Ярослав Шимов Австро Венгерская империя

Ярослав Шимов Австро‑Венгерская империя

Величайшие империи человечества –

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=18393402&lfrom=202213444

«Австро‑Венгерская империя»: Алгоритм; Москва; 2014

ISBN 978‑5‑4438‑0870‑3

Аннотация

Книга посвящена истории становления, развития и упадка многонационального государства, созданного династией Габсбургов в центре Европы в начале XVI века и просуществовавшего вплоть до 1918 г. Австрийская империя (с 1876 г. – Австро‑Венгрия) несколько столетий входила в число ведущих европейских держав и сыграла огромную роль в истории Европы.

В центре внимания автора – Габсбурги как политики и государственные деятели, способствовавшие объединению множества народов центрально‑европейского региона в рамках единого государства. История правящего дома неразрывно и драматично связана с историей европейской политики, начиная с момента создания империи вплоть до ее распада, трагическим символом которого стало убийство в Сараево сербским террористом Гаврилой Принципом эрцгерцога Франца‑Фердинанда, наследника имперского престола.

Это убийство стало камешком, столкнувшим лавину континентального масштаба. Оно послужило предлогом для Первой мировой войны, кардинально перекроившей политическую карту Европы в начале ХХ века.

Ярослав Шимов Австро‑Венгерская империя

Введение

Габсбургам пришлось на протяжении очень долгого времени – с начала XVI столетия вплоть до окончания Первой мировой войны – управлять конгломератом земель, населенных народами, принадлежащими к разным языковым группам – германской, романской, славянской, финно‑угорской – и обладающими во многом несхожими культурами. Конечно, подобное разнообразие существовало, например, и в царской России, не говоря уже о британской и французской колониальных империях. Однако во владениях Габсбургов, в отличие от империй колониальных, никогда не было метрополии, и в отличие от империй континентальных, в частности России, – даже преобладающего, государствообразующего этноса. Воплощением метрополии, единственным центром власти здесь являлась именно династия, и преданность ей на протяжении многих столетий буквально заменяла подданным Габсбургов национальную принадлежность. Быть австрийцем при Габсбургах означало быть своеобразным центральноевропейским космополитом. Габсбургским императорам служили выдающиеся государственные деятели и полководцы, представлявшие самые разные народы. Можно назвать хотя бы немцев Тилли, Шварценберга и Меттерниха, чехов (если не по языку и культуре, то хотя бы по происхождению) Валленштейна, Кауница и Радецкого, итальянцев Гаттинару и Евгения Савойского, хорватов Елачича и Бороевича, венгров Тису и Андраши, поляков Седльницкого и Голуховского и многих других.

Сами Габсбурги никогда не забывали о своем германском происхождении; известна фраза императора Франца Иосифа: «Я – немецкий князь». Но большинство из них было чуждо политике германизации, стремлению привести своих подданных к общему немецкому знаменателю. (Исключение составляют отдельные исторические эпизоды – например, усиленная германизация и католизация чешских земель после поражения местных протестантов в

1620 году в битве у Белой Горы). Даже «просвещенный деспот» Иосиф II, самый рьяный германизатор из всех габсбургских монархов, рассматривал немецкий язык в качестве средства укрепления государственного единства, но не подчинения остальных народов империи немецкому меньшинству. Однако объективно германизаторские усилия короны противоречили начавшемуся в конце XVIII века подъему национального самосознания славянских, итальянских, венгерских подданных империи, а потому эти усилия не только не увенчались успехом, но и привели к обострению межнациональных противоречий, в конечном же итоге – к краху империи. Тем не менее уникален сам факт многовекового правления одной династии в столь разнообразных по национальному составу землях, не говоря уже о социальных, экономических, даже климатических различиях между разными регионами империи.

Габсбургам необыкновенно долго удавалось успешно бороться с непобедимым противником – временем. Сформировавшись в XVI–XVII вв., их центральноевропейская империя в не слишком сильно изменившемся с точки зрения территории виде просуществовала до 1918 года, пережив турецкие нашествия, Тридцатилетнюю войну, битвы с Наполеоном, революцию 1848 года – потрясения, которых было бы достаточно для крушения даже менее разнородного по своей внутренней структуре государства. В чем секрет этой небывалой прочности дунайской монархии, созданной Австрийским домом (Casa de Austria)?

Изначально владения династии представляли собой типичный феодальный домен, причем довольно небольшой: к концу XIV века в руках Габсбургов находились лишь несколько стратегически важных, но не самых богатых и плодородных альпийских провинций, которые так и назывались – domen Austriae⁰. Подобными владениями, порой гораздо более крупными, располагали и другие королевские фамилии Европы. Например, английской династии Плантагенетов в XIII–XIV вв. принадлежали огромные территории во Франции, которые отдавались в лен (временное владение) вассалам английских королей. Многонациональное государство Габсбургов как таковое возникло в более поздние времена, на заре Нового времени: основу «империи, над которой никогда не заходит солнце», – Нидерланды, Испанию, Чехию и Венгрию – Австрийский дом приобрел благодаря серии династических браков в конце XV – начале XVI вв.

В эту эпоху для европейских стран была характерна четкая сословная социальная структура, Поэтому габсбургские монархи вынуждены были идти на уступки и компромиссы, уважать законы и традиции своих народов, точнее – их сословных элит.

В этом отношении наиболее ярким примером является Венгрия, где австрийская династия удерживалась у власти на протяжении почти четырех веков исключительно благодаря компромиссам с непокорным мадьярским дворянством. Власть Габсбургов в Центральной Европе (испанская ветвь рода вымерла в 1700 году, и Испания с колониями перешли к Бурбонам) можно поэтому без особой натяжки назвать наследственно‑договорной – особенно после того, как в начале XVIII века суверенные права австрийского дома в его владениях и порядок наследования престола были сформулированы в Прагматической санкции императора Карла VI и официально одобрены сословными собраниями габсбургских земель. «Было установлено, что до тех пор, пока австрийским домом является династия Габсбургов, Прагматическая санкция остается в силе и все габсбургские земли принадлежат одному государю»⁰. Этот договор и стал важнейшим залогом небывалого политического долголетия австрийской династии.

Другим фактором, который помогал Габсбургам на протяжении многих веков оставаться в центре европейской истории, являлся тот сакральный ореол, которым сумела окружить себя династия. Конечно, «божественное право королей» вплоть до эпохи буржуазных революций служило основанием монархической власти по всей Европе. Однако Габсбурги дополнили «милость Божию» историческим, политическим и идеологическим авторитетом императоров Священной Римской империи, сделав после 1437 года этот средневековый титул наследственным в Австрийском доме. Хотя стать объединителями Германии Габсбургам так и не удалось, а после Тридцатилетней войны (1618–1648) круг реальных властных полномочий императора неуклонно сужался, сама древняя корона универсальной западнохристианской империи придавала власти Габсбургов дополнительный блеск и некую высшую легитимность.

Особое положение Габсбургов среди европейских правящих династий закрепили события второй половины XVII века, когда императорские армии сыграли ведущую роль в разгроме турок и прекращении опустошительной экспансии Османской империи в Европе.

Однако внутренняя слабость государства, построенного Габсбургами в своих наследственных землях и отвоеванных у турок областях, не позволила им в начале XVIII века превратить его в первоклассную европейскую державу. Более того, в середине того же столетия конгломерат габсбургских земель едва не распался под ударами новых внешних врагов, самым опасным из которых стала Пруссия. Перед династией встал выбор: или продолжение борьбы за доминирование в Германии – с неясными перспективами и небольшими надеждами на успех, – или укрепление наследственных земель. Габсбурги, всегда отличавшиеся прагматизмом, предпочли второе, сохранив за собой до 1806 года титул германского императора лишь как знак своего номинального первенства среди немецких князей. (Впрочем, последние отголоски борьбы за первенство в бывшей Священной Римской империи утихли только 60 лет спустя, после поражения Габсбургов в «семинедельной» австропрусской войне).

Помимо этого геополитического выбора очень важное значение для укрепления империи Габсбургов имели радикальные реформы, осуществленные в XVIII веке Марией Терезией и Иосифом II. Государство, объединенное ранее л ишь династическим принципом, понемногу обрело большее единство, которое, однако, носило исключительно правовой и государственно‑бюрократический характер. Для наступавшей новой эпохи этого было уже недостаточно. Новые времена ознаменовались промышленной революцией, урбанизацией и как следствие этих процессов – появлением новых социальных групп со своими экономическими интересами, политическими целями и идеологией. Отныне не столько династия создавала империю, сколько общество, изменившееся под влиянием новых социальных явлений и процессов, формировало облик габсбургского государства. Династия была вынуждена приспосабливаться к социально‑политической эволюции, к постепенному и часто воспринимавшемуся Габсбургами как нежелательному перерождению дворянско‑бюрократической монархии, которая сложилась при «просвещенных деспотах», в монархию либерально‑конституционную, сословного общества – в классовое, а «безмолвствующих» народов эпохи ancien regime – в современные нации.

Именно национализм, порожденный эпохой промышленной революции, массового образования и либеральных идей, стал демоном дунайской монархии. В длительной борьбе с ним Габсбургам, при всей их удивительной политической гибкости, не удалось одержать победу. Хотя временами казалось, что государство, созданное Австрийским домом, будет вечным – именно потому, что эта династия, как уже было сказано, не олицетворяла собой никакую нацию. Такое положение позволяло австрийским императорам очень продолжительное время, с одной стороны, играть роль верховных арбитров в спорах между подвластными им народами, а с другой – олицетворять историческую традицию, служить воплощением преемственности и связи времен, что способствовало сохранению хрупкого единства Центральной Европы, главным гарантом которого и была династия Габсбургов. Очевидно, именно поэтому Австрийский дом сумел в эпоху электричества, телефона, автомобилей и аэропланов сохранить свое огромное поместье, именовавшееся Австрийской империей, а с 1867 года – Австро‑Венгрией. Впрочем, кажущаяся «вечность», по мнению знаменитого английского историка А.Тойнби, – визуальный эффект, свойственный многим империям на стадии упадка: «Универсальное государство обнаруживает тенденцию выглядеть так, словно оно и есть конечная цель существования, тогда как в действительности оно представляет собой фазу в процессе социального распада»⁰.

Однако «дуализация» монархии, так называемый Ausgleich, т. е. уравнивание Венгерского королевства в правах с западной частью страны, управлявшейся из Вены, говорило о том, что даже Габсбурги не в силах постоянно побеждать в схватке со временем. С этого момента дунайская монархия перестала быть классической империей, а габсбургский император из носителя высшей абсолютной власти превратился лишь в один из политических институтов двуединого государства. Имперские атрибуты внешней власти и великодержавная внешняя политика все менее соответствовали внутренней сути дуалистической монархии. В ее восточной части мадьярская политическая элита пыталась создать национальное государство на территории исторической Венгрии, населенной представителями двух десятков национальностей, в западной же шла неустанная борьба за доминирование между австрийскими немцами и славянами. Разрешить противоречие между имперской формой и постимперским содержанием своего государства Габсбурги оказались не в состоянии.

Единство Австро‑Венгрии могло быть сохранено лишь в том случае, если бы преимущества совместного существования народов Центральной Европы оказались соединены с удовлетворением их стремления к самостоятельности. Это могло произойти в рамках федерации или конфедерации, основанной на принципах демократии и самоуправления, – хоть и с сохранением монархии как высшего авторитета и символа исторической преемственности. Однако создание такого государственного образования оказалось невозможным по многим причинам, среди которых не последнее место занимал консерватизм австрийской династии, оказавшейся неспособной преобразовать созданное ею государство из инкубатора народов, каковым оно было в XVIII – первой половине XIX веков, в их общий дом.

Впрочем, история – открытый процесс, поэтому исторические события очень редко бывают стопроцентно предопределены. Полвека истории Австро‑Венгрии дали такое количество аргументов «за» и «против» участникам спора о том, был ли неизбежен крах дунайской монархии, что однозначный ответ на сей вопрос, очевидно, не будет дан никогда. Ясно лишь, что государство Габсбургов было живым, развивающимся организмом, отягощенным множеством внутренних и внешних проблем, для разрешения которых от правящей династии и ее советников требовалась настоящая политическая виртуозность. Временами властям монархии удавалось ее проявить. Однако в 1914 году, втянувшись – отчасти по своей воле, отчасти в силу обстоятельств – в войну с Сербией, быстро переросшую в европейский и мировой конфликт, Габсбурги совершили ошибку, которая перечеркнула все их достижения. Престарелый император Франц Иосиф и большинство его советников по‑прежнему мыслили категориями «концерта европейских держав» в том виде, в каком он существовал в начале и середине XIX столетия. Династия и дворянско‑бюрократическая элита, как австрийская, так и венгерская, словно бы не заметили выхода на историческую сцену новых сил, превращения европейского общества в массовое (в социально‑психологическом смысле), в котором традиционные элиты и созданные ими институты уже не могли играть доминирующую роль.

Вступая в свою последнюю войну, Габсбурги не предполагали, что очередная схватка империй и династий выльется не просто в небывалый по масштабам конфликт, а в столкновение идеологизированных масс, битву за выживание, в которой побежденные не могли рассчитывать на снисхождение и справедливые условия мира. К концу войны Центральные державы – Германия и Австро‑Венгрия – стали для своих западных противников не просто врагами, а олицетворением тех принципов, которым, по мнению идеологов победившей Антанты, не было места в новой Европе – монархического традиционализма, христианского консерватизма и милитаризма. С конца XVIII века, со времен Великой французской революции, Габсбурги являлись последовательными противниками революционного радикализма, что не мешало им проводить умеренно‑либеральные преобразования в собственном государстве. Битва с революцией, начатая в 1792 году у бельгийской деревушки Вальми, где австрийские войска впервые столкнулись с армиями Французской республики, закончилась в 1918 году поражением Габсбургов. «Политическая катастрофа [Австро‑Венгрии] во многом объясняется внешними факторами, триумфом принципов Французской революции, который стал результатом многолетней борьбы»⁰. Схватка с временем была проиграна, и историкам остается лишь спорить, имелись ли у Австрийского дома шансы все‑таки победить в ней.

* * *

Помимо двух вышеперечисленных исторических факторов, выделяющих Габсбургов среди монархических династий Европы, необходимо отметить и некоторые другие факторы более частного характера.

Прежде всего это необыкновенная сплоченность и, если можно так выразиться, дисциплинированность австрийской династии. Тысячелетняя история Габсбургов насчитывает совсем немного примеров открытых конфликтов и междоусобиц. Можно, конечно, упомянуть убийство в 1308 году германского короля и австрийского герцога Альбрехта I его племянником Иоганном, прозванным Отцеубийцей (Parricida), – но это будет едва ли не единственный случай, когда Габсбург, вдобавок младший по возрасту и положению в семье, поднял руку на другого Габсбурга. Можно вспомнить и выступление эрцгерцога Матиаса в 1606 году против старшего брата, императора Рудольфа II, но этот «бунт» был во многом вызван явной неспособностью Рудольфа к делам государственного управления и одобрен подавляющим большинством членов Австрийского дома.

На протяжении столетий авторитет главы рода был среди Габсбургов непререкаем. Это нередко приводило к конфликтам и даже личным трагедиям. Два ярких примера – история кронпринца Рудольфа, сына Франца Иосифа, так и не нашедшего общий язык с холодным, «застегнутым на все пуговицы» отцом, и отношения того же Франца Иосифа с племянником и наследником Францем Фердинандом д’Эсте, резко осложнившиеся в связи с неравным браком последнего. С другой стороны, авторитарность августейшей семьи приносила ей и неоспоримые политические выгоды. Так, Иосиф II, будучи в 1765–1780 годах соправителем своей матери Марии Терезии, не был согласен с ней по большинству вопросов государственной политики, но в силу семейных традиций вынужден был подчиняться, за счет чего сохранялось единство в управлении империей. Впрочем, Габсбурги умели и договариваться полюбовно – возьмем хотя бы мирный раздел огромных владений династии при Карле V между ее испанской и австрийской ветвями.

Кроме того, удивительной особенностью этой выдающейся семьи является то, что по большей части она состояла из людей совсем не выдающихся. Конечно, незаурядные личности в истории габсбургской династии были – можно назвать Максимилиана I, Карла V, Марию Терезию, Иосифа II, эрцгерцога Карла, однажды победившего самого Наполеона, Франца Фердинанда д’Эсте и некоторых других. Но гигантов, давших имя целой эпохе, великих полководцев и дипломатов, фигур масштаба Густава Адольфа Шведского, Людовика XIV, Петра I, Фридриха II Прусского или Наполеона среди Габсбургов не замечено. Недаром ни за одним из них в истории не закрепилось прозвище Великий.

Эта династия велика именно как династия, мощный и отлаженный семейный механизм, работа которого была направлена на достижение одной цели – укрепление и расширение наследственных владений, увековечение господства Габсбургов в центре и на юго‑востоке Европы. Эту интеграционную, объединительную задачу можно назвать Делом Габсбургов. На первый взгляд дело это провалилось, хоть и оставило очень глубокий след в истории множества европейских стран и народов. С другой стороны, можно сказать, что Дело Габсбургов удивительным образом прорастает в нашу эпоху, когда Европа вновь объединяется. Хотя принципы этого объединения заметно отличаются от тех, на которых основывалась многонациональная империя Габсбургов, ее уникальный опыт не может не заслуживать внимания. Как отмечает британский историк Алан Скед, «в эпоху, когда Европа, пусть и довольно несмело, пытается объединиться, весьма неразумно (особенно для человека, живущего в Восточной Европе) пренебрегать историей крупнейшей европейской многонациональной империи»⁰.

Новейшая история показала: в 1918 году вместе с водой был выплеснут и ребенок, в жертву национализму оказались принесены не только Австро‑Венгрия, монархический принцип и династия Габсбургов как его носитель, но и веками создававшиеся и укреплявшиеся культурные, экономические и политические связи между народами центральноевропейского региона. Это не принесло всей Европе ничего, кроме бед – вначале нацистской экспансии, а затем 40 лет коммунистического господства.

Чем интересна история Австрийского дома, который уже почти сто лет не является правящим, для современного российского читателя – не только профессионального историка, но и просто человека, интересующегося тем, как и почему современный мир стал таким, каков он есть? На мой взгляд, изучение жизни соседей в отдаленном и недавнем прошлом всегда помогает лучше понять не только их, но и самих себя. Российская империя и сменивший ее Советский Союз, как и монархия Габсбургов, были многонациональными государствами, причем взаимоотношения между народами каждого из этих государств нередко оставляли желать лучшего. Современная Россия тоже многонациональна, а процесс ее избавления от негативных элементов имперского наследия далеко не завершен. Поэтому, несмотря на прошедшие годы, опыт Габсбургов как политиков и правителей, возглавлявших сообщество разнородных наций, достижения и ошибки австрийского дома представляют интерес и остаются актуальными по сей день, особенно для России.

Другой важный момент – уже упомянутое географическое и историческое соседство России и придунайской Европы. Габсбурги и их государство были достаточно тесно связаны с Россией – если не династическими узами⁰, то военными союзами, политическими и торговыми соглашениями, оказавшими заметное влияние на историю обеих империй и их народов. Были в истории наших государств и периоды охлаждения, и времена взаимной вражды. Последнее такое столкновение – мировая война 1914–1918 годов – привело монархии Габсбургов и Романовых к краху. Распад их империй стал одним из важнейших факторов, определивших судьбу всей Европы в XX столетии.

В этих событиях, последствия которых мы в той или иной мере ощущаем до сих пор, значительную роль сыграли как глубинные социальные процессы и вызванная ими расстановка общественно‑политических сил, так и отдельные личности, оказавшиеся в решающий момент на сияющей, но опасной и скользкой вершине власти, достоинства и недостатки, величие и глупость этих людей. С философской точки зрения можно сказать, что именно вечному вопросу о личности и ее роли в истории посвящена эта книга.

Тот факт, что Габсбургам удалось закрепиться на пространстве от Альп до Трансильвании и от Галиции до Далмации, дать народам, населяющим это пространство, общие государственно‑правовые рамки и создать условия для их экономического, политического и культурного сотрудничества (а позднее и соперничества), стал определяющим для дальнейшего развития Центральной Европы. Можно сказать, что Центральная Европа в историко‑политическом и отчасти культурном смысле является следствием взаимодействия австрийской династии и народов региона, плодом их исторического брака, который был заключен скорее по расчету, чем по любви, но оказался на удивление долгим и прочным. Таким образом, задачу, которую попытался решить автор этой книги, можно сформулировать следующим образом: написать очерк истории Центральной Европы в XVI–XX веках, сделав его главными героями Габсбургов и их народы, взаимоотношения между которыми не только определили облик и историческую судьбу данного региона, но и в значительной степени отразились на ходе европейской и мировой истории.

Часть первая Династия

Пролог (Середина X в. – 1526)

У истоков

Вопрос о происхождении Габсбургов довольно запутан и окутан мифами, многие из которых создавались намеренно – для решения политических задач той или иной эпохи, оправдания династической политики или создания видимости исторической преемственности с народами, правителями и традициями минувших времен. Самая ранняя из таких версий, возникшая в конце XIII – начале XIV века, связывала Габсбургов со старинным римским патрицианским родом Колонна, который, в свою очередь, вел свое происхождение ни больше ни меньше как от римской императорской династии Юлиев, т. е. от Гая Юлия Цезаря. В тот момент Габсбурги нуждались в столь высоком «родоначальнике», поскольку избрание в 1273 году германским королем Рудольфа Габсбурга, не принадлежавшего к числу знатнейших европейских вельмож, не избавило его от репутации «захудалого графа». Габсбурги как новая, молодая королевская династия строили историко‑идеологический «фундамент» своего взлета к вершинам власти, и римское происхождение годилось для этого как нельзя лучше.

Позднее, однако, возникла другая теория – франкская, согласно которой предками Габсбургов были короли франков из династии Меровингов (V–VIII вв.). Через них корни габсбургского рода уходили, согласно этой теории, к героям античных мифов – легендарному Энею и троянцам. «В то время как римская теория… делала упор на Urbis aeterna⁰, франко‑троянская версия означала союз с западом и одновременно попытку Габсбургов легитимизировать свои притязания в качестве соперников французского королевского дома и подлинных наследников Каролингов и Меровингов»⁰. Неудивительно, что этой концепции отдавал предпочтение император Максимилиан I Габсбург, который в конце XV – начале XVI века в качестве наследника бургундских герцогов вел борьбу с французскими королями из рода Валуа.

Наконец, третья теория, возникшая в начале XVIII века благодаря генеалогическим изысканиям ганноверского библиотекаря Иоганна Георга Эккарда и ученого монаха Маркарда Херрготта, называла в качестве предков габсбургской династии герцогов Алеманских, изначально – вождей группы германских племен, область обитания которых впоследствии вошла в состав империи Карла Великого. Алеманские герцоги считались общими предками Габсбургов и герцогов Лотарингских. После того, как в 1736 году дочь и наследница императора Карла VI Мария Терезия вышла замуж за Франца Стефана Лотарингского, использование этой версии «придавало новому Габсбургско‑Лотарингскому дому освященность исторической традицией и божественным предопределением»⁰. Кроме того, эта теория служила идеологическим обоснованием тогдашних габсбургских претензий на верховенство в германских землях: кому же, как не потомкам древних германских князей, надлежало править Германией?

«Утилитарное» предназначение всех трех генеалогических древ, которые так здорово вписывались в контекст современной этим теориям габсбургской политики, заставляет усомниться в достоверности каждого из них. Уходя корнями в период раннего Средневековья, бедного на документы и достоверные свидетельства, вопрос о происхождении Австрийского дома, очевидно, навсегда останется открытым. Историкам приходится вести отсчет с середины X столетия, когда жил первый Габсбург, о реальности существования которого можно говорить с высокой степенью уверенности (впрочем, и не Габсбург еще, ибо само это географическое название, давшее имя династии, появится позднее).

Герб Габсбургов

Это был некто Гунтрам Богатый, судя по прозвищу, человек достаточно зажиточный и (уже тогда) знатного рода – в противном случае он вряд ли привлек бы к себе внимание императора Оттона I, наиболее примечательного западноевропейского монарха того времени. В 952 году Оттон сурово наказал Гунтрама, лишив его имущества за измену. Ирония судьбы: Гунтрам вошел в историю как противник германского императора – обладателя того самого титула, который впоследствии будут носить 19 потомков этого прародителя Габсбургов.

То ли опала и, выражаясь современным языком, конфискация имущества, которой подвергся Гунтрам Богатый, не была полной, то ли сам первый Габсбург и его потомки проявили недюжинную энергию в восстановлении утраченного богатства и приобретении нового, но, как бы то ни было, род эльзасских землевладельцев не затерялся во мгле средневековой истории, а, наоборот, от поколения к поколению приобретал все больший вес, влияние и известность.

В конце X века Габсбурги появляются в Швейцарии. Сын Гунтрама Ландольт, по одним сведениям, купил, по другим – просто захватил земли на территории нынешнего кантона Арау. Его сын Ратбод основал в Мури, в 30 километрах от Цюриха, монастырь, где впоследствии было похоронено большинство представителей старших поколений Габсбургов. В 1023 году Ратбод упоминается в одной из местных хроник как «граф фон Клеттгау» (область к северу от верховьев Рейна). Примерно в это же время он заложил замок Хабихтсбург («Ястребиный замок»), название которого позднее трансформировалось в Габсбург и дало имя всей династии. По средневековому обычаю перед смертью Ратбод разделил имущество между своими сыновьями. Самый известный из них, Вернер (ум. 1096), перестроил монастырь в Мури и был активным участником конфликтов между римскими папами и императорами «Священной Римской империи». Интересно, что Габсбурги вновь выступили против императорской власти: Вернер был сторонником папы.

Его сын Отто (ум. 1111) может считаться первым «настоящим» Габсбургом, поскольку именно он стал именоваться графом фон Габсбург – по названию родового гнезда. При нем, его сыновьях и внуках семья неуклонно укрепляла свои позиции среди германской знати. Альбрехт, внук Отто, был в неплохих отношениях с императором Фридрихом Барбароссой, который отдал ему значительную часть выморочных владений графского рода Ленцбургов в нынешних кантонах Швиц, Унтервальден и Люцерн. Постепенно Габсбурги превратились в наиболее крупных землевладельцев северной Швейцарии. Сын Альбрехта Рудольф приплюсовал к этим поместьям земли в Швабии, переданные ему императором Фридрихом II, на сторону которого в междоусобной войне, сотрясавшей Германию, расчетливый Габсбург успел вовремя перейти.

В следующем поколении род Габсбургов впервые разделился на две ветви. Сыновья Рудольфа, еще один Рудольф и Альбрехт (эти имена будут повторяться в роду Габсбургов, переходя из поколения в поколение), поделили между собой родовые земли. Альбрехт стал родоначальником главной, или королевской, линии, к которой принадлежали последующие короли и императоры. Рудольф основал младшую, лауфенбургскую ветвь династии, пресекшуюся в 1415 году. К тому времени Габсбурги были хоть и достаточно богатой и сильной, но все же второразрядной по имперским масштабам семьей. Они не принадлежали к избранному кругу имперских князей‑курфюрстов, не имели связей с царствующими домами Европы, а их земли были не отдельным княжеством, а набором рассыпанных по центру Европы, от верхнего Эльзаса до Швейцарии, относительно небольших ленных и наследственных владений.

В то же время с каждым поколением социальный статус Габсбургов повышался, а их влияние росло. Альбрехт IV (ум. ок. 1240) располагал значительными связями при императорском дворе, некоторое время служил комендантом крепости Страсбург и, наконец, заключил выгодный брак с представительницей рода Кибургов – наиболее влиятельного, наряду с самими Габсбургами, семейства в тогдашней Швейцарии. Это один из первых примеров знаменитой брачной политики Габсбургов, выраженной впоследствии лозунгом Bella gerant alii, tu felix Austria nube («Пусть воюют другие, ты, счастливая Австрия, заключай браки»). Эта династия всегда предпочитала добиваться приращения своих владений путем выгодных с политической точки зрения брачных союзов. Впрочем, как мы увидим дальше, в случае необходимости воевать Габсбурги тоже умели – и именно мечом добыли себе «счастливую Австрию», ставшую на 600 с лишним лет сердцем их обширных владений.

В 1218 году у Альбрехта IV родился сын Рудольф. Ему предстояло первым из Габсбургов носить корону Священной Римской империи. Но это, как оказалось, было отнюдь не венцом семейных успехов, а скорее первым промежуточным финишем – и в то же время началом восхождения Габсбургов к европейскому господству.

Что же представляла собой к тому времени Священная Римская империя? Сточки зрения идеологической она была непосредственной наследницей западноевропейской державы, созданной в конце VIII – начале IX вв. Карлом Великим. После смерти этого государя, попытавшегося на новой, христианской основе воплотить в жизнь античный идеал всемирной империи, его потомки довольно быстро, в течение нескольких десятилетий, промотали доставшееся им наследие. Династия Каролингов утратила реальную власть, превратившись в заложницу крупной знати. Потерял свое значение и императорский титул, который в начале X века перешел к личностям совсем уж незначительным, вроде североитальянских князей Людовика Слепого и Беренгара I. После смерти последнего в 924 году империя в Западной Европе фактически прекратила существование.

Однако 30 с небольшим лет спустя честолюбивый саксонский герцог Оттон, ставший королем Германии, т. е. главой федерации нескольких герцогств, возникших на базе германских племенных объединений, возродил величие империи Карла Великого. Разгромив венгров, угрожавших тогда германским землям, усмирив – отчасти силой, отчасти с помощью союзов и династических браков, – своих противников в самой Германии, Оттон совершил победоносный поход в Италию и в начале 962 года вступил в Рим. 2 февраля папа Иоанн XII короновал Оттона I, провозгласив его «императором и августом», как некогда Карла Великого, а еще раньше – римских императоров. Это событие считается началом истории Священной Римской империи германской нации, хотя само это название утвердилось в официальных документах и исторических хрониках значительно позже – уже при Габсбургах, с которыми связан расцвет, упадок и исчезновение империи.

