе, неверный по отношению к ближним, Калигула соглашается умереть, поняв, что никто не может спастись в одиночку и что нельзя быть свободным против других людей».

Потеряв любимую женщину, молодой император осознаёт простую истину: «Люди умирают, и они несчастны». Калигулу раздражает успокоительная ложь, которая его окружает. Он стремится к абсолюту, хочет «жить по правде». Но абсолют недостижим, как недостижима луна, которую хочет заполучить Калигула. Император хочет изменить существующий порядок бытия. Его власть и свобода беспредельны. Постижение абсурдности жизни делает из доброго и созерцательного Калигулы жестокого тирана, убивающего своих подданных.

В финале пьесы Калигула терпит поражение. Он осознаёт свою неправоту и потому сам обрекает себя на смерть. Зная о готовящемся заговоре, он ничего не делает, чтобы предотвратить его. «Если правда Калигулы – в его бунте, то его ошибка – в отрицании людей. Нельзя всё разрушить, не разрушив самого себя», – писал впоследствии Камю.

Пьеса была поставлена в парижском театре Эберто. Премьера состоялась 25 сентября 1945 г. Роль Калигулы исполнял Жерар Филип. Образ Калигулы вызвал у зрителей закономерные ассоциации с Гитлером, хотя, как справедливо отмечают исследователи творчества Камю, « при написании текста Камю был далёк от замысла создать пьесу с историческим ключом».

Роман «Чума» (1947) – самое крупное из прозаических произведений Камю. По выходе в свет роман был отмечен премией критики. Французский критик Г. Пикон писал: «В этом стройном произведении, столь безмятежном на вид, звучит много различных голосов. В нём уживаются одновременно абсурд и бунт, безразличие и страсть, холодность и восторженность, отвлечённость и чувственность, ощущение вечного и сиюминутного…»

Одним из основных источников романа является эссе Антуана Арто «Театр и чума», в котором автор выступает апологетом сюрреализма и видит задачу театра в том, чтобы, разрушая внешнюю респектабельность общественных установлений, высвободить инстинкты, обычно подавляемые правилами человеческого общежития.

Трактовка «чумы» в романе Камю приобретает более актуальное и конкретно-историческое звучание. Как отмечал писатель, «явное содержание «Чумы» – борьба европейского Сопротивления против фашизма». В романе присутствует и скрытый абстрактно-символический пласт, который позволяет толковать «Чуму» как роман-притчу о человеческом существовании вообще. В «Чуме» Камю развивает экзистенциалистские мотивы своих предшествующих произведений: абсурдность бытия, свобода человека, его выбор перед лицом смерти – и приходит к выводу, что «есть больше основания восхищаться людьми, чем презирать их».

Пресса откликнулась на выход романа многочисленными статьями и рецензиями (статьи Р. Кана, Г. Пикона, К. Руа).

«Чума» – хроника чумного города в небольшом захолустном городке Орана на побережье Средиземного моря. Из «Чумы» уходит поэтическая, лирическая интонация, которая временами прорывается в «Постороннем» (например, в пейзажах). Повествовательная манера в «Чуме» сориентирована на достоверность документального свидетельства, на скурупулёзность, точность протокольной записи. В центре романа – не судьба индивидуума, но «коллективная история», трагедия общества. Конфликт приобретает метафизический характер: это не столкновение отдельных личностей, воль, характеров или общественных групп, но встреча человечества с безличной и грозной чумой, неким абсолютным злом.

В «Чуме» Камю задаёт жанром и художественной структурой романа некоторую многоуровневость его прочтения. «Чума» – это и рассказ о фашистском нашествии, данный в аллегорической форме, но одновременно это и миф об извечном человеческом уделе.

Центральная фигура романа врач Рие в «пограничной» ситуации осуществляет свой выбор: зло непобедимо, но Рие, подобно Сизифу, продолжает делать своё дело – лечить страждущих, нести им утешение и поддержку. Рие не герой, но он верен самому себе, в экстремальных условиях он сохраняет человеческое достоинство и ответственность перед своей совестью.

Второй период творчества Камю завершает его философская работа «Бунтующий человек» (1951), в которой писатель прослеживает историю идеи бунта. Камю последовательно рассматривает «метафизический», «исторический» бунт, «бунт и искусство». Исходным пунктом его философии остаются абсурд и вытекающий из него бунт. Однако в «Бунтующем человеке» дана несколько иная трактовка бунта, нежели в «Мифе о Сизифе». Бунт отныне не просто «отказ от примирения» и «зрелище человеческой гордыни», некое абсолютное отрицание, череватое вседозволенностью, но требование человеческой солидарности, признание ценности «другого». «В бунте человек воссоединяется с другими людьми, и с этой точки зрения человеческая солидарность является метафизической», – писал Камю.

Таким образом, в «Бунтующем человеке» «индивидуальная ценность личности обретает общечеловеческое значение и смысл» (К.М. Долгов).

