Дополнительный материал. Слово о полку Игореве. Комментарий исторический и географический (составитель Д. Лихачёв).

«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

КОММЕНТАРИЙ
ИСТОРИЧЕСКИЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ (Источник: Комментарий исторический и географический [к "Слову о полку Игореве"] / Сост. Лихачев Д. С. // Слово о полку Игореве / АН СССР; Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. – С. 375–466).

о плъку – Слово „плъкъ“, „пълкъ“, „полкъ“ имело в древнерусском языке несколько значений: поход, войско, сражение, сборище и народ. В данном случае „полк“ означает „поход“. Ниже в „Слове о полку Игореве“ слово „полк“ употребляется в значении „войско“: „зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми“, „наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцьскую“, „съ зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя“, „побарая за христьяны на поганыя плъки“. Еще раз в значении не „войска“, а „похода“, слово „плък“ выступает в фразе: „Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя“.

Игоря сына Святъславля внука Ольгова. – Игорь Святославич, князь Новгород-Северский, родился в 1151 г. Он был сыном черниговского князя Святослава Ольговича и внуком Олега Святославича („Гориславича“). Князем в Новгороде Северском (небольшой город на восточной окраине Черниговской земли) Игорь стал в 1179 г. В 1198 г., после смерти Ярослава Всеволодовича черниговского, Игорь стал князем в Чернигове. В 1202 г. Игорь умер.

старыми словесы. – Значение слова „старый“ в древнерусском языке имело особенно часто оттенок противопоставления этого „старого“ новому. Слово „старый“ означало чаще, чем „древний“, „прежний“, „отмененный“, „первоначальный“, „оставленный“ и даже „забытый“. Ср. „вда им волю всю и уставы старых (т. е. прежних, — Д. Л.) князь“ (Новгородская первая летопись под 1209 г.). В этом же значении „прежний“ слово „старый“ употреблялось в выражениях „старый мир“, „старая гривна“, „старая куна“, „старая межа“, „старая купчая“ и т. п. Предполагаем, что выражение „старыми словесы“ имеет здесь тот же оттенок значения: „прежними“, „оставленными“, „отмененными словами“. Эти „старые“ слова противопоставляются здесь, возможно, каким-то новым, теперь принятым.

трудныхъ повѣстий. – По-древнерусски слово „труд“ означало не только работу, но и ратный подвиг, заботу, страдание, скорбь, горе (ср. ниже „синее вино съ трудомь смѣшено“), боль, болезнь, недуг (И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. III. СПб., 1912, стр. 1007—1009). Прилагательное „трудныхъ“ мы переводим в данном случае как „печальных“, однако допусти́м и такой перевод — „воинских“, „ратных“ (от „труд“ — „ратный подвиг“).

Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени. – „Былина“ – слово, встречающееся только в „Слове“ и в „Задонщине“ („начаша ти поведати по делом и по былинам“). Современное слово „былина“, как определение вида эпической поэзии, восходит именно к этому выражению „Слова“ и исполнителями „былин“ не употреблялось (сказители называют былины „ста́ринами“). Как явствует из контекста, в „Слове“ и в „Задонщине“ „былина“ противопоставляется вымыслу, „былина“ – действительность „быль“.

Боянъ. – Как видно из контекста „Слова“, Боян – и певец, и песнотворец-поэт. По-видимому, он жил во второй половине XI в. Он помнил „первых времен усобицы“ – следовательно, был их современником; темы его песен не выходят за пределы XI в. Его песни были посвящены „старому Ярославу“ (Мудрому, умер в 1054 г.), храброму Мстиславу Владимировичу (Черниговскому и Тмутороканскому, ум. в 1036 г.) и его победе в Тмуторокани над касожским князем Редедей (1022 г.), прекрасному Роману Святославичу Тмутороканскому (умер в 1079 г.). Он был любимцем Святослава Ярославича и его сына Олега („Гориславича“). Возможно, что и многие другие исторические припоминания автора „Слова“, также касающиеся событий второй половины XI в., взяты из песен Бояна. Судя по тому, что автор „Слова о полку Игореве“ прекрасно знал поэтическую манеру Бояна, песни эти не были недолговечными импровизациями: они сохранялись около столетия и при этом с именем их автора – Бояна. Боян, следовательно, певец знаменитый. Жанр песен Бояна нам известен: это – „славы“ князьям („они же сами княземъ славу рокотаху...“). Они исполнялись под аккомпанемент гуслей (см. об этом статью Д. В. Айналова „На каком инструменте играл Боян?“. Труды Отдела древнерусской литературы, т. IV, М.–Л., 1940, стр. 157). Отношение автора „Слова“ к Бояну двойственное. Он признает его авторитет, называет его „вещим“ (иначе говоря, „волшебником“, „чародеем“ — см. комментарий к слову „вещий“), но отвергает его манеру воспевать, славословить подвиги князей, как неподходящую для данной печальной темы и слишком „старинную“ („старыми словесы“). Автор „Слова“ воспроизводит начало тех песен, которые Боян слагал в честь князей. Эти „образцы“ поэтической манеры Бояна дают отчетливое представление о бравурной поэзии Бояна. Этой придворной манере Бояна автор „Слова“ противопоставляет свою – „по былинам сего времени“, т. е. по действительным событиям (см. комментарий к слову „былина“) живой для себя современности. Как развертывает автор „Слова“ это противопоставление, см. в объяснительном переводе.

вѣщий. – Слово „вещий“ означало в древнерусском языке не только „знающий“, „провидящий“, но также и „кудесник“, „волхв“. Ср. в Псковской второй летописи под 1411 г.: „псковичи сожгоша 12 жонке вещих“. Соответственно одно из значений слова „ве́щество“ было „колдовство“, „ворожба“, „чары“. „Есть ли за тобою вещество, рекше ведание некоторое, или чары?“ — спрашивал древнерусский духовник во время исповеди (А. И. Алмазов. Тайная исповедь, III. Одесса, 1894, стр. 166). „Ве́щицами“ называли колдуний. В покаянном номоканоне говорилось: „Вещица аще покается, лет 9, поклонов 500“. То же значение слова „вещий“ – „волхв“, „кудесник“ – имеет это слово и в прозвище Олега – „Вещий“, Летописец именно поэтому разъясняет, что Олега прозвали „Вещим“ – „бяху бо людие погани (язычники) и невеголоси“. Археологические подтверждения тому обстоятельству, что князья у славян иногда исполняли обязанности верховных жрецов, пользовались репутацией кудесников, см. в работе Б. А. Рыбакова „Древности Чернигова“ (Материалы и исследования по археологии СССР, № 11, М.–Л., 1949, стр. 34). Очень возможно, что „песнотворцы“ также пользовались репутацией кудесников (на дофеодальном этапе исторического развития это было обычным явлением). Вряд ли, однако, автор „Слова о полку Игореве“ влагал полностью это значение в слово „вещий“, но оттенок этого значения в этом слове во всяком случае здесь сохраняется. Ср. дальше о Всеславе Полоцком, – князе-кудеснике, князе-оборотне, связанном с древнерусским язычеством: „аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ“.

растѣкашется мыслию по древу. – Некоторые комментаторы предлагают читать вместо „мыслию“ – „мысию“, т. е. „мышию“, но с типичной для псковского произношения меной ш на с и в встречавшемся в Псковской области значении слова „мышь“ – „белка“. Впервые такое толкование предложил Карелкин в рецензии на перевод „Слова“ Н. Гербеля (Отечественные записки, 1854, т. 93, стр. 9–10). Оно было принято Н. Гербелем, Ор. Миллером, Всев. Миллером, Е. Барсовым, В. Н. Перетцом и др. Действительно, „белкой“ более соответствовало бы двум следующим членам сравнения: „сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы“. Однако в „Слове“ белка называется „белкою“ же, а не „мышью“ (ср. „емляху дань по бѣлѣ отъ двора“). Вряд ли также следует предполагать, что псковский писец выполнял и функции редактора, заменяя в тексте „Слова“ исконные слова псковскими. Выражение „растекашется мыслию по древу“ понятно и без таких сложных предположений тем более, что псковское происхождение мусин-пушкинской рукописи „Слова“ отнюдь не доказано (акад. В. В. Виноградов и акад. С. П. Обнорский предполагают, что рукопись была новгородской). Ср. дальше в тексте „Слова“ о том же Бояне: „абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы“. Ср. также у Даниила Заточника: „ползая мыслию, яко змия по камению“. Чтение „мыслию“, а не „мысию“ подтверждается также и текстом „Задонщины“, где имеются различные отражения этого образного выражения с „мыслию“, а не с „мысию“ (указание В. П. Адриановой-Перетц: „Задонщина“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М.–Л., 1948, стр. 218).

шизымъ орломъ подъ облакы. – Ср. аналогичный образ в народной поэзии:

Не летит ли лада милая,
Перелетной вольной пташечкой,
Иль сизый орлом в поднебесьи
    (П. Шейн. Великорусс в своих песнях, обрядах ..., 1900, № 2536).

„Шизый“ вм. „сизый“, возможно, — результат того, что „Слово“ переписывалось на северо-западе Руси, в Пскове или в Новгороде, где мена „ш“ и „с“ обычна.

пѣснь пояше. – Под „пением песни“ в древнерусском языке нередко имелось в виду „воспевание хвалы“, „прославление“. Ср. у русского переводчика „Повести о взятии Иерусалима“ Иосифа Флавия: „тем же и песни пояхуть ему [Ироду] по Сурьскым градом“. Именно эти хвалебные песни, очевидно, имеются в виду и в этом месте „Слова“, так как ниже: „они же [струны Бояна] сами княземъ славу рокотаху“.

старому Ярославу. – Здесь речь идет о Ярославе Владимировиче Мудром (ум. 1054), называемом здесь „старым“ в отличие от других, новых (например Ярослава Всеволодовича Черниговского, современника Игоря Святославича; об этом последнем Ярославе см. ниже).

храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми. – Речь здесь идет о знаменитом черниговском и тмутороканском князе Мстиславе Владимировиче Великом, брате Ярослава Мудрого, умершем в 1036 г. Вот что рассказывается в „Повести временных лет“ под 1022 г. о его единоборстве с Редедею (цитирую в русском переводе): „В то время Мстислав, находясь в Тмуторокане, пошел на касогов. Услышав об этом, князь касожский Редедя вышел ему навстречу, и когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу: «Чего ради будем мы губить наши дружины? Сойдемся и поборемся сами, и, если одолеешь ты, то возьмешь имущество мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою; если я одолею, то я возьму твое всё». И сказал Мстислав: «Да будет так». И сказал Редедя Мстиславу: «Не оружием будем биться, а борьбою». И стали крепко бороться, и долго боролись, и начал изнемогать Мстислав, ибо был велик и силен Редедя. И сказал Мстислав: «О пречистая богородица! Помоги мне; если одолею его, построю церковь во имя твое». И, сказав это, ударил Редедю о землю и, выхватив нож, зарезал Редедю, и пошел в землю его, взял все его имущество и жену его и детей его, и дань возложил на касогов. И, вернувшись в Тмуторокань, заложил церковь святой Богородицы и построил ее, стоит она и до сего дня в Тмуторокани“. – Касоги неоднократно упоминаются в летописи (под 965, 1023, 1066 гг.) как племя, населявшее область Северного Кавказа; обычно они отожествляются с черкесами-адыге.

красному Романови Святъславличю. – Роман Святославич, князь тмутороканский, внук Ярослава Мудрого, сын Святослава Ярославича и брат Олега „Гориславича“ Черниговского, деда Игоря Святославича. Роман был убит в 1079 г.

Боянъ... вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше. – Этот образ воскладывания „вещих“ или „многоочитых“ пальцев на „живые“ струны встречается и в других произведениях древнерусской письменности. Ср., например, в „Слове о воскресении Лазаря“: „ударим, рече Давид, в гусли и възложим персты своя на живыя струны“; в иной редакции того же „Слова“: „Рече Давид царь, накладывая многочестныя персты на живыя струны“ (цитирую по В. Н. Перетцу: „Слово о полку Ігоревім“, Киев, 1926, стр. 142). Образ этот, очевидно, исконно русский. Он был в живом устном творчестве. Как доказывает Д. В. Айналов, образ этот связан с игрою на русском инструменте — гуслях (Д. В. Айналов. Заметки к тексту „Слова о полку Игореве“, Труды Отдела древнерусской литературы, IV, М.–Л., 1940, стр. 157–158).

отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря. – В противоположность песням Бояна, которые были посвящены, по словам автора „Слова“, тому или иному князю (см. выше – Ярославу Мудрому, Мстиславу Владимировичу, Роману Святославичу) или его подвигам, „Слово о полку Игореве“ посвящено целому историческому периоду. Автор определяет в данном месте свое произведение не как песнь (хвалебную, в честь князя), а как „повесть“ – повествование – „отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря“. Под „старым Владимером“ подразумевается, конечно, Владимир I Святославич, а не Владимир Мономах, как думают некоторые, так как события и князья, которых касается „Слово“, захватывают промежуток времени от Владимира I Святославича и до современных Игорю. При этом, события и князья, непосредственно следовавшие за княжением Владимира Мономаха, в „Слове“ вовсе не упомянуты: „Слово“ касается только событий и князей XI в. и современных автору. – Подробное обоснование того мнения, что здесь идет речь о Владимире I Святославиче, а не о Владимире Мономахе, принадлежит А. В. Соловьеву (Политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“. Исторические записки, № 25, М., 1948, стр. 73 и сл.).

иже истягну умь крѣпостию своею. – Точное значение слова „истягну“ не ясно. Возможно, что это слово – одного корня со словом „сътягнути“: препоясать, связать, застегнуть, затянуть, обуздать. Ср. „мои греси стягоша мя“, „вънешним стягнув мысль“ и т. п. (И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. III, СПб., 1912, стр. 856). Ср. также в летописи: князь Владимир Василькович „крепостию бе препоясан“ (Ипатьевская летопись под 1289 г.). По-видимому, значение всего этого выражения – „иже истягну умь крѣпостию своею“ – следует передать так: „который подчинил свой ум, свою мысль своей крепости, своему мужеству, своей отваге“, „который связал (препоясал) свое намерение своим мужеством“. Такой смысл этого выражения находится в соответствии и с общей характеристикой Игоря и в „Слове“, и в летописи: Игорь, „не сдержав уности (юности)“, пошел на половцев, он необдуманно рано начал себе искать чести, он поступил безрассудно, отправившись на половцев без зрелого размышления, доверившись только своей отваге.

поостри сердца своего мужествомъ. – Слово „поострить“ довольно часто употребляется в древнерусской письменности в метафорическом значении, близком к данному месту „Слова о полку Игореве“: „поострить же гнев свой“, „си свою руку на своя сродникы поостриваху“, „воеводы на брань възостришася“, „подостриваху люди мьстити“, „подострите душа ваша на мсти“ и т. д. (см. цитацию сходных выражений у В. Н. Перетца. „Слово о полку Ігоревім“. Киев, 1926, стр. 144).

наплънився ратнаго духа. – „Наполниться или исполниться ратным духом, бранным духом“ – довольно обычное древнерусское выражение. Ср.: „мужи Александровы исполнишася духа ратна“ (В. Мансикка. „Житие Александра Невского“. СПб., 1913, стр. 6), „дыша духом ратным“ (там же, стр. 19), „духа ратнаго наполнився“ (Летопись Авраамки под 1382 г.) и др.

Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. – Солнечное затмение имело место 1 мая 1185 г.; у Донца оно видно было в 3 ч. 25 м. по киевскому времени (Н. Степанов. Таблицы для решения летописных задач на время. Известия ОРЯС, 1908, кн. 2, стр. 127–128). Солнечные затмения рассматривались в древней Руси как предзнаменования несчастий — главным образом нашествий иноземцев. Ср. в Ипатьевской летописи под 1187 г.: „Того же лета бысть знамение месяца сентября в 15 день: тма бысть по всей земле, якоже дивитися всим человеком. Солнце бо погибе, а небо погоре облакы огнезарными. Таковая бо знамения не на добро бывають; в той бо день того месяца взять бысть Ерусалим безбожными срацины“. – Ипатьевская летопись сходно со „Словом“ описывает затмение солнца 1185 г.: „Идущим же им к Донцю рекы, в год вечерний (в вечернее время), Игорь же возрев на небо (ср. в „Слове“: „тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце“) и виде солнце стояще яко месяць, и рече бояром своим и дружине своей: «Видите ли что есть знамение се?». Они же узревше, и видиша вси и поникоша главами, и рекоша мужи: «Княже! Се есть не на добро знамение се». Игорь же рече: «Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець бог и всему миру своему; а нам что створить бог, или на добро, или на наше зло, а то же нам видити». И то рек, перебреде Донець“ (Ипатьевская летопись).

Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти... – Игорь призывает этими словами свою дружину выступить в поход. Он делает это, несмотря на то, что солнечное затмение предвещает гибель его дружине. Поэтому он и говорит, не отрицая всей грозности этого предзнаменования: „лучше погибнуть с честью, выступив в поход, чем, оставаясь дома, быть рано или поздно плененными половцами“. Общий смысл ободряющей перед походом речи Игоря Святославича сходно передан и в Ипатьевской летописи: „Оже ны будеть не бившися возворотитися, то сором ны будеть пуще и смерти; но како ны бог дасть“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Воинские речи, подобные этой, – неоднократны в летописи, начиная со знаменитой речи Святослава: „Уже нам сде пасти, потягнем мужьски, братья и дружино!“. Освобождая эту речь Святослава от привычного лаконизма воинского красноречия, следовало бы ее перевести так: „Так или иначе нам умереть здесь, так выступим, братья и дружина, против врагов и умрем с честью“. Ср. и другую речь Святослава: „Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми, мертвыи бо срама не имам. Аще ли побегнем, срам имам. Ни имам убежати, но станем крепко...“ (Лаврентьевская летопись под 971 г.). Воинская речь Игоря построена на антитезе: „Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти...“. Эта антитеза – существенная черта устной речи. Ср. речь Василька Теребовльского: „да любо налезу собе славу, а любо голову свою сложю за Рускую землю“ (Лаврентьевская летопись под 1097 г.); Изяслав Мстиславич говорит черным клобукам: „луче, братье, измрем сде, нежели сесь сором възмем на ся“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.); тот же Изяслав говорит своей дружине: „но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашю всю жизнь“ (там же); черные клобуки и киевляне говорят Вячеславу, Изяславу и Ростиславу: „да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измерети“ (там же под 1151 г.); Владимир Галицкий говорит: „любо свою голову сложю, любо себе мьщю“ (там же под 1152 г.). Особенно близка к речи Игоря речь рязанского князя Юрия Ингоревича в „Повести о разорении Рязани Батыем“: „Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти“ (Воинские повести древней Руси. М.–Л., 1949, стр. 11). Из этих примеров, которые можно было бы значительно умножить, видно, что обращение Игоря сохраняет характерные особенности живой устной речи, оно передает традиционный тип воинской речи. Это – типичная воинская речь, ободряющая дружину перед походом или перед битвой.

а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони. – Одним из наиболее значительных моментов выступления войска в поход была посадка войска на коней. Вот почему в древней Руси „сесть на коня“ означало „выступить в поход“. Отсюда такие выражения как „сесть на коня против кого-либо“, или „сесть на коня н а кого-либо“, или „сесть на коня за кого-либо“: „и вседоша (на кони) н а Володимерка на Галичь“ (Лаврентьевская летопись под 1144 г.); „а сам Изяслав вседе на конь н а Святослава к Новугороду иде“ (Ипатьевская летопись под 1146 г.); Всеволод „вседе на конь про свата своего“ (Лаврентьевская летопись под 1197 г.). Характерно это употребление единственного числа „всесть на конь“, даже если речь идет о войске, о дружине или о нескольких лицах. Перед нами – метонимия, ставшая в полном смысле этого слова термином, с утратой первоначального значения. Иное дело в „Слове о полку Игореве“, где обычно вскрывается, возрождается первоначальный образ, лежащий в основе того или иного термина или ставшего ходячим выражения. В „Слове“ мы читаем: „А всядемъ, братие, на свои бръзые комони“, а не „комонь“ „конь“, как обычно говорится в летописи.

бръзыя комони. – Эпитет коня „борзый“ типичен для боевого коня, в котором прежде всего ценилась его быстрота в битве: „Мьстислав... дары дасть ему (Даниилу Галицкому – Д. Л.) великыи и конь свой борзый сивый“ (Ипатьевская летопись под 1213 г.); „Мьстислав же... да ему конь свой борзый“ (там же под 1225 г.); „бе бо борз конь под ним (под Даниилом Галицким, – Д. Л.)“ (там же под 1227 г.).

да позримъ синего Дону. – Обычным символом победы в древней Руси было испить воды из реки на земле врага (ср. ниже „испить шеломом Дону“). Игорь не мог говорить о победе (ср. выше), но он надеется зайти в землю половцев. Поэтому в объяснительном переводе вставляю слова „хотя бы“: „Да поглядим [хотя бы] на синий Дон [в земле Половецкой]“. Ниже, раскрывая истинные помыслы Игоря, автор „Слова“ все же влагает ему желание победить; „знамению“, силу которого он не отвергал в своей речи дружине, он в душе не доверял: „Спалъ князю умь похоти и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго“. В одной из других своих речей, приводимых автором „Слова“, он говорил: „хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону“ (т. е. „умереть, либо победить“).

Хощу бо, – рече, – копие приломити. – По поводу копья А. В. Арциховский пишет: „Важнейшим оружием наравне с мечом было, конечно, копье... по курганным данным копье демократичнее меча. Но ни один обладатель меча, хотя бы и самого хорошего, без копья в бою обойтись не мог, потому что это оружие достает дальше. Длина древнерусского меча – 70–90 см, длина копья, судя по изредка встречаемым в курганах остаткам древков, 1.5–2 м. Даже князь, если ему приходилось лично вступать в бой, пользовался копьем... Древко в бою, сослужив свою службу, ломалось быстро. Копье могло треснуть и от собственного удара, но чаще об этом, конечно, заботились неприятели“ (Русское оружие X–XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета МГУ, вып. 4, М., 1946, стр. 11). Характерно, что битва ассоциировалась прежде всего с этим ломанием копий: „ту бе видети лом копийный и звук оружьный“ (Ипатьевская летопись под 1174 г.); „ту беяше лом копейный“ (Новгородская четвертая летопись под 1240 г.). Аналогично этому и в „Слове о полку Игореве“ битва ассоциируется прежде всего с ломанием копий: свое предвидение битвы автор „Слова“ конкретизирует словами: „ту ся копиемъ приламати“. Поскольку копье было оружием первой стычки и почти всегда ломалось в ней, нам становится понятным и обычный в летописи термин – „изломить копье“, употреблявшийся для обозначения того, что воин первым принял участие в битве. Вот примеры, когда князь ломает копье в первой же стычке: „въеха Изяслав один в полкы ратных и копье свое изломи“ (Лаврентьевская летопись под 1147 г.); Андрей Боголюбский „въехав преже всех в противныя, и дружина его по нем, и изломи копье свое в супротивье своем“ (там же под 1149 г.); „Андрей же Дюргевичь възмя копье и еха наперед и съехася переже всих и изломи копье“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); „Изяслав же Глебовичь, внук Юргев, доспев с дружиною, возма копье потъче к плоту, кде бяху пеши вышли из города, твердь учинивше плотом. Он же въгнав за плот к воротам городнымь, изломи копье“ (Лаврентьевская летопись под 1184 г.). Иногда выражение „изломить копье“ употреблялось только для обозначения первой боевой схватки князя, его личного участия в единоборстве перед общей битвой: „И тако перед всими полкы въеха Изяслав один в полкы ратных и копье свое изломи“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). Этими словами летописец подытоживает свой предшествующий рассказ, где более подробно описывалось личное участие Изяслава в битве. Итак, „изломить копье“ – это символ вступления в единоборство, символ личного участия князя в битве. Упоминание „изломления копья“ подчеркивает, что князь не только руководил сражением, но и сам единоборствовал, вступал в схватку с неприятелем. „О того же гордаго Филю, Льв, млад сы, изломи копье свое“ (Ипатьевская летопись под 1249 г.), – говорит летописец, подчеркивая этим не потерю копия (оружья, как мы видели, дешевого), а факт единоборства Льва Данииловича с воеводой Филием.

конець поля Половецкаго. – „Конец“ в древнерусском языке не означает непременно „окончание“. В данном случае слово „конец“ равносильно слову „оконечность“, „граница“ и точнее всего может быть переведено словом „начало“, так как здесь, конечно, разумеется ближайшая к Руси „оконечность“ Половецкой земли.

а любо испити шеломомь Дону. – В древней Руси символом победы над страною было питье шлемом воды из ее реки. Возможно, что символ этот вырос из какого-либо обычая. Во всяком случае выражение „испить шлемом из реки“ нередко встречается в древнерусской письменности в одном и том же значении победы. Ср. в похвале Роману Мстиславичу: „тогда Володимер Мономах пил золотом шоломом Дон, и приемшю землю их всю, и загнавшю оканьныя агаряны“ (Ипатьевская летопись под 1201 г.); ср. требование Юрия Всеволодовича, обращенное им к новгородцам: „Выдайте ми Якима Иванковиця, Микифора Тудоровиця, Иванка Тимошкиниця, Сдилу Савиниця, Вячка, Иванца, Радка; не выдадите ли, а я поилъ есмь коне Тьхверию (т. е. занял уже Торжок на Тверце), а еще Волховомь напою (т. е. займу и Новгород)“ (Новгородская первая летопись по Синодальному списку под 1224 г.). Символ этот устойчиво держится в русской жизни. В XVI в. его употребляет Иван Грозный в письме к Курбскому: „и коней наших ногами переехали вси ваши дороги из Литвы и в Литву, и пеши ходили, и воду во всех тех местех пили, ино уж Литве нельзя говорити, что не везде коня нашего ноги были“ (Русская историческая библиотека, т. XXXI, 1914, стр. 123). В XVII в. символ этот употребляют казаки в „Повести об Азове“: „козаки его (русского царя) с Азова оброк берут и воды из Дону пити не дают“. Этот символ победы неоднократно употребляется и в „Слове о полку Игореве“. Дважды говорится в „Слове“ – „а любо испити шеломомь Дону“, – как о цели похода Игоря. В обращении к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо автор „Слова“ говорит: „ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти!“. Это несколько сильнее, чем „испить Волги“ или „испить Дону“, но, несомненно, принадлежит к тому же гнезду символов, связанных с рекой-страной. Слова эти означают: „ты можешь победить до конца страны по Волге (т. е. болгар, с которыми Всеволод неоднократно воевал) и страны по Дону (т. е. половцев)“. Одновременно слова эти дают представление и о количестве войска Всеволода. Его так много, что если бы каждый воин испил из реки шлемом, то вычерпали бы ее. Его так много, что весла гребцов „раскропили“ бы Волгу. И здесь, следовательно, как и в других случаях, в „Слове“ обычный средневековый символ или термин конкретизирован, сделан зрительно наглядным. Символ здесь – одновременно и образ.

свивая славы оба полы сего времени. – В представлениях древней Руси всякий временный ряд событий имеет две половины: „переднюю“ (начальную, прошлую, – ту, которая находится впереди этого временного ряда) и „заднюю“ (последнюю, конечную, настоящую или будущую, – ту, которая позади). См. подробнее о древнерусских представлениях о времени: Д. Лихачев. Из наблюдений над лексикой «Слова о полку Игореве». Известия Отделения литературы и языка АН СССР, 1949, № 6. Боян, как явствует из предшествующего, пел князьям „славы“, он соединил бы и в песне об Игоре славу прошлую со славой настоящего, он „ущекотал“ бы, воспел бы эти походы, переходя от славы прошлого к славе настоящего и обратно. Боян – певец „славы“ князьям, творец торжественных и хвалебных песен. Именно этой панегирической поэзии Бояна и противопоставляет свою „повесть“, „песнь“ или „слово“ автор „Слова о полку Игореве“ (см. объяснительный перевод). – Нет необходимости, как предлагали некоторые исследователи (Ф. И. Буслаев и Н. С. Тихонравов), поправлять „славы“ на „славию“, чем повторялось бы аналогичное обращение к Бояну, имеющееся выше.

въ тропу Трояню. – Троян упоминается в „Слове“ еще три раза: „были вѣчи Трояни“, „на землю Трояню“ и „на седьмом вѣцѣ Трояни“. П. П. Вяземский видел в прилагательных „Троян“ и „Трояню“, отзвук сказаний о Троянской войне, известных на Руси в XII в. по переводу Хроники Малалы. Н. С. Тихонравов предложил всюду вместо „Трояню“, „Трояни“ читать „Бояню“, „Бояни“ (впоследствии, впрочем, Тихонравов в одном случае восстановил чтение „Трояни“). Большинство исследователей видит под Трояном — римского императора Траяна, оказавшего значительное воздействие на исторические судьбы славян, румын и византийцев. Валы и дороги („тропы“) Траяна хорошо сохранялись на юго-западе Руси и в Румынии. Академик Н. С. Державин усматривает в выражении „Слова“ „рища въ тропу Трояню“ — „отложение названия“ триумфального памятника, построенного римским императором Траяном в 108—109 г. в Добрудже — Tropaeum Traiani (Сборник статей и исследований в области славянской филологии. М. — Л., 1941). Надо, однако, признать, что ни одно из предложенных объяснений не проясняет в равной мере удачно всех четырех мест „Слова“. Объясняя два-три места с упоминанием Трояна, каждое из них оставляет непроясненными остальные. Общий контекст „Слова“ во всех этих четырех местах позволяет видеть в „Трояне“ какое-то древнерусское божество. В самом деле, контекст, в котором употреблено выражение „земля Трояня“ не оставляет сомнений в том, что здесь разумеется Русская земля. Русская же земля могла быть названа землей Трояна только в том случае, если под Трояном подразумевалось какое-то божество. Именно в этом же смысле русский народ называется в „Слове“ „Даждьбожим внуком“. В „Слове“ дана и своеобразная периодизация Русской истории, в которой Троян занимает свое место: „Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святъславличя“. Расшифровать эту „периодизацию“ можно следующим образом: были языческие времена, времена бога Трояна, затем наступило Ярославово время, время Ярослава, а возможно также и его сыновей Ярославичей (в конце „Слова“ Боян называется песнотворцем времени Ярослава и любимцем Олега Святославича: под временем Ярослава, следовательно, разумеется и время Ярославичей), наконец настали междоусобия Олега Святославича. Языческие времена охватывают время Владимира, поскольку Владимир только „насеял“ (по летописному выражению) христианство. Времена Ярослава и его сыновей-союзников неоднократно идеализируются в „Слове“. Более позднее время – время княжеских раздоров – символизирует собою фигура Олега „Гориславича“. Впрочем, эта „периодизация“ не имеет четких границ: время Всеслава Полоцкого, „вещего“ князя (см. значение слова „вещий“, стр. 377) – князя-кудесника называется „седьмым“, т. е. последним, веком Трояна (значение „седьмого“, как последнего, определяется средневековым представлением о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь дней недели, семь возрастов человека и т. д.). Место „Слова“, где говорится – „на седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребий о дѣвицю себѣ любу“, следует понимать так: „На последнем веке языческом (на последок языческих времен) бросил Всеслав (князь язычник, князь-кудесник) жребий о девице излюбленной (о Киеве, который он хотел захватить, доверившись судьбе)“. Времени неприкаянного князя-кудесника, князя-оборотня, носившего „язвено“ всю жизнь (по свидетельству летописца), как нельзя более подходит это определение – „седьмого века Трояна“, века умирающего язычества.

