Открытый классный час "Бесленей. Право на жизнь. Два имени, две родины, две жизни."

В 1942 году несколько десятков ленинградских сирот, бежавших от войны на Северный Кавказ, были спрятаны жителями черкесского аула (селения) Бесленей от немцев.Они приютили их в своих домах, рискуя собственными жизнями. Этот случай впечатался в историю, как пример безграничной гуманности и человечности
Прошелестели стаи дней, 
Как пожелтевшие страницы.
К тебе пришёл я, Бесленей,
Добру и милости учиться.

Прошу, поведай мне о том,
Как спас детей от верной смерти.
Ты стань моим проводником,
Туда, в былого круговерти.

Я вдруг почую дым войны,
В глазах моих защиплют слёзы.
Средь жутковатой тишины
Услышу тихий скрип обозов.

Они пришли издалека,
Сироты в выжженной одежде.
Дрожала детская рука,
Ища заботы и надежды.

Лишив их ласки матерей,
Судьба пылилась на дороге.

Ты распахнулся, Бесленей,
Для них спасеньем став в итоге.

Вблизи кружился грозный враг,
Бросая тень на их фигурки.
Но ты зажёг для них очаг,
Своим теплом накрыв, как буркой.

Фашист под окнами ходил,
Как призрак гибели, маячил.
Но ты детишек приютил,
В своих домах от немцев пряча.

Но вскоре зло упало ниц,
Свободой горы огласились.

И на десятках детских лиц
Улыбки жизни распустились.

Хромая, вдаль ушла война,
Искрилось небо голубое.
Играла шумно ребятня,
Тогда спасённая тобою.

Прошелестели стаи лет,
Как пожелтевшие страницы.
Мой Бесленей! Дай мне совет-
Как человечности учиться.

Найдя покой в своей судьбе,
Устав от гнева и разлада,
Я вновь приду, прижмусь к тебе,
Как сирота из Ленинграда!

Знойным августовским днем 1942 года, на окраине аула Бесленей, на бере­гу Большого Зеленчука остановился обоз. Там были дети. Это были дети, эвакуированные из блокадного Ленинграда. Уже почти пять месяцев они находились в пути. Позади оставались кубанские станицы, горные аулы, жители которых жалели ребятишек, выносили им хлеб, давали воду, но брать на постой категорически отказывались. Дети в основном были евреями…В блокадном Ленинграде катастрофически не хватало детдомов. Только зимой 1941-42 гг в блокадном Ленинграде сиротами остались более 30 тысяч детей. Для осиротевших ребятишек в срочном порядке открывались новые приюты. Когда город освободят от блокады, не знал никто, включая членов Ставки Верховного Главнокомандования.Детей по возможности эвакуировали. Но из-за постоянных бомбежек ладожскую трассу длиной тридцать километров приходилось все время ремонтировать. Ее всякий раз практически отстраивали заново. Это затягивало процесс эвакуации, и очередь до детского дома номер 12 дошла лишь в апреле. Детей было решено отправить в глубокий тыл – на Кавказ. Поначалу местные жители решили, что это отступающие красноармейцы. Но вскоре мальчишки, отправившиеся «на разведку», разнесли по аулу

т
ревожную весть: «Там дети! Больные дети!» Стар и млад поспеши­ли к реке.
Увиденное потрясло людей: на пожухлой траве лежали около сотни грязных, худых, измученных подростков. Некоторые не смог­ли слезть с повозок: лица землистого цвета, тельца – кожа да кости, ножки распухшие. У этих малышей не было сил даже на то, чтобы отогнать облепивших их мух. Они не плака­ли, не звали маму. Они тихо умирали.
Пока сердобольные черкешенки бега­ли домой за нехитрой едой, председатель сельсовета Сагид Шовгенов расспраши­вал сопровождавших детей воспитателей. Старшим у них был однорукий мужчина, одетый в старенькую гимнастерку. От него и узнал, что ребятишки – детдомовцы из бло­кадного Ленинграда. Почти у всех родные либо погибли при обстрелах и бомбежках, либо умерли от голода. В апреле по льду Ладожского озера, под артобстрелом, детдо­мовцев удалось эвакуировать из города. Затем в теплушках их больше месяца везли в Краснодарский край. Обмороженные и сильно истощенные не перенесли даль­нюю дорогу, многие погибли при бомбеж­ках. Высадили детей в Армавире. Только они стали приходить в себя, как пришлось перебираться в станицу Курганную – стало известно, что немцы перешли в наступле­ние. Местные власти выделили детдомовцам четыре повозки и немного еды и приказали добираться своим ходом до Теберды, а отту­да, через Клухорский перевал, уходить в Грузию. Самых слабых и маленьких усадили на повозки и – в путь. Через день выделен­ные продукты закончились. Неделю корми­лись тем, что давали местные жители.
«Ты не довезешь их даже до ближайшего аула», – указал на повозки Шовгенов. «Не довезу, – устало согласился однорукий и, немного помявшись, без всякой надежды спросил: – А может, вы их у себя остави­те?» «Вы проехали через столько населен­ных пунктов, почему там не взяли детей? Неужели ни у кого не дрогнуло сердце?» – спросил Шовгенов. «Да ты на их лица пос­мотри, – обозлился однорукий, – видишь, сколько тут евреев? А немцы расстрелива­ют за их укрывательство!»
Шовгенов собрал стариков на совет. Нашлись такие, кто заявил, что дети гяуров аулу ни к чему. Еще несколько человек посе­товали, мол, свои ребятишки едят не досы­та, куда еще чужих брать. И все-таки было решено: «Эти дети прошли через ад. Мы не оставим их в беде!» Женщины и старики стали разбирать ребятишек. 32 умирающих малыша унесли в аул. Последней забрали десятилетнюю Катюшу Иванову. Абдурахман Охтов, взяв почти невесомую девочку на руки, ласково сказал: «Пойдем к нам, дочка. Мы с тобой одной крови, люди ведь…»На прощанье растроганный однорукий благодарил аульчан: «Спасибо вам великое. Надо же, а нам ведь «доброжелатели» сове­товали не заходить в ваш аул, дескать, там живут головорезы-черкесы, а с ними лучше не связываться…