Система государственного устройства империи, основанной Оттоном, осталась той же, что и в Германском королевстве, которое превратилось в ядро новой монархии. Король (титул императора он принимал только после коронации папой в Риме) был фигурой выборной, за его кандидатуру голосовали курфюрсты (князья‑избиратели), которыми первоначально являлись пять германских герцогов. Позднее курфюрстами стали также чешский король и несколько иерархов германской церкви. Общее число членов этой своеобразной коллегии выборщиков достигло семи, а затем, уже в XVII веке, девяти. С начала XVI века папы позволяли германским («римским») королям принимать императорский титул даже без коронации в Риме (первым таким некоронованным императором стал Максимилиан I). Впоследствии, начиная с Карла V, габсбургские императоры добились того, что коллегия курфюрстов еще при жизни монарха выбирала его преемника с титулом римского короля (обычно им становился старший сын императора). Этот титул, как правило, сочетался с титулами короля Венгерского и Чешского. После смерти или отречения императора римский король обычно без особых проблем избирался его преемником. Такая схема престолонаследия действовала до самого конца «Священной Римской империи» в 1806 году с единственным «сбоем» – в 1740 году, когда императорская корона была на несколько лет «похищена» у Габсбургов баварским курфюрстом Карлом Альбрехтом, ставшим императором Карлом VII (см. раздел III, главу «Королева в кольце врагов»). На первый взгляд, выборность германских императоров и королей ослабляла их власть и делала государей марионетками крупной знати. Часто так и бывало. Но известно немало случаев, когда сильным королям и императорам (Оттону I, Генриху IV, Фридриху Барбароссе) удавалось подчинить курфюрстов и большинство остальных князей своей воле и добиться заметной централизации имперских земель. Позднее, начиная с XV века, процедура выборов императора, как мы увидим, не мешала Габсбургам из поколения в поколение удерживать корону, передавая ее от отца к сыну, от дяди к племяннику… Да и до Габсбургов то же самое удавалось императорам Саксонской, Салической династий и Гогенштауфенам. Римско‑германский император (слово «Римская» в названии империи указывало на преемственность императорской власти по отношению к античному Риму) считался первым монархом западнохристианского мира, но по‑настоящему единым, централизованным государством «Священная Римская империя» так и не стала. Причины этого, однако, нельзя сводить исключительно к выборности государя – они были гораздо более многообразными.

«Захудалый граф» и его наследник

В 1273 году под давлением папской курии курфюрсты избрали новым королем Рудольфа I Габсбурга, вошедшего в историю своей династии под именем Рудольфа Старшего. Он был коронован в Аахене – древней столице Карла Великого.

К тому времени Рудольф был самым влиятельным вельможей в юго‑западной части Германии (если понимать под этим названием все территории, где говорили по‑старонемецки). Тем не менее Габсбурги, как уже говорилось, не относились тогда к числу знатнейших германских династий, и неожиданный выбор курфюрстов объяснялся политическими мотивами. Во‑первых, Рудольф был для них компромиссной фигурой, а во‑вторых, как полагали курфюрсты, он не обладал достаточным влиянием для того, чтобы вести в империи успешную централизаторскую политику, которая угрожала бы интересам крупной феодальной знати. Наконец, существовала и третья причина, по которой курфюрсты предпочли видеть на троне «захудалого графа». Это был страх перед чешским монархом Пржемыслом Отокаром II – «королем железным и золотым», как называли его на родине за военную мощь и богатство.

Держава Пржемыспа Отокара включала в себя не только чешские, но и многие польские земли, а также часть территорий нынешних Венгрии, Хорватии и Словении – вплоть до побережья Адриатического моря. После того, как в 1250 году пресеклась герцогская династия Бабенбергов, правившая в Австрии («Восточной марке» – Ostmark, появившейся в XII веке на юго‑восточной границе империи), чешский король присоединил их земли к своим владениям – поскольку к тому времени ослабла императорская власть, которая по существовавшим правилам могла распоряжаться доменами, оставшимися без господ. Претензии Пржемыспа Отокара II на Австрию основывались на том, что он был женат на Маргарите – сестре последнего Бабенберга.

Дальнейшие взаимоотношения чешского и германского королей развивались в соответствии с поговоркой о двух медведях в одной берлоге. Столкновение было неизбежно, и формально спровоцировал его Рудольф, обвинивший чешского короля – в связи с захватом Австрии – в нарушении ленного права. Решающая битва произошла 26 августа 1278 года на Моравском поле. Она имела очень важное значение в истории Центральной Европы. Проиграй Рудольф – и его род, вполне вероятно, навсегда сошел бы с исторической сцены. Выиграй чешский король – и его страна стала бы великой европейской державой. Удача сопутствовала Рудольфу: Пржемысл Отокар пал в бою, и его армия, оставшись без командующего, пришла в смятение и была рассеяна рыцарями Рудольфа.

Победа на Моравском поле имела множество исторических последствий. Прежде всего, она стала важной составной частью мифологии габсбургского рода, поскольку явилась первой крупной битвой, выигранной представителем этой династии, – значение же военных побед для массового сознания средневековой эпохи не нуждается в комментариях. Кроме того, это сражение привело к окончательному включению чешских земель в состав Священной Римской империи. Наконец, победив Пшемыспа Отокара, Рудольф Габсбург получил возможность закрепить за своей семьей Австрию – как оказалось, на целых 640 лет. В 1281 году на съезде князей в Аугсбурге австрийские герцогства были переданы сыновьям Рудольфа как ленное владение. Нужно заметить, что, говоря об Австрии применительно к XIII – началу XIV вв., мы, конечно, не имеем в виду всю территорию, занимаемую нынешней Австрийской республикой. Речь идет главным образом о Верхней и Нижней Австрии – ядре австрийских земель с центром в Вене, – а также Штирии, перешедших к Рудольфу и его сыновьям после поражения Пшемыспа Отокара II. Остальные альпийские княжества – Каринтию, Зальцбург, Крайну, Тироль – Габсбурги подчинили своей власти значительно позже.

Король Рудольф так и не был коронован папой и потому не мог называться императором. Скаредность короля и его чрезмерная забота об интересах своей семьи, которые Рудольф явно ставил выше интересов империи, привели к тому, что к началу 90‑х гг. его популярность среди немецких князей заметно упала. Последние годы жизни Рудольф провел в Вене и Штайре. С годами он становился все более набожным и сентиментальным. Надгробие Рудольфа I, скончавшегося 15 июля 1291 года, представляет собой статую пожилого человека в королевском одеянии, с вытянутым лицом, крупным носом и глубокими складками у рта, придающими ему печальное выражение. Длинное лицо и большой нос – родовые габсбургские черты, которые будут передаваться из поколения в поколение.

Рудольф I не был самым выдающимся из германских императоров и королей. Тем не менее о его правлении часто вспоминали с теплотой. В средневековой хронике Элленгарда говорится, что «при Рудольфе во всех частях Германии царил такой мир, какого она раньше не знала». Мастер интриг и компромиссов, искушенный политик, Рудольф умел смотреть в лицо опасности и стойко переносить испытания. Он несколько укрепил расшатавшееся здание империи и, главное, заложил основу будущего могущества Габсбургов, сделав их одними из вершителей судеб Германии и Европы. О том, как оценивали роль Рудольфа I последующие поколения, свидетельствует замечание Наполеона, говорившего о себе: «Я – Рудольф Габсбург своей династии».

Несмотря на противодействие курфюрстов, старшему сыну Рудольфа, Альбрехту, в конце концов удалось заполучить германскую корону. Этот воинственный человек, чьим девизом было Fugam victoria nescit («Победе чужды отступления»), предпочитал не развязывать, а разрубать гордиевы узлы политических интриг феодальной эпохи. В 1298 году в битве при Гелльхайме Альбрехт разгромил и собственноручно убил своего соперника, тогдашнего короля Адольфа фон Нассау, и вынудил курфюрстов избрать себя новым германским монархом. Деятельный и страшноватый⁰ Альбрехт заметно усилил позиции своего рода в Австрии, где Габсбургов до сих пор воспринимали как чужаков, и попытался закрепить за своим потомством Чехию, где в 1306 году пресекся род Пржемысловичей. Чешская знать не горела желанием видеть корону св. Вацлава на голове кого‑либо из Габсбургов, и начался долгий конфликт. Собирая войска для очередного похода на Чехию, король Альбрехт 1 мая 1308 года был убит в своих родовых владениях группой заговорщиков во главе с собственным племянником, 18‑летним Иоганном. Тот давно затаил обиду на дядю, не спешившего передать ему наследство, оставшееся после ранней смерти отца Иоганна. После убийства тому удалось скрыться, но новый король, Генрих VII Люксембург, предал Иоганна проклятию и отдал приказ о его розыске. Где и как прошли последние годы жизни злосчастного убийцы, точно не известно. Для Габсбургов он стал едва ли не самой темной фигурой в истории рода, поскольку открытый бунт против главы семьи, а тем более убийство последнего, были для этой династии делом исключительным, практически невозможным. Недаром «только в XV столетии имя Иоганн снова было дано одному из членов габсбургского рода»⁰.

Смерть Альбрехта I имела негативные последствия для Габсбургов. Реализовать мечту о создании единого мощного королевства с крепкой наследственной властью Альбрехт не успел. После смерти короля ни одному из его сыновей не удалось добиться германской короны: курфюрсты слишком опасались дальнейшего усиления Габсбургов. Династия оказалась если не отброшена на вторые роли (после Рудольфа I и Альбрехта I это было уже невозможно), то по крайней мере вновь стала лишь одним из нескольких могущественных родов, боровшихся за доминирование в Центральной Европе. Кроме того, владения Габсбургов на юго‑западе Германии и в Швейцарии пришли в упадок, что способствовало концентрации усилий рода на укреплении своих позиций в Австрии, которая теперь уже окончательно стала главной опорой династии.

Дела австрийские, дела имперские

После смерти Альбрехта I его сыновья, австрийские герцоги Фридрих Красивый и Леопольд, пытались бороться за германскую корону, но неудачно: от нее Габсбургов оттеснили вначале Люксембургу а затем баварская династия Виттельсбахов, глава которой Людвиг IV в 1322 г. разбил Фридриха и Леопольда в битве у Мюлльдорфа. Кстати, выбор Альбрехтом I имен для своих сыновей не случаен: Фридрихами и Леопольдами были многие Бабенберги, представители прежнего австрийского герцогского рода, вымершего в середине XIII века. Называя собственных потомков в честь представителей первого австрийского герцогского рода, Альбрехт хотел символически породниться с Австрией, завоеванной его отцом.

Убийство короля Альбрехта I.

Иллюстрация из «Хроника 95 господ» Л. Штейнройтера. Конец XIV века

XIV век, несмотря на вынужденный уход в тень, однако, не был для Габсбургов потерянным временем. Один из австрийских герцогов, вошедший в историю под именем Рудольфа Основателя, с юных лет отличался бешеным честолюбием. Он мечтал не только о дальнейшем расширении габсбургских владений, но и о возвращении своей семьи на первые роли в империи. Несколько раз, ссылаясь на некие древние традиции и якобы данные прежними императорами обещания, Рудольф присваивал себе титулы, на которые не имел ни малейшего права. Он пытался воссоздать древнее Швабское герцогство и стать его правителем, а когда это не удалось, объявил себя не просто герцогом, а великим герцогом Австрийским – небольшая, но все же ступенька в иерархии титулов, приближавшая честолюбивого Габсбурга к королевскому достоинству.

Вершиной проделок Рудольфа стало «обнаружение» целой серии «древних» документов, в которых выдающиеся монархи прошлого, вплоть до Юлия Цезаря и Нерона, якобы предоставляли владельцам австрийских земель различные привилегии и всячески возвышали их между прочими своими подданными. Подлинность этих творений вызывала сильные сомнения уже у современников, в том числе у императора Карла IV из рода Люксембургов, позднее же была доказана их несомненная подложность. Наиболее искусным образом был подделан действительно существовавший документ – рескрипт императора Фридриха Барбароссы, называвшийся Privilegium minus и датированный 1156 годом. В нем император повысил статус Восточной марки (Австрии), сделав ее герцогством. Фальсификат, получивший название Privilegium maius, представлял собой «исправленное и дополненное» распоряжение Барбароссы, на основании которого Рудольф и присвоил себе титул великого герцога.

Для своих подданных беспокойный и болезненно самолюбивый герцог был, однако, довольно неплохим правителем. Во всяком случае, жители Вены могут быть благодарны Рудольфу хотя бы за перестройку (фактически возведение заново) великолепного собора святого Стефана, одной из главных достопримечательностей австрийской столицы. Историческое же значение недолгого правления Рудольфа – он скончался в 1365 году, не дожив и до 27 лет, – заключается прежде всего в том, что он вновь во весь голос заявил о властных амбициях своей династии. В этом смысле герцога действительно можно считать одним из основателей габсбургского могущества. С фигурой – а точнее, лицом – Рудольфа Основателя связана и одна характерная особенность: на его надгробном изображении заметна деталь внешности, которая станет отличительной чертой очень многих членов династии, – знаменитая «габсбургская» нижняя губа, пухлая и оттопыренная, придающая лицу несколько надменное выражение.

Рудольф Основатель закрепил за Габсбургами заметную роль в империи – заметную, но не главенствующую. Эта роль сохранялась еще за несколькими поколениями рода, пока в середине XV века судьба не улыбнулась одному из педставителей Австрийского дома – Альбрехту V. Этому человеку, чьим девизом было Amicus optima vitae possessio («Друг – лучшее, что можно приобрести в жизни»), удалось после перерыва в 130 лет вернуть Габсбургам германскую королевскую корону (в качестве короля он именовался Альбрехтом II). Девиз, видимо, был обусловлен жизненным опытом: в бурной жизни Альбрехта врагов всегда было больше, чем друзей.

Уже в 1411 году, когда ему было 14 лет, Альбрехта провозгласили совершеннолетним, и он смог выйти из‑под опеки двоюродных дядей – Леопольда Тирольского и Эрнста Железного. Впрочем, вместо властолюбивых родственников палки в колеса герцогу начали вставлять представители сословий, только выигравшие от распрей среди Габсбургов. Но вскоре они вынуждены были смириться с новым усилением монаршей власти: Альбрехт V оказался жестким и волевым правителем, к тому же он умел подбирать толковых советников и обзавелся сильным союзником – германским королем (с 1433 года – императором) Сигизмундом Люксембургом. На единственной дочери Сигизмунда Елизавете герцог женился в 1422 году.

Союз с императором заставлял Альбрехта хлопотать о ликвидации церковного раскола. Он поддержал решения Констанцского собора, покончившего с «великой схизмой»⁰, и признал избранного собором единого папу Мартина V. Вскоре после этого австрийский герцог начал борьбу с чешскими протестантами – гуситами, принесшую ему репутацию «бича еретиков». В 1420 году Сигизмунд и его католические вассалы, в том числе Альбрехт V, организовали первый крестовый поход против гуситов, но их усилия не увенчались успехом. Гуситам удалось создать мощную регулярную армию, которая раз за разом наносила сокрушительные поражения цвету европейского рыцарства. Католическая Европа вынуждена была начать переговоры с упорными еретиками. Представители гуситов приехали на Базельский собор, и вскоре были выработаны условия для компромисса. Император Сигизмунд был признан королем Чехии.

Незадолго до смерти Сигизмунд начал готовить передачу власти своему зятю. В 1437 году Альбрехт был провозглашен королем Венгрии, а год спустя – германским («римским») королем. С Чехией вышло сложнее: часть гуситского дворянства и представители других сословий, помня давнюю враждебность Альбрехта к их вере, выдвинули своего кандидата – польского принца Казимира Ягеллона. Габсбургу снова пришлось взяться за оружие. Обладая неплохими полководческими способностями, он нанес противнику поражение и стал немедленно готовиться к новой военной операции – против турок, чье влияние на Балканах непрерывно возрастало. Однако выступить в очередной крестовый поход Альбрехту было не суждено: в октябре 1439 года он заболел холерой и умер в Венгрии. Сын Альбрехта и Елизаветы Люксембургской, Ладислав Посмертный (Postumus), родившийся через несколько месяцев после смерти отца, сохранил чешскую и венгерскую короны. За маленького короля, однако, правили могущественные вельможи: в Чехии – Иржи (Георгий) из Подебрад, в Венгрии – Янош Хуньяди, в Австрии (ведь Ладислав был и австрийским герцогом) – его родственник Фридрих III (см. ниже). Ладислав одновременно подавал большие надежды и вызывал немалые опасения, будучи юношей талантливым, но избалованным. Однако в 1457 году в возрасте 17 лет он умер в Праге незадолго до собственной свадьбы. Как показали исследования его останков, проведенные в 80‑е годы XX века чешскими специалистами, причиной смерти молодого короля стала, очевидно, скоротечная лейкемия. Проживи Ладислав дольше, вполне вероятно, что центральноевропейская империя Габсбургов возникла бы уже в середине XV века. История, однако, решила иначе: Австрийскому дому, вновь устремившемуся к вершинам власти, пришлось подождать еще 70 лет.

Между тем в 1440 году новым римско‑германским королем был избран Фридрих III, сын Эрнста Железного, одного из австрийских герцогов начала XV века. Тот факт, что курфюрсты быстро и без особых проблем проголосовали за Фридриха, который не был харизматической личностью, свидетельствует о значительном авторитете, которым уже тогда пользовались Габсбурги. Впрочем, новый король (с 19 марта 1452 года, после коронации в Риме – император) за полвека своего правления сделал немало для падения этого авторитета. В историю Фридрих вошел не выдающимися деяниями, которых не совершил, а удивительным везением, которое помогло ему пережить всех своих врагов.

Император непрерывно с кем‑то враждовал, причем все время находился в роли слабой, пассивной, защищающейся стороны. В 1461 году младший брат, Альбрехт VI, не имевший собственных значительных владений, попытался отобрать у Фридриха Австрию. Император, запертый в крепости, согласился на мир на условиях, выдвинутых братом. Но через несколько месяцев Альбрехт умер от чумы, и Фридрих восстановил свою власть в Австрии. Однако его уже ждал новый, еще более сильный враг – венгерский король Матиаш Корвин⁰ из рода Хуньяди, чьи войска стали то и дело вторгаться во владения императора. В 1485 году Корвин собрал войско и взял Вену; император бежал в Линц. Лишь через пять лет, когда Матиаш умер, сыну Фридриха Максимилиану удалось вернуть австрийскую столицу. Старый же император мог пополнить список умерших врагов еще одним именем.

Согласно дошедшим до нас свидетельствам, Фридрих III был странным, эгоистичным, мелочным и неприятным человеком. При этом он отличался большой наблюдательностью, желчным юмором и даже склонностью к философии, о чем говорят сохранившиеся фрагменты записей императора, которые он вел на протяжении всей жизни. Как и положено чудаку, Фридрих оставил после себя загадку, над смыслом которой билось не одно поколение историков. Это знаменитый «габсбургский ребус» – набор букв А Е I О U, считавшийся одно время зашифрованным девизом самого императора. Им Фридрих помечал свои книги, документы и даже возведенные здания. Достоверной расшифровки этих букв не существует по сей день. Некоторые историки полагают, что А Е I О U – лозунг династии Габсбургов, завещанный Фридрихом потомкам. В этой связи возникли две версии – немецкая и латинская: Alles Erdreich ist Oesterreich Untertan или Austria est imperare orbi universo. Значение обеих фраз практически одинаково: «Пусть Австрия правит миром».

Впрочем, не исключено, что эти версии навеяны позднейшей историей Австрийского дома, во времена же Фридриха III, когда Габсбурги еще не достигли настоящих вершин славы и могущества, загадочные буквы могли означать и что‑нибудь более прозаическое. Существовало много комических и даже издевательских тол кований А Е I О U: Alles Erdreich ist Oesterreichs Unglueck («Весь мир – причина несчастий Австрии») или – в связи с небывало удачной брачно‑династической политикой Габсбургов – Alle Erbinnen in Oesterreichs Verfuegung («Все наследницы в распоряжении Австрии»). Фридрих, несомненно, задумывался над тем, как обеспечить будущим поколениям Габсбургов привилегированное положение среди европейских монархов. В 1486 году он добился избрания своего сына Максимилиана германским королем. С этого времени такая практика – избрание преемника еще при жизни государя – стала у Габсбургов постоянной. В то же время неумелая, вялая политика Фридриха привела к тому, что за время его правления империя стала совсем эфемерной, а самостоятельность немецких князей – почти ничем не ограниченной. Да и мог ли пользоваться авторитетом император, уступивший венграм даже столицу собственных родовых владений?

К падению своего престижа стареющий Фридрих III относился с поразительным равнодушием. Последние годы жизни он провел в Линце, поручив ведение государственных дел Максимилиану и занимаясь своими, как сказали бы сегодня, хобби – садоводством, алхимией и астрологией. Всю жизнь император как одержимый пытался найти способ превращения неблагородных металлов в золото, но это ему не удалось. Ему вообще мало что удавалось. Судьба не отказала Фридриху лишь в одном своеобразном удовольствии: пережить всех своих врагов.

Рождение империи

Мария, дочь последнего герцога Бургундского Карла Смелого, погибшего в битве с грозной швейцарской пехотой в 1477 году, была одной из самых желанных невест Европы. В наследство от предков Марии досталась настоящая мини‑империя, включавшая в себя обширные и плодородные районы нынешней северо‑восточной Франции (собственно Бургундию, значительную часть Лотарингии и Эльзаса), а также Франш‑Конте, Фландрию, Эно, Брабант – в общем, практически всю территорию современных Бельгии и Нидерландов. Жители этих земель отличались трудолюбием и бережливостью, что принесло владениям бургундских герцогов славу богатейших земель Европы.

Основными претендентами на руку Марии Бургундской стали дофин Карл, сын французского короля Людовика XI, и Максимилиан, сын германского императора Фридриха III. Однако французскому принцу было только 7 лет, и 20‑летняя Мария предпочла Габсбурга, который тоже был моложе ее, но лишь на два года. К тому же значительная часть подданных герцогини, в первую очередь жители богатых фламандских городов, были решительно против французского господства. В августе 1477 года Максимилиан прибыл к невесте в брабантский Гент. Там и был заключен первый из серии браков, благодаря которым в конце XV – начале XVI века возникла габсбургская империя.

Супружеская жизнь Максимилиана и Марии складывалась довольно счастливо, у них родились двое детей – Филипп и Маргарита. Супруги подходили друг другу: Мария Бургундская, по свидетельствам современников, была привлекательной, веселой и неглупой женщиной, габсбургский принц характером тоже не походил на своего угрюмого и вялого отца. Позднее историки назовут Максимилиана «последним рыцарем»: в эпоху, когда средневековые традиции уходили в прошлое, он, казалось, служил их олицетворением. Галантный кавалер, неплохо для своего времени образованный человек, писавший аллегорические поэмы и оставивший нечто вроде политических мемуаров, Максимилиан был в первую очередь воином. За неполных 40 лет он провел 25 военных кампаний. Именно при этом императоре началось противостояние Габсбургов и Франции, борьба двух держав за гегемонию в Западной и Центральной Европе, продолжавшаяся с небольшими перерывами до второй половины XIX столетия.

24 марта 1482 года Максимилиан и Мария отправились на охоту. Лошадь герцогини понесла и сбросила всадницу. Травмы оказались тяжелыми, началось внутреннее кровотечение, и три дня спустя 25‑летняя женщина скончалась. Для Максимилиана это означало не только личную трагедию, но и политическое поражение, поскольку, в отличие от супруги, он не пользовался большой популярностью у своих новых подданных. Герцогом Бургундским провозгласили маленького сына Максимилиана и Марии, Филиппа (позднее прозванного Красивым), однако отцу ребенка в регентстве было отказано. Борьба между Максимилианом и мятежными городами Нидерландов и Фландрии продолжалась до 1494 года, когда старший Габсбург официально передал сыну власть над этими провинциями.

К тому времени закончилась (впрочем, ненадолго) война с Францией, вспыхнувшая после брака Марии и Максимилиана. Примерно половина земель, принадлежавших некогда Карлу Смелому, отошла к Франции, другая – большая часть современных Нидерландов и Бельгии – досталась Габсбургам. Умер Фридрих III, и курфюрсты без особых проблем признали верховную (хоть и весьма формальную) власть Максимилиана над «Священной Римской империей». Чуть раньше воинственному Габсбургу удалось отбить

Вену у венгров. Дочь Максимилиана Маргарита, помолвленная с новым французским королем Карлом VIII, пережила неслыханное унижение после того, как Карл, отвергнув ее, заключил брак с Анной Бретонской, что позволило присоединить Бретань к французским владениям. Обида, нанесенная Францией Габсбургам, была двойной, поскольку вдовец Максимилиан сам рассчитывал жениться на Анне. После этого борьба с Францией окончательно стала делом жизни императора, который неоднократно говорил о французах как о «старых и естественных противниках нашего дома».

Бургундское наследство, полученное Габсбургами в результате брака Максимилиана I и Марии, заключалось не только в территориальных приобретениях. Своеобразной частью этого наследства стал орден Золотого Руна, основанный в 1429 году бургундским герцогом Филиппом Добрым. Орден, знак которого представляет собой золотого барашка на ленте, носимой на шее, был основан как некое мистическое крестоносное братство «новых аргонавтов», призванных отправиться в поход за легендарным золотым руном, под которым в данном случае подразумевался Гроб Господень⁰. Бургундские герцоги были главами ордена Золотого Руна и единственные обладали правом приема в него новых рыцарей. После гибели Карла Смелого, когда мужская линия бургундского рода пресеклась, орден стал габсбургским. В XVI веке, после разделения династии на австрийскую и испанскую ветви, возникли и два ордена Золотого Руна, во главе которых стояли соответственно германский император и испанский король. Орден стал олицетворением притязаний габсбургского дома на лидерство в христианском мире, веры Габсбургов в то, что непременно сбудется предсказание библейского пророка Даниила о четырех царствах, на смену которым придет царство Божие: «И во дни тех царств Бог небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. 2,44). Последним из земных царств должна была, по представлениям Габсбургов, стать их собственная империя.

Знак ордена Золотого Руна, прикрепленный к центральному звену‑огниву

* * *

События конца XV – начала XVI века, когда благодаря серии династических браков Габсбурги за пару десятилетий стали самой могущественной династией христианского мира, были столь ошемляющи, что вполне закономерно сформировали у членов Австрийского дома убеждение в собственной избранности. В то же время эти события можно считать наградой за умелую династическую политику Максимилиана I, который целенаправленно связывал членов своей семьи брачными узами с представителями царствующих домов Европы.

Самой многообещающей из этих брачных комбинаций оказался двойной брак его детей, Маргариты и Филиппа, с Хуаном и Хуаной – детьми «католических величеств», основателей единого испанского государства Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Если испанскому принцу и его семье судьба не благоприятствовала – дон Хуан, его жена и маленький сын умерли один за другим в течение нескольких лет от болезней, – то брак Филиппа Красивого и Хуаны Кастильской положил начало габсбургской «империи, над которой никогда не заходит солнце». При этом сам по себе этот союз был сущим несчастьем: Филипп, судя по всему, и после женитьбы не чурался общества других женщин, Хуана ревновала, что расшатывало ее от природы нестабильную психику. В 1506 году Филипп, ставший к тому времени соправителем жены в качестве короля Кастилии, простудился и умер, после чего несчастная вдова окончательно повредилась рассудком и была по приказанию отца, Фердинанда Арагонского, ставшего регентом Кастилии, изолирована в замке Тордесильяс. Там королева в полной изоляции провела еще почти 50 лет своей трагической жизни. Сохранились сведения о том, что приставленная к Хуане стража грубо и жестоко обращалась с больной женщиной. Ни король Фердинанд, ни старший сын Хуаны Карл не сделали практически ничего, чтобы облегчить участь несчастной. Она умерла в 1555 году в возрасте 76 лет, войдя в историю как Хуана Безумная.

Тем не менее брак Хуаны и Филиппа Красивого стал для Габсбургов действительно благословением Божьим. Дети этой четы носили самые разнообразные европейские короны: Карл и Фердинанд стали германскими императорами; старшая дочь Элеонора вышла замуж за португальского короля Эммануила, а затем – за Франциска I Французского; другая дочь, Изабелла, стала супругой короля Дании и Швеции Христиана II; Мария пошла под венец с Людовиком Ягеллоном, королем Венгрии и Чехии; наконец, младшая, Екатерина, родившаяся уже после смерти отца, стала королевой Португалии, выйдя за Жуана III. Союз габсбургского принца и кастильской принцессы имел и другие, менее приятные последствия: психическая болезнь Хуаны в той или иной форме передалась некоторым ее потомкам. Тяжелые депрессии, которыми страдал в конце жизни Карл V, странности поведения его внука Рудольфа II, к концу жизни полупомешанного, наконец, острый психоз, жертвой которого стал внебрачный сын Рудольфа Юлий Австрийский – все это, скорее всего, были проявления «кастильского наследства».

Тем временем Максимилиан I продолжал бороться за гегемонию в Европе. В последние годы XV века центр боевых действий переместился в Италию, куда с огромной армией вторгся Карл VIII Французский. Началась эпоха итальянских войн, продлившихся с перерывами 60 лет. Усилия Максимилиана, впрочем, были не слишком успешными. Почти все его военные победы были на редкость бесплодными, а поражения, наоборот, катастрофическими. Гораздо более удачно складывались династические комбинации императора⁰. В 1515 году в Вене состоялась двойная свадьба: Фердинанд, младший внук императора, был обручен с Анной Ягеллонской, дочерью Владислава II, короля Венгрии и Чехии, а сын последнего Людовик пошел под венец с императорской внучкой Марией. Так породнились две самые могущественные на тот момент династии Центральной Европы. В скором времени оказалось, что и от этих браков выиграли исключительно Габсбурги: в 1526 году, после гибели 20‑летнего Людовика Ягеллона в битве с турками при Мохаче (Венгрия), Фердинанд унаследовал чешскую и венгерскую короны, которые оставались у Габсбургов до 1918 года. Tu felix Austria nube. Ну а старший из императорских внуков, Карл, еще раньше стал как германским императором, так и испанским королем. В число его владений входили Австрия и другие земли Габсбургов в Центральной Европе, а также Нидерланды, Неаполь, Сицилия и Испания с ее быстро расширявшимися колониальными владениями в Америке.