– Что же означает в свете этого понимания Трояна выражение „Слова“ „рища въ тропу Трояню“? Вряд ли эту „тропу“ следует искать где-то конкретно: в каких-то конкретных тропах, дорогах, валах или памятниках зодчества. Поэтическая манера Бояна последовательно описана в „Слове“ абстрактными, отвлеченными чертами: он растекается мыслию по древу, сизым орлом под облаками, он скачет по мысленному древу, летает умом под облаками. Он рыщет, следовательно, не по каким-то конкретным путям, а по путям божественным. Ведь Боян — внук бога Велеса, и не потому, что Велес „покровитель поэзии“, а потому, что сам Боян „вещий“ – он кудесник (см. комментарий к слову „вещий“ стр. 377).

– Троян как древнерусский бог в памятниках письменности XII в. упоминается в „Хождении богородицы по мукам“ в списке XII в., изданном Срезневским: „Трояна, Хърса, Велеса, Перуна на богы обратиша“ или: „И да быша разумели многии человеци, и в прельсть велику не внидуть, мняще богы многы: Перуна и Хорса, Дыя и Трояна“ (Летописи русской литературы, кн. V, вып. 2, стр. 5).

– Остается только вопрос: откуда могло явиться само название бога Трояна? Здесь возможны различные предположения. Однако вряд ли установление этого что-нибудь уяснит в самом тексте „Слова“: важнее, чем происхождение слова „Троян“, его значение, последнее же, как видно из вышеизложенного, более или менее ясно.

того внуку После этих слов в издании 1800 г. и в Екатерининской копии стоит „Олга“. В издании 1800 г. сказано, что „Олга“ вставлено „для большей ясности речи“. Слово „внук“ часто означает в древнерусском просто „потомок“. „Того внуку“ может, действительно, означать потомка Олега „Гориславича“ – Игоря, как думали первые издатели, но может означать и „потомка“ – преемника Бояна, т. е. позднейшего поэта. Принимаю здесь, однако, предположение И. М. Кудрявцева (высказанное им устно и не опубликованное), что речь в этом месте идет о Бояне – внуке бога Велеса, о котором говорится ниже. Автор „Слова“ говорит о Бояне – „того внуку“, как о чем-то известном, а в дальнейшем разъясняет: „вѣщей Бояне, Велесовь внуче“. Действительно, во всем этом абзаце речь идет только о Бояне и о его поэтической манере (см. объяснительный перевод).

вѣщей Бояне, Велесовь внуче. – Велес, или Волос — „скотий бог“ (Лаврентьев-ская летопись под 907, 971 и другими годами). Идолы Велеса-Волоса стояли в X в. в Киеве на Подоле, в Ростове, по преданию — в Новгороде и др. По-видимому, Велес-Волос считался также покровителем певцов-поэтов, пастушеским богом и богом поэзии одновременно.

— Имена языческих богов упоминались, очевидно, в народной поэзии XII в., как, отчасти, они упоминаются еще и в народной поэзии нового времени (XVIII—XIX вв.). Однако, конечно, в XII в. языческие боги не были уже предметами верования и поклонения; они были символами определенных явлений природы, стихий, широкими обобщающими образами, и только (ср. роль античных богов в поэзии XVIII — начала XIX вв.). Фольклор в XII в. еще традиционно сохраняет свою связь с дофеодальным периодом исторического развития Руси, но переосмысляет и изменяет свое содержание в новых общественных условиях феодального общества, приобретает новое качество. В нем усиливаются элементы поэтические, ослабевают элементы религиозные.

— В представлениях о древнерусских богах автора „Слова“ характерно отражение пережитков древнего родового общественного строя. Люди и стихии — потомки, внуки богов; боги — деды. Боян — внук Велеса; ветры — внуки Стрибога; русский народ — внук Даждьбога.

Комони ржуть за Сулою, — звенить слава въ Кыевѣ. – Половецкое войско было войском конным. Приближение конного войска степняков поражало обычно скрипом телег (ср. ниже: „крычатъ тѣлѣгы полунощи“), ржанием коней (ср. о приблизившемся к Киеву войске Батыя: „и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его, и рьжания от гласа стад конь его“).

— Сула была наиболее близкой и опасной к Киеву границей Половецкой степи. Желая подчеркнуть панегирический характер поэзии Бояна (об этом см. выше), автор „Слова“ передает его манеру прославлять победы русского оружия: „только враги подошли к границам Руси, как слава русской победы над ними уже звенит в Киеве“, что согласуется и с последующей фразой, гиперболически изображающей быстроту сборов русского войска. Следующий затем абзац противопоставляет этой самоуверенной батальной сцене Бояна действительное печальное начало похода Игоря — начало, омраченное грозным предзнаменованием.

за Сулою. – Сула — левый приток Днепра ниже Переяславля Русского (Южного). В XII в. Сула была пограничной со степью рекой. В дальнейшем в „Слове“ упоминается „Посулие“ — земли по Суле.

трубы трубять въ Новѣградѣ. — стоять стязи въ Путивлѣ. – В Радзивиловской летописи трубачи, трубящие в трубы, изображены несколько десятков раз. Эти изображения позволяют видеть, в каких случаях в XI—XIII вв. прибегали к звукам труб. Начало мирных переговоров, выступление войска в поход — вот обычные поводы для изображения в миниатюрах трубящих трубачей. В данном тексте „Слова“ трубные звуки в Новгороде Северском означают призыв к сбору войска, так как гиперболически быстрым ответом на него (в бравурной поэзии Бояна) является сбор войска в Путивле: „стоять стязи въ Путивлѣ“ означает „стоят войска (под знаменами) в Путивле“ (см. об этом ниже). Сборы войск трубными звуками обычны в летописи: „Изяслав же (Мстиславич) приеха в Киев, и тако ударяй у трубы, съзва кияны, и поиде ис Киева полкы своими противу Володимеру“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.; ср. также под 1151, 1152 и другими годами).

въ Новѣградѣ. – Здесь имеется в виду Новгород Северский — в Черниговской земле на реке Десне. Северским он называется потому, что находился в стране северян (одно из древнерусских племен). В летописи Новгород Северский впервые упоминается относительно поздно — в 1141 г. Значительным городом он становится только во второй половине XII в. Состоял Новгород Северский, как это видно из Ипатьевской летописи под 1152 г., из внутреннего города и острога. В Новгороде Северском находились обычно на княжении ближайшие кандидаты на черниговский стол. И, действительно, Игорь Святославич Новгород-Северский после смерти Ярослава Черниговского в 1198 г., занимает черниговское княжение (см. подробнее: М. Н. Тихомиров. Древнерусские города. М., 1946, стр. 96—97).

стоять стязи въ Путивлѣ. – Слово „стяг“ в переносном значении могло означать „полк“, „войско“. Ср.: „позрев же семь и семь и види стяг Василков стояще и доброе борющь и угры гонящу“ (Ипатьевская летопись под 1231 г.). Здесь, конечно, в „Слове“ также речь идет о войске.

Игорь ждетъ мила брата Всеволода. – Всеволод — родной брат Игоря Святославича, князь трубчевский и курский. Летописец так характеризует Всеволода Святославича: „Во Олговичех всих удалее рожаемь я воспитаемь и возрастом и всею добротою и мужьственою доблестью и любовь имеяше ко всим“ (Ипатьевская летопись под 1196 г). Игорь ждал Всеволода у Оскола: „и тако прииде (Игорь, — Д. Л.) ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода, тот бяше шел иным путем ис Курьска; и оттуда поидоша к Салнице...“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

буй туръ. – „Тур, преимущественно как эпитет к имени князя, повторяется в Слове пять раз. Под этим названием в древних источниках, по-видимому, известны два вида диких быков: первобытный бык, настоящий тур (Bos primigenius Bojan.), от которого произошел домашний бык (ближайшим потомком тура считают серого украинского быка), и зубр (Bison bonasus L.). На Украине еще недавно крупных быков называли местами турами („погнав турів“, „напувати турів“ — вблизи Умани). Это название для домашнего быка сохранилось и в западных областях Украины — на Галичине. Название «зубр» в наших источниках, по-видимому, не встречается, и зубра от тура как будто не отличали. Об этом свидетельствует следующий факт. Когда византийский наследник престола Андроник Комнен приехал в 1154 г. к галицкому князю Ярославу Осмомыслу, то Ярослав вместе с великим князем киевским и другими князьями устроили для своего гостя охоту «на туров», как читаем в летописи (Ипатьевской, — Д. Л.). В то же время византийский историк по этому поводу писал, что Андроник убивал на Руси «зумпров» — зверей многочисленных в названной стране и размерами бо́льших, чем медведь и леопард. Настоящие туры в Киевской Руси исчезли рано, а их название было перенесено на зубров, которые вывелись (на Украине, — Д. Л.), по-видимому, лишь в начале XVII в.“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 116—117).

— Тур в древней Руси часто выступает как символ мужества и силы. Ср. в Ипатьевской летописи под 1201 г. о Романе Мстиславиче Галицком: „храбор бе яко и тур“.

Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови. – Выражение Всеволода „а мои ти готови“ близко напоминает многочисленные выражения готовности выступить в поход, встречающиеся в прямой речи летописи, и, очевидно, представляют собою своего рода воинскую формулу. Киевляне говорят Изяславу и Ростиславу: „кде узрим стягы ваю, ту мы готовы ваю есмы“ (Ипатьевская летопись под 1149 г.); новгородцы говорят Мстиславу Ростиславичу: „княже! аще се богови любо и тобе, а се мы готови есмы“ (там же под 1178 г.); Святослав Киевский говорит Рюрику Ростиславичу: „аз, брате, готов есмь всегда и ныне“ (там же под 1187 г.); Всеволод Суздальский говорит Рюрику Ростиславичу: „Ты починай, а яз готов с тобою“ (там же под 1196 г.); „посем же придоша Литва ко Берестью и начаша молвити князю Володимерови: «Ты нас возвал, да поведи ны куда; а се мы готовы, на то есмы пришли»“ (там же под 1282 г.) и т. д. В „Слове о полку Игореве“, однако, в отличие от приведенных примеров, говорится о готовности коней Всеволода, однако и этот оттенок в выражении готовности выступить в поход встречается в летописи; ср. венгры говорят Изяславу Мстиславичу, выражая готовность выступить в поход: „ты сам ведаеши люди своя, а комони под нами“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.). Перед нами, следовательно, обычное устное выражение воинского обихода.

у Курьска. – Курск расположен в верховьях Сейма на берегах рек Тускори и Кура (откуда и название Курска). Впервые Курск упоминается в житии Феодосия, где жили родители последнего. Следовательно, Курск существовал уже в первой половине XI в. Курск имел пограничное значение: он находился недалеко от Половецкой степи. Отсюда и качества бесстрашных курских кметей: степные пути им ведомы и степные овраги им знакомы.

напереди. – Слово „напереди“ согласуется со словом „осѣдлани“ („осѣдлани... напереди“) и означает „раньше“, а не „впереди“, как думают некоторые переводчики „Слова“. Курск, где у Всеволода стояло под седлами его войско, не был „впереди“ войск Игоря Святославича на пути его похода в степь. Всеволод, ободряя Игоря в его решении выступить в поход, хочет этим сказать, что он уже и сам приготовился к этому походу, его кони оседланы даже раньше Игоревых.

свѣдоми къмети. – „Къмети“ — от византийско-греческого χομητης. Ср. характеристику „кметей“, которую дает В. В. Мавродин, указывая на типичность „кметей“ именно для Северской земли, где были расположены и Курск и Новгород Северский: „Кметы — мелкие зажиточные хозяйчики, превращающиеся или уже превратившиеся в феодалов. У западных славян термин «кмет» означает служилого однодворца, в Сербии — начальника, старосту, на Украине — зажиточного крестьянина. Но даже если не все кметы уже стали феодалами, то путь один — к служилому люду, землевладельцу, феодалу типа позднейшего «комонства», «всадников», мельчайшего дворянства. Поэтому «кметы», генетически связанные с «земским» мельчайшим боярством, стремясь к укреплению свой власти и обогащению, пытаются добиться этого, опираясь на князя и входя в его дружину. Так, по крайней мере, было в Северской земле“ (В. В. Мавродин. Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, стр. 154). Свое первоначальное значение в данном месте слово „къмети“ почти уже утратило. Здесь оно приобрело значение „лучших, отборных воинов“. Это видно по сочетанию этого слова с эпитетом „свѣдоми“, т. е. „известные“.

подъ трубами повити, подъ шеломы възлѣлѣяни... – Всеволод говорит о своих кметях, как о богатырях, рассказывает в народных образах о воспитании в них воинственности. Ср. в былине „Волх Всеславьевич“: ребенком

Волх говорит, как гром гремит:
„А и гой еси, сударыня матушка,
Молода Марфа Всеславьевна!
А не пеленай во пелену червчатую,
А не пояси в поясья шелковые,
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в триста пуд“.
    (Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым, М., 1938, стр. 32).

луци у нихъ напряжени. – Лук обычно держался с ослабленной тетивой. Перед боем тетива напрягалась. Куряне, следовательно, держали свое оружие начеку, готовые отразить внезапное нападение половцев или самим быстро напасть на них (см. дальше: „тули отворени, сабли изъострени“).

ищучи себе чти, а князю славѣ. – Выражение это представляет собою обычную дружинную формулу, отражающую представления XII—XIII вв. о дружинных добродетелях. Ср. в Синодальном списке Новгородской первой летописи под 1216 г.: „победивше силнии полки и вземше свою честь и славу“.

Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень. – „Вступить в стремень“ — такое же военное выражение, как и „всесть на конь“, употребляемое в значении „выступить в поход“. Вдевание ноги в стремя было самым важным моментом посадки князя на коня. В миниатюре Радзивиловской летописи на листе 234 изображен именно этот момент: оруженосец стоит на одном колене и держит в одной руке стремя, а другой узду, в то время как князь Святослав вдевает ногу в стремя. Перед нами ритуал — „рыцарский“, дружинный. Автор „Слова“, создавая свое выражение, не отступил от своего поэтического принципа: он берет не случайную ассоциацию, не просто „характерное“ положение, а тот самый момент, который и в самой действительности считался значительным и отмечался некоторым этикетом. Характерно, однако, что в „Слове о полку Игореве“ выражение „вступить в стремень“ употребляется в значении „выступить в поход“ только в отношении князей, так как только посадка князя на коня была обставлена церемонией держания стремени. Дружина, выступая в поход, просто садится „на свои бръзыя комони“ (см. выше).

въ златъ стремень. – Золотыми или золочеными были только предметы княжеского обихода (княжеский шлем, княжеский стол, княжеское стремя, княжеское седло). „Слово о полку Игореве“ применяет эпитет „золотой“ только к вещам княжеского быта. В „Задонщине“, подражавшей „Слову“, это живое ощущение княжеского и воинского быта отсутствует: простой чернец Пересвет „посвечивает“ „злаченым доспехом“, русские воины „гремят“ „золочеными доспехы“ и т. д. (В. П. Адрианова-Перетц. „Задонщина“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 239).

свистъ звѣринъ въста. – Из зверей свистят только байбаки и суслики, густо заселявшие тогда еще не распаханную Половецкую степь. „Байбаки и суслики — дневные животные — показываются из нор и начинают свистеть только после восхода солнца. Поэтому фраза — «свистъ звѣринъ въста» означает, что ночь прошла и наступило утро. Здесь мы видим пример поэтической лаконичности автора, ясной для его современников и скрытой для поздних поколений“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 121).