Вечером в сельсовете собрались его председатель Шовгенов, председатель мес­тного колхоза Хусин Лахов и аульский ста­роста Мурзабек Охтов. Не сегодня-завтра в Бесленей могли войти фашисты, надо было придумать, как спасти детей. Решили запи­сать их в похозяйственную книгу, дав чер­кесские имена и фамилии тех, кто их при­ютил. Стали думать, как прокормить детво­ру. В те годы аульчане жили крайне бедно, питались скудно, а тут столько едоков при­бавилось. Хусин Лахов, рискуя попасть под суд, приказал выдать из колхозных запасов пшено, кукурузу, масло и даже мед.
Две недели черкешенки бережно выха­живали детей: лечили, выводили вшей, по совету стариков откармливали маленькими порциями. А им все время хотелось есть. Одного мальца – Ваню – не уберегли. В отсутствие взрослых он переел и через пару дней скончался. А остальные ребятишки, окруженные любовью и заботой, потихонь­ку выздоравливали, крепли день ото дня. И тут в ауле появились оккупанты.
Кто сообщил фашистам о ленинградских детях, точно неизвестно. По глухой молве, нашелся в ауле один мерзавец. Поиски начались с вежливых расспросов. «Скажите, где дети, мы не сделаем им плохого, мы их только изолируем, они ведь юде», – объяс­нял обер-ефрейтор Освальд. Но люди дела­ли вид, что не понимают его. Тогда народ стали таскать на допросы. Чаще других в комендатуру водили председателя сельсо­вета, но тот, как и другие бесленеевцы твер­дил одно и то же: «Да, был обоз, но дети ушли в Грузию». И тогда начались обыски.
Жена председателя сельсовета, краса­вица Цуца, увидев приближающихся к дому немцев, тут же вытащила вещи из большого сундука, и уложила в него троих детдомов­цев. Умоляя их молчать, она захлопнула крышку сундука, навалила сверху какое-то тряпье и усадила на него своего сына Малика. Шестилетний мальчишка, которому передался испуг матери, принялся реветь во весь голос, Цуца утешала его. По счастью, немцы, которых раздражал громко плачу­щий Малик, в доме не задержались.
Катюшу Иванову Охтовы прятали на чердаке. В один из дней, когда родителей не было дома, девочка, забыв их настав­ления, выбежала к подружкам на улицу. Белобрысую голубоглазую девчонку заме­тил проходивший мимо немец. И стал ее подзывать. Перепуганная Катя бросилась во двор к соседям. Сосед успел спрятать ее на чердаке. К немцу, потребовавшему пока­зать девочку, он вывел свою дочь: «Это она прибежала с улицы». «Нет, та была белень­кая, веди ее», – требовал немец. «Такой у нас нет», – уверял его мужчина. Не выдал он Катю и под дулом пистолета.
Бездетная Кукра Агаржанокова, усы­новившая с мужем Якубом пятилетнего Марика, была уверена, что темноволосый, темноглазый мальчуган сойдет за черкеса. Но немцы Агаржаноковым не поверили: «Он из Ленинграда, вон какой тощий…» «Мой сын долго и тяжело болел, потому он такой худенький», – уверяла Кукра. Тогда немцы приказали принести из сельсовета похо­зяйственную книгу: «Если он не числится в книге, мы тебя расстреляем», – пообещали они женщине. Но в книге Марик был запи­сан как Мусса Якубович Агаржаноков.
Один из гитлеровцев, достав из кармана конфету в красочном фантике, стал крутить ее перед Мариком: «Ты хороший мальчик, скажи, как тебя зовут, откуда ты приехал, получишь конфету». Марик молча смотрел на немца. Опасаясь, что несмышленыш заго­ворит, Кукра стала возмущаться: «Ты что, не видишь, мой ребенок – черкес, он по-русски не понимает…» Немец, выругавшись, ушел.
Другие женщины, спрятав детей в укром­ном месте, спешили навстречу гитлеровцам, с поклоном протягивали яйца, сыр, молоко. А сами мысленно молили Аллаха: «Только бы не стали обыскивать, только бы не нашли детей…» Немцы, довольные теплым при­емом, уходили.
Сколько седых волос появилось у бесле­неевских матерей, как они пережили страш­ные пять месяцев оккупации, знает только Всевышний…
По воспоминаниям старожилов, одного мальчика-еврея немцы все-таки нашли. Усыновила его некая Кабахан. Одинокая женщина души не чаяла в приемном сыне, всю свою нерастраченную нежность дарила ему. Предатель, сообщивший оккупантам о ленинградских детях, выследил, где Кабахан прячет ребенка, и привел туда гитлеровцев. Мальчика расстреляли на улице. Приставив к телу охрану, немцы несколько дней не разрешали его хоронить. После похорон Кабахан исчезла. Нашли ее аульчане на кладбище. Она умерла, обнимая руками небольшой могильный холмик. Похоронили женщину рядом с сыном. А на следующий день, на берегу Зеленчука нашли и предате­ля. С пулей в сердце.
В январе 1943 года аул был освобожден. Ленинградцы вместе с другими аульски­ми ребятишками пошли в школу. А весной стали по мере сил помогать старшим: рабо­тали на огородах, ходили в степь со постарше, мужчины доверя­ли водить на водопой колхозных лошадей.
В первые послевоенные годы у большинс­тва ленинградских приемышей отыскались родственники. Этих ребят перевезли в ста­линградский детдом, откуда их забрали род­ные. Сироты же так и остались в Бесленее.
бирать сухой бурьян, единственное топливо в тех краях, тем, кто постарше, мужчины доверя­ли водить на водопой колхозных лошадей.
В первые послевоенные годы у большинс­тва ленинградских приемышей отыскались родственники. Этих ребят перевезли в ста­линградский детдом, откуда их забрали род­ные. Сироты же так и остались в Бесленее.
Что до судьбы ста детдомовцев, пытавших­ся перебраться в Грузию, то она сложилась трагически. Дорогу на Клухорский перевал захватили немцы, детдомовцам пришлось