В сборнике рассказов «Изгнание и царство» (1957) Камю вновь призывает презреть суетность повседневной жизни, одолеть в себе косность привычного существования и слиться «с нежным безразличием природы». Критика встретила сборник доброжелательными отзывами. Г. Пикон отмечал «материальную весомость», появившуюся в новеллах сборника, столь отличную от абстрактности и аллегоричности предшествующих произведений Камю.

В 1956 г. была опубликована повесть Камю «Падение». Первоначально Камю предполагал включить её в состав «Изгнания и царства», но значительные размеры повести изменили его намерение.

«Падение» – произведение позднего Камю, отразившее существенные особенности его творческой эволюции. В повести заметна некоторая смятённость писателя, нечёткость его авторской позиции. Она представляет собой исповедь «ложного пророка», человека умного, но бесчестного, пытающегося собственный нравственный поступок оправдать всеобщей, по его убеждению, низостью и порочностью. Герой Камю двуличен: он желает казаться порядочным, не будучи таковым. Его главная забота – оправдать себя, а главное качество, по выражению самого Камю, – неспособность любить.

Как отмечал исследователь творчества К.С. Великовский, в «Падении» Камю учиняет расправу над собственным мировоззрением, которая «неизбежно устраняла заслоны, оберегавшие его былой гуманизм от поглощения болезненным скепсисом и мизантропией».

В 1957 г. Камю становится лауреатом Нобелевской премии по литературе. Премия была присуждена писателю «за его значительную литературную деятельность, которая с чрезвычайной проницательностью осветила проблемы человеческой совести в нашу эпоху».

Выступая по случаю вручения ему Нобелевской премии с речью, получившей название «Шведской речи» Камю изложил основные положения своей эстетики.

Камю возлагает на художника ответственность за всё, что происходит вокруг. Он отмечает возрастающую роль искусства и художника в современном мире. Назначение искусства Камю видит в «отрицании лжи и сопротивлению угнетению».

В 1959 г. Камю осуществляет инсценировку «Бесов» Достоевского.

Камю погиб в автомобильной катастрофе 4 января 1960 г. Ф. Мориак, говоря о месте Камю в современной культуре отмечал: «Молодой человек жаждет моральных наставлений… И заслуга Камю состоит именно в том, что он удовлетворяет эту потребность».

Отечественный читатель мало знал о .Камю при жизни писателя. Лишь в связи с присуждением ему Нобелевской премии публикуются критические материалы об эстетических положениях, содержащихся в его «Шведской речи».

Знакомство с творчеством писателя начинается в 60-е гг. публикациями в газете «Неделя» рассказа «Дитя века» и в журнале «Иностранная литература» (1968. – № 9) романа «Посторонний» и рассказа «Гость».

Значительным в знакомстве советского читателя с творчеством Камю стал 1969 г., когда вышел в свет том избранных произведений Камю, а повесть «Падение» и рассказы были напечатаны в журнале «Новый мир».

С 1970 г. начинается знакомство с драматургическим наследием писателя. Журнал «Иностранная литература» опубликовал пьесу Камю «Реквием по монахине».

В 70-е гг. произведения французского писателя редко появляются на страницах нашей печати.

В год двадцатилетия смерти писателя появляются публикации, расширяющие представление о Камю – эссеисте и новеллисте (увидели свет такие произведения Камю, как «Между «да» и «нет», «Миндальные рощи», «Миф о Сизифе», «К немецкому другу», «Бунтующий человек», «Прометей в аду», «Изгнанничество Елены»).

В первой половине 80-х гг. публикации произведений Камю довольно немногочисленны. Только журнал «Новый мир» обращается к наследию Камю в связи с публикацией подборки «Французские писатели о Достоевском».

Начиная с 1985 г. внимание к творчеству Камю возрастает. Публикуются его статьи 1944 – 1945 гг. Пьесу «Недоразумение» напечатал журнал «Современная драматургия» (1985. – № 3), «Письма Б. Пастернаку» – журнал «Иностранная литература» (1987. – № 11).

Список использованной литературы

1. Избранное. – М., 1969; Сочинения. – М., 1989.

2. Великовский С.И. Грани «несчастного сознания»: Театр, проза, философская эстетика Альбера Камю. – М., 1973.

3. Кушкин Е.П. Альбер Камю: Ранние годы. – Л, 1982.

4. Долгов К.М. От Кьеркегора до Камю: Философия. Эстетика. Культура. – М., 1990.

5. Зарубежные писатели. Библиогр. Слов. В 2 ч. Ч. 1. А – Л / Под ред. Н.П. Михальской. – Просвещение: Учеб. лит., 1997. – 476 с.

Роман А. Камю «Посторонний»

«Посторонний» – роман А. Камю. Завершён в 1943 г. По отзывам французской критики считается лучшим романом Камю. Роман был переведён но 19 языков мира. Замысел «Постороннего» возник в 1937 г. А. Камю идёт к своему роману в течение нескольких лет, стремясь в нём выразить своё понимание жизни.