збися дивъ, кличетъ връху древа. – Слово „див“ не получило общепризнанного объяснения. Большинство исследователей считает „дива“ мифическим существом (чем-то вроде лешего или вещей птицы). Такое толкование находит себе поддержку в верованиях восточных народов, где находим „дива“ или „дева“, иногда представлявшегося в виде жителя деревьев, лесов. В „Слове“ „див“ предупреждает вражеские Руси страны, это, по-видимому, мифическое существо восточных народов. Автор „Задонщины“ также считает „дива“ каким-то чудесным, зловещим существом: „А уже диво кличет под саблями татарскими“. Н. Павлов (Бицын) объяснял „дива“ как половца. Объяснение его мало удачно и в исследовательской литературе принято не было [Бицын (Н. М. Павлов). „Слово о полку Игореве“ в русском переводе с предварительными объяснительными замечаниями. Второе издание, М., 1902].

велитъ послушати земли незнаемѣ. – „Земля незнаема“ — Половецкая степь. Ср. также ниже „на полѣ незнаемѣ“. Это обозначение („земля незнаема“ или „поле незнаемо“) не раз встречается в летописи, но не в качестве точного географического термина, а в качестве обычного эмоционального определения Половецкой степи. Ср. в „Повести временных лет“ под 1093 г. описание мучений русских пленников: „печални, мучими, зимою оцепляеми, в алчи и в жажи и в беде, опустневше лици, почерневше телесы; незнаемою страною, языком испаленым, нази ходяще и боси, ногы имуще сбодены терньем“ (Лаврентьевская летопись). Ср. также во владимирской летописи: „В том же лете здума Андрей князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели царем служити, и побеже на неведому землю“ (Лаврентьевская летопись под 1252 г.).

и Посулию. – Посулие — пограничная с Половецкой степью область по реке Суле.

и Сурожу. – Город Сурож — ныне Судак в Крыму. Важный торговый центр.

и Корсуню. – Корсунь — греческая колония Херсонес в Крыму.

Тьмутораканьскый. – Тмуторокань находилась в районе нынешней Тамани. Область эта в X в. известна по византийским источникам под названием Таматархи. В XI в. Тмуторокань была русским княжеством. Здесь было русское население, русские церкви и монастыри. Она была тесно связана с Черниговским княжеством, управлялась черниговскими князьями. Вот почему Игорь Святославич рассматривал Тмуторокань как отчину черниговских князей и конечною целью своего похода ставил возвращение Тмуторокани из-под владычества половцев, которыми она была отторгнута от Руси во второй половине XI в.

и тебѣ, Тьмутораканьскый блъванъ. – Что такое этот „блъванъ“? Д. И. Иловайский предполагал, что „болван“ — это пролив (см. его работу „О памятниках Тмутараканской Руси и Тмутараканском болване“, „Древности“ МАО, т. IV, вып. II, М., 1873). Однако большинство исследователей видят в нем идола, столп, статую. Н. Я. Марр считал, что слово это не тюрко-персидского происхождения, как думали большинство исследователей, а болгарского — от „бол“ — бог. Болгары и „тамы“ жили в районе Тмуторокани („Таматархи“) (Н. Я. Марр. Абхазоведение и абхазы. Восточный сборник Ленинградской публичной библиотеки, т. I, 1926, стр. 164). Около Тамани еще до самого XVIII столетия стояли две огромные статуи божеств Санерга и Астарты, воздвигнутые в III в. до н. э. Не случайно черкесы переводят „тамторк“ — „становище бога“.

А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону великому. – Куда бегут половцы: от Игоря или навстречу ему? Дороги подготовлялись заранее только при отправлении войска в поход (ср. слова Владимира Святославича, желавшего двинуться походом на своего сына Ярослава: „«Требите путь и мостите мост», — хотяше бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся“ — Лаврентьевская летопись под 1014 г.). Следовательно, если бы речь шла о бегстве половцев от Игоря, то незачем было бы упоминать, что они двигались „неготовами дорогами“. Здесь же это упоминание подчеркивает поспешность, с которой половцы собирали войско против Игоря. Поэтический контекст также говорит о том, что половцы поспешно собирали войско против Игоря, а не спасались бегством без сражения: весь абзац посвящен только грозным предостережениям Игорю и заключается словами: „Игорь къ Дону вои ведетъ“ — ведет несмотря ни на что. Переночевав, войска Игоря выстроились и разбили эти первые подоспевшие отряды половцев (см. ниже). В дальнейшем почти в тех же выражениях говорится о движении против Игоря главных сил половцев: „Гзакъ бежитъ сѣрымъ влъкомъ Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому“. Здесь также говорится не о бегстве от Игоря, а о поспешном движении главных сил половцев против Игоря. Половцы обычно зимовали в Приазовских степях. Весной ко времени похода Игоря они еще были там.

крычатъ тѣлѣгы полунощы, рци, лебеди роспущени. – Кочевники не смазывали колес своих телег. Движение многих телег в степи поднимало громкий, далеко слышный в степи тихой ночью визг. Крик лебедя отчасти напоминает этот звук. По разъяснению Н. В. Шарлеманя, своим криком отличается особенно северная порода лебедей — лебеди-кликуны. „Осенью, когда лебеди-кликуны тысячами летят зимовать на Черное и отчасти на Азовское моря, темными ночами от криков этих могучих птиц и в наше время порою нельзя уснуть в приморских селах, над которыми лебеди пролетают“ (Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“, Труды отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 113). „Внимательный наблюдатель природы, автор «Слова» с изумительной точностью передает своеобразный характер звуков, издаваемых животными-зверями и птицами. Лебедь у него «пояше» или, будучи вспугнутым, «крычит»; соловей «ущекотал», его пение — «щекот»; орлы «клектом зовут», дятлы «тектом» «путь кажут»; вороны «граяхут»; галки «говоряхуть», их крик — «говор»; зегзица — «кычет»; сороки «троскоташа»; кони «ржуть»; степные зверьки, байбаки и суслики, издают «свист»; лисицы «брешут»; туры «рыкают»“ (там же, стр. 123). Точность наблюдения природы и богатство языка здесь неразрывны. Жизненный опыт автора „Слова“ непосредственно связан с его искусством художника.

роспущени. – „Роспущени“ иногда переправляют в „роспужены“ на основании следующего места из евангелия от Иоанна: „вълк... распудить овьця“. Однако текст ясен и без этой поправки.

Игорь къ Дону вои ведетъ. – К. В. Кудряшов, исследуя направление походов Владимира Мономаха, пришел к следующему выводу: „Самое выражение «Дон», «с Дона» применяется иногда летописцем как общее географическое обозначение для всей области Дона за Северским Донцом, для всего великого поля Половецкого“ (К. В. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948, стр. 117). Определение страны по протекающей в ней реке чрезвычайно характерно для летописного изложения: ср. о Ярополке: „он же седя Торжку поча воевати Волгу“ (Лаврентьевская летопись под 1182 г.), или „том же лете ходи Вячеслав на Дунай“ (Ипатьевская летопись под 1116 г.) и т. п. Выражение „ходить на Волгу, на Оку“, „повоевать Сулу“ и т. д. — постоянны в летописи. Те же определения страны по реке встречаем и в „Слове о полку Игореве“: „половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону великому“, „Игорь къ Дону вои ведетъ“, „Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому“, „Итти дождю стрѣлами съ Дону великаго“, „ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону великаго“, „половци идуть отъ Дона“, „на синѣмь море у Дону“, „суды рядя до Дуная“, „скочи влъкомъ до Немиги“, „на Немизѣ снопы стелютъ головами“, „Игорь мыслию поля мѣритъ отъ великаго Дону до малаго Донца“, „дѣвици поютъ на Дунаи“ и т. д., и т. п. Если не считать городов, то все страны определяются в „Слове“ не по княжествам, а по рекам, и нельзя не видеть в этом народного определения земель. Корни этих определений стран по рекам понятны; реки в древности имели гораздо больший удельный вес в экономической жизни страны, чем в новое время: в промысле, в торговле и как пути сообщения. Не случайно и летописец „Повести временных лет“, давая в своей вводной части географическое описание Русской земли, ведет его по рекам Днепру, Волге и Западной Двине.

Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию. – Принимаем чтение „по дубию“ вместо „подобию“ в издании 1800 г. и в Екатерининской копии. Исправление это оправдывается и палеографически: звук у в древнерусской письменности передавался сочетанием букв оу, причем последнее у часто писалось над о (в XVI в.) и могло быть пропущено при переписке. Получающийся при таком исправлении смысл Н. В. Шарлемань поясняет следующей картиной: „В народном творчестве, в литературе и в живописи давно отмечено, что хищники — четвероногие и пернатые — в древности передвигались вслед за войсками. Отряд двигался медленнее птиц, поэтому они останавливались в лесах на ночлег и отдых. На карканье многочисленных воронов и ворон, на клекот белохвостов, «ржание» коршунов автор и указывает в приведенном примере“ (Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 115—116).

влъци грозу въсрожатъ по яругамъ. – „Въсрожатъ“ — по-видимому, тоже, что „въсрошатъ“, „въсрашатъ“, „въсорошаютъ“ — взъерошивают, возбуждают.

лисици брешутъ на чръленыя щиты. – Русские щиты XII в. были легкие деревянные, миндалевидной или овальной формы, оковывавшиеся железом. Черлень, в которую были окрашены щиты русских, — первоначально была яркой розово-красной краской, изготовлявшейся из особого насекомого — червеца (coccus polonicus). Об этом червеце сообщает русский академик Паллас в описании своего путешествия по России (1768—1774 гг.) (см. цитацию у В. А. Щавинского. Очерки по истории техники живописи и технологии красок в древней Руси. М. — Л., 1935, стр. 100—101). Впоследствии (в XVI—XVII вв.) черлень натуральная с ее характерным интенсивным ярко-розово-красным цветом заменялась различными дешевыми суррогатами. Под влиянием этих суррогатов изменились и представления о цвете черлени. Как цветовой термин черлень уже в XVI—XVII вв. означает краску более темного оттенка. О ярко-розово-красной окраске русских щитов дает представление следующее место Ипатьевской летописи, где щиты русских воинов на смотру, который устроил им Даниил Галицкий, сравниваются с зарей; из-за них как восходящее солнце блестят светлые шлемы воинов: „щите же их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящу, копиемь же их дрьжащим в руках яко тръсти мнози, стрелцемь же обапол (по бокам) идущим, и держащим в руках рожаници (луки, — Д. Л.) свое, и наложившим на не стрелы своя противу ратным“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.).

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси! – Это лирическое восклицание, которым автор „Слова“ прерывает свое повествование, напоминает по своей форме отдельные элементы народных плачей, очень часто начинающихся со слова „уже“. Ср. плач владимирцев по Андрее Боголюбском: „И поча весь народ плача молвити: «Уже ли Киеву поеха, господине, в ту церковь, теми Золотыми вороты...»“ (Ипатьевская летопись под 1175 г.); ср. плач новгородцев по Мстиславе Ростиславиче: „И тако молвяху плачющеся: «Уже не можем, господине, поехати с тобою на иную землю...»“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1178 г.); ср. также плач „лепших людей“ по Владимире Волынском: „уже бо солнце наше зайде ны и во обиде всем остахом“ (Ипатьевская летопись под 1288 г.) и т. д. В „Слове о полку Игореве“ сожаления автора начинаются с этого же народного „уже“: „Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию“; „Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла“; „Жены руския въсплакашась аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати...»“, „Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ“; „И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила... Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями“; „Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеся дивь на землю“; „А мы уже, дружина, жадни веселия“; „А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего, Ярослава“; „Нъ уже, княже Игорю, утръпѣ солнцю свѣтъ“; „Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю“; „Ярославли и все внуци Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени. Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“.

О Руская земле! Что разумеется здесь под „Руской землей“: Русь ли страна, или русское войско Игоря? Комментаторы по-разному отвечают на этот вопрос. „Русская земля“ в смысле войска, действительно, встречается в летописях и документах, однако только в тех случаях, когда русское войско представляло всю Русскую землю, когда в нем участвовали дружины многих русских княжеств. Игорево войско, однако, всей Русской земли не представляло, поэтому предполагаем, что речь здесь идет о Русской стране, скрывшейся за пограничным „шеломянем“ — холмом.

за шеломянемъ. – „Шеломя“ — холм или гора. В более узком значении „шеломянем“ называлась какая-то возвышенность, находившаяся на обычном пути русских войск в Половецкую степь. Ср. „яко же бе к вечеру и тако поиде Гюрги за шоломя с полкы своими“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); „Наворопници же, перешедше Хорол, взиидоша на шоломя, глядающе, кде узрят ѐ; Коньчак же стоял у лузе (в лугах, — Д. Л.), его же едуще по шоломени, оминуша“ (там же под 1185 г.). К. В. Кудряшов полагает, что „шеломя“ „Слова о полку Игореве“ — Изюмский курган у Северского Донца в районе Изюмского перевоза (см. главу „Слово о полку Игореве“ в книге К. В. Кудряшова „Половецкая степь“, М., 1948).

Заря свѣтъ запала. Мъгла поля покрыла. – О чем здесь идет речь: об утренней заре или о вечерней; о „мгле“ — утреннем тумане или „мгле“ ночной? К утру или к вечеру относятся и предшествующие слова: „длъго ночь мрькнетъ“? На вопросы эти исследователи отвечали по-различному. Обращу здесь внимание на одно весьма важное обстоятельство: „Слово о полку Игореве“ и вся древнерусская литература в целом не знает статического пейзажа; пейзаж в произведениях древней русской литературы всегда динамический. Описываются изменения пейзажа: например движение надвигающейся грозы; описываются действия природы: например, Донец стелет Игорю постель, одевает его туманами, стережет его чайками, гоголями, чернедями. И в данном случае описывается, очевидно, не какой-либо определенный час утра или вечера, а „движение“ ночи — от вечерней зари и до утреннего говора галок. В этом описании подчеркнута томительная длительность бессонной ночи накануне сражения. Следовательно, слова „длъго ночь мрькнетъ“ означают: „долго смеркается ночь“. Слова „заря свѣтъ запала“ означают „заря свет уронила“, заря погасла. Слова „мъгла поля покрыла“ означают то же, что и в современном русском языке. После этого переход к утру: ночной соловьиный щекот замолк, пробудился утренний говор галок (галки ночью не кричат). С наступлением утра русские построились в боевой порядок с плотно составленными щитами („перегородили поля щитами“), приготовившись искать себе честь, а князю славу.

Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю славы. – Русские перегородили своими красными щитами поля не для того, чтобы за ними расположиться лагерем, как думают некоторые комментаторы (щиты, поставленные оградой, вряд ли могли служить защитой от чего бы то ни было), а чтобы „искать себе чести, а князю славы“, т. е. двинуться в битву. Следующее затем описание битвы, начавшейся рано утром в пятницу, не новая картина, а продолжение той же. Боевой порядок русских, выстраивавшихся с плотно сомкнутыми щитами, отчетливо описан у Льва Дьякона: когда греки подошли к Доростолу, русские вышли им навстречу, „сомкнув щиты и копья, наподобие стены“ („История“ Льва Дьякона и другие сочинения византийских писателей. Перевод Д. Попова, СПб., 1820, стр. 87).

Съ зарания въ пятокъ. – Битва началась утром в пятницу. См. об этом в Ипатьевской летописи под 1185 г.: „заутра же пятъку наставшу, во обеднее веремя, усретоша полкы половецькие“.