Так Габсбурги окончательно превратились в самую могущественную династию христианского мира. На западе их владения кольцом окружали Францию, что послужило причиной новых столкновений между двумя державами. На востоке Чешское и особенно Венгерское королевства становились главным бастионом христианской Европы, которой все сильнее угрожали турки, завоевавшие Балканы. «Закономерно, что выбор истории пал на Габсбургов, – отмечал российский историк Тофик Исламов, – ибо в сложившихся условиях им одним было под силу осуществить дело объединения и, что немаловажно, устойчиво обеспечить в качестве императоров Священной Римской империи военно‑политическую поддержку оказавшемуся в беде региону (Центральной и Юго‑Восточной Европе. – Я. Ш.) со стороны Германии»⁰.

Именно эти два направления, западное и юго‑восточное, французское и турецкое, стали главными во внешней политике Габсбургов в XVI, XVII и начале XVIII столетия.

I. На вершине (1526–1648)

Великий неудачник

Карл V, появившийся на свет 24 февраля 1500 года в Генте (ныне Бельгия), вырос, как и его отец Филипп, в землях, доставшихся Габсбургам от Марии Бургундской. Он на всю жизнь сохранил привязанность к своим северным владениям, где часто бывал и которые впоследствии избрал для своего добровольного ухода из политической жизни.

Маргарита, дочь Максимилиана I, воспитывала племянников и племянниц в духе бургундской придворной культуры. Родным языком будущего императора был французский (ирония судьбы – ведь именно Франция оказалась наиболее сильным и последовательным противником Карла V). Испанским и немецким Карл овладел позже, кроме того, он неплохо знал латынь. Своих родителей мальчик почти не видел: Филипп Красивый умер, когда его старшему сыну было 6 лет, Хуана же из‑за душевной болезни не могла быть нормальной матерью своим детям. И это обстоятельство, и особенности воспитания способствовали тому, что Карл с малых лет научился принимать самостоятельные решения.

Набожность императора была своеобразной, далекой от средневековых канонов. Всю жизнь оставаясь добрым католиком, Карл V, однако, не был столь же добрым папистом. Его отношения с Римом никогда не были безоблачными, хотя именно император взял на себя нелегкую миссию главного защитника католицизма в Европе. Как не без некоторого преувеличения отмечает один из биографов Карла, император «на папство, по крайней мере в его тогдашнем виде, смотрел скорее свысока… Это делает его якобы средневековую набожность близкой чуть ли не протестантским взглядам»⁰.

Карл с юных лет не только был убежден в своей особой миссии как главы наиболее могущественной династии христианского мира, но и твердо знал, в чем заключается эта миссия: в создании imperia universalis, единой христианской монархии, главой которой он видел, естественно, себя. Идея совершенно средневековая, мечта, к осуществлению которой на протяжении многих столетий стремилось большинство наследников Карла Великого и Оттона I. Поэтому, добиваясь реализации своего горделивого девиза «Plus ultra» – «Превыше всего» (или всех?), – Карл V был обречен на конфликт с новыми общественными силами, выходившими на историческую арену в XVI столетии. Духовно‑религиозным выражением стремлений этих сил была Реформация, начавшаяся в Германии в 1517 году, когда юный габсбургский принц еще не был вершителем судеб Европы.

Немецкий монах Мартин Лютер, прибивший на ворота церкви в Виттенберге свои 95 тезисов против продажи индульгенций, сумел оказаться в нужное время в нужном месте. По сути дела, в его учении, взорвавшем Европу, было не так уж много нового. Толковать Священное Писание, переводить его с недоступной простому люду латыни на современные языки, обличать пороки католической церкви, отрицать церковную иерархию и требовать возврата к простоте и бедности раннего христианства еще в конце XII–XIII веков пытались секты катаров и вальденсов. Подобные взгляды, дополненные рядом церковно‑догматических требований, за столетие до Лютера стоили жизни Яну Гусу. Однако лишь виттенбергскому бунтарю первым удалось не только создать стройную религиозно‑философскую систему, противостоящую обветшавшему католицизму, но и заручиться в своей борьбе поддержкой самых широких слоев общества, в котором все сильнее звучали протестующие голоса. Князья жаловались на конкуренцию духовных судов со светскими, города – на поборы близлежащих монастырей, крестьяне – на непрерывный рост земельных владений церкви. Поэтому, когда появился Лютер со своей проповедью, крестьяне увидели в ней подлинное христианство, основанное на началах братства и социальной справедливости, горожане оценили «буржуазность» учения виттенбергского монаха, оправдывавшего стремление мирян к материальному благополучию, князья же – как, например, покровитель Лютера, саксонский курфюрст Фридрих Мудрый, – становились под знамена протестантизма, считая его эффективным средством борьбы против светских притязаний католической церкви, а заодно и против поползновений императора.

Первым прямым столкновением Карла V с протестантами и их вождем стал Вормсский рейхстаг (собрание представителей сословий империи) 1521 года. Именно там император убедился в том, что примирение между католиками и последователями Лютера в данный момент невозможно. Тогда Карл поклялся «сохранить все, что мои предки и я сохранили на сегодняшний день, и в особенности то, что мои предки постановили, в том числе и на Констанцском соборе». Он обещал «отдать все этому делу: мои королевства и мои владения, моих друзей, мое тело, мою кровь, мою жизнь и мою душу». Трудно сказать, как развивались бы события, если бы Лютер на Вормсском рейхстаге произвел на Карла большее впечатление. Однако молодой император ограничился презрительным замечанием: «Ну, этот не совратит меня в свою ересь», хотя и признал, что «монах говорил бесстрашно и смело».

Вскоре, сосредоточившись на внешних угрозах, Карл V передал полномочия имперского наместника своему младшему брату Фердинанду – в надежде на то, что склонный к компромиссам принц сможет удержать Германию под контролем. Сам император тем временем занялся важнейшими геополитическими задачами – борьбой с Францией и Турцией.

* * *

Атака на Францию была организована с двух направлений – юго‑западного, со стороны Наварры и Пиренеев, и юго‑восточного, из Италии. Если на первом добиться серьезных успехов Карлу не удалось, то на втором в 1525 году счастье улыбнулось ему в битве при Павии, где французы потерпели сокрушительное поражение, а король Франциск I был взят в плен. Год спустя, когда пленный король находился в Мадриде, император вынудил его подписать мир, весьма невыгодный для Франции. Главным последствием войн с Францией в 1520‑е годы стало благоприятное для Габсбургов изменение баланса сил в Италии: около 40 процентов территории страны оказалось под их непосредственным владычеством, а многие североитальянские князья стали вассалами или союзниками императора.

В 1530‑е годы между Франциском и Карлом вновь вспыхнула война, на сей раз из‑за Миланского герцогства. Несколько лет спустя император решил нанести упорному противнику последний удар, вторгшись с большой армией в саму Францию. Наступление на Париж оказалось удачным, и перепуганный Франциск вновь согласился на невыгодный мир, подписанный в Крепи. Впрочем, в тот момент Карл не мог чувствовать себя стопроцентным победителем: поддержка Франции была необходима ему на новом этапе борьбы с протестантами в Германии, поэтому император согласился на предложенную королем династическую комбинацию – брак герцога Орлеанского с одной из габсбургских принцесс. Однако герцог вскоре умер, а предложенную Францией замену в лице принца Генриха (будущего Генриха II) император неблагоразумно отверг.

Так Карл V упустил последний шанс заключить прочный мир с Францией. Вскоре военная мощь французов возродилась, и новый король Генрих II продолжил борьбу. Только в апреле 1559 года, когда Карла V уже не было в живых, мир в Като‑Камбрези положил конец многолетним войнам Франции с империей и Испанией. Так и не была выполнена максималистская программа Меркурино Гаттинары, первого канцлера императора Карла, добивавшегося уничтожения Франции как великой державы и превращения ее в покорного вассала габсбургской imperia universalis.

Немногим успешнее шли дела императора на восточном фланге, где противником Карла была Османская империя. После взятия султаном Сулейманом Белграда (1521) и победоносной для турок битвы у Мохача (1526) турецкая экспансия на юго‑востоке Европы приняла устрашающие размеры. В 1529 году османские полчища подступили к стенам Вены, но защитникам города удалось отбить оба штурма, предпринятые турками. Зато в 1541 году османы взяли столицу Венгрии – Буду, которая оставалась под их властью более 140 лет.

* * *

Ни о каких долгосрочных успехах внешней политики императора не могло быть и речи, пока в самой империи шла ожесточенная религиозно‑политическая борьба. В 1530 г. на очередном рейхстаге в Аугсбурге Карл V предпринял попытку добиться примирения и единства. В отличие от многих своих предшественников, император вполне искренне стремился к религиозному миру, который развязал бы ему руки для борьбы с французами и турками. Неудача, которую он потерпел и в этом деле, была лишь отчасти вызвана ошибками и предрассудками самого Карла.

Дальнейшие взаимоотношения императора с представителями противоборствующих конфессий на протяжении полутора десятилетий представляли собой запутанный клубок угроз и обещаний, уступок и деклараций. Теснимый внешними врагами, нуждающийся в деньгах и войсках, источником которых служила для него империя, Карл был обречен на тактические маневры в религиозном вопросе. Протестантам удалось добиться от него довольно значительных послаблений – в частности, временного закрепления за ними церковных имуществ, конфискованных в ходе Реформации, и прекращения судебных процессов по религиозным делам. Но в конце 1540‑х годов Карл перешел от уступок протестантам к жесткой политике по отношению к ним. 24 апреля 1547 года армия императора переправилась через Эльбу и обрушилась на войска протестантов. Битва при Мюльберге была блестящей, но в то же время случайной, нечаянной победой Карла V. Она стала пиком политической и военной карьеры императора. Кто тогда, весной 1547 года, мог предположить, что его могущество это окажется столь недолгим?

Карл сам множил число своих врагов. Иоганна Фридриха Саксонского он вначале приговорил к смерти, затем под давлением своих приближенных сохранил пленному курфюрсту жизнь, но отнял у него все владения и передал их герцогу Морицу. Ландграф Гессенский, женатый на дочери Иоганна Фридриха, активно заступался за тестя и был по приказу Карла брошен в тюрьму. Герцогу Ульриху Вюртембергскому император приказал на коленях молить о пощаде. Возможно, именно пережитые унижения, а не военный разгром, заставили протестантских вельмож вновь вернуться к мысли о сопротивлении и мести надменному монарху. Постепенно победа императора оборачивалась очередным поражением. Отношения с Римом были испорчены, католические субъекты империи испытывали к Карлу V все большее недоверие, протестанты же, отделавшись уступками и неопределенными обещаниями признать будущие решения вселенского собора, после Мюльберга никак не могли питать к императору теплые чувства.

Император Карл V в сражении при Мюльберге.

Художник Тициан

В 1552 году произошло событие, сыгравшее роковую роль в судьбе Карла. Мориц Саксонский, изменивший императору, объединился с группой протестантских князей, собрал значительные силы и вторгся в пределы Австрии. Карлу впервые в жизни пришлось не просто отступать, а бежать перед противником, занявшим Инсбрук. Правда, успехи протестантов этим и ограничились, и летом в Пассау начались мирные переговоры. Обе делегации – императора и мятежников – склонялись к компромиссу, но Карл, измученный войной и болезнями, оттягивал заключение мира, полагая, что это нанесет непоправимый ущерб его чести. Тем временем на французском фронте императорская армия не сумела взять крепость Мец и, потеряв более половины солдат, сняла осаду. Дела Карла шли все хуже, и он уехал в Брюссель, фактически передав правление в империи брату Фердинанду.

* * *

Карл V был неординарной личностью, и движения его души определялись не только характером военного и политического противостояния в империи. К пятидесяти годам (для XVI столетия – почтенный, почти старческий возраст), 30 из которых он провел на троне империи, Карл безмерно устал. Изменчивость фортуны, постоянное чередование побед и поражений наводили его, человека глубоко религиозного, на мысль о том, что его дело, быть может, не является делом Божьим, коль скоро Господь не позволяет ему добиться окончательной победы над врагами. Не исключено, что эти соображения подтолкнули Карла к решению, невиданному в истории европейских монархий со времен римского императора Диоклетиана, – отречению от престола.

Всю жизнь Карл V оставался одиноким человеком. Императору повезло: его придворным живописцем был Тициан, и портреты монарха, написанные великим художником, передают многие особенности характера Карла. Одна из главных – одиночество, возникшее не в результате неблагоприятных обстоятельств, а по доброй воле самого императора, осознававшего собственную исключительность. Это не была надменность или гордыня, а лишь спокойное понимание того факта, что с самого рождения он поставлен на такую высоту, на которой его судьей может быть лишь Бог. Но чем абсолютнее власть человека над другими людьми, тем тяжелее бремя этой власти. Отсюда, наверное, то смятение духа, которое охватило императора в его последние годы и стало одной из важнейших причин отречения.

Отношения Карла V с семьей отличались такой же отстраненностью, как и с остальными людьми. В 1526 году Карл женился на португальской принцессе Изабелле. Из 13 лет брака почти половину император провел вне Испании, где оставалась его жена, исполнявшая обязанности регентши. Тем не менее супружество было многодетным: у Карла и Изабеллы родились трое сыновей и две дочери. Рождение последнего ребенка стоило 35‑летней Изабелле жизни.

Об отношении императора к женщинам свидетельствует его наставление сыну Филиппу накануне вступления последнего в брак: «Когда окажетесь вместе со своей супругой, – пишет заботливый отец, – будьте весьма осторожны и поначалу не допускайте чрезмерного напряжения сил, дабы не понести физический ущерб, ибо это (чересчур усердное исполнение супружеских обязанностей. – Я. Ш.) может нанести вред росту тела и его силе, а часто вызывает такую слабость, что делает невозможным появление потомства и даже может погубить вас»⁰. Впрочем, сам Карл V не всегда действовал в соответствии с собственными пуританскими советами: в противном случае на свет не появился бы дон Хуан Австрийский (1547–1578) – будущий победитель турок в морской битве при Лепанто, плод связи императора с Барбарой Бломберг, дочерью богатого регенсбургского горожанина.

Бегство Карла V в Нидерланды, предварявшее его официальный уход из политики, пошло на пользу делу религиозного примирения в империи. Более покладистый и дипломатичный Фердинанд после нескольких лет раздоров, охвативших Германию, сумел договориться с протестантами о мире, который был заключен в Аугсбурге в 1555 году. По выражению немецкого историка Фридриха Ангермайера, это была «победа политики над религией», поскольку практическая необходимость и неизбежность сосуществования обеих конфессий заставила даже самых непримиримых католиков и протестантов поступиться принципами. Главным положением Аугсбургского мира стало Cujus regio, ejus religio («Чья власть, того и вера») – что означало необходимость для подданных каждого из субъектов империи избрать ту конфессию, к которой принадлежал глава этого субъекта. Фактически свобода вероисповедания была предоставлена не всем подданным империи, а только имперским князьям – однако без соединения религиозного и территориального принципов никакой почвы для компромиссов вообще не было бы. Мир с протестантами означал «спасение ограниченной императорской власти, основанной на компромиссах с субъектами империи»⁰. Это могло устраивать менее честолюбивого Фердинанда, но не Карла.

25 октября 1555 года по приказу Карла V представители нидерландских сословий собрались в большом зале императорского дворца в Брюсселе. Здесь когда‑то был провозглашен совершеннолетним юный габсбургский принц, ставший теперь пожилым, явно нездоровым мужчиной с вытянутым усталым лицом, характерной выступающей вперед «габсбургской» нижней губой и седеющей бородой. Негромким голосом Карл V произнес речь, в которой подвел итог своего многолетнего правления. Ноты смирения и бегства от мирской суеты, к чему так стремился усталый монарх, слышались в его словах, которые, по свидетельствам современников, произвели большое впечатление на присутствовавших в зале брюссельского дворца. Формально речь Карла V была отречением от власти в пользу сына только в бургундских владениях Габсбургов, т. е. в Нидерландах. Тремя днями раньше, однако, произошло другое знаменательное событие: император сложил с себя полномочия великого магистра ордена Золотого Руна, которые были привилегией главы габсбургского дома, и передал их опять‑таки сыну Филиппу – что было весьма спорным шагом, учитывая запутанность вопроса о преемнике Карла, на котором мы остановимся ниже. Позднее Филиппу II была отдана власть в испанских и итальянских владениях Габсбургов. Императорская корона формально оставалась у Карла, хотя все полномочия главы империи давно уже были в руках Фердинанда. Только в марте 1558 года, когда его старшему брату оставалось жить лишь несколько месяцев, Фердинанд I с согласия курфюрстов был провозглашен новым римско‑германским императором. Эпоха Карла V завершилась.

Отрекшийся император уехал в Испанию, где в монастыре Сан‑Херонимо‑де‑Юсте для него был построен домик – нечто вроде то ли комфортабельной кельи, то ли скромной загородной резиденции. Впрочем, уединение Карла не было монашеским: проводя значительную часть времени в молитвах, он, тем не менее, воздавал должное обильной еде и питью, от пристрастия к которым не избавился и в старости, вел активную переписку с Филиппом II, которого забрасывал политическими советами, а когда позволяло здоровье, работал в саду. Бывший император, испытывавший интерес к технике, собрал уникальную коллекцию часов, с которой связана следующая легенда. Однажды Карл отремонтировал двое часов и хотел, чтобы они шли одинаково, минута в минуту, но это ему не удавалось. «Я не могу справиться даже с часами, – воскликнул экс‑император, – как же я мог мечтать привести к согласию многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках?» 21 сентября 1558 года его земной путь подошел к концу.

Незаметные императоры

Фердинанд, брат императора Карла V, уже в 1521 г. получил в управление наследственные австрийские земли Габсбургов. Когда пять лет спустя Фердинанд стал преемником венгерского и чешского короля Людовика, погибшего в болотах под Мохачем, в его распоряжении оказался конгломерат центральноевропейских земель. Все было бы хорошо, если бы не турецкая угроза, которой постоянно подвергались новые владения австрийского дома.

Кроме того, часть венгерского дворянства не признала Габсбурга королем, выдвинув своего кандидата – трансильванского магната Яна Заполя. С ним после нескольких лет борьбы Фердинанду удалось договориться, но после смерти Заполя непокорная шляхта провозгласила государем его сына Яна Сигизмунда (1540). Под покровительством турок он стал править в Трансильвании как князь, пользовавшийся значительной автономией. До конца XVII века Венгрия была расколота на три части. В западной правили Габсбурги, которым подчинялись нынешняя Хорватия, Бургенланд (ныне федеральная земля Австрийской республики, граничащая с Венгрией) и Словакия. На востоке в обстановке удивительной для того времени религиозной и этнической терпимости жили народы Трансильвании – румыны, венгры, сикулы (южная ветвь венгерского этноса), немцы. Центральная часть Венгрии с древней Будой входила в состав Османской империи и была разделена на несколько административных единиц – пашалыков.

Решение Карла V передать брату бразды правления в Австрии было вызвано тем, что владения Габсбургов слишком уж разрослись, и управлять ими из одного центра при тогдашних средствах связи и транспорта представлялось затруднительным. Позднее, в конце 1520‑х годов, Карл, убедившись в чрезвычайной запутанности германских дел, стал подумывать и о том, чтобы сделать Фердинанда своим наследником и помощником во всей империи. При этом император вынужден был пожертвовать интересами своего сына Филиппа II. В 1531 году младший брат императора был избран римским королем. В то же время наследником Карла в Испании, Неаполе, Нидерландах и на Сицилии оставался Филипп. Так габсбургский дом разделился на две ветви – австрийскую и испанскую, сохранив при этом внутреннее единство – ибо между Веной и Мадридом в каждом поколении возникали тесные (с генетической точки зрения – даже слишком) родственные связи, а политические интересы обеих ветвей практически нигде и никогда не пересекались. Разделение власти между братьями не подорвало доминирующие позиции Габсбургов на западе и в центре Европы. Франция по‑прежнему была с трех сторон окружена владениями могущественной династии.

Внешне Фердинанд I был еще большим Габсбургом, чем его брат. Сохранившиеся изображения свидетельствуют об этом: оттопыренная нижняя губа, орлиный нос, длинное лицо – типичные габсбургские черты. А вот по характеру младший брат не походил на старшего, отличаясь от него спокойствием, рассудительностью и осторожностью. Он был весьма образован, в числе его воспитателей был знаменитый философ‑гуманист Эразм Роттердамский, прививший молодому принцу такие качества, как терпимость и сдержанность. Будучи набожным католиком, Фердинанд I, однако, всегда ставил политические интересы над религиозными, что и позволило ему стать вдохновителем Аугсбургского мира. Фердинанд был менее жесток и непреклонен, чем Карл, о чем можно судить по замечанию одного венецианского дипломата: «Немцы любят короля и не боятся его; чехи его не любят, но боятся; венгры же и не любят, и не боятся». В своих землях Фердинанду удалось провести административные реформы с большим успехом, чем это пытался сделать в масштабах всей империи Карлу. Были созданы единые для Австрии, Чехии и Венгрии органы управления, членами которых король назначил своих доверенных лиц, – тайный совет (Hofrat), занимавшийся вопросами политики и дипломатии, дворцовая палата (Hofkammer) как высший финансовый оргай и военный совет (Hofkriegsrat). Историки считают эту реформу одним из первых шагов к формированию будущей дунайской монархии, превращению наследственных габсбургских земель в единое государство и их административному отделению от остальных частей «Священной Римской империи».

В то же время централизаторские усилия короля натолкнулись на серьезное сопротивление сословий – крупных землевладельцев и зажиточных горожан, которые отстаивали свои привилегии и интересы, не всегда совпадавшие с интересами короны. На протяжении всего XVI века централизаторская политика Габсбургов, направленная на усиление власти монарха, противоречила интересам как крупных магнатов, так и мелкой шляхты (так называемой gentry), отношения которой с магнатами, прежде всего в Венгрии, приобрели характер связи клиентов с патронами. В более урбанизированных Чехии и Австрии в оппозиции к императорской власти находилось также зажиточное бюргерство. Вплоть до начала XVII столетия Габсбургам все же удавалось поддерживать баланс общественных сил – как отмечает английский историк Роберт Эванс, во многом потому, что в период, предшествовавший Тридцатилетней войне, «гуманизм династии преобладал над ее католицизмом. Равновесие между государями и срсловиями и между католичеством и протестантизмом было хрупким, но существовало»⁰.

В качестве заслона от турок на южных рубежах владений династии, в Хорватии и Воеводине (ныне северная Сербия), при Фердинанде I была создана так называемая Военная граница. Эти районы были выведены из‑под юрисдикции хорватского сословного собрания (собора) и переданы в ведение императорского военного совета. Из местных жителей, по большей части хорватов, но отчасти и сербов, бежавших от турецкого ига, были набраны особые полувоенные формирования – граничары (по‑немецки Grenzer). Эти люди были освобождены от повинностей в обмен на пожизненную и наследственную военную службу императору (здесь можно провести определенную аналогию с русскими казаками на Дону, Кубани и Урале). Граничары сыграли выдающуюся роль как в многочисленных войнах Габсбургов с турками. Тем не менее надежно «закупорить» южные рубежи габсбургских владений они были не в состоянии. В результате бесконечных войн были опустошены обширные области, а разрыв между западной и восточной частью христианской Европы стал очевидным. За исключением чешских земель, весь регион в материальной сфере не мог сравниться с более развитыми западными странами. В культурной области разрыв, однако, был значительно меньшим.

К концу правления Карла V Фердинанду удалось стать весьма влиятельной фигурой в Германии. Главным достоинством короля было то, что он понимал природу политики как «искусства возможного» и, в отличие от императора, никогда не увлекался несбыточной мечтой о всемирной монархии. За это, впрочем, его ждала расплата: Фердинанд был вынужден поделиться властью с курфюрстами, позволившими ему в 1558 году стать обладателем императорской короны. После официального признания Фердинандом I коллективной ответственности его и имперских князей за состояние дел в империи надежды на создание в Германии централизованной монархии рухнули. Для габсбургского дома это означало, что среди правящих немецких династий он по‑прежнему primus inter pares, но не более. Таким образом, внимание Габсбургов переключалось с дел имперских на состояние их многочисленных наследственных владений. В то же время о Священной Римской империи Габсбурги никогда не забывали, и полностью отказаться от претензий на лидерство в немецких землях их заставили лишь прусские войска в войне 1866 года.

Фердинанд I вошел в историю бледной тенью своего великолепного, хоть и неудачливого брата. Карл и побеждал, и проигрывал торжественно, с достоинством, по большей части – на поле битвы. Неброский, тихий Фердинанд воевать не любил, сражениям предпочитал переговоры, а борьбе на уничтожение – разумный компромисс. Именно поэтому ему и удалось сделать то, чего безуспешно добивался Карл V – на долгое время обеспечить религиозный мир и сохранить единство империи.

* * *

Жарким летом 1564 года давно хворавший император Фердинанд скончался, и на престол «Священной Римской империи» вступил его старший сын Максимилиан II, ранее уже провозглашенный королем Венгрии и Чехии. Это был странный государь. Его религиозная терпимость, переходящая в равнодушие к предметам теологических и обрядовых разногласий между католиками и протестантами, представлялась людям XVI века чем‑то из ряда вон выходящим.

Максимилиан утверждал, что он католик, но почти не появлялся на мессах. Среди его друзей было множество протестантов. Юность Максимилиана прошла в Австрии и Нидерландах и была весьма вольной: принц и его приятели охотно посещали турниры, где мерялись силой, часто устраивали пирушки, участвовали в карнавальных процессиях, а по ночам, скрывшись под масками, охотились на женщин и девушек. При этом Максимилиан не был легкомысленным: он знал множество языков, много читал, однако из прочитанного делал выводы, которые не могли не настораживать его отца и всю католическую партию. Ведь умозаключения эти сводились не только к неизбежности, но и к необходимости и благотворности религиозной и вообще духовной свободы. Опасения Фердинанда I были так сильны, что в письме сыну он предупреждал: «Верь мне, что если ты будешь и дальше вести себя так, как начал, то навсегда потеряешь свою душу, честь и репутацию…»

Портрет Максимилиана II с семьей.

Художник Джузеппе Арчимбольдо

Женитьба Максимилиана на двоюродной сестре, дочери Карла V – Марии, стала первым из серии брачных союзов, связавших австрийских и испанских Габсбургов. Брак по расчету неожиданно обернулся глубокой привязанностью, которую супруги сохранили до конца своих дней. Максимилиан явно «перебесился», и его семейная жизнь была весьма счастливой. Как и его отец, Максимилиан II имел множество детей, из которых выжили девять, в том числе шестеро сыновей. Интересно, что ни один из них не имел законнорожденных отпрысков, что и привело к пресечению старшей мужской линии Габсбургов – прямых потомков Фридриха III.

Некоторое время после свадьбы Максимилиан жил в Испании. Строгий и довольно унылый придворный церемониал, чопорность испанских вельмож, слишком жаркий климат – все выводило его из себя. К тому же отношения с Филиппом II, братом его жены Марии, у австрийского принца не сложились, ибо замкнутый и надменный Филипп был олицетворением испанской гордости, да и чрезмерная набожность кузена не слишком импонировала Максимилиану. Враждебность к Испании вылилась у Максимилиана в подчеркнутую «немецкость» его поведения и усилила его симпатии к протестантам. Император, побуждаемый фанатичным папой Павлом IV и Филиппом Испанским, потребовал от сына торжественной клятвы верности католической церкви. С политической точки зрения Фердинанд был прав: курфюрсты никогда не избрали бы императором некатолика. Поколебавшись, принц сдался и помирился не только с отцом, но и с Филиппом, к которому несколько лет спустя даже отправил на воспитание двух своих сыновей – Рудольфа и Эрнста. Однако внутренне Максимилиан, несомненно, продолжал симпатизировать учению Лютера и поддерживал довольно тесные связи со многими протестантскими князьями. Это, в свою очередь, было политически верным шагом, поскольку давало королю, а затем императору возможность быть олицетворением религиозного компромисса и мира. Свое политическое кредо этот монарх‑гуманист выразил так: «Религиозные споры, – писал он, – можно разрешить не силою меча, а лишь Божьим словом, христианским милосердием и справедливостью».

Это мнение, увы, разделяли немногие католики и протестанты. Император со своими терпимыми и гуманистическими взглядами оказался, с одной стороны, совершенно одинок, а с другой – недостаточно силен и политически изощрен, чтобы найти конструктивное решение сложнейшей задачи – долговременного сохранения единства и мира в империи. Осудив решение папы отлучить от церкви английскую королеву Елизавету I (1570), а затем столь же резко отозвавшись о Варфоломеевской ночи – резне гугенотов в Париже в августе 1572 года, Максимилиан II окончательно испортил отношения с Римом. Призывы к сдержанности, с которыми он обращался к Филиппу II, затеявшему войну с «еретиками» в Нидерландах, привели к новому австро‑испанскому охлаждению. Делу не помогла даже женитьба Филиппа на одной из дочерей Максимилиана, Анне Австрийской, наконец‑то подарившей испанскому королю наследника.

Таким образом, на протяжении всего своего относительно недолгого царствования Максимилиан II балансировал между католиками и протестантами, миром и войной, единством и хаосом. Попытка расширить владения Габсбургов провалилась: претензии Максимилиана на польский трон (1575) остались неудовлетворенными. Единственной политической задачей, которую императору удалось успешно решить, стало сохранение за Габсбургами императорской короны: в 1575 году его старший сын Рудольф был коронован римским королем.

Осенью 1576 года Максимилиан II созвал очередной рейхстаг в Регенсбурге. Тяжело больной, он еще успел произнести перед участниками имперского съезда речь, в которой в очередной раз призвал князей и сословия к согласию, порядку и миру. Закончив последнюю фразу, император потерял сознание, и слуги вынесли его из зала. Агония продолжалась несколько дней. Набожная императрица Мария в слезах умоляла мужа собороваться и исповедаться, как подобает доброму католику. «Мой исповедник – на небесах», – ответил Максимилиан. Так он и умер, унеся в могилу загадку своей подлинной веры. А поскольку историческая память человечества отличается странной избирательностью, и кровавых тиранов люди порой помнят дольше и почитают сильнее, нежели правителей‑гуманистов, неудивительно, что в историю Максимилиан II вошел как доброжелательный, но слабый чудак, «странный» или «загадочный» император, облик которого теряется, с одной стороны, в тени великого предка – Карла V, ас другой – в зареве уже относительно недалекой Тридцатилетней войны.

