Анализ статьи А.Архангельского "Герои романа Л.Н.Толстого "Война и мир"

1. Составьте характеристику группы героев романа. (название группы, кто входит в группу, характеристика героев/группы)
2. Составьте сравнительную характеристику Наполеона и Кутузова. (отличия, каким их представляет автор и его герои)
3. Выделите основные черты характера А.Болконского и П.Безухова.
4. Выделите основные черты образа Н.Ростовой. Почему она находится вне всех групп? В чем её особенность?

Герои Толстого и “распределяются” на несколько групп.

Прожигатели жизни — заняты только тем, что болтают, устраивают свои личные дела, обслуживают свои мелкие прихоти, свои эгоцентрические желания. Причём любой ценой, не считаясь с судьбами других людей. Это самый низший из всех разрядов в толстовской иерархии. Герои, относящиеся к нему, всегда однотипны, для их характеристики повествователь демонстративно использует одну и ту же деталь.

Прожигатели жизни сами однообразны — и неизменны; меняются только их взгляды, существо остаётся прежним. Они не развиваются. И неподвижность их образов, сходство с мертвенными масками как раз и подчёркнуты стилистически.

В центре этого круга, этой воронки, которая засасывает человеческие души, — семейство Курагиных.

Главное “родовое” качество всего семейства — холодный эгоизм. Он присущ отцу, князю Василию, с его придворным самосознанием. Недаром впервые перед читателем князь появляется именно “в придворном, шитом мундире, в чулках, в башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица”. Сам князь Василий ничего не просчитывает, не планирует наперёд, можно сказать, что за него действует инстинкт: и когда он пытается женить сына Анатоля на княжне Марье, и когда пытается лишить Пьера наследства, и когда, потерпев на этом пути невольное поражение, навязывает Пьеру свою дочь Элен.

Элен, чья “неизменяющаяся улыбка” подчёркивает однозначность, одномерность этой героини, не способна перемениться. Она словно застыла на годы в одном и том же состоянии: статичной мертвенно-скульптурной красоты. Курагина тоже ничего специально не планирует, тоже подчиняется почти животному инстинкту: приближая мужа и удаляя его, заводя любовников и намереваясь перейти в католичество, подготавливая почву для развода и затевая сразу два романа, один из которых (любой) должен увенчаться браком.

Внешняя красота заменяет Элен внутреннее содержание. Эта характеристика распространяется и на её брата, Анатоля Курагина. Рослый красавец с “прекрасными большими глазами”, он не одарён умом (хотя и не так глуп, как его брат Ипполит), но “зато у него была и драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность”. Уверенность эта сродни инстинкту выгоды, владеющему душами князя Василия и Элен. И хотя личную выгоду Анатоль не преследует, но за удовольствиями охотится с той же неутолимой страстью — и с той же готовностью принести в жертву любого ближнего. Так он поступает с Наташей Ростовой, влюбляя её в себя, готовясь увезти — и не думая о её судьбе, о судьбе Андрея Болконского, за которого Наташа собирается замуж...

Собственно, Курагины играют в суетном, “мирском” измерении “мира” ту самую роль, какую в “военном” измерении играет Наполеон: они олицетворяют собой светское безразличие к добру и злу. По своей прихоти Курагины вовлекают окружающую жизнь в страшный водоворот. Это семейство похоже на омут. Приблизившись к нему на опасное расстояние, легко погибнуть.

Первому, низшему разряду героев — прожигателей жизни — в толстовской эпопее соответствует последний, верхний разряд героев — вождей. Способ их изображения тот же самый: повествователь обращает внимание на одну-единственную черту характера, поведения или внешности персонажа. И при каждой встрече читателя с этим героем упорно, почти назойливо указывает на эту черту.

Вожди неразрывно связаны с войной (опять же в дурном значении слова); они стоят во главе исторических коллизий, отделены от простых смертных непроницаемой пеленой собственного величия.

Главный из вождей, а значит, самый опасный, самый лживый из них, — Наполеон.

В толстовской эпопее есть два наполеоновских образа. Один живёт в легенде о великом полководце, которую пересказывают друг другу разные персонажи и в которой он предстаёт то могущественным гением, то столь же могущественным злодеем. В эту легенду на разных этапах своего пути верят не только посетители салона Анны Павловны Шерер, но и Андрей Болконский и Пьер Безухов. Поначалу мы видим Наполеона их глазами, представляем его себе в свете их жизненного идеала.

