Информационный проект на тему "С.Есенин и православие"

^{Министерство образования Тульской области}

^{Государственноепрофессиональное образовательное учреждение Тульской области}

^{«Тульский госудаРственный коммунально-строительный техникум»}

^{НФОРМАЦИОННЫЙ ПРОЕКТ}

^{НА ТЕМУ «Есенин и православие»}

Великие художники русские… погружались во мрак,

но они же имели силы пребывать и таиться

в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет». А.Блок

Выполнила: преподаватель Горенкова Л.Н.

Тула – 2022

^{Содержание:}

^{Цель проекта}

Определение отношения С.Есенина к православию на основании изучения творчества поэта и научных работ ученых – филологов.

Предмет исследования: христианские темы и образы в лирике С. Есенина, научные труды о Есенине.

Объект исследования: лирика С. Есенина и научные исследования творчества поэта

^{Задачи проекта}

- Анализ произведений С.Есенина на религиозную тематику;

- Исследование биографических данных и переписки С.Есенина;

- Сбор материалов по исследованию есенинского творчества учеными-филологами;

- Актуализация значения творчества С. Есенина для духовно-нравственного и эстетического воспитания

^{Гипотеза}

Поэт и его творчество всегда зависит от времени, в котором он живет и работает. Время не может не отразиться на его мыслях, настроениях, отношении к происходящему. В Есенине жила борьба, его отношение к религии, христианству неоднозначно. Он мучился, метался, то он отрицал Бога. то тянулся к Нему, прося положить его « в белой рубашке под иконами умирать».

Вступление

Творчество С.Есенина всесторонне изучено, но основным стало изучение о месте христианской образности и символики в творчестве поэта, его отношение к религии, христианству. Каким же трудным был выбор поэта, чтобы под конец жизни воскликнуть:

 Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь

Чего все же больше: стыда или горечи? Судя по фактам его биографии, можно предположить, что горечи, так как семья поэта была по-настоящему религиозна. Еще его дед и бабушка веровали во Всевышнего и привили эту веру Сергею. Они исправно посещали церковь, принимали в доме странствующих по селам слепцов и калик перехожих. В стихотворении «Письмо деду» (1924) поэт памятливо воссоздает названия молитв, которым обучал его дед: «Достойно есть» и с «Отче наш», «Символ веры».

Крещение будущего поэта произошло в белоснежной красавице - в церкви Казанской иконы Божией Матери, возвышающейся над живописным берегом Оки.

«Благородная простота и спокойное величие», в полной мере нашли своё воплощение при строительстве этого храма.

При входе надпись: «В 1895 году в этом храме настоятель протоиерей Иоанн Смирнов совершил Таинство Крещения великого поэта земли русской Сергея Александровича Есенина».

Азы духовных дисциплин Есенин постигал в Константиновском земском четырехгодичном училище в 1904-1909 годах.

Начиная с 1 класса изучались не только Закон Божий, но и «чтение и письмо церковнославянское», чтение Евангелия с переводом на русский язык.

Знание молитвенных текстов, сыгравшее впоследствии большую роль в обогащении поэтического лексикона и образного мышления Есенина, было особенно глубоко усвоено им в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе, где будущий поэт обучался в 1909-1912 годах.

Житийный пласт древнерусской книжности был широко представлен и в кругу семейного чтения грамотных крестьян, к которым относились семьи Есениных—Титовых. Произведения житийной литературы входили в учебные программы Московского городского народного университета имени А.Л. Шанявского, где учился Есенин. Не случайно глубокая осведомлённость поэта в канонах и традициях житийного жанра обнаруживается во многих его произведениях.

Как и многие, едва ли не каждый хоть в малой мере, Есенин испытывал в юности сомнения. И о том он сам говорил: "Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня были очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульничать".

«Что душу облекает в плоть»

Однажды Сергей Есенин сказал: «Меня поймут только через сто лет». Это удивительные слова для поэта, про которого уже при жизни выходили сотни публикаций. Тем более они удивительны для советского поколения конца прошлого века, когда о Есенине было написано столько, сколько не было написано ни о каком другом поэте, когда книги его стихов превысили все мыслимые тиражи.