Пражский затворник

Рудольф II (1576–1612) – самый «пражский» император из всех представителей габсбургской династии, и чешская столица не забывает государя, при котором она пережила свой второй расцвет (первым было царствование Карла IV Люксембурга в XIV веке). По преданию, незадолго до смерти, окруженный врагами, вынудившими его отказаться от чешской короны, Рудольф воскликнул, обращаясь к городу, где он провел большую часть жизни: «Прага, неблагодарная Прага, я принес тебе славу, а ты нынче отвергаешь меня, своего благодетеля…». Однако в своих бедах император должен был винить не «неблагодарный» город и его жителей, а главным образом самого себя. Ведь его долгое правление было несомненно незаурядным, весьма оригинальным и даже странным – словом, каким угодно, только не политически успешным.

Императорскую корону Рудольф получил в 24 года. Большую часть детства и юности он провел при дворе дяди, испанского короля Филиппа, и это усилило черты, присущие характеру Рудольфа, – замкнутость, склонность к меланхолии и одиночеству, несмелостъ в обращении с малознакомыми людьми (хотя в кругу близких друзей и тех, кто был ему интересен, Рудольф, по воспоминаниям современников, мог быть совершенно очаровательным, любезным и обаятельным человеком, чему немало способствовали его хорошие манеры и глубокая образованность). У Филиппа II, относившегося к племяннику с симпатией, будущий император перенял строгую приверженность испанскому придворному церемониалу, который в годы его правления активно внедрялся при габсбургском дворе.

Те же испанские корни, судя по всему, имел и католический консерватизм Рудольфа II, сильно отличавший его от либерального в религиозных вопросах Максимилиана II. Оставаясь католиком, Рудольф, однако, не был достаточно решительным и энергичным государем для того, чтобы встать во главе набиравшей силу Контрреформации или хотя бы активно способствовать ее успехам. С одной стороны, благодаря такому бездействию императора на протяжении еще нескольких десятилетий Европе удавалось избежать крупномасштабного религиозно‑политического столкновения. С другой же – нерешительность Рудольфа II, не сделавшего ничего как для начала войны, так и для укрепления мира, вела к тому, что болезнь загонялась вглубь, противоречия нарастали, и империя вместе с сопредельными странами неудержимо скользила к катастрофе.

Обладая крепким телосложением, Рудольф, однако, не мог похвастаться железным здоровьем, которое вдобавок подрывал пьянством. Алкоголь на время спасал его от меланхолии, приступы которой уже в молодости стали первыми признаками душевной болезни, очевидно, унаследованной императором от прабабки – Хуаны Безумной. С начала 1580‑х годов его физические и душевные недуги переплетаются в трагический клубок, в котором почти невозможно разобрать, что было причиной, а что – следствием. Во всяком случае, тяга Рудольфа к затворничеству и все возрастающая апатия, не дававшая ему заниматься государственными делами, появились именно тогда.

В 1583 году император перебрался из Вены в Прагу – как оказалось, навсегда. Легко увидеть в этом бегство Рудольфа II от суеты двора, государственных забот и от людей вообще, что было свойственно этому странному государю. Впрочем, для переезда имелись и политические основания: в Чехии Рудольф был полновластным королем, в то время как значительная часть австрийских владений находилась к тому времени под управлением штирийских родственников императора, лишь номинально подчинявшихся главе габсбургского дома.

Прага при Рудольфе II стала настоящей Меккой для людей науки и искусства, а также тех, кто выдавал себя за таковых. В окружении императора были знаменитые астрономы Тихо Браге и Иоганн Кеплер, художники Бартоломеус Шпрангер и Джузеппе Арчимбольдо (его кисти принадлежит, наверное, самый странный портрет Рудольфа II, на котором лицо и фигура императора выложены из множества фруктов, цветов и растений), скульптор Адриан де Врис, множество ремесленников, ювелиров и, конечно, астрологов, алхимиков и колдунов, к деятельности которых император, несмотря на католическое воспитание, испытывал огромный интерес. Один из этих людей, некий англичанин Эдуард Келли, выдававший себя за мага, буквально околдовал Рудольфа своими обещаниями найти способ производить золото «столь же быстро, как курица клюет зерна». На подобные прожекты император не жалел сил и средств, хотя его финансовое положение далеко не всегда было блестящим.

Интересовался Рудольф и мистикой, в частности еврейским каббалистическим учением. Многочисленная еврейская община Праги при нем чувствовала себя весьма комфортно, практически не подвергаясь гонениям. (Однако еврейским погромам в других городах империи Рудольф II никак не препятствовал.) В эту эпоху возникло множество легенд и преданий, которые стали частью истории чешской столицы и придали ей загадочный, мистический оттенок. В XIX столетии эти легенды были литературно обработаны чешскими и немецкими авторами и получили большую популярность. Наиболее известная из них – история создания пражским раввином Лёвом глиняного великана Голема, который ожил после того, как раввин вложил в него свиток с магическими заклинаниями.

Рудольф II был крупнейшим меценатом и коллекционером своей эпохи. Он собирал драгоценные камни и ювелирные изделия, картины – в том числе Дюрера и Тициана – и древности из стран Востока, минералы и различные приборы, бывшие последним словом тогдашней техники, а также чучела редких зверей и птиц. Звери были на Градчанах не только в виде чучел: император завел целый зоопарк, в котором содержались главным образом «благородные» животные, соответствовавшие высокому положению их хозяина, – орлы, львы, леопарды.

Впрочем, все эти увлечения могли лишь ненадолго вывести Рудольфа II из тягостного душевного состояния. Он страдал манией преследования, страшился яда и наемных убийц. Одиночество Рудольфа усугублялось отсутствием у него нормальной семьи. Сыновья Максимилиана II вообще отличались странным отвращением к институту брака. Из шести братьев женились только двое – Матиас (будущий император) и Альбрехт, оба в зрелом возрасте, причем их браки остались бездетными. Изабелла Испанская, дочь Филиппа II, была помолвлена с Рудольфом, но нерешительный император так долго тянул с заключением брака, что его младший брат Альбрехт, приехав в Мадрид, просто увел у Рудольфа 29‑летнюю – далеко не молодую по тогдашним канонам – невесту. Впрочем, вряд ли император был очень огорчен этим: поговаривали, что многолетняя любовница, дочь придворного антиквара Катарина Страда, так привязала его к себе, что он и думать перестал о женитьбе.

* * *

Впрочем, в жизни этого аполитичного монарха случались периоды спонтанной политической и даже военной активности. Один из них пришелся на 1590‑е годы – время очередной войны с турками. Несколько лет император, несмотря на отсутствие воинских навыков и полководческого таланта, пристально следил за ходом боевых действий и участвовал в командовании войсками. Главной ареной сражений стала Венгрия, где счастье попеременно улыбалось обеим сторонам. Армия Рудольфа II взяла крепости Дьёр и Эстергом, отбила у врага Пешт, однако Буда осталась в руках турок. К тому же венгерская шляхта снова разделилась на сторонников и противников императора, что было вызвано не в последнюю очередь суровой антипротестантской политикой имперского правительства. Мятежники провозгласили венгерским государем богатого землевладельца Иштвана Бочкая, который начал упорную борьбу против Рудольфа. Между тем войска султана опустошали Хорватию и придунайские области. Сложилось, по сути дела, патовое положение, и в 1606 году с турками и венграми был заключен мир.

Венское соглашение с венгерскими повстанцами гарантировало дворянам и горожанам Венгрии, а также пограничной страже, охранявшей рубежи габсбургских земель от турок, свободу вероисповедания. Были подтверждены основные привилегии венгерского дворянства, обещано расширение прав королевского совета и восстановление в Венгрии должности канцлера. Трансильванское княжество признавалось независимым. Иногда Венский мир даже называют прототипом дуалистического компромисса (Ausgleich) 1867 года. Как бы то ни было, Венгрия получила особый статус в рамках империи Габсбургов – и, хотя этот статус в XVII столетии неоднократно нарушался, прецедент был создан. Отныне Венгрия, точнее дворянство как ведущий в политическом отношении слой венгерского общества, имела юридически закрепленное признание собственной особости. Традиция венгерского если не сепаратизма, то партикуляризма оказалась очень прочной и, как мы увидим дальше, в значительной степени определила судьбу всей габсбургской монархии.

Впервые годы XVII века вновь обострились религиозные противоречия в империи. Аугсбургский мир 1555 года был лишь временным компромиссом, поскольку не обеспечивал ни подлинной религиозной свободы, ни постоянных границ между соперничающими конфессиями в империи. Принцип cujus regio, ejus religio не исключал возможности перехода имперских князей из одного вероисповедания в другое, и такие случаи, становившиеся все более частыми, нарушали хрупкое политическое равновесие в Германии. Кроме того, Аугсбургский мир учитывал интересы католиков и лютеран, но не кальвинистов, которых в империи становилось все больше. Происходила концентрация сил враждующих группировок: были созданы протестантская Уния (1608) и католическая Лига (1609). Лидером первой стал курфюрст Фридрих Пфальцский, второй – герцог Максимилиан Баварский.

Пассивность императора, сомнения в его душевном здоровье и опасения за судьбу не только империи, но и наследственных владений Габсбургов подтолкнули родственников Рудольфа к действиям. В Австрийском доме случилось нечто из ряда вон выходящее: младшие члены семьи объединились против ее главы. В апреле 1606 года в Вене было подписано тайное соглашение, в котором остальные члены семьи признавали Матиаса главой рода вместо Рудольфа.

Матиас был самым честолюбивым из сыновей Максимилиана II. По завещанию отца все наследство досталось старшему – Рудольфу, и Матиас долгое время добивался у брата какой‑нибудь значительной должности. В 1578 году он даже пустился на авантюру, бежав в Нидерланды, где сторонники независимости подняли восстание против испанского владычества. Генеральные штаты – сословное собрание Нидерландов – провозгласили молодого Габсбурга штатгальтером (высшим должностным лицом). Однако лишенный политических дарований эрцгерцог стал игрушкой в руках противоборствующих группировок и через три года бесславно вернулся в Вену, где выслушал от брата‑императора немало гневных упреков. Отношения Матиаса с Рудольфом II с той поры были испорчены. Тем не менее в конце 90‑х гг. император назначил брата наместником в Австрии и несколько раз поручал ему командование войсками, сражавшимися против турок. Лавров на этом поприще Матиас, впрочем, тоже не сыскал. Большинство историков считает Матиаса одним из наименее одаренных Габсбургов. Некоторые историки полагают, впрочем, что Матиас был скорее фигурой трагической. Обладая определенными способностями и большим честолюбием, он умело плел интриги и в конце концов добился вожделенной власти, однако впоследствии оказался слишком слабым для того, чтобы противостоять могущественным религиозно‑политическим группировкам и предотвратить их столкновение, переросшее во всеевропейскую войну.

Ближайший советник эрцгерцога, кардинал Мельхиор Клезль, которому Контрреформация была обязана многими успехами, предостерегал своего господина против чрезмерного сближения с протестантами. Сам Матиас при всем его легкомыслии тоже не мог не понимать, что предоставление больших вольностей сословиям неизбежно аукнется ему после того, как Рудольф II будет устранен и высшая власть окажется в его, Матиаса, руках. Только в 1608 году он пошел на открытый разрыв с братом. Рудольф II был вынужден пойти на компромисс и передать Матиасу в суверенное владение Верхнюю и Нижнюю Австрию и Моравию. Чехи остались верны императору, который подтвердил привилегии их сословий специальным манифестом (Majestat, 1609). Однако эти уступки были вынужденными. Возможность отомстить и брату, и подданным представилась императору в начале 1611 года, когда один из родственников, эрцгерцог Леопольд, предоставил в его распоряжение свою армию. Наемники Леопольда («воинство из Пассау») вторглись в Чехию, заняли Прагу и подвергли город и окрестности страшному грабежу.

Император Священной Римской империи Матиас.

Художник Ханс фон Аахен

Бесчинства этого войска вызвали всеобщее возмущение, которым воспользовались Матиас и его сторонники. Чешские сословия обратились к Вене с призывом о помощи, и Матиас выступил в поход. Мародеры эрцгерцога Леопольда струсили и отступили, оставив градчанского затворника в полном одиночестве. Проклиная все и вся, Рудольф II отрекся от чешской короны в пользу брата, который в мае 1611 года был коронован в пражском соборе св. Витта. У Рудольфа остался лишь императорский титул, не значивший уже практически ничего. Поражение было жестоким и окончательным, последние попытки императора восстановить против Матиаса курфюрстов успеха не имели. Рудольф II быстро угасал, началась водянка, и 20 января 1612 года он умер – к нескрываемой радости брата‑победителя.

Это был последний из правивших Габсбургов, похороненный в Праге. По преданию, за несколько дней до кончины императора испустили дух его любимые звери – лев и два орла, которых он кормил собственноручно.

Тридцатилетняя война

Человечество пережило две мировые войны, обе – в XX веке. Однако войн общеевропейского масштаба, в которые были вовлечены практически все великие державы той или иной эпохи, история Нового времени знает гораздо больше. Первой из них можно считать ту, что началась в 1618 году в Праге событием почти комическим – полетом из окна городской ратуши двух императорских представителей, Спаваты и Мартиница, и их секретаря Фабрициуса (все трое по счастливой случайности почти не пострадали). Конфликт, разгоревшийся после этого происшествия, которое вошло в историю под латинским названием дефенестрация («швыряние из окон»), длился 30 лет, унес не одну тысячу человеческих жизней и превратил в пустыню некогда цветущие страны Центральной Европы.

Вот какой была жизнь в Германии накануне Тридцатилетней войны: «В городах появились прочные и прекрасные постройки, деревянные водопроводы и фонтаны. На улицах рассаживались бульвары, соблюдались чистота и порядок… Зажиточность немцев проявлялась в их домашней обстановке, нарядах и увеселениях, которые становились все роскошнее и разнообразнее. Например, дворяне устраивали костюмированные катания на санях и на коньках, переодевания на святках, а простой народ – гуляния и стрельбу по мишеням… Сельская жизнь также указывала на возросшее благосостояние в деревнях. Земледелие стояло почти на таком же уровне, на каком мы застаем его в начале XIX века… У крестьян были даже денежные запасы. Многие деревни были частично укреплены… Повсеместно развивалась грамотность, всюду около церквей были и школы»⁰. Хотя это описание грешит некоторой идеализацией, движение вперед, к большему порядку и благоустроенности, в жизни Центральной Европы в период между Аугсбургским миром и Тридцатилетней войной было несомненным и впечатляющим. Но почти всем результатам этого движения в самом скором времени было суждено погибнуть.

Непосредственным поводом к пражской дефенестрации стала передача нескольких протестантских церквей католикам – в нарушение манифеста Рудольфа II, подтвердившего религиозную свободу в чешских землях. Это сопровождалось громкой оплеухой – гневным посланием императора Матиаса чешским подданным, которое было оглашено в Праге 21 мая 1618 года. Два дня спустя представители сословий, главным образом протестанты, явились к императорским посланцам, требуя от них подтверждения того, что они на самом деле действуют от имени верховной власти. Горячий спор завершился «швырянием из окон». Почему именно пражский инцидент спровоцировал Тридцатилетнюю войну? Очевидно, сработал принцип соломинки, сломавшей хребет верблюду: количество перешло в качество, религиозная ненависть, социальные противоречия и политические претензии, накапливавшиеся десятилетиями, в одночасье выплеснулись наружу. То, что это произошло именно в Праге, выглядит достаточно логичным: со времен гуситов Чехия была одним из центров европейского протестантизма. К тому времени все было готово к схватке: протестантская Уния и католическая Лига давно уже собирали под свои знамена имперских князей и городских богачей, военачальников‑кондотьеров и ищущую наживы и приключений солдатню.

Дополнительным фактором, способствовавшим разрастанию конфликта, стала смерть императора Матиаса 20 марта 1619 г. (Это был первый император, похороненный в склепе церкви капуцинов в Вене, где сейчас покоится большинство Габсбургов, покинувших этот мир за последние 400 лет.) Матиас как правитель давно уже ничего не значил: как пишет один из его биографов, «его нерешительность в делах правления была еще почище нерешительности Рудольфа II, но… Рудольф не только сам ничего не решал, но и не терпел, чтобы кто‑нибудь решал за него, в то время как новый император с легкой душой утверждал все, что предлагали те люди, которым он доверял»⁰. Тем не менее Матиас пользовался репутацией человека добродушного и терпимого – отсюда сомнения чешских сословий в подлинности гневного императорского послания, обнародованного 21 мая 1618 года.

Преемником бездетного Матиаса стал его двоюродный брат Фердинанд II (1619–1637), сын Карла Штирийского, еще при жизни императора провозглашенный чешским (1617) и венгерским (1618) королем. Это был один из лидеров католической партии, мягкий и не слишком решительный, но чрезвычайно, до фанатизма набожный человек, прославившийся следующим умозаключением: «Католический государь совершит грех, если оставит еретиков безнаказанными; большим прегрешением здесь будет миролюбие, чем воинственность». После воцарения Фердинанда II рухнули надежды на успех мирных переговоров, которые велись между императорским двором и мятежными чешскими сословиями. Религиозно‑политический спор отныне велся исключительно военными средствами.

* * *

Поначалу казалось, что война ограничится подавлением протестантского мятежа в Богемии (Чехии), где местные сословия отказались признать Фердинанда II королем и избрали королем одного из вождей германских протестантов, курфюрста Пфальцского Фридриха V, прозванного впоследствии из‑за непродолжительности его правления «королем на одну зиму». Поскольку Фридрих был женат на дочери английского короля Якова I, вырисовывалась возможность создания единого протестантского фронта от Богемии до Англии. Чехи обзавелись и другим союзником в борьбе против императора – им стал вассал турок, трансильванский князь Габор Бетлен, действовавший против Габсбургов в Венгрии. Наконец, в самой Австрии вспыхнуло дворянское восстание, мятежники в мае 1619 года осадили Вену, но были рассеяны.

Положение противников императора вскоре резко ухудшилось. У Бетлена не оказалось денег на сбор крупного и сильного войска, Яков же Английский в ту пору вел сложную дипломатическую игру с Испанией, надеясь женить своего наследника Карла на дочери испанского короля. Филипп III Испанский был Габсбургом и католиком, посему дразнить его родственника‑императора Лондон не желал. Никакой существенной помощи Фридриху Пфальцскому и его подданным Англия не оказала. Среди германских князей, входивших в протестантскую Унию, тоже возобладала осторожность.

Напротив, дела императора шли все лучше. Испания и папский Рим оказали Вене значительную помощь деньгами и войском. До поры до времени оставалась нейтральной Франция. На сторону католиков перешел курфюрст Иоганн Георг Саксонский, привлеченный территориальными посулами императора. Наконец, в Германии у католической партии появились два выдающихся лидера – герцог Максимилиан Баварский и опытный полководец Иоганн Церклас фон Тилли.

Осенью 1620 года императорская армия соединилась с войсками Лиги и вторглась в Чехию. 8 ноября она встретилась у Белой Горы в окрестностях Праги с армией протестантов, практически равной по численности, но куда хуже организованной. Сражение, сыгравшее роковую роль в чешской истории, продолжалось всего лишь час: солдаты Тилли вклинились в боевые порядки противника, протестанты дрогнули и побежали. Узнав о поражении, покинул страну и незадачливый «король на одну зиму».

После этого католическая партия с благословения Фердинанда II начала репрессии против всех, кто был хоть как‑то причастен к мятежу. В июне 1621 года на Староместской площади в Праге были казнены 27 дворян – сторонников Фридриха Пфальцского. Сотни людей были арестованы и на долгие годы брошены в тюрьмы. Тысячам семей предоставили выбор между переходом в католицизм и эмиграцией. Не менее четверти свободного (не связанного крепостной зависимостью) населения – в первую очередь шляхта, зажиточные горожане, представители нарождавшейся интеллигенции, среди них знаменитый чешский ученый и просветитель Ян Амос Коменский, – покинули страну. Всего же за время Тридцатилетней войны (точнее, с 1618 по 1654 годы) население Богемии сократилось с 3 млн до 800 тыс. человек.

На место изгнанных при содействии королевского правительства приезжали иммигранты из католических стран. Наиболее влиятельные аристократические фамилии, впоследствии сыгравшие заметную роль в истории чешских земель, в большинстве своем имели иностранные корни: немецкие (Лихтенштейны, Шварценберги и др.), испанские (Коллоредо), итальянские (Пикколомини), ирландские (Тааффе), португальские (Силва‑Тароука) и др. Уничтожались основы чешской национальной культуры, проводилась политика германизации и католизации покоренной страны. Даже немногочисленные знатные католические семейства чешского происхождения (Кауницы, Чернины, Мартиницы) понемногу утратили чувство национальной принадлежности и были германизированы. Как отмечает польский историк Петр Вандич, «победа Габсбургов означала разрушение существовавшего до сих пор политического народа (состоявшего из крупных землевладельцев, мелкой шляхты и мещанства), который был носителем и хранителем чешской культуры и национальной идентичности. То, что осталось от первых двух сословий, был узкий слой аристократии, усиленный представителями церковной иерархии и в значительной степени чуждый остальному обществу»⁰. Чешский историк Йозеф Пекарж, соглашаясь с тем, что Белая Гора стала для его народа «бедой без меры и границ», отмечает и другое значение этого события, благодаря которому «Контрреформация лишила Богемию и Моравию их духовного союза с [протестантской] северной Германией…четко и надолго разделила германский мир (а быть может, воспрепятствовала и возникновению великой германской протестантской империи, в которой Чехия оказалась бы растворенной уже в XVII столетии)…предотвратила немецкое национальное объединение, создав тем самым основу для последующего возникновения Австрии (т. е. Австрийской империи как единого государства. – Я. Я/.)»⁰.

Победа Габсбургов и католической Лиги в Богемии не стала, однако, завершением войны. Протестанты Германии, поняв, что после чехов император возьмется за них, нанесли противнику ответный удар. Два военачальника‑кондотьера, воевавшие на протестантской стороне, Эрнст фон Мансфельд и принц Христиан Брауншвейгский, совершили несколько опустошительных набегов на католические княжества западной Германии.

Война мало‑помалу принимала международный характер: в нее все более активно вовлекалась Испания, войска которой перебрасывались на юг и запад Германии. С другой стороны, немецких протестантов поддерживали Нидерланды, для которых совместное сопротивление испанцам и императору было продолжением многолетней борьбы за независимость. Наконец, боевые действия в Эльзасе, на который давно с аппетитом поглядывала Франция, привлекли к «немецкой» войне внимание Парижа. Кардинал де Ришелье, стоявший тогда во главе французской политики, несмотря на высокое духовное звание, был убежденным противником Габсбургов – а значит, естественным союзником немецких и голландских протестантов.

В 1625 году в войну против императора вступил король Дании Христиан IV, опасавшийся усиления влияния Габсбургов на севере Германии, у датских границ. Наступление датчан и их союзников пришлось на время, когда у Фердинанда II в очередной раз кончились деньги. Тогда ситуацией поспешил воспользоваться один из самых ярких персонажей Тридцатилетней войны – богатый богемский дворянин и выдающийся полководец Альбрехт Вацлав Евсевий фон Вальдштейн (1583–1634), благодаря ошибке немецкого поэта Фридриха Шиллера, посвятившего его судьбе свои знаменитые драмы, более известный как Валленштейн.

Он был родом из небогатой семьи, однако благодаря удачной женитьбе и скорой смерти супруги стал единоличным владельцем больших поместий на севере Чехии. Будучи рачительным хозяином, Валленштейн (будем, согласно традиции, называть его так) за короткий срок привел свои поместья в цветущее состояние и очень разбогател. Бунты и революции были для него совсем не ко времени – возможно, поэтому в 1620 году он встал на сторону императора как олицетворения стабильности и порядка. Валленштейн перешел из протестантизма в католичество – впрочем, религиозность ему заменяли суеверия; всю жизнь свято верил в предсказания астрологов и сверял с ними свои поступки.

Поскольку в начале XVII века регулярных армий почти не было, во время войн резко возрастал спрос на услуги кондотьеров – самозваных полководцев, набиравших свои армии по большей части из всякого сброда, который, однако, сражался отчаянно, ибо война была его единственным ремеслом и способом поживиться, а то и разбогатеть. Этот же род «бизнеса» избрал и Валленштейн. Будучи человеком одаренным, он подошел к вопросам военного строительства творчески, создав систему, согласно которой войско должно было содержаться на средства занятых им областей. Возникла правильно организованная и строго соблюдаемая система реквизиций. К середине 1620‑х годов Валленштейн уже был одним из богатейших вельмож, герцогом Фридландским (император присвоил ему этот титул за услуги, оказанные Габсбургам во время войны в Богемии). Он собрал и вооружил весьма боеспособную армию, которую предоставил в распоряжение императора – естественно, под собственным руководством.

Валленштейн и Тилли двинулись на север Германии, разгромили вначале Христиана Датского, а затем его бранденбургского союзника. К концу 1628 года протестантское сопротивление на севере было практически подавлено, с Данией заключен мир, Валленштейн присоединил к своим владениям герцогство Мекленбургское, а католическая партия вновь оказалась на вершине успеха. И вновь ненадолго – причем в значительной степени по собственной вине. 6 марта 1629 года Фердинанд II подписал реституционный эдикт, которым пересматривались основы Аугсбургского мира. Отныне протестанты были обязаны вернуть католической церкви почти все ее бывшие владения, оказавшиеся у них после Аугсбурга. Как отмечает немецкий историк Дитер Альбрехт, «полномочия императора на единоличное издание такого акта без участия субъектов империи были весьма и весьма спорными. Реституционный эдикт не ставил немецкий протестантизм под угрозу уничтожения, но многие протестантские территории должны были понести тяжелые экономические потери, и в реституционных областях была бы проведена контрреформация, что существенно изменило бы соотношение конфессиональных сил в империи. Кроме того, этот эдикт мог рассматриваться как посягательство на сословные вольности…»⁰.

К тому времени о планах всесильного Валленштейна поползли противоречивые слухи. Одни намекали, что он хочет разогнать коллегию курфюрстов и провести централизацию Германии по испанскому или французскому образцу. Другие полагали, что он мечтает о чешской королевской короне. Третьи подозревали, что честолюбивый герцог замахнулся на большее и хочет, оттеснив Фердинанда от власти, сам встать во главе империи. Чего на самом деле добивался этот загадочный человек – навсегда останется тайной. Ясно лишь, что при сумасшедшем честолюбии Валленштейна достигнутого ему было мало, и, несмотря на слабое здоровье, он хотел остаться одним из влиятельнейших политиков империи и всей Европы.

Императора долго уговаривать не пришлось: он и сам ощущал угрозу, исходящую от герцога Фридландского. Тем не менее, отказавшись от его услуг, Фердинанд II ослабил собственные позиции: теперь у него не было достаточных сил и средств для того, чтобы противостоять влиянию курфюрстов и – в случае необходимости – самостоятельно бороться с новым протестантским мятежом. Что же до Валленштейна, то он перенес отставку с неожиданным спокойствием и даже смирением, как будто чувствовал, что в скором времени его услуги вновь понадобятся. Ведь в тот момент, когда на рейхстаге в Регенсбурге решалась судьба герцога Фридландского, на острове Узедом у балтийского побережья Германии во главе небольшого, но блестяще организованного и обученного войска высадился самый грозный враг Габсбургов – шведский король Густав II Адольф.

Альбрехт фон Валленштейн – граф, генералиссимус адмирал, герцог Фридландский и Мекленбургский

Этот монарх сам – и в большинстве случаев весьма успешно – водил в бой свои войска, что в ту эпоху, в отличие от рыцарского средневековья, было скорее исключением, чем правилом. Вдобавок он был выдающимся политиком, четко осознавал интересы своей страны и сумел выбрать наиболее подходящий момент для того, чтобы утвердить свое влияние в центре Европы, сделав малонаселенную и небогатую Швецию одной из ведущих европейских держав. К тому же Густав Адольф оказался не только выдающимся полководцем, но и военным реформатором: он одним из первых понял преимущества регулярной армии перед наемной и перестроил шведское войско на качественно иной основе. Со времен Густава Адольфа и вплоть до окончания Северной войны с Россией в 1721 году шведская армия оставалась одной из самых сильных в мире.

В феврале 1631 года протестантские князья, собравшись в Лейпциге, приняли решение не оказывать помощи императору, требовать у него отмены реституционного эдикта и начать добирать собственную армию. Фактически это означало союз со шведами. Активизировалась и Франция: по условиям договора, заключенного ею со Швецией, Густав Адольф мог рассчитывать на солидную финансовую помощь Парижа, не обещая взамен практически ничего, кроме «восстановления угнетенных в их прежних правах», что на деле означало максимальное ослабление Габсбургов – а именно это и было целью политики Ришелье.

1631‑й стал годом решающих сражений между императорской армией и шведами. Густав Адольф занял Бранденбург, а затем склонил нерешительного курфюрста Саксонского к союзу. Маневры обеих сторон завершились 17 сентября колоссальной по меркам того времени битвой при Брайтенфельде под Лейпцигом, в которой шведский король наголову разбил Тилли. Политического и военного преимущества католической партии более не существовало. Единственным, пусть и унизительным, выходом из создавшейся ситуации императору теперь представлялось возвращение Валденштейна. В декабре 1631 года герцог Фридландский принял предложение императора, а четыре месяца спустя вступил в командование войсками империи и католической Лиги.