И другой образ — это персонаж, действующий на страницах эпопеи и показанный глазами рассказчика и героев, которые внезапно сталкиваются с ним на полях сражений. Впервые Наполеон как действующее лицо «Войны и мира» появляется в главах, посвящённых Аустерлицкому сражению; сначала его описывает повествователь, затем мы видим его с точки зрения князя Андрея.

Раненый Болконский, который совсем недавно боготворил вождя народов, замечает на лице Наполеона, склонившегося над ним, “сияние самодовольства и счастья”. Только что переживший душевный переворот, он смотрит в глаза своему былому кумиру и думает “о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения”. И “так мелочен казался ему сам герой, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял”.

А повествователь — и в аустерлицких главах, и в тильзитских, и в бородинских — неизменно подчёркивает обыденность и комическую ничтожность внешности человека, которого боготворит и ненавидит весь мир. “Потолстевшая, короткая” фигура, “с широкими, толстыми плечами и невольно выставленным вперёд животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди”.

В романном образе Наполеона нет и следа того могущества, какое заключено в легендарном его образе. Для Толстого имеет значение только одно: Наполеон, вообразивший себя двигателем истории, на самом деле жалок и особенно ничтожен. Безличный рок (или непознаваемая воля Провидения) сделали его орудием исторического процесса, а он вообразил себя творцом своих побед. Это к Наполеону относятся слова из историософского финала книги: “Для нас, с данною нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды”.

Уменьшенная и ухудшенная копия Наполеона, пародия на него — это московский градоначальник Ростопчин. Он суетится, мельтешит, развешивает афишки, ссорится с Кутузовым, думая, что от его решений зависит судьба москвичей, судьба России. Но рассказчик сурово и неуклонно разъясняет читателю, что московские жители начали покидать столицу не потому, что кто-то их призывал делать это, а потому, что они подчинились угаданной ими воле Провидения. И пожар возник в Москве не потому, что так захотел Ростопчин (и тем более не вопреки его распоряжениям), а потому, что она не могла не сгореть: в брошенных деревянных домах, где поселились захватчики, неизбежно вспыхивает огонь, рано или поздно.

А основную массу вождей образуют здесь разного рода генералы, начальники всех мастей. Все они, как один, не понимают неисповедимых законов истории, думают, что исход сражения зависит лишь от них, от их военных дарований или политических способностей. Неважно, какой армии они при этом служат — французской, австрийской или русской. А олицетворением всей этой массы генералитета становится в эпопее Барклай де Толли, сухой “немец” на русской службе. Он ничего не смыслит в народном духе и вместе с другими “немцами” верит в схему правильной диспозиции “Die erste Colonne marschiert, die zweite Colonne marschiert” (“Первая колонна выступает, вторая колонна выступает”).

И прожигателям жизни, и вождям в романе противопоставлены обычные люди во главе с правдолюбицами. Герои, отнесённые к этому разряду, как правило, люди неглубокие, и всё же портреты их написаны разными красками, заведомо лишены однозначности, однотипности.

Таково — в целом — хлебосольное московское семейство Ростовых.

Старый граф Илья Андреич, отец Наташи, Николая, Пети, Веры, — человек слабохарактерный, позволяет управляющим грабить себя, страдает при мысли, что разоряет детей, но ничего поделать с этим не может. Отъезд в деревню на два года, попытка перебраться в Петербург и получить место мало что меняют в общем положении вещей.

Граф не слишком умён, но при том он в полной мере наделён Богом сердечными дарованиями — гостеприимством, радушием, любовью к семье и детям. Жена Ильи Андреича, графиня Ростова, тоже не отличается особым умом — тем абстрактным учёным умом, к которому повествователь относится с явным недоверием. Она безнадёжно отстала от современной жизни; а когда семейство окончательно разоряется, графиня даже не в состоянии понять, почему они должны отказаться от собственного экипажа и не могут послать карету за кем-нибудь из её подруг.

Все лучшие ростовские качества передались детям — всем, кроме сухой, расчётливой и потому нелюбимой Веры. (Выйдя за Берга, она закономерно переместилась из разряда обычных людей в число прожигателей жизни.) А также — кроме воспитанницы Ростовых Сони, которая, несмотря на всю свою доброту и жертвенность, оказывается “пустоцветом” и постепенно, вслед за Верой, скатывается из округлого мира обычных людей в плоскость прожигателей жизни.