«Посторонний» написан в жанре философской притчи, что соответствовало экзистенциалистскому типу мировосприятия автора. Действительность, воспроизведённая А. Камю в романе, «не реальность и не фантастика». Писатель пытается создать миф, укоренённый в «жаркой плоти дня».

Роман «Посторонний» – произведение многоплановое. Его герой, Мерсо, с одной стороны – мелкий служащий в одной из контор Алжира, с другой – воплощение мифологемы абсурда. Как отмечал Камю, здесь речь идёт о двойном отчуждении – социальном и метафизическом. Истина Мерсо не в законах формальной нравственности, а в идеологии своеобразного язычества. Он ощущает радость от телесного бытия, испытывает особую привязанность к природным стихиям – морю, солнцу, свету. Для него всё чудо жизни сосредоточено на настоящем. Мерсо задуман Камю как воплощение нового «языческого Евангелия», отвергающего ложь и фарисейство общепринятой морали.

Эта задача романа вызревает в его композиции. Роман разбит на две части. В первой – тусклым, бесцветным голосом Мерсо воспроизводятся беспорядочные, раздробленные события, попадающие в фокус восприятия героя. Но в заключительной главе этот речитатив, написанный в серых, стёртых тонах, взрывается дионисийским безумием – непредсказуемым, необъяснимым убийством араба. Вторая часть, являясь как бы зеркальным отражением первой, заставляет нас переживать те же события, но в интерпретации судей Мерсо. Последняя глава трансформирует в сознании Мерсо повседневный аморфный поток пережитой реальности в экзистенциальное прозрение смыслоутраты. Художественная асимметрия романа призвана изнутри взорвать логику здравого смысла.

Столкновение со странной, противоестественной логикой Мерсо происходит на первых же страницах романа. Писатель подчёркивает безучастность и равнодушие своего героя к смерти матери. Камю вскрывает источник равнодушии Мерсо, разоблачая губительное воздействие повседневности: житейская круговерть, заполняя жизнь двух самых близких людей, неотвратимо отделяет их друг от друга. Поэтому смерть матери явилась для Мерсо лишь фактом физического исчезновения.

Принцип полярности определяет основную философскую структуру романа. Даже фамилия Мерсо в её французском звучании – это сочетание смерти и солнца. Воспринимая смерть, как неизбежное, а жизнь, как цепь случайностей, он отрицает любовь и дружбу, признавая лишь контакты внешние, поверхностные. Так, случайно встретив Мари Кардона на пляже, на следующий день после похорон матери Мерсо испытал острое желание обладать ею. Мерсо – язычник: для него не существует ни понятия греха, ни угрызений совести. В отношении к другому полу его чувства сведены лишь к физиологическим ощущениям. Ему нравилось бывать с Мари, вдыхать запах соли, исходящий от её волос. Любовь как высокое духовное чувство не существует для Мерсо. Камю пытается взорвать изнутри ложную, на его взгляд, идею стабильности и однозначности, раскрывая вечную изменчивость человеческих чувств. Во второй части романа Мерсо, приговорённый к смертной казни, вычёркивается из сферы интересов Мари. Да и для Мерсо воспоминания о Мари стали безразличны.

Несоответствие языческого раскольничества канонам общепринятой морали – спокойствие во время похорон матери, чашка кофе, выпитая у её гроба, связь с Мари – противоречат стандарту поведения человека в трауре и интерпретируются судьями Мерсо как «бесчувственность и пустота сердца». На суде прокурор ловко подгоняет факты под заранее заданную схему «чудовищного злодеяния». Адвокат, разыгрывая роль защиты, характеризует Мерсо «как истинного труженика и преданного сына». Суд в глазах Мерсо превращается в спектакль, где все роли заранее распределении и где он, главное действующее лицо драмы, не узнаёт себя в подсудимом. Мерсо наблюдает как бы со стороны за игрой защиты и обвинения, не улавливая смысла стёртых клише и штампов.

Сталкивая мир конъюктуры с раскольническим язычеством Мерсо, Камю подчёркивает безумную ярость столпов порядка. Мерсо отвергает христианское покаяние перед казнью, т.к. для него понятия греха и благодати – мертвые истины. Для него существует единственная истина – телесная, чувственная красота мира.

Герой достигает глобального понимания не только своей единичной судьбы, но и судьбы всего человечества. Жизнь Мерсо становится символом иконоборца, несущего Благую весть людям и расплачивающегося терновым венцом мученика за верность своей правде, «негативной правде», обусловленной абсурдным восприятием жизни.

Список использованной литературы

1. Андреев Л.Г. Две ипостаси Альбера Камю. – М., 1969.

2. Кушкин Е.П. Альбер Камю. Ранние годы. – Л., 1982.

3. Великовский С.И. Грани «несчистного сознания». – М., 1973.