потопташа поганыя плъкы половецкыя. – Что означает здесь слово „потопташа“? Е. В. Барсов неправильно сопоставляет это выражение с некоторыми местами из русского перевода Повести о разорении Иерусалима, Иосифа Флавия: „мнози потоптани быша друг от друга“, „побежаша тъпчющеся“ (Слово о полку Игореве, как художественный памятник киевской дружинной Руси, т. I. М., 1887, стр. 264). На самом деле выражение „потопташа“ — военный термин древней Руси, означающий „рассеяли боевые порядки“, „разрушили боевое построение полков“. Приведем примеры: „и абье Мьстислав сшибеся с полкы их, и потопташа середний полк“ (Ипатьевская летопись под 1174 г.); „половци же, видивше, устремишася на не и сразишася с ними, Русь же потопташа ѐ; половци же бегаюче перед Русью потопоша мнозе в Черторыи“ (там же под 1180 г.); „и посла Всеволод Рязаньский князи, и вогнаша в товары Святославле и потопташа ѐ, а инех изоимаша, а другие изсекоша“ (там же); „и удариша ляхове с Русью, и потопташа ляхове Русь“ (там же под 1195 г.); „полочани... удариша в тыл полка Мьстиславля и потопташа ѝ“ (там же под 1195 г.), „тъгда же Ярун съступися с ними, хотя битися и побегоша, не успевъше ничтоже, половци назад и потъпташа бежаще станы русскых князь“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1224 г.).

рассушясь стрѣлами по полю. – „Расутися“ — рассыпаться, распространиться. Ср. аналогичные выражения: „се половци росулися по земли“ (Ипатьевская летопись под 1068 г.); „татарове же рассунушася по земли“ (Лаврентьевская летопись под 1252 г.). Ср. в народной поэзии:

И тут воры разбойники испугалися,
По дикой степе разстрелялися
    (Чтения Общества истории и древностей российских, 1859, III, стр. 127).

помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. – О богатой добыче русских после первой стычки с половцами говорит и летопись: „половце же пробегоша веже (пробежали через свои станы, — Д. Л.), и Русь же дошедше вежь и ополонишася (захватили пленных, — Д. Л.), друзии же ночь приехаша к полком с полоном (с пленными, — Д. Л.)“ (Ипатьевская летопись).

и паволокы, и драгыя оксамиты. – А. В. Арциховский пишет: „Высоко ценившиеся в древности и в средние века шелковые ткани были у нас, как и вообще в Европе, предметом ввоза из Византии и мусульманских стран. «Паволоки», т. е. шелковые ткани, с X в. перечисляются в числе важнейших товаров. Даниил Заточник говорит: «Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть». Паволока имела довольно широкий спрос. С XII в., наряду с паволокой, называется более дорогая и пышная ткань — аксамит, род бархата. Самое слово «аксамит», точнее «гексамит», по-гречески означает «шестинитчатый»; преобладающим для аксамита был «звериный» орнамент (стилизованные грифоны, львы, орлы и пр., расположенные обычно в круглых медальонах), тона — красный и фиолетовый. Такая ткань упоминается в 1164 г., когда греческий император прислал «дары многы Ростиславу, аксамиты и паволоки» (Ипатьевская летопись). В 1175 г. слуга Андрея Боголюбского обращается к одному из убийц со словами: «помниши ли, в которых портех пришел бяшеть? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежит» (Ипатьевская летопись). Вообще аксамит был в ходу только в высшей феодальной среде“ (История культуры древней Руси, т. I, М. — Л., 1948, стр. 254—255).

орьтъмами. – „Орьтъма» — покрышка, попона, покрывало. „Орьтъма“ — слово тюркского происхождения.

япончицами – накидками, плащами.

кожухы. – Кожух — верхняя одежда, подбитая мехом (иногда дорогим) и крытая дорогими тканями (оксамитом, оловиром и др., иногда шитыми сухим золотом).

узорочьи половѣцкыми. – „Узорочье“, по разъяснению И. Срезневского (Материалы для Словаря древнерусского языка, т. III. СПб., 1912, стр. 1171), — „драгоценные вещи или ткани с литыми, резными, ткаными или шитыми узорами; вообще драгоценные вещи“.

чрьлена чолка – бунчук (конский хвост на древке, как знак власти; волос красился черленью в красный цвет).

стружие – по-видимому, древко копья.

Ольгово хороброе гнѣздо. – Здесь имеются в виду князья — участники похода Игоря, все — потомки Олега Святославича („Гориславича“). „«Гнездо» в смысле выводок, семья, пять раз упомянутое в Слове, относится к охотничьим терминам. Еще в наше время его употребляют, когда говорят «гнездо» волков. В обыденной речи значение этого термина сузилось и свелось к понятию о птичьем гнезде или логове зверя. Но в художественной литературе есть такое же метафорическое применение, как в «Слове»: «птенцы гнезда Петрова»“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 123).

Далече залетѣло. – Войско Игоря зашло далеко в глубь степи (см. стр. 467 и сл.).

Гзакъ ... – Кончакъ — половецкие ханы. Особенно энергичным противником русских постоянно выступал хан Кончак Отрокович, неоднократно ходивший на Русь походами.

Гзакъ бежитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому. – В первой схватке войска Игоря не встретили главных сил половцев. Главные силы под предводительством Гзы и Кончака подоспели только на следующий день. Кончак выступает главным предводителем половцев: он, „правит след“ Гзе — Гза бежит к Дону по следу войска Кончака. Как и перед первой битвой, половцы двигаются, следовательно, к Дону навстречу Игорю, а не бегут от него.

чръныя тучя съ моря идутъ. – Надвигающиеся тучи служат обычным в народной поэзии символом наступающего врага:

А не силная туча затучилася,
А не силнии громы грянули:
Куда едет собака крымской царь,
А ко силнему царству Московскому.
    (П. К. Симони. Великорусские песни, записанные в 1619—1620 гг. для Ричарда Джемса. СПб., 1907, стр. 12).

В дальнейшем картина наступающей грозы сливается в „Слове о полку Игореве“ с описанием надвигающегося половецкого войска.

хотятъ прикрыти 4 солнца. – Как мы знаем из летописи, в походе Игоря, кроме Игоря и его брата Всеволода, участвовали: Святослав Ольгович Рыльский (племянник Игоря и Всеволода) и Владимир (сын Игоря). Однако в дальнейшем бояре говорят Святославу Киевскому: „два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ“. Святослав — это, конечно, Святослав Ольгович Рыльский; Олег же — младший сын Игоря, который, очевидно, также принимал участие в походе. Почему не назван Владимир? — Об этом см. ниже, стр. 428.

Итти дождю стрѣлами. – В летописи нередко говорится о том, что стрелы или камни при осадах летели с городских стен, как дождь. Этим выражением определялось массированное применение стрел и камней. Ср. „идяху стрелы акы дождь“ (Лаврентьевская летопись под 1097 г.); „идущу же камение со забрал, яко дожду силну“ (Ипатьевская летопись под 1229 г.); „мечющим же пращем и стрелам, яко дожду идущу на град их“ (там же под 1245 г.); „яко дождь камение метаху на ны“ (там же под 1249 г.), и т. д. По поводу массированного применения стрел во время осад А. В. Арциховский пишет: „От подобных осад и остались стрелы, изобилующие... в культурном слое некоторых русских городов“ (А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета Московского университета, вып. 4, М., 1946, стр. 13). В данном случае речь идет о массовом применении стрел в разгаре боя или в его начале. „Стрелы были у всех народов оружием, с которого чаще всего начинался бой. Это относится и к древней Руси. Характерны такие выражения: «ни по стреле пустивше тогда побегоша», «толко по стреле стреливше побегоша», «и не дошедше до них стрелиша по стреле», «они же постоявше мало, пустиша по стреле в наши»“ (там же). Слова „итти дождю стрелами“ превращают обычное выражение в поэтический образ. Этот образ входит здесь как часть в развернутое сравнение битвы с грозой.

Ту ся копиемъ приламати. – Копье в древней Руси было оружием первой стычки с врагом. Оно часто ломалось. Ср. в житии Александра Невского: „и ту бе видети лом копейный“, „и бысть ту сеча зла немцам и чюди, и труск от копей ломления и звук от мечного сечения“ (Софийская первая летопись под 1240 г.). См. о копье выше, стр. 382.

Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря стрѣлами на храбрыя плъкы Игоревы. – Противный ветер способен отклонить и замедлить полет стрелы. Половцы имели преимущество — попутный ветер со стороны моря (ср. также выше: „чръныя тучя съ моря идутъ“ — здесь реальный и символический пейзаж совпадают). Вот почему в дальнейшем Ярославна упрекает ветер: „О, вѣтрѣ, вѣтрило! Чему, господине, насильно (т. е. напротив, вопреки) вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?“. Битва обычно начиналась издали перестрелкою стрелков, двигавшихся часто впереди строя.

Стрибожи внуци. – Стрибог — один из языческих русских богов. Упоминается в „Повести временных лет“ и в проложном житии Владимира в числе богов, поставленных Владимиром I в Киеве на холме вне двора теремного.

Земля тутнетъ. – Тутнь — гром, грохот и конский топот. „Земля тутнет“ — от половецкой конницы; здесь имеется в виду топот конного войска половцев. Ср., например, в „Повести временных лет“: „предивно бысть чюдо Полотьске в мечте: бываше в нощи тутънъ, станяше по улици, яко человеци рищюще беси“ (Лаврентьевская летопись под 1092 г.; из дальнейшего выясняется, что „бесы“ рыскали на конях); ср. также в „Сказании о Мамаевом побоище“: „и земля тутняше, горы и холми трясахуся от множества вои бесчисленых“ (Новгородская четвертая летопись под 1380 г.).

рѣкы мутно текуть. – Степные реки, вздувшиеся от летних грозовых дождей, несут обычно в себе много земли. Здесь, несомненно, имеются в виду и эти грозовые дожди, замутившие речное течение, и, одновременно, надвигающееся конное войско половцев, взмутившее ногами переходящих вброд лошадей воду в реках. Несколько ниже этот же образ повторяется: Святослав Киевский со своим войском „притопта хлъми и яругы, взмути рѣкы и озеры“. Таким образом, автор „Слова“ искусно и поэтически сливает картину надвигающейся грозы с картиной неуклонно надвигающегося на русских огромного половецкого войска.

пороси поля прикрываютъ. – „Пороси“ множественное число от „порох“ — пыль. При движении массы войска по выжженной солнцем степи или во время битвы подымалась густая пыль. Ср. под 1174 г.: „и ту бе видити лом копийный и звук оружьиный, от множьства праха не знати ни конника ни пешьць“ (Ипатьевская летопись). Но пыль также поднималась в выжженной степи предгрозовым вихрем. Надвигающаяся гроза и надвигающееся войско половцев слиты и в этой детали в единое изображение. Ср. в народной поэзии:

Не пыль в поле пылится,
Не туман с моря подымается,
Не грозна туча накатается,
Не из той тучи молонья сверкает,
Подымалася силушка зла неверная
    (Этнографический сборник, 6, стр. 79).

стязи глаголють. – Движением стягов управляли войском в битве. Вокруг стягов собирались, „стягивались“ воины. За стягом двигалось войско. На захваченных городских укреплениях водружались стяги победителей. Падение стягов означало поражение. По движению стягов половцев войска Игоря определяют, как много войск половцев наступает на них со всех сторон. Следовательно, „говорят“, т. е. сигнализируют, показывают, не Игоревы стяги (как думают некоторые комментаторы), а стяги половцев. Среди поднятой движением масс половецкого войска пыли высокие стяги были к тому же видны лучше, чем самое войско.

половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы оступиша. – Летопись также отмечает, что половцев было чрезвычайно много, — они наступали, как лес („ак борове“). Русское войско собрало против себя всю Половецкую землю: „Светающи же суботе, начаша выступати полци половецкии, ак борове; изумешася князи рускии, кому их которому поехати, бысть бо их бещисленое множество. И рече Игорь: «Се ведаюче собрахом на ся землю всю: Концака, и Козу Бурновича, и Токсобица Колобича, и Етебича, и Терьторобича»“ (Ипатьевская летопись).

Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша. – Здесь имеется в виду боевой клич половцев, с которым они бросились на русских. Об этом боевом клике степных народов неоднократно упоминается в летописях в описаниях сражений с ними русских. Ср. „и бы полуночи, и поеха берендичи и торци, кричаче, к Белугороду“ (Ипатьевская летопись под 1159 г.); „половци... поидоша противу Володимеру, кличючи, яко пожрети хотяще“ (Лаврентьевская летопись под 1185 г.) и др. Как и в других случаях, автор „Слова о полку Игореве“ очень точен в своих упоминаниях. В частности, и выражение „перегородиша“ говорит о действительно создавшемся положении во время боя Игоря с половцами: „не бяшеть бо лзе ни бегаючим утечи, зане яко стенами силнами огорожени бяху полкы половецьскими“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

Яръ туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными! – Здесь в „Слове“ описывается, возможно, не только личное участие Всеволода в битве, но и битва всего его войска под предводительством Всеволода. На это как будто бы прямо указывает множественное число — „мечи харалужными“. В летописи, однако, в описании личного участия Всеволода в битве отмечено: „Всеволод же толма бившеся, яко и оружья в руку его не доста“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Следовательно, Всеволод менял мечи (ср. аналогичную мену мечей Евпатием Коловратом в битве с татарами в „Повести о разорении Рязани Батыем“: Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 13). Поэтому кажется возможным, что множественное число „мечи“ имеет в виду только мечи самого Всеволода. Однако ниже говорится и о саблях Всеволода, и опять-таки во множественном числе. Всеволод, следовательно, сражается и мечами и саблями, он же прыщет „на вои стрелами“. Здесь явное эпическое преувеличение, идущее за счет подвигов его дружины. Почему, однако, автору „Слова“ понадобилось переносить на Всеволода подвиги его дружины? Отмечу, что эпическое творчество русского народа (былины) говорит только о подвигах богатырей и молчит о подвигах их войска, дружины. Возможно, что в „Слове“ мы имеем отражение начальной стадии того процесса в эпическом творчестве, который в конце концов привел к сосредоточению всех подвигов русского войска на одном лице. По-видимому, действительно, автор „Слова“ говорит здесь о том, что Всеволод прыщет на врагов стрелами своей дружины, сражается ее мечами и ее саблями. Это не противоречит представлениям автора и о других своих героях. Ср. ниже Святослав Киевский „притрепалъ (ложь коварство половцев. — Д. Л.) своими сильными плъкы и харалужными мечи“; Всеволод Суздальский может „Донъ шеломы выльяти“ (не своим одним шлемом, а многими шлемами своего войска), он может „посуху живыми шереширы стрѣляти — удалыми сыны Глѣбовы“; Ярослав Осмомысл „подперъ горы угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота“ и т. д. и т. п. Перед нами — перенесение на героя подвигов его дружины как первая стадия его гиперболизации и превращения в образ сильного и могучего личною силою князя.

мечи харалужными. – Неоднократно встречающееся в „Слове“ прилагательное „харалужный“ и существительное „харалуг“, по-видимому, означают „булатный“, „булат“. Так, во всяком случае, понял эти слова автор „Задонщины“. Слову „харалуг“ искали соответствий, с одной стороны, в тюркских языках, с другой — среди древнерусских названий западноевропейских народов — „карлязи“, „королязи“ и, наконец, в слове „charalus“ — от Karolus Magnus и др. Все эти догадки, однако, весьма слабо обоснованы. Происхождение слова „харалуг“, „харалужный“ остается до сих пор неясным.