остаться в Теберде, где они поселились в одном из санаториев. Перед отступлением немцы расстреляли и детей, и воспитателей."Все принятые в черкесские семьи дети оказались благодарными детьми. Они все оставили о себе хорошую память, - говорит Александр Охтов. – После войны в Бесленее остались еще два мальчика, которые не помнили своих фамилий, Саша и Витя. Их обоих приемные родители назвали Рамазанами". У Рамазана-Саши Хежева, когда он учился в седьмом классе, умер отец. Парень тут же п
ошел работать и стал кормильцем для матери и двух сестренок. После армии он всю жизнь проработал в Бесленее шофером Рамазан-Виктор Адзинов рос хилым и слабым, и мать Кара,ночи напролет сидела у его кровати. Когда Виктору исполнилось13, Кара неудачно упала, повредила позвоночник и после этого 16 лет была прикована к постели. Все это время приемный сын ухаживал за ней: сам мыл, выносил на руках на улицу – на солнце и свежий воздух. После смерти матери Рамазан нашел в ее личных вещах связку писем, адресованных ему. Из них он понял, что его родная фамилия Воронин, и что у него в Ленинграде живет родная старшая сестра, которая его ищет. Рамазан не осудил Кару за спря­танные письма. Он понял, приемная мать просто очень боялась его потерять. А с сестрой Надей он все-таки  встретился. И вскоре перевез ее к себе в Карачаево-Черкесию. Лишь год назад в ауле смогли открыть памятник, посвященный матери-черкешенке. Первый памятный знак, больше похожий на могильную плиту, установили в канун 60-летия Победы – в 2005-м. На новый много лет собирали деньги по все республике.На нем надпись: "Посвящаем жителям аула Бесленей, принявшим в 1942 году и воспитавшим нас – детей блокадного Ленинграда". И хотя сами жители аула Бесленей не считают то, что они с
делали в годы войны для ленинградских детей, подвигом, нет сомнений – такой же памятник имеет полное право быть и на берегах Невы.