Роман А. Камю «Чума»

«Чума» – роман А. Камю. Роман создавался в годы Второй мировой войны, опубликован в 1947 г. Опыт войны и движения сопротивления внёс коррективы в мироощущение А. Камю. Сохраняя прежние ключевые категории своей концепции абсурда, писатель наполнил их новым содержанием. В сравнении с романом «Посторонний», «Чума» знаменует переход от анархически разрушительного бунтарства к защите общечеловеческих ценностей: ответственности и солидарности, сопротивления и борьбы со злом. В романе видоизменяется излюбленный жанр писателя – жанр философской притчи, которой придаются черты хроники. Следовательно, изменилось отношение к реальности, которая передаётся объективным языком летописи. Абсурд не только воплощает имманентные законы существования, но и наполняет их конкретно-историческим содержанием. По свидетельству самого Камю, «явное содержание «Чумы» – это борьба европейского Сопротивления против фашизма».

«Чума» – произведение многоплановое. Фабула романа – хроника эпидемии чумы в Оране, получает аллегорическое толкование: это произведение – изучение природы зла и его конкретно-социального воплощения – фашизма. Камю изображает жителей Орана в «пограничной ситуации», когда стихийное бедствие – чума – вырывает их из привычной повседневной жизни, из пребывания в иллюзии и заставляет задуматься. По замыслу писателя, хроника чумы должна раскрыть для потомков очевидность и естественность зла в мире, управляемом абсурдом.

В отличие от предыдущих произведений в романе фиксируются дата событий – 194… Уже первые три цифры для обозначения времени действия порождают ассоциации с недавним прошлым. Вторая мировая война, оккупация, фашизм. Подробный рассказ о маловероятном случае вспышки эпидемии чумы в ХХ веке воспринимается как миф о борьбе человека со злом. Использование мифологической структуры дало писателю возможность для бесчисленных аналогий с современностью. Метафорический образ чумы, как писал Камю, передаёт «атмосферу удушья, опасности и изгнания», характерную для периода оккупации. Оран изолирован от всего мира, и его жители остались один на один со смертью.

Динамика повествования подчинена ходу эпидемии: появление крыс на улицах Орана, первые признаки болезни; стремление администрации и населения спрятаться от грозной очевидности, сделать вид, что этого явления как бы не существует; изумление обывателей, ставших пленниками чумы; оцепенение оранцев, смирившихся со своей участью и пытающихся наладить свой быт (чёрный рынок, газеты с предсказаниями, ускоренная процессия похорон, круглосуточный дымок над печами крематория). За клиническими признаками вырисовывается исторически определённый лик чумы – фашизм.

Изменение философской позиции Камю, его прорыв от «негативной правды» «Постороннего» к позитивной правде для всех воплощается в позиции парижского репортёра Рамбера, случайно оказавшегося в зачумлённом городе. Герой отчаянно пытается вырваться на волю, используя подкуп и обман. Но когда преодолены все препятствия, Рамбер решает остаться, т.к. испытание чумой привело его к прозрению – «стыдно быть счастливым в одиночку». Непричастный сознаёт свою ответственность за происходящее.

Бернар Рие – новый герой Камю, летописец оранской трагедии. Он наделён моралью «трезвой ясности», дающей ему возможность оценивать человеческое существование без всяких иллюзий. Позиция Рие – это позиция трагического стоицизма. Он убеждён, что «чуму» искоренить нельзя, она неотъемлемая часть человеческого существования. Но долг человека, то, что сохранит его достоинство и честь, – это сопротивление чуме, необходимость защищать жизнь, лечить людей. В отличие от других героев хроники, чума мало что изменила в мыслях доктора Рие. Для него выбор был заранее предрешён. Он взвалил на себя всю ответственность за спасение Орана: организация больниц, санитарных дружин, налаживание карантинной дисциплины. В помощники доктору Рие Камю дал заурядного статистика Грана, неудачника по службе и в семейной жизни. Гран исповедует ту же мораль трагического стоицизма, что и доктор Рие. Смешная страсть к сочинительству, которой одержит Гран, заключает в себе попытку преодолеть безобразие жизни. Бедняга в течении многих лет правит первую и единственную фразу романа о прекрасной амазонке, добиваясь стилистического совершенства. Но фраза не даётся. Чудачество Грана – стоический вызов хаосу мира. Победа над чумой также неизменно ускользает их рук врачей и администрации, как не даётся Грану победа над непокорным словом.

Афоризм одного из пациентов Рие, хронического астматика: «А что такое в сущности чума? Та же жизнь, и всё тут», – является ключом ко всей притче. Чума временно отступила, иссякла. Доктор Рие, возвращаясь по ликующим улицам Орана, знает, что победа над чумой временна, что радость людей всегда будет под угрозой, микроб чумы неистребим.

Чума – символический образ, допускающий бесконечную многозначность. Это не только смерть, стихийные бедствия, войны, насилие и фанатизм, но и прежде всего олицетворение природы зла как естественного проявление законов миропорядка. Свобода выбора определяется в этом романе как достоинство и честь, которые человек обретает в сопротивлении злу. Недаром писатель В. Быков назвал «Чуму» «евангелием ХХ века».

Список использованной литературы

1. Андреев Л.Г. Две ипостаси Альбера Камю. – М., 1969.

2. Великовский С.И. Грани «несчастного сознания». – М., 1973.