Особенно трогателен младший, Петя, который полностью впитал атмосферу ростовского дома. Подобно отцу и матери, он не слишком умён, зато предельно искренен и душевен; эта душевность особенным образом выражается в его музыкальности. Петя мгновенно отдаётся сердечному порыву; поэтому именно с его точки зрения мы смотрим из московской патриотической толпы на государя Александра I — и разделяем неподдельный юношеский восторг. Смерть Пети от вражеской пули — один из самых пронзительных и самых запоминающихся эпизодов толстовской эпопеи.

Есть свой центр у обычных людей, населяющих страницы «Войны и мира». Этот центр — Николай Ростов и Марья Болконская, чьи жизненные линии, разделённые на протяжение трёх томов, в конце концов все равно пересекаются, подчиняясь неписаному закону сродства.

“Невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица”, он отличается “стремительностью и восторженностью”. Николай, как водится, неглубок (“у него был тот здравый смысл посредственности, который подсказывал ему, что было должно”, — прямо говорит повествователь). Но зато весьма эмоционален, порывист, сердечен, а потому и музыкален, как все Ростовы.

Его жизненный путь прослежен в эпопее почти столь же подробно, сколь и пути главных героев — Пьера, Андрея, Наташи. В начале «Войны и мира» мы видим Николая юным студентом университета, который бросает учёбу ради армейской службы. Затем перед нами молодой офицер Павлоградского гусарского полка, который рвётся в бой и завидует закалённому вояке Ваське Денисову.

Ростов бескорыстно помогает Болконским выбраться из Богучарова — и оба они, Николай и Марья, внезапно чувствуют взаимное притяжение. Но то, что в среде прожигателей жизни (да и большинства обычных людей тоже) считается нормой, для них оказывается препятствием, почти непреодолимым: она богата, он беден.

Лишь сила естественного чувства оказывается способной превозмочь эту преграду; поженившись, Ростов и княжна Марья живут душа в душу.

Это самый важный из разрядов; без героев-правдоискателей никакой эпопеи «Война и мир» вообще не было бы. Только два персонажа, два близких друга — Андрей Болконский и Пьер Безухов вправе претендовать на это особое “звание”. Их нельзя назвать безусловно положительными; для создания их образов повествователь использует самые разные краски — но именно благодаря неоднозначности они кажутся особенно объёмными и яркими.

Оба они, князь Андрей и граф Пьер, богаты (Болконский — изначально, незаконнорожденный Безухов — после внезапной смерти отца), умны, хотя и по-разному. Ум Болконского холоден и остр; ум Безухова наивен, зато органичен. Как многие молодые люди 1800-х годов, они без ума от Наполеона; горделивая мечта об особой роли в мировой истории, а значит, убеждённость в том, что именно личность управляет ходом вещей, в равной мере присуща и Болконскому, и Безухову. Из этой общей точки повествователь и прочерчивает две очень разные сюжетные линии, которые поначалу расходятся очень далеко, а потом вновь соединяются, пересекаясь в пространстве истины.

Но здесь-то как раз и обнаруживается, что правдоискателями они становятся вопреки своей воле. Ни тот, ни другой правду искать не собираются, к нравственному совершенствованию не стремятся и поначалу уверены, что правда явлена им в образе Наполеона. К напряжённому поиску истины их подталкивают внешние обстоятельства, а быть может — и само Провидение. Просто душевные качества Андрея и Пьера таковы, что каждый из них способен ответить на вызов судьбы, отозваться на её немой вопрос; только потому они в конечном счёте и поднимаются над общим уровнем.

Болконский в начале книги несчастлив; он не любит свою милую, но пустую жену; равнодушно относится к будущему ребёнку, да и в будущем не проявляет особых отцовских чувств. Семейный “инстинкт” так же чужд ему, как “инстинкт” светский; он не может попасть в разряд обычных людей по тем же причинам, по каким не может оказаться в ряду прожигателей жизни. Ни холодная пустота большого света, ни теплота семейно-родового гнезда не влекут его. Зато прорваться в число избранных вождей он не просто мог бы, но и очень бы хотел.

Правда открывается князю Андрею сама, без всяких усилий с его стороны; он не приходит к выводу о ничтожности всех самовлюблённых “героев” перед лицом вечности — этот вывод является ему сразу и во всей полноте.