Камо туръ поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя. – Здесь подвиги Всеволода слиты с подвигами его дружины. Вернее подвиги его дружины перенесены на него самого. Выше мы отмечали, что Всеволод поражает и мечами (во множественном числе), и саблями (тоже во множественном числе). Это, конечно, мечи и сабли не его личные, а его дружины. Так же точно и здесь „головы половецкие“ валятся не только от ударов самого Всеволода, но и от ударов его дружины. Этим объясняется, почему в данном контексте из вооружения Всеволода упомянут именно его шлем. Княжеский блестящий, золотой и далеко видный шлем часто служил вместо стяга как боевой знак для управления боем. Куда направлялся князь, туда бросались за ним, узнавая его по шлему, и воины, там валились головы половецкие (ср. слова новгородцев Всеволоду Чермному: „камо, княже, очима позриши ты, там мы главами своими вьржем“. Синодальный список Новгородской первой летописи под 1214 г.). Чтобы не быть узнанными, князья менялись своими шлемами с кем-либо из воинов (ср. в Ипатьевской летописи под 1229 г. Даниил меняется шлемом с воеводою Пакославом; в Куликовской битве Дмитрий Донской, чтобы управлять боем, не принимая лично участия в единоборстве с противником, обменялся шлемом с одним из воинов, и т. д.).

златымъ шеломомъ. – „Золотые шеломы“ упоминаются в „Слове“ и ниже: „кое ваши златые шеломы“. Золотые шлемы упоминаются и в летописи: „тогда Володимер Мономах пил золотом шоломом Дон“ (Ипатьевская летопись под 1201 г.). Кроме „златых“, упоминаются в „Слове“ и „злаченые шеломы“: „не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша“. И „златые“ и „злаченые“ шлемы в равной мере были золочеными шлемами, а не сделанными из сплошного золота: сделанный из золота шлем был бы слишком мягок (А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета Московского университета, вып. 4, М., 1946, стр. 15). Первым известным нам „златым шеломом“ является шлем из черниговской Черной Могилы (курган X в. близ Чернигова). „Навершие шлема имеет втулку для прикрепления султана из перьев... по железной тулье шлема набит медный лист, покрытый позолотой“ (Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 234). Известен и другой золоченый шлем, — принадлежавший Ярославу Всеволодовичу и найденный в 1808 г. на месте Липицкой битвы 1216 г., где Ярослав потерпел поражение. Шлем этот обложен серебряными вызолоченными пластинками очень искусной чеканки с изображением трав, птиц, грифонов, архангела Михаила и надписями. Спереди к шлему приделан железный высеребренный нос для защиты лица от ударов мечом или саблею. Блеск вооружения русских воинов постоянно подчеркивается в летописи: „выступи полк из загорья вси во бронех, яко во всяком леду“ (Ипатьевская летопись под 1176 г.), „блистахуся щиты и оружници подобни солнцю“ (там же под 1231 г.), „велику же полку бывшю его, устроен бо бе храбрыми людми и светлым оружьемь“ (там же), „щите же их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящу“ (там же под 1251 г.), „и бе полков его светлость велика, от оружья блистающася“ (там же).

Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, яръ туре Всеволоде! – „Каленая сабля“ означает саблю, прошедшую закалку, — стальную.

оварьскыя. – Авары известны в „Повести временных лет“ под именем „обров“. Авары появились на северных берегах Черного моря в V в. Летописец отмечает полное исчезновение этого племени („погибоша аки обры“) — в IX в.

Кая раны дорога, братие... – Слова эти могут быть истолкованы в том смысле, что Всеволод в пылу битвы не обращал внимания на раны. Ср. в Галицкой летописи рассказ о Данииле Галицком, в азарте битвы не замечавшем на себе ран: „младъства ради и буести не чюяше ран бывших на телеси его: бе бо возрастом 18 лет, бе бо силен... Бежащю же ему, и вжада воды, пив почюти рану на телеси своемь, во брани не позна ея крепости ради мужьства возраста своего: бе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока“ (Ипатьевская летопись под 1224 г.).

забывъ чти и живота. – О какой чести, забытой Всеволодом в пылу битвы, говорит здесь автор „Слова“? Как воин, он не забывал своей чести. Однако как вассал Святослава Киевского Игорь оказался нечестен в выполнении своих обязательств: он выступил в поход своевольно, не получив на то согласия старейшего князя — Святослава Киевского. Вот почему Святослав Киевский, обращаясь в дальнейшем к Всеволоду и Игорю и упрекая их за их самовольный поход, говорил в своем „золотом слове“: „Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте... Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ?“.

отня злата стола. – Князь Всеволод Святославич был сыном Святослава Ольговича (ум. в 1164 г.), князя черниговского. В 1185 г. черниговский стол занимал Ярослав Всеволодович.

красныя Глѣбовны. – Ольга Глебовна — жена буй-тура Всеволода Святославича, дочь Глеба Юрьевича, внучка Юрия Долгорукого и сестра Владимира Глебовича Переяславского.

Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. – В связи со сказанным выше о Трояне, как о древнерусском языческом боге (стр. 381), это место следует понимать так: „были языческие времена, наступили времена Ярослава, были и походы Олега, Олега Святославича“. Здесь, следовательно, намечаются три этапа русской истории: языческие времена, Ярославово время, как время христианской и единой Руси, и время междоусобий Олега.

плъци Олговы – имеются в виду братоубийственные войны (походы — „плъци“) Олега Святославича („Гориславича“), родоначальника черниговских ольговичей и постоянного противника Владимира Мономаха. Олег Святославич был дедом Игоря Святославича Новгород-Северского и Всеволода „буй-тура“. Олег вспоминается здесь не случайно. Политику Игоря автор рассматривает как политику „родовую“, ведущую свое начало от Олега. Так ниже, говоря о полоцких князьях, автор „Слова“ вспоминает их родоначальника — Всеслава. Стремление держаться своей родовой политической линии было характерно для древнерусских князей XII—XIII вв. В Новгороде нередко призывали князей по доброй памяти об отце или деде, надеясь, что князь будет итти по их стопам. В самом „Слове“ очень часто говорится о „славе деда“ — славе предков, переходящей на их потомков. Олег Святославич — обобщающий образ всех князей Ольговичей, как Всеслав — обобщающий образ всех князей Всеславичей.

Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше. – Меч в древней Руси был символом войны. Ср., например, в Новгородской первой летописи: „Что есмы зашли Водь, Лугу, Пльсков, Лотыголу мечемь, того ся всего отступаем“ (Новгородская летопись по Синодальному списку, под 1242 г.). Кроме того, „обнажить меч“ означало „открыть военные действия“, „напасть“. С другой стороны, меч был эмблемой княжеской власти. Это особенно ярко сказалось в рассказе Лаврентьевской летописи о том, как Всеволод Большое Гнездо отправлял в Новгород своего сына Константина: „И да ему отец крест честны и меч, река: «Се ти буди охраньник и помощник, а меч прещенье и опасенье, аже ныне даю ти пасти люди своя от противных»“ (Лаврентьевская летопись под 1206 г.). Меч и оружие были, вместе с тем, и символами независимости („присла... мечь и покорение свое“ — Ипатьевская летопись под 1255 г.; или: „Данилу же королеви ставшу в дому Стехинтове, принесе к нему Лев оружье Стекинтово и брата его, и обличи победу свою“ — Ипатьевская летопись под 1255 г.). Наконец, меч был символом русского народа (в рассказе „Повести временных лет“ о дани, собиравшейся хозарами с русских мечами, и в рассказе об обмене подарками между русским воеводой Претичем и печенежским князем). Меч был священным предметом. На мечах клялись русские при заключении договоров с греками (911 и 944 гг.). Этот культ мечей перешел и в христианскую эпоху. „Мечи тех князей, которые причислялись к святым, — пишет А. В. Арциховский, — сами становились предметами культа. Уже Андрей Боголюбский имел при себе меч Бориса (1157 год). Летопись прямо говорит: «и поставиша над ним его меч, иже и доныне стоит, видим всеми». Меч Всеволода до сих пор показывают во Пскове...“ (А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета МГУ, вып. 4, 1946, стр. 10). Меч употреблялся высшими дружинниками и князем. Он был оружием феодальной аристократии по преимуществу. Любопытно, что его не поднимали против смердов. Новгородский князь Глеб поднял на восставших в Новгороде топор, а не меч (1071 г.); топором же расправлялся с восставшими и Ян Вышатич на Белоозере (1071 г.). Вот почему все образы „Слова“, связанные с мечом, полны сложного и глубокого значения, объясняемого многозначностью, смысловою насыщенностью слова „меч“. Особенно интересно применение слова „меч“ в комментируемом месте: „Олегъ мечемъ крамолу коваше“. Выражения „ковать ложь“, „ковать лесть“ обычны в древнерусской письменности: „неведый лесть, юже коваше нань Давыд“ (Ипатьевская летопись под 1097 г.); „не преподобно бо есть ковати ков на брата своего“ (Паремийное чтение о Борисе и Глебе. „Жития Бориса и Глеба“, под ред. Д. И. Абрамовича, Пгр., 1916, стр. 117). Автор „Слова“ конкретизирует это выражение тем, что вводит в него понятие меча, которым Олег кует „ложь“, „лесть“ — „крамолу“. В этом образе ковки крамолы мечом воплотилось то же противопоставление мирного труда войне, что и в обычном для „Слова“ образе битвы-жатвы, но с предельным лаконизмом, причем вся богатая семантика слова „меч“ вложена в этот образ: Олег злоупотребил своею властью — „мечом“, куя им крамолу; он ковал крамолу „мечом“ — междоусобной войной; каждый взмах меча Олега „ковал“ эту крамолу, укреплял ее; и само употребление священного меча для крамолы выступает как „святотатство“.

Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ. – В издании 1800 г. и в Екатерининской копии это место читается так: «Ярославь сынъ Всеволожь: а Владимиръ“. Нами принимается перестановка, предложенная еще П. Бутковым („Нечто к Слову о полке Игореве“. Вестник Европы, М., 1821, ч. 121, № 21—22). Другие из предложенных чтений этого места менее убедительны.

той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. – Ярослав Мудрый и Владимир Мономах в „Слове“ (и в летописях XII—XIII вв.) часто поминаются как идеальные старые князья — представители единой Руси, подобно тому как Олег Святославич — обобщающий образ князей крамольников. Ярослав уже „слышал“ шум княжеских раздоров (см. приписываемое ему в „Повести временных лет“ под 1055 г. завещание, где он предостерегал своих наследников от братоубийственных войн). При Владимире Мономахе этот звон настолько усилился из-за действий его многолетнего противника Олега „Гориславича“, что Владимир принужден был даже закладывать себе уши.

Бориса же Вячеславлича. – Борис Вячеславич — внук Ярослава Мудрого, союзник Олега Святославича. Убит в 1078 г. в битве на Нежатиной Ниве у Чернигова.

Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе. – Объяснение этих слов лежит в тексте „Повести временных лет“, где под 1078 г. рассказывается о гибели Бориса Вячеславича в битве на Нежатине Ниве: „Рече же Олег [Святославич] к Борисови: «Не ходиве противу, не можеве стати противу четырем князем, но посливе с молбою к стрыема своима». И рече ему Борис [Вячеславич]: «Ты готова зри, аз им противен всем»; похвалився велми, не ведый, яко бог гордым противится, смереным даеть благодать, да не хвалиться силный силою своею. И поидоста противу, и бывшим им на месте у села на Нежатине Ниве, и сступившимся обоим, бысть сеча зла. Первое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившагося велми“ (Лаврентьевская летопись под 1078 г.). Следовательно, это место „Слова“ следует переводить либо: „Бориса же Вячеславича (желание) славы на суд привело“, либо считать, что слово „слава“ имеет здесь значение „похвальбы“: „Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела“. Оба значения слова „слава“ в древнерусском языке известны. Что же касается слов „на судъ приведе“, то битва (особенно битва, решающая спор между князьями) очень часто рассматривалась в древней Руси как „суд божий“. В 1151 г. Изяслав, отправляясь походом на Владимирка Галицкого, говорит: „се уже мы идем на суд божий“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В данном месте „Слова“ выражение „суд божий“ может иметь два смысла: 1) как явствует из текста „Повести временных лет“, приведенного выше, смерть Бориса Вячеславича рассматривалась как наказание божие за его похвальбу; 2) битва на Нежатиной Ниве была „судом божиим“ между Олегом Святославичем и его союзником Борисом Вячеславичем, с одной стороны, и Изяславом Ярославичем с Всеволодом Ярославичем и их сыновьями — Ярополком и Владимиром, — с другой.

на Канину. – Что такое эта Канина, остается неясным и до сих пор. Были предложены следующие поправки: „на конину“ (Н. Грамматин), „на тканину“ (Д. Дубенский), „на конину“ от „кон“ — конец (А. Вельтман), „на коньну“ (П. Вяземский), „на Каялину“ (И. Малышевский), „на нь ину зелену паполому“ (А. Потебня), „на Каялину“ (Ф. Корш), „и на казнь ину“ (А. Лонгинов), „наказа: ниву зелену — паполому постла“ (С. Шамбинаго), „на ковылу“ (О. Огоновский, В. Яковлев, П. Владимиров вслед за Н. Тихонравовым, Вс. Миллером; ср. в „Задонщине“ „на зелене ковыле траве“); „на Каину“ (от имени Каина братоубийцы — Ив. Кудрявцев) и т. д. и т. п. Самое вероятное, что в слове „канина“ перед нами географическое обозначение, название реки (вроде Немиги, Каялы и т. п.), как это предполагал еще И. Снегирев (Русский исторический сборник, т. III, М., 1838). Действительно, битва, в которой погиб Борис Вячеславич, произошла на Нежатиной Ниве близ Чернигова. Близ Чернигова же имелась речка Канина: войско Юрия Долгорукого „поидоша к Чернигову и перешедше Снов и сташа у Гуричева близь города, перешедше Канин“ (Лаврентьевская летопись под 1152 г.). (К. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948, стр. 77—78).

зелену паполому постла. – Паполома — погребальное покрывало, обычно черного цвета. Вот что сообщается о „паполоме“ в новгородском чине погребения инока XIV в.: „по потрении же всего тела приносять нову свиту, съвлачять мертвеца, на назе части положь паполому и облачить его в новую ризу, простреть паполому верху его (одра) и положить възглавнице мало; верху же паполомы простирають манатью его..., верху же мертвеца простираеться другая паполома“. Под зеленой паполомой подразумевается трава. Трупы убитых, зарастающие травой, — обычный образ народной поэзии. Он еще раз несколько ниже встречается в „Слове о полку Игореве“: „уже пустыни силу (войско) прикрыла“. Ср. в „Повести о разорении Рязани Батыем“ о погибшем войске Рязанском: „лежаша на земли пусте, на траве ковыле, снегом и ледом померзоша, никим брегома“ (Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 15).

храбра и млада князя. – Эти слова, по-видимому, относятся к Борису Вячеславичу (точка зрения Малашова, Дубенского, Потебни). Некоторые исследователи относят их к Олегу Святославичу.