А.Камю.
     Миф о Сизифе (Эссе об абсурде).
  Абсурдное рассуждение
Абсурд и самоубийство

Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное – имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ. И если верно, как того хотел Ницше, что заслуживающий уважения философ должен служить примером, то понятна и значимость ответа – за ним последуют определенные действия. Эту очевидность чует сердце, но в нее необходимо вникнуть, чтобы сделать ясной для ума.

Как определить большую неотложность одного вопроса в сравнении с другим? Судить должно по действиям, которые следуют за решением. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь умирал за онтологический аргумент. Галилей отдавал должное научной истине, но с необычайной легкостью от нее отрекся, как только она стала опасной для его жизни. В каком-то смысле он был прав. Такая истина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли – не все ли равно? Словом, вопрос это пустой. И в то же время я вижу, как умирает множество людей, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Мне известны и те, кто, как ни странно, готовы покончить с собой ради идей или иллюзий, служащих основанием их жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти). Поэтому вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов. Как на него ответить? По-видимому, имеются всего два метода осмысления всех существенных проблем – а таковыми я считаю лишь те, которые грозят смертью или удесятеряют страстное желание жить, – это методы Ла Палисса и Дон Кихота. Только в том случае, когда очевидность и восторг уравновешивают друг друга, мы получаем доступ и к эмоциям, и к ясности. При рассмотрении столь скромного и в то же время столь заряженного патетикой предмета классическая диалектическая ученость должна уступить место более непритязательной установке ума, опирающейся как на здравый смысл, так и на симпатию.

Самоубийство всегда рассматривалось исключительно в качестве социального феномена. Мы же, напротив, с самого начала ставим вопрос о связи самоубийства с мышлением индивида. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Об одном самоубийце-домоправителе мне говорили, что он сильно изменился, потеряв пять лет назад дочь, что эта история его «подточила». Трудно найти более точное слово. Стоит мышлению начаться, и оно уже подтачивает. Поначалу роль общества здесь не велика. Червь сидит в сердце человека, там его и нужно искать. Необходимо понять ту смертельную игру, которая ведет от ясности в отношении собственного существования к бегству с этого света.

Причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные. Самоубийство редко бывает результатом рефлексии (такая гипотеза, впрочем, не исключается). Развязка наступает почти всегда безотчетно. Газеты сообщают об «интимных горестях» или о «неизлечимой болезни». Такие объяснения вполне приемлемы. Но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося – тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.

Воспользуемся случаем, чтобы отметить относительность рассуждений, про водимых и этом эссе: самоубийство может быть связано с куда более уважительными причинами. Примером могут служить политические самоубийства, которые совершались «из протеста» во время китайской революции.

Но если трудно с точностью зафиксировать мгновение, неуловимое движение, при котором избирается смертный жребий, то намного легче сделать выводы из самого деяния. В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Не будем, однако, проводить далеких аналогии, вернемся к обыденному языку. Признается попросту, что «жить не стоит». Естественно, жить всегда нелегко. Мы продолжаем совершать требуемые от нас действия но самым разным причинам, прежде всего и силу привычки. Добровольная смерть предполагает, пусть инстинктивное, признание ничтожности этой привычки, осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания.

Каково же это смутное чувство, лишающее ум необходимых для жизни грез? Мир, который поддается объяснению, пусть самому дурному, – этот мир нам знаком. По если вселенная внезапно лишается как иллюзий, так и познаний, человек становится в ней посторонним. Человек изгнан навек, ибо лишен и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актером и декорациями. Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признают наличие прямой связи между этим чувством и тягой к небытию.

Предметом моего эссе является как раз эта связь между абсурдом и самоубийством, выяснение того, в какой мере самоубийство есть исход абсурда. В принципе для человека, который не жульничает с самим собой, действия регулируются тем, что он считает истинным. В таком случае вера в абсурдность существования должна быть руководством к действию. Правомерен вопрос, поставленный ясно и без ложного пафоса: не следует ли за подобным заключением быстрейший выход из этого смутного состояния? Разумеется, речь идет о людях, способных жить в согласии с собой.
     В такой ясной постановке проблема кажется простой и вместе с тем неразрешимой. Ошибочно было бы полагать, будто простые вопросы вызывают столь же простые ответы, а одна очевидность с легкостью влечет за собой другую. Если подойти к проблеме с другой стороны, независимо от того, совершают люди самоубийство или нет, кажется априорно ясным, что может быть всего лишь два философских решения: «да» и «нет». Но это слишком уж просто. Есть еще и те, кто непрестанно вопрошает, не приходя к однозначному решению. Я далек от иронии: речь идет о большинстве. Понятно также, что многие, отвечающие «нет», действуют так, словно сказали «да». Если принять ницшеанский критерий, они так или иначе говорят «да». И наоборот, самоубийцы часто уверены в том, что жизнь имеет смысл. Мы постоянно сталкиваемся с подобными противоречиями. Можно даже сказать, что противоречия особенно остры как раз в тот момент, когда столь желанна логика. Часто сравнивают философские теории с поведением тех, кто их исповедует. Посреди мыслителей, отказывавших жизни в смысле, никто, кроме рожденного литературой Кириллова, возникшего из легенды Перегрина (1) и проверявшего гипотезу Жюля Лекье, не находился в таком согласии с собственной логикой, чтобы отказаться и от самой жизни. Шутя, часто ссылаются на Шопенгауэра, прославлявшего самоубийство за пышной трапезой. Но здесь не до шуток. Не так уж важно, что трагедия не принимается всерьез; подобная несерьезность в конце концов выносит приговор самому человеку.