Тем временем шведы развивали наступление в центре и на юге Германии. Густав Адольф вновь разбил Тилли, но Валленштейн уклонялся от генерального сражения. Королю пришлось буквально гнаться за противником, и 6 ноября 1632 года они наконец встретились у Люцена в Саксонии. Битва была упорной, и ее исход долгое время оставался неясным. Инспектируя позиции своей армии, Густав Адольф с небольшой свитой неожиданно натолкнулся на отряд имперских войск, вступил в бой и был убит. Вопреки ожиданиям противника, шведы и их союзники, лишившись командующего, не дрогнули, а, наоборот, усилили натиск и довели сражение до победы. Валленштейн, тяжело переживавший поражение при Люцене, предпочел отныне не искушать судьбу и ограничился маловразумительными маневрами в Силезии. В последние месяцы жизни Валленштейн явно вел двойную игру, с одной стороны, все сильнее привязывая к себе офицеров и солдат своей армии подарками, наградами и дополнительной присягой, а с другой – затеяв переговоры с противником, слухи о которых к концу 1633 года достигли ушей императора. Валленштейн снова становился неуправляемым и опасным.

Фердинанд II решился. Полководец был обвинен в государственной измене (хотя сколько‑нибудь убедительных доказательств этого у императора не было). Специальный патент, подписанный Фердинандом 24 января 1634 года, стал сигналом к началу преследования Валленштейна и индульгенцией тем, кому удастся нейтрализовать его каким угодно способом. Герцог почуял недоброе и перебрался из Пльзеня в другой город на западе Богемии – Хеб (Эгер), где чувствовал себя в большей безопасности. Это, однако, его не спасло. Вечером 25 февраля комендант Эгера ирландец Гордон пригласил высокопоставленных офицеров армии Валленштейна к себе на пирушку. В разгар веселья заранее предупрежденные сообщники Гордона ворвались в зал и перебили гостей. Затем отряд, большинство которого составляли ирландские и французские наемники императора, поспешил к дому бургомистра, где жил Валленштейн. Услышав на улице шум, герцог, собиравшийся спать, подошел к окну. В этот момент убийцы ворвались в комнату, и первый из них, француз Деверу, ударил Валленштейна пикой в грудь. Так окончилась одна из самых блестящих военных и политических карьер в истории Европы. Огромные владения и другое имущество Валленштейна по распоряжению императора были конфискованы, как и полагалось собственности государственного преступника.

Валленштейна во главе армии заменил сын и наследник императора, венгерский король Фердинанд III. 6 сентября армия католиков разгромила шведов под Нёрдлингеном. Весь юг Германии перешел в руки католической партии. Но в обмен на лояльность курфюрста Саксонского и других князей Фердинанд II пошел на ряд уступок: действие реституционного эдикта было фактически отменено (признавались права собственности по состоянию на 1627 год), в высшем суде империи протестанты получили равное представительство с католиками. Различные союзы и коалиции – унии, лиги и проч. – подлежали запрету. Династическим успехом Габсбургов стало избрание Фердинанда III римским королем (1636). Впрочем, в тот момент боевые действия вновь велись по всей Германии и за ее пределами, и было неясно, какой же империей предстоит править молодому принцу. Ведь в 1635 году в войну вступила Франция, усилились и шведы, которые заключили мир с Польшей и перебросили в Германию ряд весьма боеспособных частей. В 1638 году в Гамбурге союз между Францией и Швецией был оформлен официально.

Этот период войны был, пожалуй, самым тяжелым для мирного населения Германии, которому нескончаемые бои казались чем‑то вроде Апокалипсиса, растянувшегося на десятилетия. По данным профессора Дюссельдорфского университета Клауса Дювелля, к началу войны численность населения Германии составляла около 15 с половиной миллионов человек, к концу же – лишь 10 млн. 40 % деревень и примерно треть городов подверглись значительным разрушениям или были вовсе стерты с лица земли.

Фердинанд III, наследовавший своему отцу в феврале 1637 года, все глубже залезал в долги: часть средств для ведения нескончаемой войны ему предоставляла Испания, в свою очередь, пополнявшая свои финансы за счет поставок серебра из Латинской Америки, остальное приходилось занимать у банкиров. Заключительный период войны стал для императора и его союзников чередой почти сплошных поражений. 2 ноября 1642 года во второй битве при Брайтенфельде шведский полководец Леннарт Торстенссон уничтожил более половины войск империи. В Венгрии против императора успешно действовал трансильванский князь Ракоци. Втом же году скончался Ришелье, но его преемник кардинал Мазарини продолжил антигабсбургскую политику. В 1643 года французские войска принца Конде разбили испанскую армию при Рокруа, положив начало закату военной славы Испании в Европе. В течение двух последующих лет ряд жестоких поражений потерпел от французов и гессенцев герцог Максимилиан Баварский. В 1645 году армия Торстенссона вторглась в Богемию, опустошила ее и была остановлена лишь под стенами Вены. Мир становился для Фердинанда III единственным шансом на спасение. Впрочем, и его противники были измотаны – а потому согласились начать мирные переговоры.

* * *

На Рождество 1641 года в Гамбурге было подписано соглашение о начале постоянных переговоров, итогом которых должен был стать pax universalis – всеобщий мир. Но лишь несколько лет спустя представители враждующих сторон действительно встретились в Вестфалии, в городах Мюнстер и Оснабрюк. То, что было лишь намечено и в самых общих чертах сформулировано в 1555 году в Аугсбурге, нашло более детальное и последовательное выражение 93 года спустя в Вестфалии – в 347 статьях двух мирных договоров. Вот вкратце суть этих соглашений.

1. Взаимоотношения католиков и протестантов, в первую очередь имущественные, отныне определялись положением обеих сторон на 1 января 1624 года: всё, что находилось во владении сторон на тот момент, должно было остаться в их руках. Правило cujus regio, ejus religio, установленное Аугсбургским миром, по‑прежнему соблюдалось. Таким образом, «религиозный вопрос был разрешен не в смысле полной индивидуальной свободы исповедания, а лишь безусловного равноправия обеих религиозных партий»⁰.

2. Государственные образования, входившие в состав империи (их число превышало три с половиной сотни), фактически становились независимыми. Эта их независимость ограничивалась обязательством не заключать договоров, направленных против императора как верховного сюзерена, а также влиянием последнего в судебных органах – имперской судебной палате и имперском надворном совете, где он обладал довольно широкими полномочиями. Таким образом, не осталось и следа не только от универсалистского проекта Карла V, но и от надежд его преемников хоть сколько‑нибудь унифицировать устройство империи. Влияние Австрийского дома в северной и центральной Германии сильно уменьшилось.

3. Франция и Швеция получили заметные территориальные приобретения: первая – в Эльзасе, вторая – на севере Германии. Влияние обеих держав в Центральной Европе резко усилилось. Тем самым Вестфальский мир посеял семена дальнейших бурь – в первую очередь войны за испанское наследство, Северной и Семилетней войн.

4. Рейхстаг отныне делился на католическую и протестантскую части (Corpus Catholicorum и Corpus Evangelicorum), обладавшие равными правами. Голосовать в рейхстаге могли и имперские города.

5. Швейцария и Нидерланды, фактически давно независимые от Священной Римской империи, получили официальное признание своей самостоятельности. Кроме того, в 1648 году Нидерланды наконец заключили мир с Испанией, увенчав победой 80‑летнюю борьбу за независимость. В руках Габсбургов осталась лишь небольшая южная часть обширного наследства, некогда полученного Максимилианом I от Марии Бургундской.

6. Произошел раздел бывших владений «короля на одну зиму» Фридриха V: Верхний Пфальц отошел к Баварии, Нижний получил сын Фридриха – Карл Людвиг. Число курфюрстов (имперских князей‑избирателей) увеличилось до восьми.

Вестфальский мир изменил облик Европы, увенчав собой многолетний период религиозных войн. Он стал очередной, теперь уже окончательной победой политики над религией, что способствовало дальнейшему укреплению основ светского общества, ускорило процесс формирования крупнейших европейских национальных государств и усилило абсолютистские тенденции в этих государствах. (В Германии становление абсолютизма носило своеобразный характер: общеимперская власть Габсбургов заметно ослабла, зато усилилась власть отдельных князей – в ущерб сословным вольностям). Наконец, Вестфальский мир стал точкой отсчета в истории современного международного права, многие понятия которого (официальное признание, посредничество и т. п.) были впервые сформулированы и «обкатаны» в ходе переговоров в Мюнстере и Оснабрюке.

Эпоха доминирования Габсбургов в Европе, начатая Максимилианом I и Карлом V, подошла к концу. Не сумев обеспечить победу дела католицизма и Контрреформации, Австрийский дом лишился надежд на объединение Германии под своим скипетром. Оставалось одно: сохранив de jure верховное владычество в «Священной Римской империи», которая становилась все более эфемерной, укреплять то, что реально принадлежало династии, – ее наследственные земли.

Именно после Вестфальского мира Европа приобрела «горизонтальную» структуру, возобладавшую над остатками «вертикальной» организации христианского мира, объединенного универсалистской властью, которую олицетворяли в средние века папа и император. Центральноевропейские земли Габсбургов становились одним из элементов такой горизонтально структурированной Европы.

II. От Брюсселя до Белграда, или Габсбурги эпохи барокко (1648–1740)

«Турецкий марш» императора Леопольда

Леопольд I (1658–1705) извлек уроки из ошибок и неудач обоих Фердинандов, своих отца и деда. На протяжении своего почти полувекового царствования он сочетал верность традиционным габсбургским ценностям – католицизму и абсолютизму – с политической гибкостью и умением добиваться выгодных компромиссов. Император стремился не обострять отношения с протестантскими князьями Германии и в этом смысле был чуть ли не образцом религиозной терпимости. В то же время в наследственных землях Габсбургов при Леопольде I проводился весьма жесткий централизаторский и контрреформационный курс. Это позволило императору, с одной стороны, консолидировать габсбургские владения, которые все больше приобретали черты единого государственного образования, а с другой – укрепить свое положение в «Священной Римской империи». В условиях французской экспансии многие субъекты империи начали видеть в Вене свою опору, защитницу вольностей и привилегий, которых германские земли добились в ходе Тридцатилетней войны.

Трудно представить себе более непохожих государей, чем этот некрасивый, застенчивый, не слишком решительный и очень набожный Габсбург, пользовавшийся (незаслуженно) репутацией тугодума, и французский «король‑солнце» Людовик XIV. Леопольд и Людовик, родственники (двоюродные братья по материнской линии) и почти ровесники, на протяжении десятилетий были основными соперниками в борьбе за военно‑политическое господство в Европе. Поначалу Габсбург оборонялся, Бурбон наступал, затем они поменялись местами. Об этой схватке, длившейся несколько десятилетий, мы еще поговорим, пока же остановимся на другом важнейшем аспекте политики императора Леопольда – его борьбе с Османской империей, результатом чего стала ликвидация турецкой угрозы Центральной Европе и новое возвышение венских Габсбургов, принесшее им славу защитников христианского мира.

Турки не оставляли Центральную Европу в покое с начала XVI века. Габсбургам, как, впрочем, и остальным европейским государям, очень повезло, что во время Тридцатилетней войны Османской империи, охваченной внутренними неурядицами, было не до новых походов, и на юго‑восточных границах христианского мира царило относительное спокойствие. Однако в 1650‑е годы фактическую власть в Стамбуле прибрали к рукам умные и жестокие представители рода Кёпрюлю, который дал Блистательной Порте нескольких великих визирей. При них мусульманская империя вновь пережила подъем – как оказалось, последний в своей истории. В 1658 году турки вторглись в Трансильванию, чем вызвали сильное беспокойство Вены, которая рассматривала это автономное княжество как буферную зону между землями Габсбургов и Османской империей. В 1663 году султан объявил войну императору.

И тут впервые проявилось необыкновенное военное счастье Леопольда I. Император, не воинственный по натуре, сам не был способен на полководческие подвиги, зато его военачальники почти не знали поражений – во всяком случае, в сражениях против турок. Первая же крупная битва – у Сен‑Готарда 1 августа 1664 года – закончилась великолепной победой императорских войск под командованием князя Раймунда Монтекукколи. Однако мир, который император поспешил заключить, был на удивление невыгодным, Леопольд даже согласился выплачивать султану 200 тыс. золотых ежегодно. Впрочем, император поступил мудро: после этого турки не тревожили его почти 20 лет, что позволило Вене сосредоточиться на борьбе с гегемонистскими притязаниями Франции и усмирении вечно неспокойной Венгрии.

Выбирая между своими наследственными владениями и хрупкой «Священной Римской империей», Леопольд I отдавал предпочтение первым. Военно‑политическая активность австрийцев на юго‑восточном, турецком направлении в значительной степени обусловлена этим выбором: разгром турок был объективной необходимостью, без него габсбургские земли оставались бы постоянно уязвимыми. Кроме того, при Леопольде I габсбургский абсолютизм приобрел те черты, которые отличали его от абсолютизма французских Бурбонов и прусских Гогенцоллернов. Он был в первую очередь аристократическим и католическим, военная и гражданская бюрократия еще не играла в империи Габсбургов той роли, которую ей удастся завоевать много позднее – во второй половине XVIII века.

Император Леопольд I Габсбург.

Художник Бенджамин Блок

Леопольд I, этот тихий, невзрачный человек (император отличался маленьким ростом, у него были тонкие ноги, большая голова, щетинистые усы и, конечно же, габсбургская нижняя губа, к тому же почти карикатурных размеров), обладал немалым честолюбием и не позволял помыкать собой. Время от времени на венском придворном горизонте появлялась очередная звезда, которую прочили в негласные правители империи (князь Ауэрсперг, затем князь Лобковиц, в конце царствования – принц Евгений Савойский), но спустя некоторое время фаворит попадал в немилость и выяснялось, что власть при дворе по‑прежнему принадлежит императору.

Леопольд настаивал на скрупулезном соблюдении сложного придворного церемониала, заимствованного некогда у испанцев, благодаря которому чопорная атмосфера венского Хофбурга резко отличалась от роскоши и живости Версаля при Людовике XIV. Вероятно, строгость и торжественность дворцовых церемоний позволяла стеснительному императору лишний раз почувствовать свое величие и убедиться в том, сколь велика социальная дистанция, отделяющая его от всех остальных. Именно этому Габсбургу Вена обязана множеством великолепных строений в стиле барокко. Император был также покровителем искусств, да и сам являлся плодовитым композитором, написавшим 79 церковных и 155 светских музыкальных произведений. Поддерживал Леопольд и научную деятельность, причем не только в габсбургских землях, но и в Германии: так, он даровал ряд привилегий академии в имперском городе Швайнфурт, получившей его имя – Academia Leopoldina.

* * *

В начале 1680‑х ггодов, после нескольких столкновений с Польшей и Россией, турки вновь обратили свое внимание на Габсбургов. В Вене откровенно проспали приготовления Османской империи к большой войне, поэтому, когда 16 июля 1683 года огромная (по разным сведениям, от 90 до 200 тыс. человек) армия противника подошла к стенам столицы, там поднялась паника. Император, недолго думая, бежал вместе с семьей и придворными в Пассау, оставив в Вене лишь небольшой гарнизон.

Турки, впрочем, не были сильны в осадном искусстве, и несколько месяцев защитникам Вены удавалось отражать их попытки взять город штурмом. Тем временем родственник императора, герцог Карл Лотарингский, договорился о помощи с польским королем Яном III Собесским и баварским курфюрстом Максимилианом Эммануэлем. 12 сентября армия союзников атаковала турецкие позиции. В жестокой битве турки были разгромлены, их командующий, великий визирь Кара‑Мустафа, бежал с поля боя и впоследствии был по приказу султана подвергнут традиционной для турецких вельмож казни – задушен шелковым шнурком. Битва под Веной не только принесла Яну Собесскому славу спасителя Европы, но и вызвала давно не виданныи религиозный энтузиазм во многих странах. Под влиянием победы у стен Вены война с турками стала очень популярной, в ней приняли участие дворяне со всей Европы, и в 1685 году в распоряжении императора в Венгрии было уже около 100 тыс. человек.

Образовался мощный антитурецкий альянс, в который, помимо императора, вошли Польша, Венеция, а позднее (1697) и петровская Россия, пробивавшая себе дорогу в европейскую политику. В 1686 году императорские войска взяли штурмом Буду – древнюю венгерскую столицу, более 140 лет находившуюся в руках турок. Враг был вытеснен из Венгрии, затем из Трансильвании, армия императора вошла в Сербию. В 1687 году венгерские сословия признали за Габсбургами наследственные права на корону святого Стефана, затем их примеру последовали и сословия Трансильвании. Так был сделан решающий шаг к окончательному присоединению всех земель венгерской короны к габсбургским владениям – цель, которой династия пыталась достичь более полутора веков.

До социальной гармонии в Венгрии, тем не менее, было далеко. Землями награждались в первую очередь лояльные Габсбургам магнатские роды. Впервые в истории габсбургского правления в Венгрии правительством были приняты меры по германизации местного населения. В документах земельной комиссии, занимавшейся вопросами обустройства венгерских земель после освобождения, прямо значилось: «Венгерскую кровь, дающую людям склонность к беспорядкам и мятежам, необходимо смешать с кровью немецкой так, чтобы была обеспечена любовь и доверие [народа] к наследственному монарху». Все это создавало предпосылки для массового недовольства, которое позднее вылилось в восстание под руководством Ференца Ракоци.

Политика правительства Леопольда I в Трансильвании была более гибкой. В этом княжестве жили несколько народов – валахи (предки нынешних румын), венгры, сикулы (южная ветвь мадьярского этноса) и немцы (саксонцы), перебравшиеся сюда в средние века. Жители Трансильвании принадлежали к четырем вероисповеданиям – римско‑католическому, реформатскому, православному к униатскому (греко‑католическому). Diploma Leopoldina (1691) в основном сохранила существующее национально‑религиозное многообразие. Княжеский титул стал наследственным в роду Габсбургов, но на основы местной автономии Габсбурги до поры до времени не покушались: продолжало действовать трансильванское правительство – gubernium, которое состояло из президентами 12 советников, представлявших различные национальные и религиозные общины (правда, румынское большинство оставалось почти бесправным в политическом отношении). Полномочия трансильванских властей оставались довольно обширными и были ограничены лишь в 1754 году. Очевидно, подобный либерализм был обусловлен тем, что турецкая угроза еще сохранялась и Габсбурги не хотели восстановить против себя население самой восточной из своих земель.

Мирный договор, подписанный в 1699 году в Карловице (нынешние Сремски Карловцы в Сербии), официально закрепил колоссальный успех Габсбургов. Султан признал право императора на венгерский престол. Венгерское королевство стало составной частью формирующейся дунайской монархии, которая благодаря крупным территориальным приобретениям и громкой военной славе уверенно вошла в число ведущих европейских держав. (Именно в эти годы, кстати, название «Австрия», хоть и неофициально, начинает обозначать весь конгломерат габсбургских владений). Вместе с тем Карловицкое соглашение означало новый поворот в политике династии, которая отныне стояла во главе уже не только центральноевропейской, но и балканской державы. С этого момента балканская политика стала важной частью внешнеполитического курса Вены. Таким образом, в конце XVII столетия империя Габсбургов выполнила свое первоначальное историческое предназначение – щита христианской Европы, о который разбилось турецкое нашествие. Османская Турция, несмотря на последующие отдельные успехи в борьбе с Габсбургами, вступила в период упадка, который растянулся более чем на два столетия и завершился ее распадом в 1918 году.

* * *

Ликвидация турецкой угрозы, однако, не стала началом экономического, социального и культурного подъема Центральной и Восточной Европы. Чешские земли, Венгрия, Хорватия и Трансильвания в XVI–XVII веках почти непрерывно были ареной боевых действий. Целые провинции обезлюдели, хозяйство пришло в упадок, разорившиеся крестьяне, особенно на юге, в степной зоне, объединялись в разбойничьи банды. Англичанка леди Мэри Монтегю, путешествовавшая в 1717 году по восточным провинциям габсбургской монархии, писала: «Нет ничего печальнее, чем ехать по Венгрии, вспоминая о прежнем цветущем состоянии этого королевства и наблюдая его ныне почти безлюдным».

Положение земледельческого населения оставалось крайне тяжелым: усиление позиций магнатов, концентрация земельной собственности в их руках вели к развитию так называемого «второго издания крепостничества» (в XIV – начале XVI веков первоначальная, средневековая крепостная зависимость в большинстве районов Европы практически сошла на нет). В Богемии, Моравии, Силезии крестьяне отдавали землевладельцу, государству и церкви до 70 % своих доходов. Особенно нелегко пришлось им после введения в середине XVII в. контрибуции – прямого налога, взимавшегося для финансирования военных нужд. В Венгрии ситуация была несколько иной, но и там то и дело вспыхивали бунты доведенной до отчаяния сельской бедноты.

Резко замедлился рост городов, их политическое влияние в Чехии, Венгрии, Трансильвании в конце XVII – начале XVIII века стремилось к нулю. В 1720 году в Буде жили всего 12 тыс. человек, в Пресбурге (ныне Братислава) – около 8 тысяч. Экономический, политический, культурный разрыв между западом и востоком Европы становился все более очевидным. Если на западе – в Великобритании, Голландии, Франции, Швейцарии, рейнских областях Германии – начался экономический подъем, процветала торговля, в структуре общества все сильнее заявляло о себе «третье сословие», то на востоке основы старого порядка оставались незыблемыми. «Дворянство по‑прежнему было доминирующим классом; горожане играли незначительную роль; крестьяне влачили существование, немногим отличавшееся от рабского. Мелкое дворянство в Австрии и Богемии утратило свои земли и постепенно исчезло как социальный слой. В Венгрии его позиции оказались прочнее. Даже обеднев, шляхта упорно держалась за свои поместья и привилегии и в конечном итоге выжила»⁰.

Габсбурги властвовали над огромной, но неблагополучной и отсталой империей, нуждавшейся в модернизации. Эта задача, однако, могла быть решена только по окончании другой военной эпопеи – на западе.

«Принц Евгений: славный рыцарь…»

Сильные чувства нередко помогают людям добиться выдающихся успехов. Причем зачастую неважно, какого рода эти чувства – преданность идее, чувство долга, любовь или ненависть, главное, чтобы они переполняли все его существо. Блестящая полководческая карьера принца Евгения Савойского (1663–1736), одного из лучших военачальников своей эпохи и безусловно лучшего из когда‑либо служивших Габсбургам, была в значительной степени построена на его обиде и ненависти к французскому королю Людовику XIV.

Первые 20 лет жизни Евгений, младший сын графа де Суассон, представителя североитальянской Савойской династии, и Олимпии Манчини, племянницы некогда всесильного кардинала Мазарини, провел в Париже и Версале. Ходили слухи, что невысокий, вспыльчивый и очень честолюбивый юноша на самом деле вовсе не савойский принц, а плод любовной интрижки «короля‑солнца» с красавицей Олимпией. Никаких доказательств этой версии не существует, хотя, если бы она соответствовала действительности, жизнь Евгения Савойского представлялась бы достойным Шекспира примером вражды отца и сына. Как бы то ни было, Людовик по каким‑то причинам недолюбливал Евгения, и когда принц, с детства питавший склонность к военному ремеслу, вознамерился встать под знамена французской армии, ему было отказано. Если бы король Людовик знал, какую ошибку он совершает!

Оскорбленный до глубины души, Евгений – по преданию, всего с 25 талерами в кармане – отправился прямиком к главному противнику надменного Бурбона, императору Леопольду, был принят в императорскую армию и уже в сражении с турками у стен Вены показал такую храбрость, что был награжден золотыми шпорами и назначен командиром драгунского полка. После этого его военная карьера развивалась с неслыханной скоростью. В 1686 году Евгений принимает участие в штурме Буды и получает генеральский чин. Два года спустя он вносит решающий вклад во взятие императорской армией Белграда. Затем Леопольд направляет его в Италию, где принц с почти неизменным успехом сражается с французами в ходе так называемой Девятилетней войны. В 29 лет Евгений Савойский становится маршалом империи! Затем его услуги вновь требуются на востоке. Турки отступают, и в 1697 году принц Евгений наносит им удар сокрушительной силы, наголову разбив самого султана Мустафу II при Зенте.

Слава, почести и деньги сыпались на принца как из рога изобилия. Впрочем, Евгений Савойский честно заслужил их: пулям он не кланялся и за полвека службы Габсбургам был 13 раз ранен. Принц был вспыльчив, порою груб и жесток, но все искупал его полководческий дар, благодаря которому императорские войска одерживали одну блестящую победу за другой. Евгений Савойский придерживался нетрадиционных для тогдашнего времени взглядов на войну. Его разнообразный боевой опыт (война с французами велась по иным правилам, чем с турками) позволял умело сочетать различные тактические приемы, приводя противника в замешательство. Важнейшим качеством армии принц Евгений считал мобильность, поэтому в его войсках особая роль отводилась кавалерии. Этот военачальник любил нестандартные решения. Так, в 1702 году принц Евгений совершил то, что за 19 столетий до него проделал Ганнибал и через сто лет после него – Суворов: императорская армия по горным тропам перешла Альпы и застигла врасплох французские войска маршала Катина. Позднее, вновь воюя с турками в Сербии, принц Евгений принял бой в крайне невыгодных условиях – на рассвете, в густом тумане, к тому же противник имел четырехкратный численный перевес. Тем не менее риск оправдал себя: солдатам Евгения Савойского удалось отбить атаки врага, отбросить турок и, обратив их в бегство, занять Белград.

Не будучи высокообразованным человеком и не являясь крупным военным теоретиком, принц Евгений не был и тупым рубакой: он всегда понимал, что война, говоря словами Клаузевица, есть лишь продолжение политики иными средствами. Его политическое влияние в последние годы правления Леопольда I становилось все более значительным. В 1700 году он входит в узкий круг ближайших советников императора, а три года спустя становится главой гоф‑кригсрата – высшего военного совета габсбургской монархии. При этом принц открыто высказывал свои взгляды, несмотря на то что они нередко противоречили воззрениям государя и многих его советников. Так, он упорно настаивал на соблюдении интересов армии как важнейшего элемента государства, зачастую противопоставляя их интересам династическим, что было новым словом в политике того времени. Поэтому опалы в жизни Евгения Савойского были почти столь же часты, как триумфы на полях битв. Не стал исключением и период войны за испанское наследство, принесшей принцу европейскую славу.

* * *

Габсбурги правили Испанией с начала XVI века, когда KapлV (как испанский король – Карл I) стал наследником своего деда по матери, Фердинанда Арагонского. Испанскую линию династии продолжил Филипп II (1556–1598) – умный, чрезвычайно набожный, но при этом холодный и жестокий монарх, который немало сделал для превращения Испании в единое государство, однако, как и его отец, не преуспел в осуществлении мечты об универсальной империи. Испания стала первой европейской колониальной державой, но после разгрома в 1588 г. англичанами огромного флота – «Непобедимой армады», построенной Филиппом II, Великобритания стала постепенно вытеснять испанцев с океанских просторов. Неудачу потерпел Филипп и в Нидерландах, которые сбросили его власть и отстояли независимость в многолетней борьбе.

Мадридские и венские Габсбурги тесно сотрудничали. В XVI–XVII вв. они были союзниками в многочисленных войнах. Кроме того, в каждом поколении обе линии скрепляли свой союз родственными браками. Это в конечном итоге привело испанских Габсбургов к дегенерации. Если Филипп III и Филипп IV, сын и внук Филиппа II, не были отмечены сильной печатью вырождения (хотя их родители являлись довольно близкими родственниками), то в результате брака Филиппа IV с Марией Анной Австрийской, сестрой Леопольда I, произошла генетическая катастрофа. Их единственный сын и наследник Карл II, последний испанский Габсбург, был человеком отсталым умственно и физически, что усугублялось недостатками воспитания. Вот как описывал уже взрослого испанского короля папский нунций при мадридском дворе: «Он скорее маленького роста, чем высокий; хрупкий, неплохого сложения; лицо его в целом некрасиво; у него длинная шея, широкое лицо и подбородок с типично габсбургской нижней губой… Выглядит он меланхоличным и слегка удивленным… Он не может держаться прямо при ходьбе, если не держится за стену, за стол или за кого‑нибудь. Он так же слаб телом, как и разумом. Время от времени он проявляет признаки ума, памяти и определенной живости, но… обычно он апатичен и вял и кажется тупым. С ним можно делать все, что угодно, потому что своей воли у него нет». Если учесть, что с середины XVII века Испания переживала жесточайший экономический кризис, нетрудно догадаться, сколь пагубным для страны оказалось правление такого монарха. К тому же Карл был бездетен, и претендентами на корону Испании и ее владения в Америке и Азии являлись как австрийские Габсбурги, так и французские Бурбоны, тоже состоявшие в родстве с несчастным королем.

Карл II в облачении магистра Ордена Золотого Руна.

Художник Хуан Миранда

Конфликт, вспыхнувший вскоре после смерти последнего испанского Габсбурга в конце 1700 года, по масштабам и вовлеченности в него сильнейших держав Европы можно сравнить с Тридцатилетней войной. По сути же он стал завершающим этапом многолетнего противостояния Франции Людовика XIV, с одной стороны, и остальных членов «европейского концерта держав» – с другой.

Речь шла не только о династическом столкновении Габсбургов и Бурбонов, но и об ответе на главный вопрос тогдашней геополитики: удастся ли Франции стать державой‑гегемоном, к чему вот уже 40 лет стремился «король‑солнце», или же военно‑политическое равновесие на континенте будет восстановлено?

В чем заключались цели Габсбургов в войне за испанское наследство (1701–1714)? Как и все остальные державы, империя (вплоть до заключительной фазы войны, когда на престол взошел Карл VI) выступала за разделение громадных владений испанской короны. При этом Вена стремилась как к максимальному ослаблению Франции, так и к усилению собственных позиций, в первую очередь в Италии. Обе цели были связаны между собой: господство на Апеннинском полуострове давало Габсбургам возможность обезопасить австрийские земли и в то же время самим угрожать Франции вторжением с юго‑востока. Итальянское направление занимало важное место во внешней политике Габсбургов с конца XV века, так что здесь Леопольд I и его преемники шли по стопам предков.