Пьер — “массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках”. Подобно князю Андрею, Безухов не ощущает себя правдоискателем; он тоже считает Наполеона великим человеком — и довольствуется распространённым представлением о том, что историей управляют великие люди, “герои”.

Мы знакомимся с Пьером в тот самый момент, когда он от избытка жизненной силы принимает участие в кутежах и почти разбоях (история с квартальным). Жизненная сила — его преимущество перед мертвенным светом (Андрей говорит, что Пьер — единственный “живой человек"). И это же — его главная беда, поскольку Безухов не знает, к чему приложить свою богатырскую силу, она бесцельна. Особые душевные и умственные запросы присущи Пьеру изначально (именно поэтому он выбирает себе в друзья Андрея), но они распылены, не облекаются в ясную и чёткую форму.

Пьера отличает энергия, чувственность, доходящая до страстности, крайняя бесхитростность и близорукость (в прямом и переносном смыслах); всё это обрекает Пьера на необдуманные шаги. Как только Безухов становится наследником громадного состояния, прожигатели жизни немедленно опутывают его своими сетями, князь Василий женит Пьера на Элен. Разумеется, семейная жизнь не задаётся; принять правила, по которым живут великосветские прожигатели, Пьер не может. И вот, разъехавшись с Элен, он впервые осознанно начинает искать ответ на мучающие его вопросы о смысле жизни, о предназначении человека.

“Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?” — спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: “«Умрёшь — всё кончится. Умрёшь — и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно”

Шаг за шагом упрямый автор ведёт своего любимого героя к постижению двух неразрывно связанных правд: правды искренней семейной жизни и правды общенародного единения.

Есть в «Войне и мире» еще один разряд героев, зеркально противоположный вождям. Это — мудрецы. То есть персонажи, которые постигли истину общенародной жизни и являют собою пример для других героев, ищущих правду. Таковы, в первую очередь, штабс-капитан Тушин, Платон Каратаев и Кутузов.

И Тушин, и другой толстовский мудрец — Платон Каратаев, наделены одинаковыми “физическими” свойствами: они маленького роста, у них схожие характеры: они ласковы и добродушны. Но Тушин ощущает себя неотъемлемой частью общей народной жизни лишь в самом разгаре войны, а в мирных обстоятельствах он простой, добрый, робкий и очень обычный человек. А Платон причастен этой жизни всегда, в любых обстоятельствах. И на войне и особенно в состоянии мира. Потому что он носит мир в своей душе.

Пьер встречается с Платоном в нелёгкий момент своей жизни — в плену, когда судьба его висит на волоске и зависит от множества случайностей. Первое, что бросается ему в глаза (и странным образом успокаивает), — это округлость Каратаева, гармоническое сочетание облика внешнего и облика внутреннего. В Платоне всё круглое — и движения, и быт, который он налаживает вокруг себя, и даже домовитый “запах”. Рассказчик, с присущей ему настойчивостью, повторяет слова “круглый”, “округлый” так же часто, как в сцене на Аустерлицком поле он повторял слово “небо”.

Можно ли назвать Платона Каратаева яркой личностью? Нет, ни в коем случае. Наоборот: он вообще не личность, потому что у него нет своих особых, отдельных от народа духовных запросов, нет стремлений и желаний. Он для Толстого больше чем личность, он — частица народной души. Каратаев не помнит собственных слов, сказанных минуту назад, поскольку он не мыслит в привычном значении этого слова, то есть не выстраивает свои рассуждения в логическую цепочку. Просто, как сказали бы современные люди, его ум “подключён” к общенародному сознанию, и суждения Платона воспроизводят надличную мудрость.

Нет у Каратаева и “специальной” любви к людям, — он относится ко всем одинаково любовно. И к барину Пьеру, и к французскому солдату, который заказал Платону пошив рубахи, и к колченогой собачке, привязавшейся к нему. Не будучи личностью, он не видит личностей и вокруг себя, каждый встречный для него — такая же частица единого мироздания, как и сам Платон. Смерть или разлука поэтому не имеют для него никакого значения; Каратаев не расстраивается, узнав, что человек, с которым он сблизился, вдруг исчез — ведь от этого ничего не меняется! Вечная жизнь народа продолжается, и во всяком новом встречном обнаружится её неизменное присутствие.

Главный урок, который Безухов выносит из общения с Каратаевым, главное качество, которое он стремится у своего “учителя” перенять, — это добровольная зависимость от вечной народной жизни. Только она даёт человеку настоящее чувство свободы.