Итак, стоит ли полагать, столкнувшись с этими противоречиями и этой темнотой, будто нет никакой связи между возможным мнением о жизни и деянием, совершаемым, чтобы ее покинуть? Не будем преувеличивать. В привязанности человека к миру есть нечто более сильное, чем все беды мира. Тело принимает участие в решении ничуть не меньше ума, и оно отступает перед небытием. Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить. Тело сохраняет это опережение в беге дней, понемногу приближающем наш смертный час. Наконец, суть противоречия заключается в том, что я назвал бы «уклонением», которое одновременно и больше, и меньше «развлечения» Паскаля . Уклонение от смерти – третья тема моего эссе – это надежда. Надежда на жизнь иную, которую требуется «заслужить», либо уловки тех, кто живет не для самой жизни, а ради какой-нибудь великой идеи, превосходящей и возвышающей жизнь, наделяющей ее смыслом и предающей ее.

Все здесь путает нам карты. Исподволь утверждалось, будто взгляд на жизнь как на бессмыслицу равен утверждению, что она не стоит того, чтобы ее прожить. На деле между этими суждениями нет никакой необходимой связи. Просто должно не поддаваться замешательству, разладу и непоследовательности, а прямо идти к подлинным проблемам. Самоубийство совершают потому, что жить не стоит, – конечно, это истина, но истина бесплодная, трюизм. Разве это проклятие существования, это изобличение жизни во лжи суть следствия того, что у жизни нет смысла? Разве абсурдность жизни требует того, чтобы от нее бежали – к надежде или к самоубийству? Вот что нам необходимо выяснить, проследить, понять, отбросив все остальное. Ведет ли абсурд к смерти? Эта проблема первая среди всех других, будь то методы мышления или бесстрастные игрища духа. Нюансы, противоречия, всеобъясняющая психология, умело привнесенная «духом объективности», – все это не имеет ничего общего с этим страстным исканием. Ему потребно неправильное, то есть логичное, мышление. Это нелегко дается. Всегда просто быть логичным, но почти невозможно быть логичным до самого конца. Столь же логичным, как самоубийцы, идущие до конца по пути своего чувства. Размышление по поводу самоубийства позволяет мне поставить единственную проблему, которая меня интересует: существует ли логика, приемлемая вплоть до самой смерти? Узнать это я смогу только с помощью рассуждения, свободного от хаоса страстен и исполненного светом очевидности. Так намечается начало рассуждения, которое я называю абсурдным. Многие начинали его, но я пока не знаю, шли ли они до конца.

Когда Карл Ясперс, показав невозможность мысленно конституировать единство мира, восклицает: «Этот предел ведет меня к самому себе, гуда. где я уже не прячусь за объективной точкой зрения, сводящейся к совокупности моих представлений; туда, где ни я сам, ни экзистенция другого не могут стать для меня объектами», он вслед за многими другими напоминает о тех безводных пустынях, где мышление приближается к своим границам. Конечно, он говорит вслед за другими, но сколь поспешно стремится покинуть эти пределы! К этому последнему повороту, колеблющему основания мышления, приходят многие люди, в том числе и самые незаметные. Они отрекаются от всего, что им дорого, что было их жизнью. Другие, аристократы духа, тоже отрекаются, но идут к самоубийству мышления, откровенно бунтуя против мысли. Усилий требует как раз противоположное: сохранять, насколько возможно, ясность мысли, пытаться рассмотреть вблизи образовавшиеся на окраинах мышления причудливые формы. Упорство и проницательность – таковы привилегированные зрители этой абсурдной и бесчеловечной драмы, где репликами обмениваются надежда и смерть. Ум может теперь приступить к анализу фигур этого элементарного и вместе изощренного танца, прежде чем оживить их своей собственной жизнью.

Философское эссе А. Камю «Миф о Сизифе»

Абсурд и самоубийство

Абсурд и самоубийство – вот проблемы, которые больше всего интересовали Камю в его творчестве: «Ведёт ли абсурд к смерти? Эта проблема первая среди других, будь то методы мышления или бесстрастные игрища духа» («Миф о Сизифе»).