Как только в Париж прибыл гонец с вестью о смерти Карла II, герцог Филипп Анжуйский, получивший по завещанию покойного короля право называться Филиппом V Испанским, засобирался в дорогу. Прощаясь с внуком, Людовик XIV сказал ему: «Будьте хорошим испанцем, в этом заключается ваша главная обязанность; но не забывайте, что вы родились во Франции». Филипп не забыл. Но помнили об этом и в Лондоне, Вене, Гааге – и не признали французского принца испанским королем, поскольку фактическое приращение к Франции Испании и ее владений грозило колоссальным ростом мощи Бурбонов. Так сформировалась новая антифранцузская коалиция, душой (и кошельком) которой стало британское правительство вигов.

Сама же Испания раскололась. Старые противоречия между центром и восточными провинциями вышли наружу, и если Кастилия, Леон, Галисия, Андалусия ничего не имели против бурбонского короля, то Каталония и Арагон взбунтовались. В Мадриде правил Филипп V, в Барселоне же в 1704 году высадился младший сын Леопольда I – эрцгерцог Карл, провозглашенный мятежниками испанским королем под именем Карла III.

К тому времени активные боевые действия шли, помимо Пиренейского полуострова, на севере Италии, юго‑западе Германии и в южных – испанских – Нидерландах (нынешней Бельгии). На итальянском театре военных действий принцу Евгению удалось нанести французам ряд чувствительных поражений. В 1704 году принц Евгений, эта палочка‑выручалочка союзников, перебрался на германский фронт. Здесь он впервые встретился с английским командующим Джоном Черчиллем, герцогом Мальборо (1650–1722), совместно с которым принцу Евгению предстояло одержать несколько блестящих побед. Первой из них стала битва при Хохштедте – Бленхайме, в которой союзники нанесли французам и баварцам поражение, вынудившее Людовика XIV перейти к оборонительной тактике.

В 1706 году армия герцога Мальборо заняла южные Нидерланды, Евгений Савойский, вернувшийся в Италию, отбил у французов Турин. Позднее войска коалиции вступили в Неаполь. В 1708 году принц Евгений и герцог Мальборо вновь объединили усилия и разгромили французов в кровавой битве при Ауденаарде. Союзники добились практически всего, чего хотели: Италия, Нидерланды, большая часть Эльзаса были в их руках. Неудачи преследовали лишь эрцгерцога Карла, который вначале взял Мадрид, но затем был выбит оттуда Филиппом V (1706). Франция была до предела истощена войной. Постаревший Людовик XIV утратил уверенность в себе и был готов заключить мир даже на невыгодных условиях. Переговоры, проходившие в 1709 году в Гааге, тем не менее, провалились – главным образом из‑за чрезмерного честолюбия императора Иосифа I (1705–1711). Старший сын Леопольда I обладал живым и энергичным, но несколько неуравновешенным характером. Как и Евгений Савойский, хоть и по другим причинам, он испытывал неприязнь к «французским дьяволам» и их королю, а посему стремился как можно сильнее унизить Людовика. Представители императора на переговорах настояли на том, чтобы Франции было предъявлено жестокое, заведомо невыполнимое требование: предложить Филиппу V отказаться от испанской короны, а если тот не согласится – помочь союзникам изгнать его из Испании. Таким образом, деду предлагали начать войну против собственного внука. На это Людовик XIV пойти не мог. Война продолжалась.

В сентябре 1709 года в результате новой битвы армии Евгения Савойского и герцога Мальборо с войском французских маршалов Виллара и Буффлера у деревни Мальплаке (недалеко от нынешней франко‑бельгийской границы), союзники потеснили французов, но были обескровлены, потеряв убитыми и ранеными около 22 тысяч человек (противник – лишь 12 тысяч). Франция показала, что будет драться до последнего вздоха. Стало ясно, что европейский конфликт может быть разрешен только дипломатическим путем. Вскоре начался новый раунд переговоров о мире.

* * *

В апреле 1711 года от оспы в возрасте 33 лет умер император Иосиф I. Он правил всего 6 лет и не успел осуществить ряд замыслов, направленных на реформирование государственного и военного механизма империи. Тем не менее некоторые историки полагают, что его короткое царствование представляло собой «вершину имперской австрийской политики, что подтверждает и всеобщее ощущение пустоты, вызванное его смертью»⁰. Более взвешенным представляется другой подход, согласно которому Иосиф I «останется императором больших проектов, императором позднего, возможно, слишком позднего возрождения имперской идеи, императором могучих, но порой лишь судорожных и кратковременных импульсов»⁰.

Как бы то ни было, именно ранняя смерть Иосифа I имела первостепенное значение для будущего европейской политики и габсбургской династии. Иосифу наследовал его брат Карл – неудачливый претендент на испанский престол. Став Карлом VI (1711–1740), он и не подумал отказаться от этих претензий. В случае победы в Испании Габсбурги имели шанс вновь, как при Карле V, стать обладателями «империи, над которой никогда не заходит солнце». А этого не могли допустить не только Франция, но и Англия с Голландией. Антифранцузская коалиция утрачивала свой raison d'etre. Мир становился настоятельной необходимостью.

В переговорах, закончившихся Утрехтским миром (1713), новый император участвовать отказался. Тем не менее его пожелания были учтены: под власть Карла VI перешли Ломбардия с Миланом, юг Италии с Неаполем, бывшие испанские анклавы в Тоскане и южные Нидерланды (Бельгия). Филипп V получал испанскую корону, отказывался от наследственных прав на корону Франции, сохранял заморские владения Испании, но отдавал англичанам Гибралтар (который они сохраняют за собой до сих пор), остров Менорку и предоставлял им некоторые торговые привилегии в своем королевстве. Французы обязались вернуть все захваченные ими земли на правом берегу Рейна, но сохранили Эльзас со Страсбургом. Голландцы вернули себе ряд крепостей на территории нынешней Бельгии. Савойский герцог получил Сицилию. Бранденбургский курфюрст был признан королем Пруссии и добился небольших земельных приращений.

Война за испанское наследство привела к краху гегемонистских планов Людовика XIV и установлению относительного равновесия сил на континенте, при котором ни одна держава не могла в одиночку противостоять коалиции других держав. Такая ситуация, сохранявшаяся вплоть до наполеоновских войн, соответствовала в первую очередь интересам Великобритании, появившейся на карте Европы в результате англо‑шотландской унии 1707 года. Так возникли предпосылки британской колониальной экспансии и доминирующего положения этой страны в европейской политике последующих лет. Учитывая, что в эти же годы Россия нанесла ряд поражений Швеции, предопределивших благоприятный для империи Петра Великого исход Северной войны, можно сказать, что второе десятилетие XVIII века стало временем формирования «концерта держав» в том виде, в каком ему было суждено просуществовать еще два столетия – вплоть до окончания Первой мировой войны. За это время соотношение сил между державами неоднократно менялось, возникали и исчезали многочисленные союзы и коалиции, но список основных участников европейской политической игры оставался почти неизменным. Даже объединение Германии и Италии во второй половине XIX века стало в какой‑то мере последствием Утрехтского мира, положившего начало возвышению Пруссии среди германских и Пьемонта – среди итальянских государств.

Император скрепя сердце присоединился к условиям Утрехтского мира год спустя в Раштатте (1714). Честолюбию Карла VI была сделана уступка: формально он не подписал мирного соглашения с Испанией и не признал Филиппа V королем (это произошло позднее, в 1725 году). Кроме того, император выторговал у испанцев Сардинию, которую шесть лет спустя обменял у пьемонтского короля на Сицилию – в эпоху династической дипломатии были возможны и такие вещи. Измотанная многолетней войной Европа вступала в период относительного спокойствия.

Именно спокойствие оказалось губительным для принца Евгения Савойского. В мирное время он чувствовал себя не у дел, к тому же отношения с новым императором – благодаря стараниям некоторых советников Карла VI – у полководца были хуже, чем с его предшественниками. В 1716–1719 годах принц Евгений еще раз показал себя в новой войне против турок, но это была его лебединая песня. Армия одряхлела вместе со своим командующим, а таланта военного реформатора у Евгения Савойского, как выяснилось, не было. Есть и его вина в упадке австрийской военной мощи при Карле VI, с катастрофическими результатами чего пришлось позднее столкнуться наследнице императора Марии Терезии. В 1734 году, во время непродолжительной войны за польское наследство, принц Евгений, дряхлый старик, вновь выступил в поход, но на сей раз не снискал никаких лавров. Два года спустя он умер, оставив после себя многомиллионное состояние, несколько роскошных дворцов и обширную библиотеку, которую вскоре выкупил Карл VI. Главным же наследием легендарного полководца были, конечно, его победы. Военачальника такого масштаба Габсбургам больше никогда не удавалось привлечь под свои знамена. Многие поколения австрийских солдат, маршируя на фронт, пели песни о «принце Евгении, славном рыцаре».

Обманчивое величие последнего Габсбурга

Странное наследство досталось императору Карлу VI. С одной стороны, он мог гордиться тем, что повелевает более чем 10 млн человек на территории от Альп до Трансильвании и от Силезии до Белграда. Кроме того, Раштаттский мир сделал Карла сюзереном значительной части Италии и южных (бывших испанских) Нидерландов. С другой же стороны, разбросанность и разнородность габсбургских владений представляли собой потенциальную угрозу власти Австрийского дома, который, по сути дела, был единственным фактором, объединявшим подвластные Габсбургам народы. Главной проблемой, которая встала перед Карлом VI и его правительством, оказалась интеграция земель, находившихся под скипетром династии. Эта проблема, в свою очередь, была связана с вопросом о самом существовании Casa de Austria, ибо император остался последним мужчиной в роду.

Брак Карла с Елизаветой Кристиной Брауншвейг‑Вольфенбют‑тельской, заключенный в 1708 году, долгое время оставался бездетным. Не имея наследников, Карл VI был вынужден искать нестандартные решения династической проблемы. Таким решением стала Прагматическая санкция (1713) – документ, провозглашавший неделимость владений Австрийского дома и утверждавший новые принципы престолонаследия. Предполагалось, что власть после смерти Карла VI перейдет к его племяннице, старшей дочери Иосифа I, а в случае, если ни она, ни ее сестра не переживут своего дядю, наследство достанется сестрам императора и их потомству. Однако вскоре у Карла и Елизаветы наконец родился сын, а вслед за ним – три дочери. Поскольку мальчик прожил совсем недолго, формула Прагматической санкции была изменена в пользу старшей из дочерей Карла VI, Марии Терезии. Ее двоюродные сестры, дочери императора Иосифа, выйдя замуж, отказались от прав на габсбургское наследство, но их мужья, курфюрсты баварский и саксонский, Прагматическую санкцию не признали, что позднее имело серьезные политические последствия.

Всеобщее признание Прагматической санкции стало главной целью австрийской политики при Карле VI. По сути дела, санкция была не одним, а целой серией документов, провозглашавших новый порядок наследования (от имени императора) и выражавших согласие с этим порядком (от имени сословных собраний отдельных габсбургских земель). Австрийский историк Йозеф Редлих, досконально изучивший правовую сторону габсбургского владычества в Центральной Европе, считал Прагматическую санкцию своего рода Magna Charta этого региона – документом, заложившим государственно‑правовые основы империи Габсбургов. Другой видный исследователь, Роберт Канн, отмечал, что «был юридически закреплен существовавший де‑факто с 1526 года союз, основанный на принадлежности всех земель династии единому суверену (Personal Union), а его характер стал более тесным – это было подлинное объединение (Real Union) земель под властью Австрийского дома»⁰

Однако без гарантий ведущих держав Прагматическая санкция не стоила и той бумаги, на которой была написана. Поэтому ее признание стало условием почти всех многочисленных переговоров, которые в ту эпоху вело императорское правительство с членами «европейского концерта». Габсбургам приходилось учитывать, что дипломатические комбинации в европейской политике в то время менялись с калейдоскопической быстротой. В середине 1720‑х годов произошло кратковременное сближение Мадрида и Вены. Карл VI и Филипп V официально признали друг друга, причем испанский король согласился с положениями Прагматической санкции (1725). Годом позже санкцию признала Россия, а затем Пруссия. Тем временем Франция, где власть при юном Людовике XV оказалась в руках многоопытного кардинала Флери, оправилась от последствий бесконечных войн предыдущего царствования и вновь стала претендовать на роль ведущей континентальной державы.

Это естественным образом способствовало новому сближению Австрии, Англии и Голландии. Лондон и Гаага признали Прагматическую санкцию, а в январе 1732 года с ее положениями согласился и рейхстаг «Священной Римской империи», кроме представителей Баварии и Саксонии. Но лишь 2 мая 1738 года стареющий Карл VI смог окончательно вздохнуть с облегчением: в этот день был подписан франко‑австрийский договор, одним из пунктов которого стало признание Людовиком XV Прагматической санкции.

Союзнические отношения, сложившиеся в начале XVIII века между Веной и Петербургом, несколько омрачила история с царевичем Алексеем. В 1718 году старший сын Петра Великого, отношения которого с отцом давно не складывались, бежал в Вену, где попросил у императора защиты и покровительства (супруга Карла VI была родственницей принцессы Шарлотты, покойной жены Алексея Петровича). Карл отправил царевича в отдаленный замок на юге Италии, но русской разведке удалось установить, где находится Алексей, и разгневанный Петр послал «цесарю» письмо, в котором настаивал на выдаче сына, угрожая войной. К столкновению с Россией Австрия не была готова, да и повод представлялся слишком несущественным, поэтому Карл выдал Алексея Петру, заручившись у русского посланника графа Толстого гарантией безопасности царевича. Своего слова русские власти, как известно, не сдержали: Алексей погиб в Петербурге, где был убит по приказу отца.

Во внутреннем устройстве монархии при Карле VI происходили изменения, правда, недостаточно радикальные и глубокие для того, чтобы способствовать быстрой модернизации принадлежавших Габсбургам отсталых областей Центральной и Восточной Европы. Будучи по населению примерно равной Франции, Австрия в 1700 году располагала национальным доходом, составлявшим лишь 26 % французского. Казне постоянно не хватало средств, и в то же время огромные деньги уходили на содержание двора. Несколько улучшилась ситуация после создания единого Совета по торговым делам, к которым Карл VI проявлял определенный интерес. В этот период, кстати, наметилось своеобразное разделение труда в рамках государства Габсбургов: если в альпийских землях, Богемии, Моравии, Силезии наблюдался промышленный рост, то Венгрия оставалась преимущественно сельскохозяйственным королевством. В чешских землях доля населения, занятого на фабриках, в мастерских и мануфактурах, в середине XVIII столетия достигла 10 %, в Венгрии же она составляла лишь 1 %.

Прагматическая санкция – закон о престолонаследии, принятый императором Священной Римской империи Карлом VI 19 апреля 1713 г.

Чрезвычайно отсталой была система набора в армию, которая вплоть до 1720‑х годов оставалась в руках отдельных земель монархии. Это превращало императорские войска, по сути дела, в набор разрозненных ополчений. Нормальная координация военной политики, равно как и реформа армии, в таких условиях была невозможна. Карлу VI в общем‑то сильно везло: на протяжении всего царствования ему так и не пришлось вести серьезную войну на западе; столкновения с испанцами, французами и савойцами в Италии носили спорадический характер. Благодаря всеобщему стремлению сохранить военно‑политическое равновесие в Европе Габсбурги раз за разом выходили сухими из воды, не неся крупных территориальных потерь. Только в последние годы правления Карла VI стало ясно, что его монархия в военном отношении – колосс на глиняных ногах. В 1737 году Австрия в союзе с Россией вступила в очередную войну против Турции. Если русской армии под командованием фельдмаршала Миниха удалось, хоть и ценой больших потерь, нанести туркам в Причерноморье и Молдавии ряд поражений, то от былой боевой славы императорских войск не осталось и следа. Условия мира, который австрийское правительство было вынуждено подписать с Османской империей, оказались тяжелыми: император отказывался от ряда территорий в Сербии и Боснии, в том числе от Белграда, а также от Малой Валахии (часть нынешней Румынии). Таким образом, было потеряно практически все, что добыл принц Евгений в предыдущей войне с турками, закончившейся Пожаревацким миром (1718).

Эта проигранная война означала новый этап в истории балканского вопроса в европейской политике. Экспансия Габсбургов в юго‑восточном направлении приостановилась вплоть до конца XIX века. Позиции же России на Балканах, напротив, заметно усилились. Сербы и другие балканские христиане стали смотреть на Россию, а не на Австрию как на потенциального освободителя. Впервые обозначилось соперничество России и Австрии на Балканах, которое много лет спустя сыграло роковую роль в истории обеих монархий.

* * *

Царствование Карла VI стало также временем, когда между народами габсбургской монархии наметились противоречия, с которыми династии пришлось долго и в конечном итоге безуспешно бороться до самого конца монархии. Применительно к XVIII столетию, когда национальное самосознание большинства народов еще не было развито в достаточной степени, правильнее говорить скорее о противоречиях межрегиональных, мало‑помалу приобретавших национальную окраску. Прежде всего это касалось Венгрии, среди дворянской элиты которой были распространены антигабсбургские настроения. «Дворянство, особенно венгерское, не отличалось лояльностью к империи – за исключением тех случаев, когда дело касалось его непосредственных интересов, – отмечает автор двухтомной «Истории Балкан» Барбара Джелавич. – Шляхта подчинялась… собственным провинциальным центрам – хорватскому, венгерскому и трансильванскому сеймам – и суверенитету соответствующих «народов», под которыми понимались не этнические общности, а привилегированные слои… Дворянство естественным образом противодействовало попыткам централизации, что… предопределило особенности [дальнейшего] внутриполитического развития и внешней политики империи»⁰.

В 1703 году один из венгерских магнатов, Ференц Ракоци, поднял восстание против Габсбургов, чью политику считал пагубной для Венгрии. Ракоци удалось привлечь под свои знамена представителей самых разных социальных слоев – от крупных землевладельцев, патриотизм которых носил феодально‑консервативный характер, до сельской бедноты, которой было обещано освобождение от крепостных повинностей. Повстанцы, действовавшие под лозунгом «С Богом за Родину и свободу», взяли под контроль большую часть венгерских земель. В 1707 году мятежный сейм объявил Габсбургов низложенными; высшая власть в Венгрии перешла к Ракоци, хотя королевского титула он не принял. Ракоци пытался наладить контакты с другими противниками императора, Францией и Турцией, но эти попытки были не слишком успешными. Кроме того, чересчур разнородная социальная база восстания привела к расколу в рядах сторонников Ракоци. Умеренно‑консервативное дворянское крыло склонялось к примирению с Веной, поскольку с военной точки зрения у венгров не было шансов на победу. В начале 1711 года, когда Ракоци отправился за границу договариваться о помощи, его заместитель Шандор Карой начал переговоры с Габсбургами. В Сатмаре был заключен мир, условием которого стало сохранение свободы вероисповедания и положений венгерской и трансильванской конституций, предоставлявших этим землям (точнее, их дворянской элите) значительную автономию. Впрочем, со временем Габсбурги продолжили репрессивную политику по отношению к религиозным меньшинствам: в 1731 году некатоликам было запрещено занимать государственные должности. В целом же Сатмарский мир продолжил традицию Венского мира 1606 года, закрепив особый статус Венгрии среди габсбургских земель.

Чтобы усилить лоялистские настроения в венгерском обществе, Габсбурги не только принимали меры по сближению местных магнатов с венским двором, но и поощряли переселение в малонаселенные земли короны св. Стефана немцев из западных областей монархии. Одновременно с юга в Венгрию направлялся поток сербских и хорватских переселенцев, бежавших от турецкого господства. Своеобразные традиции венгерской шляхты, с презрением относившейся к производительной деятельности (в этом отношении местные дворяне напоминали своих польских и испанских собратьев), вели к формированию социальной структуры, в которой роль «третьего сословия», национальной буржуазии, доставалась представителям невенгерских этносов – немцам, евреям, армянам, способствовавшим развитию городов и становлению городской культуры. Все эти процессы вели к снижению доли собственно венгров (мадьяр) в населении Венгрии; к концу XVIII века она составляла лишь чуть более 40 %. При этом венгерское дворянство всеми силами держалось за свои древние привилегии, не допуская и мысли об отказе от ведущей политической роли в королевстве. Таким образом, сохраняя определенную оппозиционность Австрийскому дому, настаивая на автономном положении Венгрии в составе габсбургской империи, шляхта понемногу стала играть в самой Венгрии по отношению к ее немадьярскому населению примерно ту же роль, какую пыталась играть императорская династия по отношению к самой венгерской шляхте. Определенная административная самостоятельность, которую сохранили Хорватия‑Славония, Трансильвания, Банат и Военная граница (область на юге, у границ Османской империи), не вызывала у мадьярских государственных деятелей ничего, кроме раздражения.

В чешских землях у династии не было подобных проблем. Последствия битвы на Белой горе продолжали определять облик чешского общества в XVIII веке. Местная шляхта была почти лишена национальных чувств, поскольку в значительной степени состояла из потомков немецких, итальянских, испанских, польских и т. п. родов, осевших в Богемии, Моравии и Силезии после 1620 года на землях изгнанных чешских дворян‑протестантов. Тем не менее своеобразный региональный патриотизм привел при Карле VI к кратковременному возрождению идеи самостоятельного Богемского королевства на условиях личной унии с Габсбургами. Впрочем, серьезной поддержки это автономистское течение не получило.

По мере того как чешские земли вновь становились наиболее промышленно развитым регионом габсбургской монархии и вообще Центральной Европы, происходили изменения в структуре местного общества. Возобновился рост городского населения, значительную и наиболее экономически активную часть которого составляли немецкие бюргеры – в большинстве своем потомки средневековых переселенцев. Чехи же со времен Белой горы вплоть до XIX столетия пребывали в состоянии культурного упадка.

Дворянско‑аристократический характер власти Габсбургов, обусловленный как политикой самой династии, так и общей отсталостью принадлежащих им земель, вел к тому, что именно «благородное сословие» играло роль станового хребта монархии. Венский двор был центром политической и культурной жизни, придворные интриги и настроения императора и его приближенных определяли жизнь обитателей огромного пространства, подвластного династии. Карл VI принял ряд мер по упорядочению работы государственного механизма: при нем было несколько модернизировано судопроизводство, создан единый орган, занимавшийся торгово‑экономическими вопросами, учрежден регентский совет Венгрии (Consilium regium locumtenentiale Hungaricum), ставший важным инструментом централизаторской политики. Но в целом бюрократический аппарат монархии оставался неразвитым и малоэффективным.

Со стороны империя, созданная тремя последними Габсбургами (с генеалогической точки зрения династия пресеклась со смертью Карла VI; далее можно говорить о другом, Габсбургско‑Лотарингском роде на австрийском и венгерском престолах), смотрелась весьма внушительно. Пышность императорской столицы подчеркивала величие династии. Эпоха Карла VI стала временем расцвета венского барокко. К числу наиболее выдающихся сооружений, выполненных в этом стиле, относится церковь св. Карла Борромейского в центре Вены – замечательный памятник, оставленный потомкам последним Габсбургом. Свою империю Карл, скончавшийся 20 октября 1740 года от рака желудка, однако, не сумел передать наследнице в столь же блестящем состоянии. За великолепным фасадом скрывалось множество нерешенных, запущенных проблем. Вспоминая о своегм вступлении на престол, Мария Терезия (1740–1780) с горечью говорила: «Оказалось, что у меня нет ни денег, ни солдат, ни советников».

III. Просвещенные деспоты (1740–1792)

Королева в кольце врагов

…Дважды он брал перо, чтобы подписать бумагу, и дважды бросал его на стол. Наконец один из придворных вкрадчивым голосом сказал, что если его светлость не подпишет документ, передающий Лотарингское герцогство французской короне, то не только прогневает Людовика XV, но и не сможет рассчитывать на брак с госпожой эрцгерцогиней. Франц Стефан Лотарингский вздохнул и поставил на бумаге росчерк, лишивший его родовых владений.

Впрочем, герцогу не стоило слишком огорчаться: вместо сумрачной Лотарингии, имевшей важное стратегическое значение, из‑за чего она вечно становилась ареной войн между могущественными соседями, Францу Стефану досталась солнечная Тоскана, где как раз пресекся знаменитый род Медичи. Недурной обмен, особенно если учесть, что «довеском» к нему была женитьба на эрцгерцогине Марии Терезии, дочери императора Карла VI и наследнице многочисленных владений габсбургского рода. Правда, права эрцгерцогини зависели от того, удастся ли ее отцу заставить всю Европу признать Прагматическую санкцию, согласно которой огромная центральноевропейская империя должна была в будущем достаться слабой женщине, ибо мужских потомков у императора не было.

Слабой? Как показало время, в браке Франца Стефана и Марии Терезии слабую, пассивную роль пришлось играть не властной дочери последнего Габсбурга, а ее спокойному, не обладавшему политическими талантами и большим честолюбием супругу. С самого начала герцог находился в подчиненном положении по отношению к жене. Во‑первых, их брак оказался в какой‑то степени неравным, поскольку кровь лотарингских герцогов хоть и была голубой, но никак не могла тягаться с кровью Габсбургов. Во‑вторых, Франц Стефан был небогат (во всяком случае поначалу), ибо его Лотарингия, истощенная долгими войнами и французской оккупацией, не могла служить источником больших доходов, а Тоскана начала приносить такие доходы не сразу. В‑третьих, герцог с малых лет жил при венском дворе на малопочетных правах дальнего родственника‑приживала, и хотя Карл VI проявлял к Францу Стефану почти отцовскую привязанность, молодой человек из Лотарингии был слишком многим обязан Австрийскому дому, чтобы чувствовать себя сильным и независимым, идя 12 февраля 1736 года под венец с императорской дочерью.

Браки, как известно, совершаются на небесах, и, что удивительно, династические брачные союзы иногда тоже бывают счастливыми. Вероятно, именно разница характеров Марии Терезии и Франца Стефана способствовала их многолетней гармоничной семейной жизни. Лотарингская «прививка» пошла на пользу почти засохшему генеалогическому древу Габсбургов: Мария Терезия и ее супруг произвели на свет 16 детей, в биологическом отношении обеспечив тем самым будущее Австрийского дома. В отношении же политическом дела обстояли куда сложнее: после смерти Карла VI его наследнице предстояло с мечом в руках отстаивать единство своих земель и право повелевать ими.

В 1740 году сразу в нескольких странах Европы сменились монархи. Помимо императора Карла, отправились в мир иной русская царица Анна Иоанновна и прусский король Фридрих Вильгельм I, прозванный за свою любовь к армии и замашки солдафона «капралом на троне». Если смерть русской самодержицы не слишком повлияла на соотношение сил в Европе, то переход власти в Берлине к молодому и энергичному Фридриху II изменил очень многое. Целью политики Фридриха стало вступление тогда еще совсем небольшой Пруссии, где жили чуть более 2 млн человек, в узкий круг великих держав. Король‑капрал оставил сыну отлично вымуштрованную 80‑тысячную армию, что делало вышеуказанную задачу не такой уж невыполнимой (для сравнения: Франция, в то время в 10 раз превосходившая Пруссию по численности населения, держала под ружьем 150 тыс. солдат).

Первой целью агрессивных устремлений Фридриха стала Силезия – одна из наиболее экономически развитых и густонаселенных провинций габсбургской монархии. О Карле VI и состоянии его государства молодой король был весьма критического мнения: «Император – старый истукан! Сегодня он – олицетворение силы, а завтра – ничто. Когда‑то был силен, но французы и турки его вымотали, и теперь он на дне». Еще меньше причин было у воинственного Гогенцоллерна для того, чтобы опасаться дочери Карла, юной и неискушенной в политике Марии Терезии. В середине декабря 1740 года прусские войска вступили в Силезию. При этом формально война Австрии объявлена не была. Несомненно, речь шла об акте агрессии, хотя в те времена это понятие толковалось не совсем так, как сегодня. Помимо государственных соображений, у Фридриха были личные причины для неприязни к Габсбургам. Как отмечает один из биографов короля‑солдата, «интриги венского двора способствовали ухудшению его отношений с отцом, не позволили заключить хороший брак, вынудив пойти под венец с племянницей императора из политически незначительного рода… Вена [также] препятствовала стремлению Пруссии расширить свою территорию в Рейнской области»⁰.

Нападение Пруссии оказалось не единственной проблемой, с которой пришлось столкнуться 23‑летней Марии Терезии. Баварский курфюрст Карл Альбрехт, не признавший в свое время Прагматическую санкцию, предъявил от имени своей супруги Марии Амалии, дочери Иосифа I, претензии на габсбургские земли. За Баварией стояла Франция, стремившаяся нанести Австрии, своему давнему врагу, смертельный удар. Весной 1741 года к антигабсбургской коалиции примкнула и Саксония, чей курфюрст был также польским королем. Началась война за австрийское наследство (1740–1748) – точнее, серия войн, направленных на передел сфер влияния в центре Европы. Мария Терезия вступала в бой в чрезвычайно невыгодном положении: помимо внешних угроз, она не могла рассчитывать и на полную лояльность собственных подданных – прежде всего в Венгрии.

В июне 1741 года Мария Терезия отправилась в Пресбург (Братиславу), где заседал венгерский сейм. Там состоялся обряд ее коронации в качестве короля Венгрии. Это не опечатка: во многих официальных документах о Марии Терезии говорится именно как о короле, а не королеве Венгрии. Ошибка была допущена явно с умыслом: наследница Карла VI хотела показать, что будет править решительно и самостоятельно, как мужчина. При этом королева ничего не сделала, чтобы подсластить пилюлю искренне любимому ею, но непопулярному среди венгров мужу, который был вынужден наблюдать за коронацией в качестве простого зрителя. Франц Стефан не был провозглашен в Венгрии ни принцем‑консортом, ни соправителем жены: услуги доброго, учтивого и мягкотелого лотарингца, не говорившего толком ни по‑немецки, ни по‑венгерски, были нужны габсбургской монархии главным образом в деле продолжения рода. Рождение в марте 1741 года принца Иосифа (будущего Иосифа II) вызвало в Вене бурю ликования; это был один из немногих радостных моментов первых месяцев царствования Марии Терезии.

Выступление Марии Терезии на заседании венгерского сейма с просьбой о помощи в войне против многочисленных врагов. 1741 г.