Казалось бы, Есенин не только понят, но и признан был миллионами русских людей еще несколько десятилетий назад. Признан за необычайную талантливость, с которой он выразил лучшие проявления русской души. Такие проявления могут быть различны. Но почему-то наше сердце особенно греет признание поэта в любви ко всему тому, «что душу облекает в плоть». Только вот проявления душевной любви к чему-либо земному у людей разные. У одних это наслаждение красотой природы, у других наслаждение плоти противоположной плотью... А у третьих славой, а у четвертых вином...

Оттого каждый на свой лад начинает понимать Есенина и выбирать из его творчества отдельные стихи для возгревания своих, скажем так, душевно-земных чувств. Такого ли понимания хотел Есенин? Конечно же нет. По словам поэта «душа грустит о небесах, она небесных нив жилица». И чтобы понять это, нам действительно потребовалось почти сто лет. Ровно столько, сколько потребовалось для того, чтобы у нас начала возрождаться православная вера.

Сегодня можно сказать со всей определенностью - настоящего понимания творчества Есенина вне православной веры невозможно. Конечно же это не значит, что раньше его вовсе не понимали и не любили. На генном уровне православие всегда жило в нашем народе. И некоторые христианские морально-этические ценности пусть даже под знаком «Кодекса строителя коммунизма» утверждались в нашей стране. Однако полного понимания есенинской поэзии в годы всеобщего атеизма быть не могло. Религиозность его произведений считалась временным заблуждением. Потому и устремленность души к иной, вечной жизни на небесах в его стихах не понималась и не воспринималась. Куда понятней были строки поэта казалось бы говорящие о другом устремлении:

«Если крикнет рать святая,

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

Эти строки действительно приводят в недоумение верующего человека. Я даже в начале 1990-х годов обратился с этим недоумением к правящему тогда рязанской епархией митрополиту Симону (Новикову), который любил творчество Есенина и считал его великим поэтом. На мой вопрос, как можно понимать эти строчки владыка ответил, что в апостольских Деяниях был такой случай, когда апостол Павел, обращаясь к Богу, говорил, что готов отказаться от рая ради духовного спасения своего народа. Впоследствии, перечитывая стихи Есенина я обратил внимание на строки из его поэмы «Пришествие», написанной в революционном 1917 году.

«Господи, я верую!

Но введи в свой рай

Дождевыми стрелами

Мой пронзенный край».

Какое точное подтверждение догадки митрополита Симона о том, что Есенин верил в Бога, но настолько любил свою Родину, свой народ, что его спасения желал прежде спасения собственной души! И особенно наглядно это проявилось именно в стихотворении «Гой ты, Русь моя родная», в котором и находятся пресловутые строчки о том, что Есенину не нужен рай. Во-первых он не мог кинуть Русь, ибо она для него священна. Даже хаты видятся ему иконами: «Хаты - в ризах образа». А уж на природу, Есенин тем более готов молиться. «Как захожий богомолец я смотрю твои поля», - пишется в этом стихотворении. В нем и Сам Господь является не каким-то отвлеченным понятием, а частью православной родины. Реально присутствующим Духом. Даже в запахе яблок и меда.

«Пахнет яблоком и медом,

По церквам твой кроткий Спас».

Иван Ильин, выражая ту же мысль философски, говорил: «Родина есть нечто от Духа Божия: национально воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный дар Духа Святаго».

Можно ли кинуть Святую Русь?

Так мог ли Есенин откликнутся на сомнительный призыв бросить такую родину? Кинуть Русь? Отказаться от дара Духа Святаго? Как глубоко православный человек он интуитивно чувствовал, что за этим призывом может скрываться великое искушение предательства, отступничества от Святой Руси.

«Я люблю Родину,

я очень люблю Родину!» -

писал Сергей Есенин. Эти слова воспринимаются как молитвенный выдох человека, обретшего на земле свое счастье. Иван Ильин об этом чувстве говорил так: «Разве не счастье иметь, любить и уважать свою родину; ведь любовь к ней - это Божье служение, которое для каждого само по себе и для других, остается делом священным».

Именно священным делом и Божьим служением можно назвать есенинскую поэзию пропитанную любовью к Родине, к России, которая по выражению Иоанна Кронштадтского есть подножие престола Божия.