Камю уточняет и подчёркивает вновь и вновь, что абсурден не мир, – абсурдной может быть встреча человека с миром. Конечно, разум выгораживает нам тот участок мира, в котором мы можем жить, мыслить и действовать спокойно. Но рано или поздно мы вынуждены столкнуться с миром так, что абсурдность нашего существования станет вопиющей. Потому что смысла мир сам по себе не имеет – смысл придаём ему мы. А наши возможности, охватить своим смыслом бесконечность, ограничены. Да, самоубийство – самый простой способ уйти от абсурда. Но ведь мы живём, зная, что все жизненные усилия, все сопротивления закончатся скорее рано, чем поздно. Как и Шопенгауэр, и Вагнер, Камю согласен с тем, что любовь – главное, что есть в жизни. Но эти великие немцы мрачно добавляли к этому ещё и смерть. Камю ищет способы уйти от абсурда в жизнь.

Тема абсурда не случайна для культуры ХХ века, в которой универсальность здравого смысла и логических построений теряет свою значимость на методологическом уровне. Абсурд становится не знаком остановки, но знаком перехода к другим «ценностным координатам» (Э.Фромм), к другой «установке сознания» (Гуссерль), к другим «спиритуальным (дыхательным) практикам» (В. Подарога) и, наконец, к другим «художественным пространствам» (М. Бахтин, Д. Лихачёв, В. Топоров). Абсурд становится герменевтической категорией, которая подразумевает границу «другого», чувство «другого» (смех Фуко при чтении Китайской энциклопедии), признание возможности «другого» прочтения реальности.

Если человек есть мера всех вещей, то он творит и мораль так, как ему вздумается и как ему выгодно. Камю потрясён рассуждениями Писарева о том, что нет предписаний, запрещающих человеку, если ему это хочется и выгодно, убить даже собственную мать. Но Камю подчёркивает, что русские нигилисты на самом деле не убивали никаких мам и бабушек, служили людям, а не себе, и даже террористы-революционеры первых поколений свою собственную жизнь оценивали мерками общественного блага. Убить для добрых последствий в истории, для дела, самому сознательно отдав собственную жизнь, – это тоже путь в никуда. Равнодушие, осознание «чужого» мира и, как противопоставление – феномен «донжуанства».

Уже полнокровие жизненного мира человека вынуждает к ответственности. Антитезис естественной жизни – человек, которому всё равно. Источником неожиданного и нелепого преступления становится равнодушие, что очень ярко представлено в романе «Посторонний». Трагический конфликт, в котором человеческое сознание сталкивается с неизбежностью судьбы, с неизбежностью высшего порядка, перерастает в трагикомическое зрелище, в котором нет никакого смысла – ни человеческого, ни сверхчеловеческого – в котором правят либо слепые механизмы природы, либо слепые механизмы общества, превращающие человеческую жизнь в абстракцию.

Афоризмы А. Камю

...абсурд не в человеке и не в мире, но в их совместном присутствии.

...без несовершенства неощутимо и счастье!

...связью с людьми мы обязаны лишь своим собственным усилиям: стоит перестать писать или говорить, стоит обособиться, и толпа людей вокруг вас растает; понимаем, что большая часть этих людей на самом деле готовы отвернуться от нас (не из злобы, а лишь из равнодушия), а остальные всегда оставляют за собой право переключить свое внимание на что-нибудь другое; в эти дни мы понимаем, сколько совпадений, сколько случайностей необходимы для рождения того, что называют любовью или дружбой, и тогда мир снова погружается во мрак, а мы – в тот лютый холод, от которого нас ненадолго укрыла человеческая нежность.

...существует на свете нечто, к чему нужно стремиться всегда и что иногда даётся в руки, и это нечто - человеческая нежность.

Абсурд рождается из столкновения человеческого разума и безрассудного молчания мира.

Абсурдно, что мы рождаемся, и абсурдно, что мы умираем.

Без греховного начала человек не смог бы жить, а без святого жил бы припеваючи. Бессмертие – идея бесперспективная.

Без отчаяния к жизни нет и любви к жизни.

Быть язычником для себя, христианином для других – к этому инстинктивно склоняется всякий человек.

В жизни должна быть любовь – одна великая любовь за всю жизнь, это оправдывает беспричинные приступы отчаяния, которым мы подвержены.

В смерти игра и героизм обретают свой подлинный смысл.

Важный вопрос, который следует разрешить «на практике»: можно ли быть счастливым и одиноким?

Великий вопрос жизни – как жить среди людей.

Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному.

Вечное возвращение предполагает примирение со страданием.

Во вселенной, внезапно лишенной иллюзий и света, человек чувствует себя чужаком. Он — в непоправимом изгнании … Этот разрыв между человеком и его жизнью, актером и декорациями, создает чувство Абсурда.

/Миф о Сизифе/

Воля – то же одиночество.

Время идет медленно, когда за ним следишь… оно чувствует слежку. Но оно пользуется нашей рассеянностью. Возможно даже, что существует два времени: то, за которым следим, и то, которое нас преобразует.

Время страшит нас своей доказательностью, неумолимостью своих расчётов, на все прекрасные рассуждения о душе мы получали от него убедительные доказательства противоположного.

Гений – это ум, знающий свои пределы.

Главное, что отличает человека от животного, – воображение.