Заседание венгерского сейма, на котором королева обратилась к местной шляхте с просьбой о помощи в войне против многочисленных врагов, считается одним из наиболее ярких событий в истории габсбургской династии. Согласно монархической легенде, молодая государыня с крошечным наследником на руках, ищущая защиты у своих добрых подданных, произвела столь трогательное впечатление на эмоциональных мадьяр, что стены дворца, где происходила эта сцена, сотрясались от криков «Eljen!» («Слава!»), а венгерские дворяне с лихо закрученными усами потрясали саблями, клянясь отдать «жизнь и кровь за королеву». Есть, однако, авторитетные свидетельства того, что все было куда более прозаично: во‑первых, маленький Иосиф в тот момент отсутствовал, во‑вторых, вечно оппозиционная шляхта оказалась отнюдь не единодушна в вопросе о поддержке Габсбургов, а в‑третьих, большинство сейма хоть и откликнулось на призыв королевы, но не преминуло добиться от нее очередного подтверждения мадьярских вольностей.

* * *

Война с Фридрихом II складывалась для Австрии неудачно. Во главе армии Мария Терезия поставила бездарного Карла Лотарингского, брата своего мужа, который и близко не мог тягаться с прусским королем, быстро завоевавшим репутацию лучшего полководца Европы. Пруссаки сохраняли контроль над Силезией, и Фридрих предлагал Марии Терезии мир, если она откажется от прав на эту провинцию. В обмен коварный король сулил своей противнице поддержку кандидатуры Франца Стефана на предстоящих выборах нового германского императора. Из тактических соображений венское правительство заключило с Пруссией перемирие.

12 февраля 1742 года вышеупомянутое предложение Фридриха II перестало быть актуальным: антигабсбургски настроенные курфюрсты, подстрекаемые Францией, избрали императором Карла Альбрехта Баварского под именем Карла VII (1742–1745). Впервые за 300 лет Габсбурги лишились германского престола. Новый император действовал решительно: еще до его избрания баварские войска при поддержке французов и саксонцев вступили в Прагу, где местная шляхта, разом забыв о лояльности Вене, признала Карла Альбрехта королем Богемии. На сей раз австрийцы, однако, ответили ударом на удар: армия Марии Терезии, отбросив противника, вступила в Мюнхен – столицу Баварии, лишив новоиспеченного императора его родовых владений.

Тем временем вновь оживился прусский король. В мае того же 1742 года он возобновил боевые действия, разгромил Карла Лотарингского у Часлава и вынудил Марию Терезию подписать мирное соглашение, в котором королева с тяжелым сердцем признала потерю Силезии. Единственным утешением ей могла быть поддержка Англии, которая пошла на союз с Габсбургами, боясь резкого усиления французских позиций на континенте. В 1742–1743 годах англо‑ганноверские войска вели довольно успешные действия против французов в южных Нидерландах. Затем, однако, ситуация изменилась: под французскими знаменами объявился выдающийся военачальник, Мориц Саксонский, которому удалось потеснить противника. Летом 1744 года, когда Фридрих II заключил союз с Францией и вновь обрушился на австрийцев, положение Габсбургов было весьма незавидным.

Ситуация в годы войны за австрийское наследство интересна тем, что резкие изменения как на театрах военных действий, так и за столом дипломатических переговоров происходили едва ли не ежемесячно. Успехи прусского короля обеспокоили его соседей настолько, что в январе 1745 года Англия, Австрия, Голландия и Саксония заключили союз против Пруссии. Через полтора месяца скоропостижно скончался Карл VII, который не располагал ни политическими, ни финансовыми ресурсами для того, чтобы надолго закрепить императорский трон за династией баварских Виттельсбахов. Его наследник, курфюрст Максимилиан Иосиф, покорно согласился со всеми требованиями Габсбургов: в обмен на возврат Баварии он отказался от претензий на императорский трон, обещал Францу Стефану поддержку на будущих выборах и признал Прагматическую санкцию. В Вене вздохнули с облегчением. Новым успехом династии стало избрание Франца Стефана императором под именем Франца I (1745–1765). В политику он почти не вмешивался. Известно, что однажды на заседании государственного совета, когда Франц попытался высказать свое суждение, противоречившее взглядам супруги, Мария Терезия грубо оборвала его, заявив, что ему «не резон мешаться в такие дела, о которых он не имеет ни малейшего понятия».

Тем временем прусская военная машина продолжала перемалывать противников. Фридрих II оккупировал Саксонию и нанес еще несколько серьезных поражений Австрии. В Лондоне были обеспокоены тем, что война в центре Европы затягивается, становясь все более накладной для британской казны, из которой финансировалась значительная часть военных расходов Марии Терезии. Британский кабинет намекнул королеве на возможность прекращения субсидий, и на Рождество 1745 года в Дрездене представители Пруссии, Австрии и Саксонии подписали мирный договор. Мария Терезия вновь – на бумаге – соглашалась с передачей Силезии Фридриху II, но в душе не смирилась с потерей до конца своих дней. Кроме того, война кардинально изменила соотношение сил в Центральной Европе: помимо Австрии и Пруссии, в империи не осталось ни одного княжества, которое было бы в состоянии противодействовать влиянию великих держав. Австрия избежала полной утраты доминирующего положения в империи, но о реальном влиянии императора на большую политику более нельзя было говорить. Вена смирилась с существованием второй немецкой великой державы, своего постоянного конкурента.

Этим, однако, война для Габсбургов не закончилась. В Италии им пришлось вновь столкнуться с французами и испанцами. Боевые действия продолжались еще почти три года, пока Великобритания и Франция, соперничество между которыми играло роль масла, подливаемого в огонь войны за австрийское наследство, не оказались на грани финансовой катастрофы. Париж и Лондон так нуждались в мире, что чуть ли не силой затащили за стол переговоров своих союзников – соответственно Испанию и Австрию. 18 октября 1748 года в западногерманском Аахене был подписан мир, условия которого оказались не слишком благоприятными для Марии Терезии. Хотя французы вернули ей оккупированные южные Нидерланды, в Италии она уступила испанцам Пармское герцогство и два маленьких княжества – Пьяченцу и Гвасталлу. Главное же – Аахенский мир закреплял потерю Силезии, возврат которой стал idee fixe австрийской государыни на протяжении всех последующих лет. Сама Мария Терезия, впрочем, за время войны приобрела большую популярность как в Европе, так и среди своих подданных. Отчаянная и смелая борьба за свои наследственные права молодой женщины, оставшейся, как уже упоминалось, без денег, солдат и советников перед лицом сонма врагов, не могла не произвести впечатление на всех, включая самих этих врагов. Много лет спустя, получив известие о смерти Марии Терезии, ее главный противник, Фридрих II, почтит ее память такими словами: «Она делала честь своему полу, своему трону и своей семье; я воевал с ней, но никогда не был ее врагом». Как бы ни был плох для Австрии Аахенский мир, он стал окончательным международным признанием основных положений Прагматической санкции: неделимости владений габсбургской династии и прав Марии Терезии и ее потомков на эти владения. Дочь сумела силой оружия отстоять то, чего ее отец добивался с помощью дипломатии.

Война за австрийское наследство имела для Марии Терезии и еще один важный итог. Она показала, сколь немощна в экономическом плане габсбургская монархия, коль скоро даже борьбу за собственное существование она вынуждена была вести на английские деньги. Австрия нуждалась в коренных реформах, и эти реформы – в духе входившего тогда в моду просвещенного абсолютизма – стали основным внутриполитическим содержанием сорокалетнего царствования Марии Терезии.

Mater Austriae

XVIII столетие вошло в историю Европы как век Просвещения. Естественно‑научные открытия и новые философские концепции, получившие распространение в эту эпоху, постепенно формировали у образованной части европейского общества иной взгляд на мир, природу вещей, отношения между людьми, социальную структуру и общественные идеалы. Представления, основанные на христианских традициях и принципах феодализма, уступали место культу разума, естественного равенства, свободы личности и ее ответственности перед другими людьми – причем последняя, по мысли просветителей, должна была распространяться и на государей. Такие произведения, как «Дух законов» Монтескье и «Общественный договор» Руссо, подвергли сплошной ревизии старые понятия об общественных отношениях.

Сейчас, спустя более чем два с половиной столетия, очевидно, что не всё было так однозначно в этом процессе интеллектуального и духовного освобождения. Наиболее радикальные из просветителей, по сути дела, предлагали обществу взамен прежней системы духовно‑нравственных и социальных координат, основанной на традиционной иерархии, почитании Бога и государей, иную, столь же жесткую, в основе которой лежал атеистический культ Разума. Как показали события французской революции, жрецы этого культа могли быть куда более неумолимыми и беспощадными, чем представители Старого порядка. Люди, зачитывавшиеся в юности Руссо, Дидро и Вольтером, явили миру первые образцы массового террора. Тем не менее в середине XVIII века, когда до якобинской диктатуры было еще далеко, идеалы Просвещения волновали многие умы и действительно способствовали духовному, а во многих случаях и материальному подъему в странах Европы.

В разных частях Старого Света новые веяния, которые принес XVIII век, имели неодинаковое распространение и по‑разному претворялись в жизнь. В странах Запада идеи Просвещения упали на социальную почву, хорошо взрыхленную и удобренную предыдущими десятилетиями экономического роста и поступательного политического развития. Там уже существовало развитое «третье сословие», задумывавшееся о более значительной политической роли, процветала торговля и быстро росли города, а доля образованных людей, не говоря о просто грамотных, уже была довольно значительной. Поэтому новые идеи и концепции на Западе естественным образом получили широкое признание и имели серьезные социально‑политические последствия.

В центре же и на востоке Европы, в том числе во владениях Габсбургов, ситуация оказалась качественно иной. Только в альпийских землях и отчасти в Богемии и Силезии к началу царствования Марии Терезии структура общества напоминала западноевропейскую. В Венгрии же образованные круги, интересовавшиеся просветительскими идеями, были почти исключительно дворянскими, а социальные интересы этого сословия во многом противоречили основным положениям идеологии Просвещения. На окраинах габсбургской монархии жизнь как будто и вовсе застыла: в Трансильвании, Словакии, Банате, на Военной границе общественные отношения оставались неизменными со времен изгнания турок, уровень образования не только простонародья, но и дворян был крайне низким, зато влияние церквей – католической, кальвинистской и православной – чрезвычайно высоким.

Специфика Центральной и Восточной Европы вела к тому, что здесь, в отличие от Запада, «стремление к переменам шло не снизу…, а со стороны части самого привилегированного класса, сталкивавшейся с традиционными препятствиями, – недоверием крестьян, реакционностью священников, региональным сепаратизмом, агрессивностью иностранных государств и упорным консерватизмом большей части мелкого дворянства»⁰. Никакие реформы в такой ситуации не были бы возможны, если бы их душой и двигателем не оказались люди, в руках которых были сосредоточены огромные властные полномочия, – монархи, решившие в силу ли собственных убеждений или настоятельной необходимости вступить на путь преобразований.

Так возник феномен «просвещенного абсолютизма», на путь которого вслед за Францией Людовика XIV, но на столетие позже, встали восточные великие державы Европы – Австрия, Пруссия и Россия. Здесь эта политическая модель, суть которой лучше всего выражена формулой «для народа, но без народа», сама по себе не вела и не могла вести к столь же глубоким социальным изменениям, как на Западе. Главной опорой «просвещенных деспотов» являлось не «третье сословие», которому в Австрии, Пруссии и России лишь предстояло возникнуть, а реформаторски настроенная часть дворянства и военная и гражданская бюрократия, развитию и укреплению которой уделяли первостепенное внимание все вышеперечисленные государи. Просвещенный абсолютизм стал способом социальной модернизации, избранным восточной частью Европы. Он готовил почву для дальнейших изменений, которым предстояло произойти уже в XIX веке.

* * *

После Аахенского мира (1748) перед Марией Терезией стоял ряд неотложных практических задач, важнейшими из которых являлись: обеспечение безопасности наследственных владений Габсбургов; укрепление пошатнувшихся позиций Австрии в Европе, в первую очередь возврат Силезии и обуздание Фридриха II; создание прочного социально‑экономического фундамента могущества Австрийского дома; обеспечение единства габсбургской монархии. К их решению королева приступила со свойственной ей энергией и решительностью.

Первый период реформаторской деятельности Марии Терезии и ее советников приходится на 1749–1756 годы – от Аахенского мира до Семилетней войны. Начало переменам положила военная реформа: была унифицирована система набора в армию, монархию разделили на 37 округов, каждый из которых должен был формировать определенный воинский контингент. Был впервые в истории габсбургской монархии заведен единый военный бюджет; под ружье на постоянной основе поставили 108 тыс. солдат и офицеров. Для содержания столь солидного войска королеве, однако, требовались значительные средства, поэтому неизбежной становилась реформа налоговой системы. В западной части монархии (альпийских провинциях, Богемии, Моравии) дворянство лишилось налоговых привилегий и стало платить взносы в государственный бюджет. В Венгрии, где освобождение от налогов было одной из основных шляхетских «вольностей», подобная реформа осуществлялась гораздо медленнее и со значительными трудностями.

Система округов сыграла при этом заметную роль. В каждый из них были направлены правительственные чиновники, следившие за сбором податей; они заменили прежних выборных представителей сословных собраний, как правило – крупных помещиков, стоявших на страже в первую очередь собственных интересов, а не интересов казны. Таким образом, налоговая реформа плавно перетекала в реформу административную, направленную на реорганизацию государственного аппарата, который должен был способствовать окончательному превращению габсбургских земель в единую империю. Был создан ряд центральных ведомств, занимавшихся координацией внешней политики, финансовых дел, юстиции, военными вопросами и т. д. Все эти ведомства были подчинены Государственному совету, регулярно собиравшемуся на заседания под председательством государыни. После Семилетней войны деятельность новых административных учреждений была окончательно отлажена. Роль бюрократии резко возросла. Хотя чиновничий аппарат составляли в большинстве своем представители дворянского сословия, многие из них были выходцами из незнатных и небогатых семей, перед которыми Терезианские реформы открыли возможность быстрой служебной карьеры и возвышения. Мария Терезия, в отличие от ее сына и преемника Иосифа II, не воевала с аристократией, а лишь стремилась сочетать ее интересы с интересами государства, опираясь при этом на наиболее образованных и одаренных представителей привилегированной элиты.

К их числу относится в первую очередь граф (впоследствии князь) Венцель Антон фон Кауниц‑Ритберг (1711–1794), отпрыск одной из аристократических семей Богемии. В 1753 году он занял пост государственного канцлера и долгие годы определял характер австрийской внешней политики. «Дипломатическая революция», о которой пойдет речь в следующей главе, была во многом его рук делом. Влияние Кауница оказалось столь велико, что, по утверждению многих историков, в 1760‑70‑е годы габсбургской монархией фактически правил триумвират: Мария Терезия, ее соправитель Иосиф II и Кауниц. Другие советники Марии Терезии не располагали таким влиянием, как Кауниц, однако и их деятельность наложила заметный отпечаток на политику и облик австрийской монархии. Это граф Фридрих Вильгельм фон Гаугвиц, участвовавший в проведении военной и налоговой реформ, фельдмаршалы Даун, Лаудон и Ласи, которые не только отстаивали интересы монархии на поле боя, но и способствовали модернизации ее вооруженных сил, личный врач королевы голландец Людвиг ван Свитен, ратовавший за либерализацию системы наказаний и реформу народного образования, и некоторые другие.

А вот император Франц I по‑прежнему оставался в тени супруги. При этом он не был ни глупцом, ни патологическим лентяем.

Князь Венцель Антон Доминик Кауниц‑Ритберг.

Художник Жан‑Этьен Лиотар

Франц серьезно интересовался естественными науками, архитектурой, искусствами, оставил после себя несколько внушительных коллекций минералов, растений и технических новинок. Кроме того, «тихий» император оказался настоящим финансовым гением: через подставных лиц он участвовал в операциях на европейских биржах, удачно инвестировал вырученные средства, покупал обширные поместья в Верхней Австрии, Моравии и Словакии, где по его распоряжению строились мануфактуры и мастерские, приносившие большой доход. Франц не был скрягой: так, он на собственные деньги закупил множество редких зверей и птиц для зоопарка при замке Шёнбрунн – бывшем охотничьем домике, превращенном Марией Терезией в габсбургскую резиденцию в окрестностях Вены. (Своему нынешнему великолепию Шёнбрунн обязан, впрочем, императору Францу Иосифу, расширившему и перестроившему этот дворец).

Залогом финансового благополучия монархии могло быть только улучшение положения крестьян – основного податного сословия. Практичная Мария Терезия быстро поняла это, и именно заботой о государственном благе в первую очередь продиктованы ее послабления земледельцам. «Крестьянский класс как самый многочисленный разряд граждан составляет главную основу и главную силу государства, – рассуждала королева. – Поэтому его следует поставить крепко на ноги, чтобы он мог кормить свои семьи и нести общие налоги в военное и мирное время». В 1775 году, после нескольких неурожайных лет и вызванных этим крестьянских волнений, был издан патент, который строго запрещал использовать труд крестьян на помещичьих землях более чем три дня в неделю. Были облегчены наказания для крестьян за различные провинности, отменены пытки, упрощен порядок рассмотрения жалоб простого люда в судах. Все эти меры во многом повторяли положения Robotpatent Леопольда I (1680) и указов Карла VI (1738), но в отличие от них правительство Марии Терезии жестко контролировало соблюдение своих распоряжений. Действие патента 1775 года было впоследствии распространено и на другие земли монархии. Тем не менее Мария Терезия не пошла на полное личное освобождение крестьян, что предстояло сделать Иосифу II.

Мария Терезия ликвидировала все внутренние таможни, кроме барьера между Венгрией и остальными землями монархии. Это препятствовало промышленному развитию земель короны св. Стефана, окончательно ставших житницей монархии, зато способствовало индустриальному росту в Чехии и Австрии. В 1780‑е годы в монархии насчитывалось 280 фабрик и мануфактур; в начале 1790‑х чешские земли (Богемия, Моравия и остаток Силезии), занимавшие 10 % территории габсбургских владений и имевшие 14 % их населения, приносили императорской казне от 25 до 35 % доходов.

Другой областью, в которой Марии Терезии удалось добиться выдающихся успехов, стало народное образование. С 1774 года (в Венгрии – с 1777‑го) начальное образование было объявлено обязательным. Последствия этого решения, правда, стали очевидными уже после смерти королевы: в 1781 году только 208 тыс. из 776 тыс. детей школьного возраста посещали школу в габсбургских землях (кроме Венгрии), но уже десять лет спустя в одной только Богемии насчитывалось 174 тыс. учеников. При Марии Терезии были внесены либеральные изменения в уставы австрийских университетов, высшая школа вышла из‑под влияния иезуитов, господствовавших в ней в первой половине XVIII века, была расширена учебная программа, появилось несколько новых учебных заведений, в том числе военные – Терезианум, инженерная, артиллерийская академии и др. При этом императрица, сама не получившая особенно глубокого образования, руководствовалась не какими‑то отвлеченными принципами и философскими идеями – о них она просто не имела представления, – а здравым смыслом и соображениями практической пользы. При этом по своим взглядам и манерам государыня до конца своих лет оставалась набожной католичкой, сильно недолюбливавшей протестантов, и консервативной матерью семейства, по приказу которой венским проституткам наголо брили головы.

Каковы итоги долгого царствования Марии Терезии? Наиболее впечатляет простое статистическое сопоставление положения монархии в 1740 году, когда дочь Карла VI вступила на престол, и ситуации в последние годы ее правления. Несмотря на потерю густонаселенной Силезии, число подданных Австрийского дома за 40 лет выросло на 28 % и достигло без малого 20 млн человек. В австрийской казне в 1778 году было более 50 млн флоринов (в 1740‑м – около 22 млн). Армия, в которой в год смерти Карла VI едва насчитывалось 38 тыс. человек, в 1775 году состояла из 175 тыс. солдат и офицеров – плюс 35 тыс. гренцеров, крестьян‑солдат, обитавших на юге, на Военной границе.

Терезианская эпоха – водораздел в истории габсбургской монархии. С этого времени о владениях Габсбургов, кроме Южных Нидерландов и северной Италии, действительно можно говорить как о едином организме, несмотря на то что существенные различия между отдельными его частями попрежнему сохранялись (впрочем, им не суждено было исчезнуть до самого конца этого государства). С эпохи Марии Терезии начинается и то, что можно назвать центральноевропейским способом сосуществования и взаимодействия множества народов и культур в рамках империи, которая не всегда давала простор национальным чаяниям и устремлениям, но почти всегда старалась сгладить противоречия между своими подданными. Она предоставляла им возможность жить бок о бок, поддерживая и усиливая друг друга, под властью династии, игравшей одновременно роль интеграционного фактора, символа государственности и олицетворения Центральной Европы – этой, по выражению чешского писателя Милана Кундеры, «архиевропейской Европы», построенной по принципу «максимум многообразия при минимуме жизненного пространства».

В этом, видимо, заключалась новая историческая миссия Габсбургов, пришедшая на смену прежней – миссии защитницы Европы от османского нашествия. В отличие от западной части европейского континента, здесь, в центре и на востоке Европы, процесс превращения этносов в нации, с собственной развитой культурой, самосознанием и политическими устремлениями, шел относительно медленно. Государство Габсбургов было не тюрьмой народов, как о нем впоследствии отзывались националистически настроенные политики и историографы – немецкие, венгерские, итальянские, чешские, – а скорее инкубатором, в котором и благодаря которому народы Центральной Европы могли достичь стадии культурного, социального и политического развития, свойственной их западным соседям уже в XVIII веке. Однако в этом и заключалась главная опасность для Габсбургов: демон национализма, объявившийся позднее в Европе, по объективным причинам был враждебен наднациональной власти Австрийского дома, основанной на древнем династическом принципе.

Чтобы сохранить и по возможности приумножить доставшееся им наследство, преемники Марии Терезии, которую стали называть Mater Austriae – «Матерью Австрии», должны были взять на себя нелегкое дело достижения социальной и национальной гармонии в своих владениях. Представления о такой гармонии у членов Австрийского дома были неодинаковыми. Одну из наиболее радикальных «версий» предложил и попытался осуществить на практике сын Марии Терезии – Иосиф II. О трагической судьбе этого одинокого реформатора речь впереди, пока же вернемся в 1750‑е годы, когда над Европой сгустились тучи новой войны.

Перемена альянсов и ее последствия

Французов при габсбургском дворе любили, Францию – терпеть не могли. Родным языком императора Франца, мужа Марии Терезии, был французский; при нем в Вене были заведены многие французские обычаи и манеры, но император не мог спокойно слышать о Людовике XV, который нанес ему когда‑то смертельную обиду, вынудив уступить Франции Лотарингию. Да и сама Мария Терезия помнила о почти трехсотлетней борьбе ее предков с французской экспансией, которая началась еще в XV веке.

Неудивительно, что, ознакомившись с запиской, поданной венценосным супругам в марте 1749 года графом Кауницем, императрица недоуменно подняла брови. Граф, слывший восходящей звездой австрийской дипломатии, предлагал вещь неслыханную: постепенно отойти от старинного, проверенного во многих войнах альянса с Англией и Голландией и сблизиться с заклятым врагом – Францией. Той самой Францией, которая совсем недавно поддержала притязания Карла Баварского на земли Габсбургов. Той Францией, которая никак не могла смириться с мыслью, что времена «короля‑солнца» давно миновали, и упорно стремилась к доминированию на европейском континенте. Быть может, граф Кауниц сошел с ума или подкуплен французами?

Однако, ближе ознакомившись с аргументацией дипломата, Мария Терезия поняла, что его идеи не так уж и безумны. По сути дела, между Францией и Австрией уже не осталось непреодолимых противоречий, убеждал государыню Кауниц. Французы более не стремятся к экспансии в Италии, где позиции Габсбургов весьма прочны. Напротив, усиление Пруссии очень беспокоит не только Вену, но и Париж. Кроме того, Австрия может сыграть на противоречиях между Францией и Великобританией в заморских колониях. Британский король является также курфюрстом Ганноверским, и его вмешательство в дела «Священной Римский империи» естественным образом подрывает позиции в ней Австрийского дома. Таким образом, и здесь союзниками австрийцев могут быть французы, тоже желающие вытеснить англичан из континентальной политики. Итак, задавал вопрос Кауниц, не стоит ли поставить на французскую карту? В случае, если альянс с Францией будет дополнен дружескими отношениями с Россией (с которой Вена уже заключила в 1746 году оборонительный военный союз), позиции Австрии в европейской политике заметно усилятся.

Записка Кауница была на время положена Марией Терезией под сукно: время для столь резких движений, по мнению осторожной королевы, еще не пришло. Но наступил 1756 год, и события стали развиваться с головокружительной быстротой. В конце января в Вену пришло известие о том, что Великобритания и Пруссия подписали Вестминстерскую конвенцию. По сути дела, этот документ не был союзным договором, однако один из его пунктов гласил: «Если же вопреки всем ожиданиям и в нарушение мира… любая иностранная держава предпримет вторжение в Германию, две договаривающиеся стороны объединят свои усилия для наказания нарушителей и сохранения спокойствия в Германии». За этими невинными словами скрывалась явная угроза австрийским и французским интересам. Кроме того, прусский король за соответствующие субсидии фактически обязался защищать интересы Англии и Ганновера в империи, что не могло не беспокоить Вену.

Начались интенсивные переговоры, закончившиеся в мае 1756 года в Версале подписанием союзного соглашения между Францией и Австрией. Случилось именно то, о чем Фридрих II писал еще во время войны за австрийское наследство: «Самое худшее, с чем мы могли бы столкнуться в будущем, – это союз Франции и королевы Венгерской». В том же месяце Британия официально объявила Франции войну, хотя боевые действия в североамериканских колониях и Индии шли уже давно. Так произошла знаменитая «перемена альянсов» (reverse des alliances), она же «дипломатическая революция», результатами которой Мария Терезия могла быть довольна. Исчезла угроза французского нападения на империю и Италию, а также опасность, вызванная союзными отношениями Франции с турками. Ну а конец франко‑прусского альянса и вовсе избавил Вену от настоящего кошмара.

Фридрих II, впрочем, пока тоже чувствовал себя уверенно. Его казна была пополнена английским союзником, в армии – свыше 200 тыс. вымуштрованных солдат. Король решил, что наилучшей тактикой будет молниеносная война, в которой он поодиночке разобьет медлительных противников. Поэтому, не обладая перевесом над французами и австрийцами, самонадеянный Фридрих ударил первым. 29 августа 1756 года началась самая кровавая из войн XVIII столетия, которую иногда, учитывая, что боевые действия велись и на других континентах, даже называют мировой.

* * *

Саксония, примкнувшая к антипрусской коалиции, продержалась недолго: разбитая в пух и прах, она к концу года была оккупирована войсками Фридриха. Король привел несколько десятков тысяч саксонских пленных к присяге себе и своему знамени и включил их в состав прусской армии. Ничего удивительного: в ту пору воевали еще не за отечества, а за государей. На очереди были австрийцы, и 1 октября 1756 года прусский король нанес им поражение при Ловосице.

В январе следующего года одним врагом у Фридриха стало больше: Россия, обеспокоенная агрессивностью прусского монарха, вступила в альянс с Австрией и Францией. Хотя противоречий между членами этой коалиции было более чем достаточно, задачу обуздания Пруссии в Петербурге сочли первоочередной. Тому было простое объяснение: «Напав на Силезию [в 1740 г.], Фридрих II принял важнейшее решение: его экспансия была направлена на восток, а не как у его отца, на запад, в Рейнскую область… Поскольку польско‑литовская уния (Речь Посполитая. – Я. Ш.) непрерывно слабела, а Швеция перестала быть великой державой, доминирующее положение в северной и восточной части Европы заняла Россия. В начале своего правления Фридрих сильно недооценил эту державу»⁰. Россия не участвовала в войне за австрийское наследство: хотя со времен Петра I венский «цесарь» был дружественным России государем, политическая обстановка в Петербурге оставалась настолько нестабильной (в 1740–1741 годах там произошли два государственных переворота), что Российской империи было не до войн в Европе. Однако в середине 1750‑х ситуация была уже совсем иной, и императрица Елизавета Петровна решила воевать. Весной 1757 года 80‑тысячная русская армия под командованием фельдмаршала Апраксина выступила в поход к границам Пруссии. Тем временем на полях Богемии развернулись ожесточенные бои. Армия Фридриха II подступила к Праге и 6 мая нанесла поражение бесталанному Карлу Лотарингскому. На помощь чешской столице поспешил один из лучших военачальников Марии Терезии – генерал (впоследствии фельдмаршал) Даун, ответивший пруссакам победой при Колине (18 июня). На исходе лета Апраксин добрался наконец до Восточной Пруссии, и 30 августа его войска в упорном сражении у Гросс‑Егерсдорфа нанесли поражение армии прусского фельдмаршала Левальда. Однако русский командующий не воспользовался победой и неожиданно начал отступать, из‑за чего был заподозрен в государственной измене. Осенью австрийцы пошли в наступление в Силезии, а французы – на западе Германии. В октябре 1757 года две с небольшим тысячи австрийских гусар под началом генерала Хадика ненадолго заняли Берлин, увезя оттуда в качестве контрибуции более 200 тыс. талеров.

Положение Фридриха II становилось все менее благоприятным. Но именно в отчаянных ситуациях лучше всего проявлялся полководческий талант короля. 5 ноября Фридрих опрокинул и буквально рассеял союзную армию французов и западногерманских князей в битве у Россбаха. Прошел ровно месяц, и у Лейтена неутомимый король разбил австрийскую армию, заметно превосходившую его числом, но не умением. Силезия была вновь потеряна для Габсбургов. Правда, русские тем временем отобрали у самого Фридриха Восточную Пруссию.