Сь тоя же Каялы Святоплъкь повелѣ яти отца своего междю угорьскими иноходьци ко святѣй Софии къ Киеву. – Так как отец Святополка Изяслав, по данным киевской летописи, был похоронен не у „святой Софии“, а в Десятинной церкви, то многие исследователи „Слова“, вслед за П. Г. Бутковым, считали, что речь здесь, возможно, идет не о похоронах родного отца Святополка, Изяслава, в 1078 г., а о похоронах его тестя, Тугоркана, в 1096 г. М. Д. Приселков (История русского летописания. Л., 1940, стр. 52) предположил, что автор „Слова“ знал о похоронах Изяслава из не дошедшей до нас черниговской летописи, где о них рассказывалось, быть может, с иными подробностями, чем в киевской летописи. В частности, в черниговской летописи могло утверждаться, что Изяслава похоронили в Софии. В последнее время И. М. Кудрявцев указал в Софийской первой летописи как раз тот текст, который М. Д. Приселков предполагал в летописи черниговской. По сведениям Софийской первой летописи, Изяслава хоронят „в святей Софии в Киеве“ (Софийская первая летопись, Полное собрание русских летописей, т. V, вып. 1, Л., 1925, стр. 147). Благодаря этому указанию И. М. Кудрявцева устраняется главное препятствие к прямому пониманию этого места „Слова“ (Ив. М. Кудрявцев. Заметка к тексту „С тоя же Каялы Святоплъкъ...“ в „Слове о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VII, М. — Л., 1949). Речь в этом месте „Слова о полку Игореве“ идет, следовательно, об Изяславе, убитом как раз в той же битве („с тоя же Каялы“), где был убит и упоминаемый перед тем Борис Вячеславич, т. е. в битве на Нежатиной Ниве 1078 г. „Каялой“ битва на Нежатиной Ниве названа, очевидно, потому, что она сопоставляется с битвой Игоря Святославича на Каяле. — В тексте первого издания читается не „повелѣ яти“, а „повелѣя“. Многие комментаторы предлагают читать „полелѣя“. Однако, ввиду того, что сам Святополк в битве на Нежатиной Ниве не участвовал, было бы более правильным читать это место „повелѣ яти“. Такое чтение лучше может быть объяснено и палеографически (при слитном написании слов и при выносном „ти“ в слове „яти“). Эта поправка была предложена еще Я. Пожарским.

междю угорьскими иноходьци. – Иноходцем называется лошадь, выдрессированная бежать особым аллюром, при котором одновременно выносятся сначала обе ноги правые, а затем обе левые. При таком аллюре езда на верховой лошади гораздо спокойнее. Иноходцев использовали при перевозке раненых и мертвых на носилках. Носилки прикреплялись при этом длинными шестами к двум иноходцам, бегущим гуськом — друг за другом. Качка носилок при этом была минимальной. Такая перевозка между иноходцами изображена на одной из миниатюр Радзивиловской летописи.

при Олзѣ Гориславличи, т. е. при Олеге Святославиче, родоначальнике князей Ольговичей, принесшем много горя Русской земле своими войнами против Владимира Мономаха и постоянными наведениями на Русскую землю своих союзников — половцев. В исследовательской литературе к ироническому отчеству Олега — „Гориславлич“ приведены две параллели: одна (указана Д. Дубенским) — в Лаврентьевской летописи под 1228 г. в прозвище Рогнеды „Горислава“, другая (указана Н. Тихонравовым) — в Молении Даниила Заточника в известной его сентенции: „кому ти есть Переяславль, а мне Гориславль“. Однако это отчество встречается также и в Новгородской первой летописи (Богуслав Гориславич под 1229 г.; Вячеслав Гориславич под 1232 г.; Гаврил Гориславичь под 1240 г.).

Даждьбожа внука. – Даждьбог — один из русских языческих богов. Под внуком Даждьбога имеются в виду русские. Именно так понял „Даждьбожа внука“ и автор известной приписки в Апостоле 1307 г. (см. стр. 364 и 415), переделавший соответствующее место „Слова о полку Игореве“ следующим образом: „при сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша...“.

погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомъ скратишась. – Это место „Слова о полку Игореве“ отразилось в записи, сделанной в псковском Апостоле 1307 г. Московской Синодальной библиотеки (сейчас в Историческом музее в Москве). Запись эта следующая: „В лѣто 6815... сии же апостолъ книгы вда святому Пантелеймону Изосимъ игуменъ сего же манастыря. Сего же лѣта бысть бой на Русьской земли, Михаилъ с Юрьемъ о княженье новгородьское. При сих князех сѣяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князѣхъ которы, и вѣци скоротишася человѣкомъ“. Сделавший эту запись явно знал „Слово о полку Игореве“. Он, как монах, не упомянул только в ней языческого бога Даждьбога, но правильно понял выражение „погибашеть жизнь Даждьбожа внука“, переведя его так: „гыняше жизнь наша“. Под „Даждьбожьим внуком“ автор „Слова“ явно разумел весь русский народ в целом.

Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть. – Эта характеристика положения Руси при Олеге Святославиче („Гориславиче“) и Владимире Мономахе как бы отвечает словам Мономаха на Долобском съезде, когда он призывал русских князей совместно выступить против половцев: „начнеть орати смерд и приехав половчин... ударить ѝ (его) стрелою, а лошадь его поиметь“ (Лаврентьевская летопись под 1103 г.). Усобицы Олега Гориславича сорвали планы Мономаха. Поэтому автор „Слова“ с полным основанием мог сказать: „тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть“. Защита мирного труда сельского населения как основная цель борьбы с половцами выступает только в этих вышеприведенных словах Мономаха и в „Слове“. Забота о защите мирного труда смердов больше в древнерусской письменности нигде не упоминается.

То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано! – Здесь — явное указание на то, что события русской истории не только были известны по летописи, но и по устным рассказам („не слышано“). Аналогичные указания можно встретить и в летописи. Ср. в Ипатьевской летописи под 1094 г. о нашествии саранчи: „и не бе сего слышано во днех первых в земле Руской“. Отметим также нередкую оценку событий с точки зрения их небывалости. Ср., например, о взятии Киева Рюриком Ростиславичем: „и створися велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом. Напасти были и взятьи, не якоже ныне зло се сстася“ (Лаврентьевская летопись под 1203 г.); или восклицание летописца по поводу татарского нашествия: „створися велико зло в Суждальской земли, яко же зло не было от крещенья“ (там же под 1237 г.).

стрѣлы каленыя. – Очевидно, что наконечники стрел подвергались закалке. Археологически такая закалка не установлена, однако народная поэзия постоянно говорит о „каленой стреле“, „стреле каленой булатной“, „стрелочке каленой“ и т. п.

Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровию польяна. – Образ этот свойствен и народной поэзии:

Не плугами поле, не сохами пораспахано,
А распахано поле конскими копытами,
Засеяно поле не всхожими семенами,
Засеяно казачьими головами

    (Песни, собранные П. Киреевским, вып. 8, М., 1870, стр. 173).

Образ поля битвы — пашни употреблен автором „Слова“ для противопоставления войны миру, разрушения — созидательному труду (см. Историко-литературный очерк, стр. 286 и сл.).

Игорь плъкы заворочаетъ. – Здесь намек на обстоятельства пленения Игоря: Игорь погнался за побежавшими полками ковуев, чтобы повернуть, остановить их, отдалился от своего войска и был взят в плен: „Бысть же светающе неделе (воскресенью, — Д. Л.), возмятошася ковуеве в полку, побегоша. Игорь же бяшеть в то время на коне, зане ранен бяше, пойде к полку их, хотя возворотити (их) к полком; уразумев же яко далече шел есть от людий, и соймя шолом погънаше опять к полком, того деля, что быша познали князя и возворотилися быша; и тако не возворотися никтоже... И яко приближися Игорь к полком своим, и переехаша поперек, и ту яша (захватили его, — Д. Л.) един перестрел одале от полку своего (т. е. в расстоянии полета стрелы от своего войска)“ (Ипатьевская летопись).

жаль бо ему мила брата Всеволода. – Летопись описывает, что уже захваченный в плен и связанный Игорь видел своего брата Всеволода сражающимся и жалел его: „Держим же Игорь, виде брата своего Всеволода крепко борющася, и проси души своеи смерти, яко да бы не видил падения брата своего“ (Ипатьевская летопись).

Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. – Согласно Ипатьевской летописи, битва началась с утра в пятницу, длилась всю субботу и закончилась в воскресенье: „И тако бишася крепко ту днину до вечера, и мнозии ранени и мертви быша в полкох руских; наставши же нощи суботнии, и поидоша бьючися. Бысть же светающе неделе (воскресенью, — Д. Л.), возмятошася ковуеве в полку, побегоша“ (Ипатьевская летопись). Иначе — по Лаврентьевской летописи: „и бишася 2 дни“. Возможно, что в счете Ипатьевской летописи и Лаврентьевской и нет особого противоречия, так как в третий день, в сущности, все было уже кончено. Битва продолжалась двое суток с небольшим.

ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. – Противопоставление „битва — пир“ обычно и для древнерусской литературы и для народной поэзии. Ср., например, в „Повести о разорении Рязани Батыем“ Юрий Ингоревич говорит об убитом князе Давиде Ингоревиче: „Князь Давид, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сея чаши не пьем!“ (Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 11), хра́бры Евпатия Коловрата говорят Батыю: „Посланы от князя Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя силна царя почтити и честна проводити, и честь тобе воздати. Да не подиви, царю, не успевати наливати чаш на великую силу-рать татарьскую“ (там же, стр. 13—14).

сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. – Почему автор „Слова“ называет половцев „сватами“? Весьма вероятно, что здесь намек на то обстоятельство, что предводитель половцев хан Кончак был, действительно, сватом Игоря. Сын Игоря Владимир был помолвлен на дочери Кон-чака (см. Историко-литературный очерк, стр. 286). Следует отметить, что русские князья вообще очень часто роднились с половецкими ханами. Так, например, Олег Святославич („Гориславич“) — дед Игоря — был женат на дочери хана Асалупа. Святослав Ольгович — отец Игоря — был также женат на половчанке (внучке хана Гиргеня) и имел даже особое половецкое имя — Китай. На половчанках были также женаты упоминаемый в „Слове“ Святополк Изяславич (в 1094 г. он женился на дочери Тугорхана), Юрий Долгорукий, упоминаемый в „Слове“ Рюрик Ростиславич („буй Рюрик“) и многие другие. Отсюда ясно, что название половцев „сватами“ было скорее всего не случайностью, а горькой иронией автора по поводу этих беспечных брачных союзов русских князей с врагами русского народа.

уже пустыни силу прикрыла. – „Сила“ означает в данном случае „войско“. То же значение „сила“ — войско в „Слове“ и несколько ниже: „Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука“. Пустыня, т. е. степь, пустынное, безлюдное пространство, „прикрыла“ павшее на поле брани войско Игоря травою, растительностью. О траве, которой зарастают трупы убитых в битве, говорится еще и в другом месте „Слова“: „Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову“. Близкий этому образ „прикрытой“ или „приодетой“ дружины для обозначения того, что она мертва, разбита, полегла на поле боя, встречается в „Слове“ и в дальнейшем — там, где, говорится о дружине Изяслава Васильковича: „Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ ... “.

Въстала обида. – Слово „обида“ в феодальном быту XII в. имело специальный смысл. Его значение не покрывается понятием „оскорбление“ или современным значением слова „обида“ (в „Материалах для Словаря древнерусского языка“ И. И. Срезневского слово „обида“ имеет только значения „обида, оскорбление“, „ссора“ и „вражда“). Его основное значение — нарушение права, несправедливость. Это значение выработалось в обстановке усиленных феодальных счетов. Первоначальное его значение как нарушения права отчетливо выступает уже в „Русской Правде“: „оже ли себе не можеть мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривне, а летцю мьзда“ (2 статья „Краткой Правды“); „Аще утнеть мечем, а не вынем его, любо рукоятью, то 12 гривне за обиду“ (4 статья „Краткой Правды“, ср. статьи „Краткой Правды“ 7, 11, 13, 15, 19, 29, 33, 34, 37 и „Пространной Правды“ 23, 34, 46, 47, 59, 60, 61). Впоследствии слово „обида“ все чаще и чаще употребляется в отношении нарушений именно княжеских феодальных прав и приобретает все более и более отвлеченное значение. Так, например, Изяслав Мстиславич отрядил брата своего Владимира к венгерскому королю со словами: „оже, брате, твоя обида, то не твоя, но моя обида, пакы ли моя обида, то твоя“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.); в другом случае Изяслав Мстиславич и Вячеслав отрядили Мстислава Изяславича к венгерскому королю со словами: „нама дай бог нерозделно с тобою быти ни чим же, но а что твоя обида кде, а нама дай бог ту самем быти за твою обиду“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); венгерский король в свою очередь передал Изяславу: „Отце! Кланяютися, прислал еси ко мне про обиду галичкаго князя, а яз ти зде доспеваю... “ (Ипатьевская летопись под 1152 г.). Ср. также: „отец твой бяше слеп, а яз отцю твоему до сыти послужил своим копием и своими полкы за его обиду“ (Ипатьевская летопись под 1152 г.); „и послаша Лариона сочьскаго къ Гюргю: «Кланяем ти ся; нету ны с тобою обиды, с Ярославомь ны обида“; „а в обиду его дай ми бог голову свою сложити за нь“ (Ипатьевская летопись под 1287 г.); „стоять за тобою во твою обиду“ (Ипатьевская летопись под 1287 г.) и т. д. Из приведенных примеров ясно, что мстить друг другу обиды, „стоять“ за свою обиду и обиду своего главы было главною „обязанностью“ феодала. Значение этого понятия „обида“ было очень велико в феодальном обществе. Значение слова „обида“ в данном месте „Слова о полку Игореве“ лишено своей феодальной узости. Автор „Слова“ говорит здесь об „обиде“ всей Русской земли в целом. Вместе с тем, автор „Слова о полку Игореве“ олицетворяет эту „обиду“: „въстала обида въ силах Даждьбожа внука“. Это выражение „въстала обида“ следует сопоставить с аналогичным выражением летописи — „встало зло“ (ср. в словах Мономаха в Повести временных лет под 1097 г.: „то болшее зло встанеть в нас“). Это обычное древнерусское выражение автор „Слова“ использует как исходный момент для целой картины. Здесь, как и в других местах, автор „Слова о полку Игореве“ ощущает язык во всей его конкретности; выражение „встала обида“ рождает образ девы обиды: „Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена“.

Въстала обида ... вступила дѣвою ... въсплескала лебедиными крылы. – Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями, типично фольклорный. См. параллели, приводимые в книге акад. В. Н. Перетца из различных сборников записей фольклора: „лебедь-дева“, „девушка белая лебедушка“ (Е. Барсов. Причитания Северного края, I, стр. 164, 217): „Эта белая лебедушка поднималась от синя моря на своих крылах лебединыих, садилась она на черлен корабль, обернулась красною девицей“ (Рыбников, I, стр. 207); „знать Судинушка (ср. в „Слове“ — „обида“) по бережку ходила, страшно-ужасно голосом водила, во длани Судинушка плескала“ (Барсов. Причитания..., I, стр. 252); „белой лебедью воскликати, красной девицей восплакати“ (Шейн. Великорус, № 1316). И мн. др.

упуди жирня времена. – Поправка „упуди“ вм. „убуди“, как стоит в издании 1800 г. и в Екатерининской копии, предложена Н. Грамматиным и принимается большинством исследователей. „Упудить“„Жирня“ от „жир“ — богатство, обилие.

усобица княземъ на поганыя погыбе. – В данном контексте „усобица“ означает „борьбу“, „войну“ вообще.

Се мое, а то мое же. – В данном случае автор „Слова“ использует и переиначивает формулу раздела феодальных владений: „се мое, а то твое“. Формула эта постоянно встречается в летописи в разных вариантах при разного рода переговорах князей между собою: „мы собе, а ты собе“, „твой мець, а наше головы“, „яко земля ваша, тако земля моя“ и т. д. Вот раздел Изяслава Мстиславича с Владимиром и Изяславом Давидовичами. Изяслав Мстиславич говорит: „Что же будеть Игорева в той волости, челядь ли товар ли, то мое; а что будеть Святославле челядь и товара, то разделим на части“ (Ипатьевская летопись под 1146 г.). Автор „Слова о полку Игореве“ нарушает эту двучленность, он сатирически изображает договоры князей и пишет не „се мое, а то твое“, а „се мое, а то мое же“, подчеркивая этим стремление князей захватить себе как можно больше. Таким образом, здесь термин, формула перерастает в образ, становится средством художественного воздействия.

О! Далече зайде соколъ, птицъ бья, — къ морю! – „Это утверждение вполне отвечает привычкам сокола-сапсана (Falco peregrinus Tunst.), который, вслед за стаями диких уток, осенью улетает к Черному и Азовскому морям — местам зимовок большинства видов наших северных уток“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 112).