Для большинства людей война означает конец одиночества. Для меня она – окончательное одиночество.

Для того, чтобы мысль преобразила мир, нужно, чтобы она сначала преобразила жизнь своего творца.

Единственная свобода, которую можно противопоставить свободе убивать, – это свобода умереть, то есть освободиться от страха смерти и найти этому несчастному случаю место в природе.

Если абсурд и существует, то лишь во вселенной человека.

Если вы закоренели в своем отчаянии, поступайте так, как если бы вы не утратили надежды, – или убейте себя. Страдание не дает никаких прав.

Если людям, снедаемым глубокой тоской, улыбается счастье, они не умеют скрыть этого: они набрасываются на счастье, словно хотят сжать его в объятиях и задушить из ревности.

Если продолжать искренне любить то, что в самом деле достойно любви, и не растрачивать свою любовь по мелочам, по пустякам, по глупостям, можно понемногу сделать свою жизнь светлее и стать сильнее.

Есть только лишь одна по-настоящему философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить, значит ответить на фундаментальный вопрос философии.

Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля недостаточно просвещена.

Из бессмысленности, абсурдности бытия ещё не следует бессмысленность человеческого существования, так же как из того, что Бога нет, ещё не следует, что нет никакой морали.

Исключение требования ясности ведёт к исчезновению абсурда.

Лучше быть свободным бедняком, чем богатым невольником. Конечно, люди хотят быть и богатыми и свободными – и из-за этого подчас становятся бедными рабами.

Мир прекрасен, и вне его нет спасения.

Настоящая щедрость по отношению к будущему заключается в том, чтобы все отдавать настоящему.

Не быть любимым – это всего лишь неудача, не любить – вот несчастье.

Не ждите Страшного суда. Он происходит каждый день.

Неизбежно только одно – смерть, всего остального можно избежать. Во временном пространстве, которое отделяет рождение от смерти, нет ничего предопределенного: все можно изменить и можно даже прекратить войну и жить в мире, если желать этого как следует – очень сильно и долго.

Ничто так не воодушевляет, как сознание собственного безнадежного положения.

Оправдание абсурдного мира может быть только эстетическим.

Ответственность перед историей освобождает от ответственности перед людьми. В этом ее удобство.

Отдаваться может лишь тот, кто владеет собой. Бывает, что отдаются, чтобы избавиться от собственного ничтожества. Дать можно только то, что имеешь. Стать хозяином самому себе – и лишь после этого сдаться.

Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья.

/Миф о Сизифе/

Политики не сознают, насколько равенство враждебно свободе. В Греции были свободные люди, потому что были рабы.

Потребность счастья кажется мне самым благородным стремлением человеческого сердца.

Привычка к отчаянию куда хуже, чем само отчаяние.

Свобода – это, в первую очередь, не привилегии, а обязанности.

Свободен тот, кто может не лгать.

Свободная печать бывает хорошей или плохой, это верно. Но еще более верно то, что несвободная печать бывает только плохой.

Смерть сообщает новую форму любви – а равно и жизни, она превращает любовь в Судьбу.

Там, где одни видели абстракцию, другие видели истину.

У нас нет времени, чтобы стать самим собой. Его хватает лишь на то, чтобы быть счастливым.

Чего стоит человек? Что такое человек? После того, что я видел, у меня до конца жизни не исчезнет по отношению к нему недоверие и всеобъемлющая тревога.

Человек изгнан навек, ибо лишён и памяти об утраченном отечестве, и надежды на землю обетованную. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью, актёром и декорациями. Все когда-либо помышлявшие о самоубийстве люди сразу признaют наличие прямой связи между этим чувством и тягой к небытию.

Человек – единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть.

Человек – животное религиозное.

Человек не станет свободным, пока не преодолеет страха смерти. Но не с помощью самоубийства. Нельзя преодолеть, сдавшись. Суметь умереть, глядя смерти в глаза, без горечи.

Человек не только общественное существо. По крайней мере, он властен над своей смертью. Мы созданы, чтобы жить бок о бок с другими. Но умираем мы по-настоящему только для себя.

Человек чувствует себя одиноким, когда он окружен трусами.

Человеческое сердце обладает досадной склонностью именовать судьбой только то, что его сокрушает.

Щедрость по отношению к будущему – это умение отдавать все, что связано с настоящим.

Этот мир лишён смысла, и тот, кто осознал это, обретает свободу.

Я видел, как много людей умирает потому, что жизнь для них больше не стоила того, чтобы жить. Из этого я делаю вывод, что вопрос о смысле жизни – самый насущный.

Я не понимаю уникального смысла мира, а потому он для меня безмерно иррационален.

Я не понимаю уникального смысла мира, а потому он для меня безмерно иррационален.

Я никогда не мог до конца поверить, что дела, заполняющие человеческую жизнь, – это нечто серьезное. В чем состоит действительно «серьезное», я не знал, но то, что я видел вокруг, казалось мне просто игрой - то забавной, то надоедливой и скучной.

15