Кампания 1758 года не принесла решающего успеха ни одной из сторон, но чаша весов постепенно склонялась на сторону анти‑прусской коалиции. 25 августа Фридрих встретился с русской армией генерала Фермора у деревни Цорндорф. Началась битва, которую очевидцы описывали как «колоссальную бойню». Несмотря на огромные по тем временам потери (не менее 11 тыс. у пруссаков и до 13 тыс. у русских), победителя не было, обе армии стояли насмерть. На следующий день после битвы Фермор все же отошел, что позволило Фридриху заявить о своей победе. Но она оказалась пирровой, силы Пруссии подходили к концу, в рядах королевской армии становилось все больше наемников, понемногу снижались ее боевые качества. Страна была разорена, казна пуста. Конец этого грустного для пруссаков года ознаменовался битвой у Гохкирхена 14 октября, в которой австрийские полководцы Даун и Лаудон заставили Фридриха II отступить с большими потерями.

Но это были лишь первые глотки из горькой чаши, которую предстояло испить прусскому королю. Отчаянные маневры весной 1759 года не позволили ему предотвратить соединение русских и австрийских войск. Теперь два сильнейших врага Пруссии совместно обрушились на нее, в то время как на севере, в Померании, действовали присоединившиеся к коалиции шведы. 12 августа у Кунерсдорфа армия союзников под командованием русского фельдмаршала Салтыкова и австрийского генерала Лаудона нанесла Фридриху II самое тяжелое поражение – он потерял почти всю свою армию. В ночь после битвы король, находившийся на грани самоубийства, писал в Берлин одному из своих министров: «Трижды я собирал солдат, пока не понял, что могу попасть в плен, и вынужден был покинуть поле битвы. Мой мундир в дырах от пуль, подо мной пали две лошади. Мое несчастье в том, что я еще жив… От армии в 48 тысяч человек не осталось и трех тысяч. Вокруг все бегут, я больше не господин своего народа… Я не выдержу этого жестокого испытания…».

Прусский король Фридрих II в битве при Цондорфе.

Художник Карл Рёхлинг

Союзники, однако, не воспользовались плодами победы. Салтыков не сумел договориться с Дауном о стратегии дальнейших действий и отступил в Польшу. «Сообщаю тебе о чуде Бранденбургского дома (т. е. династии Гогенцоллернов. – Я. Ш.), – писал Фридрих II брату Генриху. – Неприятель перешел через Одер, но не воспользовался возможностью окончить войну, дав новое сражение». Самостоятельно добить Пруссию австрийцы были не в состоянии: в 1760 году король опять ухитрился набрать на английские деньги стотысячную армию, которая нанесла габсбургским военачальникам поражения у Лигница (15 августа) и Торгау (3 ноября). Вновь сыграли свою роль преимущества прусской военной школы – «быстрота движений, порядок, уверенность, с которыми делаются все распоряжения, словом, высшее понимание дела… от старшего начальника до последнего ефрейтора»⁰. После этих побед Саксония снова перешла в руки пруссаков. Ситуация становилась патовой.

Прусский король избрал новую тактику: укрывшись за стенами нескольких крепостей и валами укрепленного лагеря при Бундельвице, его армия не нападала, как раньше, а сама ждала наступления противника. Однако между Россией и Австрией не было единства. Новый русский командующий Бутурлин регулярно получал известия из Петербурга и знал, что императрица Елизавета тяжело больна. В случае смерти «матушки‑государыни» престол переходил к ее племяннику, взбалмошному голштинцу Карлу Петеру Ульриху, в православном крещении Петру Федоровичу, большому почитателю Фридриха II. Царедворец Бутурлин не желал неприятностей и, невзирая на гнев австрийского командующего Лаудона, откладывал наступление на позиции пруссаков. 11 сентября русские и вовсе снялись с места и стали отходить на восток, оставив союзникам лишь небольшой корпус генерала Чернышева. Если бы циничный прусский король верил в Бога, он наверняка приказал бы служить благодарственные молебны. Впрочем, в начале января 1762 года судьба предоставила ему еще большее основание для того, чтобы воздать хвалу Всевышнему. Елизавета Петровна скончалась, новый император Петр III не только прекратил войну с Фридрихом, но и, к возмущению многих русских, без всякой компенсации возвратил королю Восточную Пруссию и остальные области, занятые Россией.

Более того, в июне был заключен русско‑прусский союзный договор, согласно которому русские войска должны были выступить против недавних союзников. Однако до этого дело не дошло:

29 июня 1762 года в результате бескровного переворота царь был свергнут собственной супругой, вступившей на престол под именем Екатерины II. Союз с Пруссией не состоялся, но мирный трактат новая государыня оставила в силе: она еще не чувствовала себя на троне достаточно уверенно для того, чтобы продолжать кровопролитную войну в Европе. Россия вышла из Семилетней войны. Поскольку Франция к тому времени неоднократно продемонстрировала свою слабость, Австрия фактически осталась один на один с Фридрихом. Но и у того уже не было ни сил, ни возможностей продолжать войну.

15 февраля 1763 года в замке Губертусбург близ саксонского города Торгау был подписан мирный договор, в котором Австрия и Пруссия гарантировали друг другу территориальную целостность и неприкосновенность. Это означало, что Марии Терезии так и не удалось добиться желанной цели – вернуть Силезию. Правда, Фридрих II обязался поддержать кандидатуру эрцгерцога Иосифа на предстоящих выборах германского короля, но много ли значил этот средневековый титул, коль скоро Пруссия была истощена, но не сокрушена и оставалась серьезным фактором германской и европейской политики? «Дипломатическая революция», затеянная Веной главным образом ради того, чтобы расправиться с прусским королем, не достигла своей цели. Впрочем, Семилетняя война имела для государства Габсбургов и некоторые положительные последствия. Две длительные войны за 20 лет привели к укреплению связей между отдельными частями монархии. Ее армия заметно усилилась в борьбе со столь грозным противником, как Пруссия. И, хотя огромный государственный долг связывал Вене руки, она извлекла определенную выгоду из упадка Франции, получив возможность вместе с Пруссией и Россией контролировать ситуацию в центре и на востоке Европы.

Что касается союза Австрии с Францией, то он продержался до тех пор, пока в результате французской революции ситуация в Европе не изменилась кардинальным образом. Символом этого союза стал брак одной из дочерей Марии Терезии – Марии Антонии, больше известной как Мария Антуанетта, с французским дофином, будущим королем Людовиком XVI (1770). Трагическая история этой королевской четы хорошо известна: и Людовик, и Мария Антуанетта попали в 1793 году под «бритву революции» – якобинскую гильотину. Мария Антуанетта стала первой (но не последней) из Габсбургов, кто был казнен собственными подданными.

* * *

Ослабление Франции и временное самоустранение Англии из континентальной политики привели к тому, что у Австрии, Пруссии и России, между которыми в результате Семилетней войны установился определенный баланс сил, руки оказались развязанными для одного из самых скандальных шагов в истории международных отношений – трех разделов Польши (Речи Посполитой), в результате которых последняя более чем на 120 лет исчезла с карты Европы.

Польша давно уже была соблазнительной добычей для сильных и хищных соседей. Со второй половины XVI века, когда пресеклась династия Ягеллонов, королевская власть в Речи Посполитой становилась все более слабой и в конце концов была отдана на откуп шляхетской вольнице. Структура польского общества напоминала венгерскую – при том, что отдельные группировки местного дворянства зачастую искали поддержки своих клановых интересов за рубежом, резко ослабляя и без того немощное государство. Принцип сословной свободы на польских сеймах был доведен до абсурда благодаря правилу liberum veto, согласно которому любое важное политическое решение могло быть принято только единогласно; единственный голос, поданный «против», блокировал работу сейма. Короли Саксонской династии, находившиеся на польском престоле с 1697 по 1763 годы, не сделали практически ничего для проведения необходимых реформ.

Экономика Польши пребывала в состоянии хронического упадка, немногочисленные города не играли никакой политической роли, а промышленность была крайне слаба. Самоироничная польская поговорка, согласно которой «Польша основана на беспорядке», в XVIII столетии казалась не более чем констатацией факта. Речь Посполитая представляла собой государство многонациональное и многоконфессиональное: в обширных восточных провинциях страны – нынешних Белоруссии и западной Украине – преобладало православное население; кроме того, там жили немало униатов, приверженцев греко‑католической церкви, а по всей стране было рассеяно весьма многочисленное еврейское меньшинство. По сути дела, Речь Посполитую можно считать еще одним центральноевропейским наднациональным проектом, подобным империи Габсбургов, однако косность польского общества и чрезвычайная слабость государственных структур Речи Посполитой обрекли ее на бесславную гибель.

В 1764 году на польский трон был избран Станислав Август Понятовский – умный, образованный, патриотически и реформистски настроенный, но слабый и нерешительный вельможа, который был когда‑то любовником Екатерины II и считался ее креатурой. Конституционно‑монархическая программа нового короля вызвала протест у консервативной аристократии, которая настаивала на сохранении традиционных шляхетских свобод. В 1768 году между консерваторами и сторонниками реформ началась гражданская война, в которую под предлогом защиты свободы вероисповедания православных подданных польской короны вмешалась Россия. Одновременно русские войска начали победоносное наступление на турок в Причерноморье. В Вене и Берлине были сильно обеспокоены успехами Петербурга.

Фридрих II, которому после пережитого в годы Семилетней войны совсем не хотелось воевать, решил ликвидировать напряжение, возникшее в русско‑прусско‑австрийском треугольнике, предложив соседям «закусить» слабой и неспокойной Польшей. Постепенно вырисовались контуры первого раздела несчастного государства. 5 августа 1772 года в Петербурге было подписано соглашение, согласно которому Россия получила Ливонию и большую часть нынешней Белоруссии (площадью 92 тыс. кв. км с населением 1,3 млн человек). Австрии достались Галиция, часть Подолии и польская Силезия – 83 тыс. кв. км с 2,6 млн жителей. Пруссия стала обладательницей Западной Пруссии, Куявии и части Великой Польши (36 тыс. кв. км, 580 тыс. человек).

Несмотря на то что доля Пруссии была наименьшей, первый раздел Польши стал несомненным успехом Фридриха II, который смог убедить Петербург и Вену принять его план, избежал войны, которой боялся, и повысил свой международный престиж. Кроме того, Восточная Пруссия теперь была соединена с остальными владениями Гогенцоллернов. Что же касается габсбургской монархии, то присоединенные территории на долгие годы стали одной из ее наименее развитых провинций, не имевшей к тому же большого стратегического значения. Вдобавок этническая картина Австрии стала еще более пестрой: подавляющее большинство новых подданных монархии составляли поляки и русины (украинцы), что впоследствии добавило венскому правительству проблем, поскольку отношения между польскими дворянами‑землевладельцами и украинским крестьянством в Галиции были весьма напряженными. Так что успех оказался сомнительным – если не считать того, что к официальному титулу Иосифа II добавились слова «король Галиции и Лодомерии».

Умирающая Польша встрепенулась. 20 последующих лет стали для нее периодом экономического и культурного оживления и определенных политических реформ, завершением которых стало принятие конституции 3 мая 1791 года. Это был выдающийся документ, который не только уничтожил многолетние недостатки польской государственной системы (liberum veto, конфедерации, выборность короля и т. п.), но и констатировал, что все сословия составляют нацию, дав тем самым понятию «нация» современное содержание. Проведенные изменения имели революционное значение. Но было поздно: либеральная конституция вызвала не только отпор консервативной части польской элиты, но и подозрения великих держав, которые видели в польских реформах проявление «французской революционной заразы». Вновь началась гражданская война, весной 1792 года в поддержку оппозиционной Тарговицкой конфедерации выступили русские войска, и вскоре слабый и больной Станислав Август Понятовский подчинился давлению Петербурга, одобрив новое соглашение о разделе. Россия получила Украину и западную часть Белоруссии (250 тыс. кв. км, более 3 млн жителей), Пруссия – Гданьск, Торунь и значительную часть Великой Польши (57 тыс. кв. км, 1 млн человек). Австрия на сей раз осталась не у дел: она была занята войной с революционной Францией.

Но и это был еще не конец. В обглоданной соседями Польше ширилось патриотическое движение. В 1794 году Тадеуш Костюшко поднял восстание, которое, однако, было жестоко подавлено русскими и прусскими войсками. Тем временем австрийская дипломатия, поняв, что решение польского вопроса может принять форму, невыгодную для Вены, развила активность – с тем, чтобы вновь поучаствовать в дележе добычи. Входе долгих переговоров удалось достичь компромисса, согласно которому Россия получила Литву, Курляндию и Волынь (120 тыс. кв. км), Австрия – остаток Галиции, части Великой Польши и Мазовии (47 тыс. кв. км), Пруссия же – оставшуюся часть Великой Польши с Варшавой (около 47 тыс. кв. км).

Польша перестала существовать. Для ее народа начался долгий период борьбы за национальное освобождение. Из трех же черных орлов, покончивших с орлом белым, в наибольшем выигрыше, несомненно, оказалась Россия, которая окончательно стала доминирующей державой в восточной части Европы.

Революционер Божьей милостью

«Видя, что состояние моего здоровья день ото дня ухудшается, я собрал врачей и распорядился, чтобы они дали письменное заключение о моем состоянии… – писал император, то и дело прерываясь, когда приступы кашля становились особенно долгими и мучительными. – Возможно, конец наступит очень скоро. Дорогой брат, не только во имя дружбы, но и во имя обязанностей перед теми государствами, которые в скором времени будут вверены Вам, я заклинаю Вас как можно скорее прибыть сюда… Наш дом ждет Вас и Ваших распоряжений… Времени уже не осталось; март грозит новыми болезнями».

Был февраль 1790 года. С замерзшего Дуная дул ледяной ветер, в венских кабачках бюргеры отогревались грогом и пуншем, осипшими от холода голосами отдавали команды офицеры дворцовой стражи, а в жарко натопленных покоях дворца Хофбург умирал от туберкулеза, болезни печени и нервного истощения император Иосиф II (1765–1790). Незадолго до смерти он сочинил собственную эпитафию: «Здесь лежит государь, намерения которого были чисты, но ему не суждено было увидеть успех ни одного из своих начинаний». У умирающего императора имелись все основания для тоски и отчаяния. Надежд на выздоровление не было, и оставалось лишь уповать на скорый приезд из Тосканы брата и наследника, эрцгерцога Леопольда, которого Иосиф рассчитывал убедить в необходимости вопреки всем трудностям продолжать реформаторский курс. Однако и этой надежде не суждено было сбыться: Леопольд прибыл в Вену лишь 6 марта; сердце императора остановилось двумя неделями раньше. Ему не было и 49 лет.

Печальный конец этой жизни резко контрастирует с ее многообещающим началом. Иосиф был, наверное, самым желанным принцем в истории габсбургской династии. Его рождение в марте 1741 года было воспринято родителями младенца, Марией Терезией и Францем Стефаном, венским двором и народом как добрый знак свыше, как символ надежды на то, что Австрийский дом выйдет победителем из тех испытаний, которые обрушились на него после смерти Карла VI. Обстановка того времени наложила отпечаток на отношение матери к первенцу, а также на воспитание наследника и его положение при дворе: юный Иосиф всегда чувствовал свою исключительность и не считал нужным скрывать это. Именно здесь, наверное, кроются корни одной из главных черт характера императора – его непоколебимой уверенности в собственной правоте, которая, с одной стороны, давала ему силы для проведения радикальных реформ, а с другой – сделала его в конце концов объектом почти всеобщей ненависти.

Как и почему молодой Габсбург стал «революционером на троне», во многом остается загадкой. Но, как бы то ни было, к моменту, когда ему исполнилось 20 лет, система взглядов Иосифа на государство, права и обязанности монарха в основном сложилась. Она нашла свое выражение уже в первой из нескольких объемных записок‑трактатов, поданных наследником Марии Терезии. Это сочинение, написанное по‑французски, называлось Reveries («Мечты» или даже «Грезы»), но содержало совсем не мечтательскую программу дальнейших государственных преобразований, которые представлялись необходимыми молодому эрцгерцогу. В основе его концепции лежали две идеи, верность которым Иосиф сохранил до конца своих дней, – абсолютизм как предпосылка для проведения энергичных реформ в духе Просвещения и новый экономический порядок, благодаря которому могли финансироваться необходимые государственные расходы.

Мария Терезия не имела ничего против подобной политики и в значительной мере сама ее проводила. Однако подход Иосифа к важнейшим государственным проблемам был куда более радикальным по крайней мере по двум параметрам. Во‑первых, наследник трона, в отличие от матери, был негативно настроен по отношению к аристократии, которую считал паразитическим сословием, чей консерватизм и стремление любыми путями сохранить свои привилегии служат серьезнейшим препятствием на пути преобразований. Во‑вторых, роль самого государя, как ее понимал Иосиф, сводилась, по сути дела, к положению первого чиновника государства. Именно государство считал молодой Габсбург высшей ценностью, служение которой – удел и долг монарха и всех его подданных. В Reveries впервые прозвучала фраза, которую можно считать политическим кредо Иосифа II: «Все принадлежит государству…».

Императрица Австрийская Мария Терезия

Художник Мартин ван Мейтенс

Впоследствии Иосиф передал матери еще три подобных записки – в 1763,1765 и 1768 годах. В них все более четко обозначались те методы, с помощью которых он хотел обновить и усилить монархию: ограничение прав аристократии, продолжение централизаторской политики Марии Терезии, унификация законодательства во всех владениях Габсбургов, особенно в Венгрии, которую Иосиф считал главным рассадником сепаратизма и дворянского консерватизма, облегчение положения крестьян как основного податного сословия, кардинальная реформа налоговой и финансовой системы, укрепление армии. Мать почти не возражала, но ее природная осторожность и отвращение к радикализму вели к тому, что инициативы Иосифа спускались на тормозах. Став после смерти Франца I в 1765 году германским императором и соправителем Марии Терезии в габсбургских землях, сын получил лишь ограниченные полномочия, главным образом в военной и дипломатической сферах. Но во внешней политике молодой император проявил себя агрессивным правителем, жаждущим завоеваний. Иосиф II был одним из инициаторов участия Австрии в первом разделе Речи Посполитой, чему так сопротивлялась Мария Терезия. Кроме того, несмотря на свое восхищение Фридрихом II, император сознавал, что мощное государство, созданное его кумиром, представляет собой главную угрозу гегемонии Габсбургов в Центральной Европе. Для укрепления ведущей роли Австрии среди германских государств Иосиф задумал обменять южные Нидерланды (ныне Бельгию), оторванные от остальных земель монархии, на Баварию, где как раз скончался курфюрст Максимилиан III. Против этих планов решительно выступил Фридрих II, которому удалось сплотить вокруг себя большинство немецких князей. Тем не менее в начале 1778 года Иосиф двинул войска в Баварию. Началась «картофельная война», обязанная своим названием тому факту, что противоборствующие стороны избегали крупных сражений, зато успешно уничтожали запасы картофеля и других съестных припасов.

Мария Терезия, постаревшая и больная, а потому еще более осторожная, снова выступила против замыслов сына и унизила Иосифа, начав за его спиной мирные переговоры с Фридрихом. По условиям Тешенского мира, подписанного в мае 1779 года, Австрии досталась лишь узкая полоска земли на юго‑востоке Баварии, вдоль реки Инн («Иннская четверть»). Вдобавок Иосиф II надолго приобрел в Германии репутацию агрессивного и опасного монарха, а Фридрих II, наоборот, славу защитника интересов небольших немецких государств. «Картофельная война» нанесла очередной удар по и без того непрочной конструкции «Священной Римской империи германской нации».

Иосиф II продолжил военно‑дипломатическое сближение с Россией. Император испытывал симпатию к другой просвещенной государыне, Екатерине II, и полагал, что совместными усилиями Россия и Австрия могут изгнать с Балкан общего врага – Османскую империю. Вместе с «Семирамидой севера» Иосиф даже совершил поездку в Крым, откуда русская армия совсем недавно изгнала турок. В 1788 году союзники начали новую войну против Турции. Проявив в боях личную храбрость, Иосиф, вставший во главе 250‑тысячной армии, не сумел, однако, ни взять Белград, ни вообще добиться сколько‑нибудь значительных успехов. В ноябре 1788 года император, подхвативший в болотах под Белградом лихорадку, вернулся в Вену – больной, разочарованный и опустошенный. Война с турками продолжалась ни шатко ни валко до 1790 года, и заканчивать ее (без всяких приобретений для монархии) пришлось уже преемнику Иосифа II. Россия, нанесшая туркам благодаря гению Суворова ряд тяжелых поражений в Причерноморье, пожинала плоды победы, Австрия же вновь была унижена.

* * *

Впрочем, основное внимание Иосиф II уделял вопросам внутренней политики. Приступить к давно вынашиваемым реформам ему, однако, удалось лишь после смерти Марии Терезии 29 ноября 1780 года. Император рыдал у смертного одра матери, которую, несмотря на все противоречия и ссоры между ними, он очень любил и глубоко уважал. Несчастная личная жизнь Иосифа II, о которой еще пойдет речь, сделала мать главной женщиной в его жизни. Потеря была невосполнима, и все же смерть Марии Терезии развязала Иосифу руки для осуществления его политических замыслов.

Одним из первых и наиболее важных шагов императора стало освобождение крестьян. 1 ноября 1781 года Иосиф II подписал Патент о собственности (Leibeigenschaftspatent), согласно которому крепостные превращались в полноправных подданных императора – лично свободных, пользовавшихся равенством перед судом и основными гражданскими правами. Первоначально патент действовал лишь в Богемии, Моравии, Крайне и Галиции, но затем был распространен и на другие наследственные земли. Однако передела земельных угодий не произошло: крестьяне освобождались без земли и в большинстве своем были вынуждены продолжать работать на крупных землевладельцев. Тем не менее патент имел огромное значение для экономического развития монархии. Начался приток рабочей силы из сельской местности в города, что способствовало росту промышленности. Правительство поощряло возникновение высокопродуктивных хуторских хозяйств. Разбогатевшие крестьяне получили возможность дать своим детям образование; выходцы из земледельческой среды пополняли ряды городской буржуазии, чиновничества и интеллигенции. Таким образом, был дан толчок модернизации центральноевропейского общества.

Следующим этапом аграрной реформы должно было стать введение единого поземельного налога. С этой целью в 1785 году императорские чиновники начали составлять кадастры – списки всех земельных владений в монархии. По замыслу Иосифа II каждый землевладелец должен был вносить в казну налог в размере 12,22 % годового дохода. Кроме того, крестьяне были обязаны платить помещику до 17,78 % своего дохода. Последняя мера была особенно важна: тем самым крестьяне получали возможность выкупить свои повинности; барщина (Robot) заменялась фиксированной денежной податью, что позволяло земледельцу сосредоточиться на ведении собственного хозяйства. Это означало неизбежный упадок поместного землевладения, обеднение и разорение многих помещиков, поэтому планы императора были встречены землевладельцами в штыки, особенно в Венгрии. После того, как в 1789 году шляхта начала публично жечь кадастры и вступила в контакт с Пруссией, намереваясь предложить венгерскую корону одному из Гогенцоллернов, умирающий Иосиф II был вынужден отменить эту реформу. Крестьянские повинности сохранились вплоть до революции 1848 года.

Более удачными оказались административные преобразования йозефинской эпохи (1780–1790). Их смыслом и целью была дальнейшая централизация монархии, ее окончательное превращение в единое государство. «Иосиф признавал, что принцип национальной автономии сглаживает многие противоречия внутри монархии, но он знал также, что современное государство не может существовать, если через каждые сто километров вступают в действие иные торговые и судебные правила, различные принципы сбора налогов и рекрутского набора в армию»⁰. Отсюда – стремление императора к унификации законов и правил, к созданию единого административного аппарата, чьей движущей силой становились честолюбивые образованные чиновники незнатного происхождения, которых Иосиф противопоставлял консерваторам‑аристократам. Назначенные императором окружные администраторы заменили выборных префектов и других представителей местных сословных собраний.

Важным инструментом централизации Иосифу II казалось придание немецкому статуса единого официального языка монархии, на котором должно было вестись все делопроизводство, административная переписка, разбираться дела в судах и т. д. Император не был националистом – для него речь шла прежде всего об укреплении идеи единого государства. Однако эта мера вызвала яростный отпор в Венгрии, где в ней усматривали унижение национального достоинства. До сих пор официальным языком Венгерского королевства была латынь, но германизаторская политика Иосифа II привела к появлению требований сделать таковым венгерский. Леопольд II, взойдя на престол, достиг компромисса с мадьярами, вернув нейтральной лытыни прежний статус. Тем не менее административные преобразования йозефинской эпохи сделали австрийский государственный аппарат куда более мощным и эффективным, превратили его в настоящую опору монархии, каковой он оставался до самого конца правления Габсбургов.

Иосиф II был одним из немногих Габсбургов, предпочитавших лично знакомиться с жизнью своих подданных. Подобно Карлу V, значительную часть своей жизни император провел в пути, посетив не только все наследственные габсбургские земли, но и другие страны Европы – Германию, Италию, Францию. Водной из моравских деревушек Иосиф лично прошел по полю за плугом, и образ «императора‑пахаря» надолго вошел в число габсбургских легенд. Видя, насколько отличаются друг от друга условия жизни, нравы и традиции населения в разных провинциях монархии, император, однако, так и не осознал того, что своим практическим умом поняла его мать: нельзя рубить сплеча, в условиях зарождающегося, а кое‑где, в первую очередь в Венгрии, уже весьма развитого национального самосознания, народам монархии необходима гибкая политика, не разжигающая, а наоборот, гасящая национальные страсти. Иосиф же не стеснялся подвергать патриотические чувства своих подданных слишком тяжелым испытаниям: так, он отказался короноваться королем Венгрии и Чехии (чтобы не быть связанным некоторыми положениями королевской присяги), а священную для венгров реликвию, корону св. Стефана, приказал перевезти в сокровищницу венского Хофбурга как какое‑нибудь ювелирное украшение. Централизм Иосифа II был слишком жестким, чересчур бескомпромиссным – и это стало причиной большинства политических неудач «революционера на троне». Бескомпромиссность Иосифа II, его надменность, непоколебимая уверенность в том, что лишь ему, просвещенному монарху, дано знать, что и как нужно делать для благоденствия государства и его подданных, в последние годы царствования сделали императора объектом всеобщих насмешек и плохо скрываемой неприязни. Либералы считали поведение государя деспотическим, консерваторы, наоборот, ругали его за отказ от многих традиций, а особенно – за гонения на церковь (Иосиф конфисковал значительную часть церковных владений, закрывал монастыри и, оставаясь католиком, делал всё для того, чтобы церковь не могла играть роль политического конкурента государственной власти).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

0 Подробнее см.: Петров Е.В. Австрийское государство в X–XIV вв. Формирование территориальной власти. М., 1999.

0 Капп R.A. The Multinational Empire: Nationalism and the National Reform in Habsburg Monarchy. New York, 1950.Vol. 1. P. 11.

0 Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991. С. 485–486. BerengerJ. A History of the Habsburg Empire, 1700–1918. L. New York, 1997. P.288.

0 Berenger J. А History of the Habsburg Empire, 1700–1918. L. New York, 1997. P. 288.

0 Sked A. Upadek a pad habsburske rise. Praha, 1995. S. 13.

0 Единственный брак, заключенный между представителями Габсбургов и Романовых, – женитьба в 1799 году палатина (наместника) Венгрии эрцгерцога Иосифа, сына императора Франца II, на дочери Павла I Александре; юная эрцгерцогиня умерла при родах, не дожив и до 18 лет. Много позднее, в 1953 году, Рудольф, младший сын последнего австрийского императора Карла, женился на русской аристократке Ксении Безобразовой. Этим история «русских» браков в Австрийском доме пока исчерпывается.

0 Вечный город (лат.), т. е. Рим.

0 Wandruszka A. The House of Habsburg. Ц 1964. R 17

0 Wandruszka, p. 19.

0 В одном из боев он получил тяжелое ранение, потеряв глаз и обзаведясь уродливым шрамом через пол‑лица – поэтому иногда этого короля называли Альбрехтом Одноглазым.

0 Wheatcroft A. The Habsburgs: Embodying Empire. L, 1996. P. 35.

0 Многолетний раскол в католической церкви в конце XIV – начале XV вв. В этот период церковь возглавляли двое, а некоторое время даже трое соперничающих пап.

0 Corvinus (лат.) – ворон.

0 Tanner M.The hast Descendant of Aeneas. The Hapsburgs and the Mythic Image of the Emperor. New Haven & London, 1993. Pp. 146–161.

0 Хотя Максимилиан не короновался в Риме, папа в 1508 г. позволил ему именоваться «избранным германским императором»; с тех пор до самого конца «Священной Римской империи» ни один ее монарх не был коронован по средневековому обряду главой католической церкви.

0 Исламов Т. Империя Габсбургов. Становление и развитие. XVI–XIX вв. // Новая и новейшая история. 2001. № 2. С. 20.

0 Seibt F. Karel V.: Cisar a reformace. Praha, 1999. S. 24.

0 Parker G. Filip II. Praha, 1998. S. 32.

0 Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры: Священная Римская империя, Австрия, Германия. Ростов‑на‑Дону, 1997. С. 72.

0 Цит. по: Wandycz Р. Stredni Evropa v dejinach, od stredoveku do soucasnosti. Cena svobody. Praha, 1998. S. 67.

0 Егер О. Новая история. СПб., 1999. С. 298–299.

0 Кайзеры, с. 143.

0 Wandycz, s. 90.

0 Pekař J. Bíla Hora. In: Pekař J. O smyslu českých dějin. Praha, 1990. S. 274.

0 Кайзеры, с. 161.

0 Егер, с. 346.

0 Mamatey V. Rise of the Habsburg Empire. Malabar (FI.), 1995. P. 60.

0 Hamann В. (red.). Habsburkove. Zivotopisna encyklopedie. Praha, 1996. S. 181.

0 Кайзеры, c. 240.

0 Капп R. A. The Multinational Empire: Nationalism and the National Reform in Habsburg Monarchy. New York, 1950.Vol. 1. P. 10.

0 Jelavich В. History of the Balkans. Cambridge, 1983.Vol. 1. P. 131.

0 Stellner F. Fridrich Veliky. Praha, 1998. S. 123.

0 Океу R. Eastern Europe 1740–1985. Minneapolis, 1999. Р. 46.

0 Stellner, s. 132.

0 Егер, с. 624.

0 Magenschab Н. Josef II. Revolucionář z boží milosti. Praha, 1999. S. 92.