А Игорева храбраго плъку не крѣсити! – Это восклицание повторяется в „Слове о полку Игореве“ еще раз ниже. Сходные выражения („уже не кресити“) несколько раз встречаются и в летописи. По-видимому, это — особая формула, возникшая еще в дофеодальный период и первоначально являвшаяся формулой отказа от родовой мести. Именно в этом смысле ее употребляет Ольга: „уже мне мужа своего не кресити“ (Лаврентьевская летопись под 945 г.). В таком смысле она употребляется изредка и позднее. В 1015 г. Ярослав говорит новгородцам про свою побитую дружину: „уже мне сих не кресити“. Словами этими Ярослав отказывается от мести за дружину. В 1148 г. именно этой формулой Ольговичи отказываются от мести за убийство Игоря Ольговича: „уже намь не воскресити брата своего, князя Игоря Ольговича“ (Никоновская летопись под 1148 г.). Однако, с отмиранием обычаев родового общества формула эта стала употребляться как обычное утешение, как признание невозвратимости утраты. Эти слова говорит Изяслав Мстиславич Изяславу Давидовичу, утешая его в смерти брата: „и слыша Изяслав плачющася над братом своимъ Володимером, и тако оставя свою немочь, и всадиша и на конь ѝ еха тамо, и тако плакашеть над ним, акы и по брате своем; и долго плакав, а рече Изяславу Давыдовичю: «Сего нама уже не кресити...»“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В „Слове о полку Игореве“ эта формула „уже не кресити“ употребляется не как формула отказа от мести, а в более новом значении — как формула утешения. Здесь в контексте „Слова“ как формула утешения она приобретает и особое лирическое звучание.

За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянѣ розѣ. – Под „Карна и Жля“ Вс. Миллер склонен был видеть „олицетворение нравственных понятий“. Карна — олицетворение кары и скорби („карна, должно быть, испорчено из кара, карание, карьба“). Жля — то же, что и „желя“, плач по убитым. Это объяснение Жли или Жели тем более вероятно, что „желя“ (плач по убитым, скорбь) упоминается и в летописи в описании поражения Игоря: „И тако, во день святого Воскресения наведе на ны плач и во веселиа место желю, на реце Каялы“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Объяснение Вс. Миллера было многими принято. Его развил Ф. Корш. Существует и другое мнение (восходящее еще к разъяснениям издания 1800 г.), что Карна и Желя — имена двух половецких ханов. Сторонники этого толкования обычно сближают „смагу“, которую Карна и Желя мычют „въ пламянѣ розѣ“, с „живым огнем“ половцев, упоминаемым в Ипатьевской летописи под 1184 г. Однако среди имен половцев, упоминаемых в источниках, нет схожих с Карной и Желей.

смагу людемъ мычючи. – Смага — огонь, пламя, сухость, жар. Под мыканием смаги может иметься в виду какой-либо погребальный обычай. Вряд ли здесь можно видеть „живой огонь“, которым стреляли половцы (ср. в Ипатьевской летописи под 1184 г.: „пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множествомь половець на Русь, похупся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем, бяше бо обрел мужа такового бесурменина, иже стреляше живым огньмь“). В данном месте „Слова“ речь идет не о стрельбе, а о „мыкании“ смагы, при этом в пламенном роге.

А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. – „Туга и напасти“ — тавтологическое сочетание, характерное для устной русской речи, для народной поэзии. Ср. ниже: „Туга и тоска сыну Глебову!“. Аналогичные тавтологические сочетания нередки и в летописи (особенно в новгородской): „и бе туга и беда останку живых“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1193 г.); „но бяше туга и печаль“ (там же под 1230 г.). Однако в данном месте „Слова о полку Игореве“ тавтологичность этого сочетания разрушена. Автор „Слова“, как здесь, так и в других случаях, очень точен в выборе выражений. Чернигов, чьи князья потерпели поражение, страдал от „напастей“. Киев же „восстонал“ только тоскою. Киевская земля не подверглась каким-либо реальным бедствиям. Тоска в Киеве распространилась за всю Русскую землю. Ср. аналогичное разделение тавтологического сочетания в описании голода в Новгороде в 1230 г.: „на уличи скърбь друг с другом, дома тъска, зряще детий плачюще хлеба, а другая умирающа“ (Синодальный список Новгородской первой летописи).

емляху дань „по бѣлѣ отъ двора“. – Вряд ли автор „Слова“ имел здесь в виду дань какого-то определенного размера, которую взимали половцы (белками, т. е. „белыми“, зимними шкурками белок-вевериц, или „белью“, т. е. мелкой серебряной монетой). Вряд ли даже половцы вообще взимали какую-то определенную дань с ближайших к ним русских областей. Автор „Слова“ говорит здесь о другом — о вынужденном подчинении русского мирного населения половцам, их набегам, и употребил для этого старую летописную формулу. Так „по беле от двора“ или „по беле от дыма“ платили в IX в. русские дань, согласно легендарному летописному рассказу, хозарам и „варягам“ (см. в „Повести временных лет“ под 859 г.). Автор „Слова“ говорит здесь, следовательно, об угрозе подчинения русских половцам. Половцы „сами“, вместо русских князей, брали с русских дань. Дань здесь — символ подчинения.

Игорь и Всеволодъ уже лжу убудиста которою, ту бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь... – Здесь, несомненно, говорится о „лже“, т. е. коварстве, половцев. „Коварство“ это было замирено походом Святослава 1184 г. (см. Историко-литературный очерк, стр. 243) и вновь „разбужено“ поражением Игоря. Но о какой „которе“ Игоря и Всеволода идет здесь речь? Игорь и Всеволод, как явствует и из летописи и из „Слова“, были весьма дружны („Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый ты, Игорю...»“. „Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода“); Игорь и Всеволод между собой никогда не враждовали. Их „котора“ заключалась в том, что они не подчинились своему „отцу“, т. е. феодальному главе, Святославу. Своим неподчинением они дали разбить свои слабые, малочисленные дружины половцам и пробудили их „лжу“ — позволили им нарушить соглашение и новыми набегами разорять Русскую землю. Игорь и Всеволод неоднократно подвергаются в „Слове“ упрекам за это неподчинение: Всеволод забыл свою „честь“ (см. стр. 407), Игорь и Всеволод „нечестно“ одолели, „нечестно“ пролили кровь половцев (см. стр. 433) и др.

отецъ ихъ Святославъ. – Речь идет о Святославе Всеволодовиче Киевском — сыне Всеволода Ольговича, двоюродном брате Игоря и Всеволода Святославичей. „Отцом“ Игоря и Всеволода Святослав назван как их феодальный глава. Святослав Всеволодович провел бурную жизнь. В 1141 г. он получил в княжение Туров. Затем до 1146 г. княжил во Владимире Волынском. Вскоре затем он несколько лет деятельно поддерживал в Северской земле Святослава Ольговича — отца Игоря Святославича — в его борьбе с Мономаховичами. Тогда, по-видимому, и установилось у Святослава нежное и отеческое отношение к Игорю. После смерти Изяслава Мстиславича Святослав получил в княжение от Ростислава Мстиславича Туров и Пинск. С 1158 по 1164 г. Святослав княжил в Новгороде Северском, откуда перешел на княжение в Чернигов. В 1174 г. Святослав осаждал Киев. Во время смут во Владимире Суздальском после смерти Андрея Боголюбского Святослав поддерживал его брата Всеволода Юрьевича и Михалку. С 1180 г. Святослав надолго утверждается в Киеве, но владел он только Киевом. Остальными городами киевского княжения обладал Рюрик Ростиславич. Совместно с Рюриком Святослав организовывает объединенные походы русских князей на половцев, из которых особенно успешным был тот самый поход 1184 г., в котором не успел принять участие Игорь Святославич (см. стр. 243). Возрастающему влиянию Всеволода Юрьевича Владимиро-Суздальского Святослав пытался оказать сопротивление, но безуспешно. Умер Святослав в 1194 г. Данные исследования выстроенного Святославом в Чернигове Благовещенского собора позволяют говорить о своеобразной школе зодчества Святослава Всеволодовича, воскресившей архитектурные традиции единой Руси XI в. Таковы некоторые внешние данные его биографии, за которыми кроется трудная, бурная, обильная событиями жизнь незаурядного, умного и деятельного русского князя XII в.

Святославь грозный великый киевскый грозою. – Почему Святослав „грозный“? Здесь идеальное представление о князе, в особенности киевском. На самом деле Святослав „грозным“ не был, он владел только Киевом, деля свою власть с Рюриком, обладавшим остальными киевскими городами. Святослав — один из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве. Однако Киев и в XII в. продолжал считаться, если и не реально, то в каком-то идеальном смысле, центром Руси, а киевский князь — главою всех русских князей. Автор „Слова“ видит в строгом и безусловном выполнении феодальных обязательств по отношению к слабеющему золотому киевскому столу одно из противоядий против феодальных усобиц, одно из средств сохранения единства Руси. Он наделяет Святослава идеальными свойствами главы русских князей: он „грозный“ и „великый“. Слово „великий“ еще не входило в титул киевских князей. Титул „великого князя“ был, по-видимому, впервые принят на северо-востоке Руси, Всеволодом Юрьевичем Суздальским. Слово „великий“ употреблено здесь, как и слово „грозный“, для того, чтобы подчеркнуть величие киевского стола и приписать киевскому князю идеальные свойства главы всех русских князей.

наступи на землю Половецкую. – Слово „наступи“ — обычное военное выражение. Оно означает „напал“, „навел свои войска“. См. в „Повести временных лет“ под 1024 г.: „и посем наступи Мстислав со дружиною своею и нача сечи варяги“ (Лаврентьевская летопись); под 1097 г.: „и помыслих: на землю Лядьскую наступлю на зиму“ (там же).

притопта хлъми и яругы, взмути рѣкы и озеры, иссуши потокы и болота. – Этими словами в „Слове“ наглядно подчеркиваются огромные размеры войска Святослава, совершившего победоносный поход на степь 1184 г. При передвижении в степи конное войско оставляло отчетливые следы: Святославово войско „притопта хлъми и яругы“ (ср. выше, где Кончак следом, оставляемым в степи от своего войска, указывает путь хану Гзе). Переходя вброд, войско взмучивало реки и озера (ср. выше: наступающее войско половцев, переходя вброд реки, взмучивает их воду: „рѣкы мутно текуть“). Войско Святослава „теребило путь“, „мостило мосты“ по „грязивым местам“ степи; оно даже „иссуши потокы и болота“ (ср. выше, войско Игоря после победы „орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ...“).

А поганаго Кобяка изъ луку моря отъ желѣзныхъ великыхъ плъковъ половецкыхъ, яко вихръ, выторже. – В. В. Мавродин на основании летописных данных так описывает обстоятельства пленения Кобяка. „В 1183 г. предпринимается поход князей Святослава (Киевского), Рюрика (Ростиславича), Владимира Глебовича Переяславльского, князей луцкого, городенского, пинского, смоленского, галицкого вместе с вспомогательными отрядами берендеев. Особенно энергично действовал Владимир Глебович, разбивший половцев в степях. Разгромить их полностью не удалось, так как половцы, по обыкновению, быстро скрылись от преследования. У Угла (на р. Ерели) Владимир был окружен отрядами хана Кобяка. Переяславцам и берендеям угрожала опасность, но в это время подоспели передовые рати Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича, и половцы потерпели поражение. Квязья взяли 7000 пленников, в том числе хана Кобяка Карлыевича, которого привезли в Киев ко двору Святослава; взяты были и его сыновья. Попали в плен к русским также Изай Билюкович, Товлый с сыном, Бокмиш и другие знатные половцы; захвачена была и большая добыча, освобождено и приведено «на Русь» много «колодников», пленных русских“ (Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, стр. 256).

и падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ гридницѣ Святъславли. Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поють славу Святъславлю, кають князя Игоря... Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. – Кобяк был захвачен в плен в походе Святослава 1183 г. Гридницей называлась большая пиршественная зала, где сходились „гриди“ — дружинники князя. О громадных размерах ее можно судить по тем данным, которые сообщает арабский путешественник X в. Ибн-Фадлан: он говорит, что во дворце русского князя с ним находится 400 его военных сподвижников, среди которых он сидит на престоле; верхового коня к нему подводят прямо к престолу (более подробно об устройстве гридниц см.: История культуры древней Руси, т. I. М. — Л., 1948, стр. 220—222). В XII в., в период феодальной раздробленности, княжеские пиры были гораздо скромнее по размерам, чем в XI в., и устраивались по большей части на „сенях“ (крытая галерея второго этажа). Помещение же гридницы часто использовалось для заключения пленных. Так, например, см. в Софийской первой летописи под 1097 г.: „введоша его (Василька Теребовльского) в гридницю окованного“; в Новгородской первой летописи под 1216 г.: „а повязанных Ярослав, въбег в Переяславль, повеле въметати в погреб, что есть новгородьць, а иных в гридницю, и ту ся издъхоша в множьстве“, и др. Нельзя поэтому представлять себе, что немцы, венецианцы, греки и чехи поют славу Святославу тут же в гриднице. „Ту“ употреблено здесь не для определения места, а для определения времени — „тут“, т. е. „после этого“, а не „здесь“. Это значение слова „ту“ ясно и из следующей затем фразы „Ту Игорь князь высѣдѣ изъ седла злата, а въ сѣдло кощиево“. Автор „Слова“ в данном случае отмечает всесветную славу похода Святослава, так же как она отмечается в летописи для Владимира Мономаха, в житии Александра Невского для Александра Невского, и т. д.

Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. – Мы отмечали выше, что золочеными или золотыми были только предметы княжеского обихода (см. стр. 393). Следовательно „седло злато“ означает „седло княжеское“, а все выражение в целом имеет следующий смысл: „Тут-то Игорь князь пересел из княжеского седла в седло рабское, кощиево“, т. е. из князя стал пленником.

Уныша бо градомъ забралы. – Забралы городских стен — это их верхняя часть, переходы, где сосредоточивались защитники во время осады. В более узком значении — это бруствер, защищавший находившихся наверху стен воинов. „Наверху стены делался помост, огражденный с внешней стороны «заборолами» — бруствером. «Заборола» были иногда рубленые, иногда тесовые; так, в 1097 г. князь Мстислав, будучи в осаде в городе Владимире Волынском, «внезапу ударен бысть под пазуху стрелою на заборолех сквозе доску скважнею и сведоша ѝ, на ту нощь умре»“ (История культуры древней Руси, т. I. М. — Л., 1948, стр. 451). Забралы были своего рода общественными местами. Здесь собирался народ, встречая или провожая князя. С забрал велись переговоры с неприятелем. Горожане Городны при взятии неприятелем городской башни стояли на забралах: „и страх же велик и ужасть паде на городе, и быша аки мертве стояще на заборолех города“ (Ипатьевская летопись под 1278 г.). Отсюда ясно, что выражение „уныша... забралы“ означает, конечно, не уныние самых забрал (брустверов городских стен), а уныние людей на них (ср. в современном русском языке выражения: „улица веселится“, „площадь примолкла“ и т. п.). Весьма возможно, что на забралах плакали по павшим вдали, и именно это в данном случае имел в виду автор „Слова“ (ср. ниже: Ярославна плачет на забрале в Путивле по Игоре). Ипатьевская летопись так описывает скорбь по городам русским после поражения Игоря: „то бо слышавше возмятошася городи посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи, и в Новегороде Северьском, и по всей волости черниговьской: князи изымани и дружина изымана, избита; и мятяхуться акы в мутви (в буре, — Д. Л.), городи воставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнозе тогда отрекахуся душь своих, жалующе по князих своих“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).