Образ народного фельдмаршала Кутузова поставлен здесь на недосягаемую высоту. Этот старый человек, седой, толстый, тяжело ступающий, с пухлым, изуродованным раной лицом, возвышается и над капитаном Тушиным, и даже над Платоном Каратаевым: истину народности, воспринятую ими инстинктивно, он постиг сознательно и возвёл в принцип своей жизни и своей полководческой деятельности.

Главное для Кутузова (в отличие от всех вождей с Наполеоном во главе) — отклониться от личного горделивого решения, угадать верный ход событий и не мешать им развиваться по Божьей воле, по правде. Кутузов, каким он предстаёт в батальных сценах третьего и четвёртого томов, не деятель, а созерцатель, он убеждён, что для победы требуется не ум, не схема, а “что-то другое, независимое от ума и знания”. И прежде всего — “нужно терпение и время”. Того и другого у старого полководца в избытке; он наделён даром “спокойного созерцания хода событий” и главное свое предназначение видит в том, чтобы не навредить. То есть выслушать все доклады, все главные соображения, полезные (то есть согласные с естественным ходом вещей) поддержать, вредные отклонить.

А главная тайна, которую постиг Кутузов, каким он изображён в «Войне и мире», это тайна поддержания народного духа, главной силы в любой борьбе с любым врагом Отечества.

Без фигуры Кутузова Толстой не решил бы одну из главных художественных задач своей эпопеи: противопоставить “лживой форме европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история” — “простую, скромную и потому истинно величественную фигуру” народного героя, которая никогда не уляжется в эту “лживую форму”.

Есть в портретной галерее, созданной Толстым в «Войне и мире», характер, который не вписывается ни в один из перечисленных разрядов. Это лирический характер главной героини эпопеи Наташи Ростовой.

Принадлежит ли она к прожигателям жизни? Об этом и помыслить невозможно. С её-то искренностью, с её обостренным ощущением справедливости! Относится ли она к обычным людям, подобно своим родным, Ростовым? Во многом — да; и всё-таки недаром и Пьер, и Андрей ищут её любви, тянутся к ней, выделяют из общего ряда. При этом правдоискательницей её — в отличие от них — никак не назовёшь. Сколько бы мы ни перечитывали сцены, в которых действует Наташа, нигде не найдём и намёка на поиски нравственного идеала, истины, правды. А в эпилоге, после замужества, она теряет даже яркость темперамента, одухотворённость облика; детские пеленки заменяют ей то, что Пьеру и Андрею дают размышления об истине и о цели жизни.

Подобно остальным Ростовым, Наташа не наделена острым умом. Наташа, как подчёркивает рассказчик, попросту “не удостаивала быть умной”. Зато она наделена чем-то иным, что для Толстого важнее абстрактного ума, важнее даже правдоискательства: инстинктом познания жизни опытным путём. Именно это необъяснимое качество вплотную приближает образ Наташи к мудрецам, прежде всего к Кутузову — при том, что во всем остальном она ближе к обычным людям. Её попросту невозможно “приписать” к одному какому-то разряду: она не подчиняется никакой классификации, вырывается за пределы любого определения.

Наташа, “черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая”, самая эмоциональная из всех персонажей эпопеи; потому она и самая музыкальная из всех Ростовых. Стихия музыки живёт не только в её пении, которое все вокруг признают замечательным, но и в самом голосе Наташи. Вспомните, ведь сердце Андрея впервые дрогнуло, когда он лунной ночью услышал Наташин разговор с Соней, не видя беседующих девушек. Наташино пение исцеляет брата Николая, который приходит в отчаяние после проигрыша сорока трёх тысяч, разорившего семейство Ростовых.

А главный дар, который дан ей и который поднимает её над всеми остальными героями эпопеи, даже самыми лучшими, — это особый дар счастья. Наташа бескорыстно радуется жизни, чувствует её лихорадочный пульс — и щедро делится своим счастьем со всеми окружающими. Её счастье — в её естественности.

Но истинное призвание Наташи, как показывает Толстой в эпилоге (причём неожиданно для многих читателей), раскрылось лишь в материнстве. Уйдя в детей, она осуществляет себя в них и через них; и это не случайно: ведь семья для Толстого — такой же космос, такой же целостный и спасительный мир, как христианская вера, как народная жизнь.