Любовь к Родине, к своему народу, евангельскую любовь к ближним Есенин пронес через всю жизнь, через трагические для нашего Отечества годы, когда в России полыхала братоубийственная гражданская война и лилась кровь русских людей, воевавших друг против друга. Страданиями, враждой и озлобленностью была тогда переполнена наша земля. И среди сонма признанных и новоявленных поэтов, вовлеченных в политические споры и распри, голос Есенина призывал всех к христианскому примирению:

Не губить пришли мы в мире,

А любить и верить, -

писал он сразу же после свершившийся революции в поэме «Певущий зов». В то время, когда Маяковский призывал браться за оружие («Ваше слово, товарищ маузер!»), Есенин считал, что лучше умереть самому, чем «С любимой поднять земли // В сумасшедшего ближнего камень». Таким образом он напоминал людям о важнейшей христианской заповеди «Возлюби ближнего своего...».

«Молю вас, братья, да любите друг друга», - завещал перед своей смертью апостол Иоанн Богослов. «Дайте мне на родине любимой // Все любя, спокойно умереть», - писал незадолго до своей гибели Сергей Есенин.

Духовные, православные ценности являлись основными для мировоззрения поэта на протяжении всей его жизни. И хотя в поздний период своего творчества Есенин не обращался в своих стихах к христианской символике, но, как писал литературный критик того времени Г. Покровский: «Внутренняя религиозность, принявшая более тонкие и неясные формы, у него осталась. Мистику, вскормленную народной религией, он пронес через бури революции и незаметно вкрапливает ее тончайшие формы в безобидные, красивые, нежные стихи». Как верно подметил Покровский эту особенность в творчестве Есенина! Действительно, даже в так называемой любовной лирике «Персидских мотивов» можно услышать мотивы христианских заповедей. Так, в стихотворении «Золото холодное луны» поэт пишет:

Оглянись, как хорошо кругом:

Губы к розам так и тянет, тянет.

Помирись лишь в сердце

Со врагом

И тебя блаженством ошафранит.

Как здесь не вспомнить евангельские слова «Блаженны миротворцы...» и «Молитесь за врагов своих...».

Прощать своих врагов, примиряться с ними может только человек, который желает «...все любя, спокойно умереть». Святой исповедник Лука (Войно-Ясенецкий) писал: «Любить... врагов могут только те, у кого сердце чистое». В дни празднования 110-летия со дня рождения великого поэта архимандрит Иоанно-Богословского монастыря Авель (Македонов) в разговоре с писателями сказал: «У Сергея Есенина было чистое сердце».

Душа грустит о небесах

Однако в сердце поэта жили и мучительные противоречия, которые приводили его к пересмотру своей религиозности. Так в автобиографии к неосуществленному изданию своего «Собрания сочинений» поэт писал: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии». Но, через некоторое время, опомнившись, попросил редактора «Собрания...» И. Евдокимова снять эту автобиографию. По воспоминаниям самого Евдокимова поэт говорил: «Ложь, ложь там все! Любил, целовал, пьянствовал... не то, не то, не то!»

Это признание поэта можно отнести и к некоторым строчкам других его автобиографий...

Современный есениновед, доктор филологических наук, автор уникальной монографии «Сергей Есенин и русская духовная культура», О.Е. Воронова пишет о последнем периоде его творчества: «То, что в его стихах исчезла эстетика христианской образности, столь характерная для раннего этапа его творчества, и «богоборческая» риторика революционных поэм, значило лишь, что сокровенная духовная жизнь Есенина была напряженной и мучительной».

Очень точно выразилась Ольга Ефимовна, назвав духовную жизнь Сергея Александровича в последние годы напряженной и мучительной. Поэт относился к тому типу творческих людей, у которых, по замечанию профессора Духовной академии М.М. Дунаева, «...в глубинах сердца вера, быть может, и укоренена безсознательно, но сознание предъявляет и свои права: сомневается, ищет, отвергает даже несомненное. Оно мучит, мучит и себя, и сердце своего обладателя и выплескивает собственную муку из себя в окружающий мир». Напряженные, мучительные строки выплеснул в «окружающий мир» Есенин за два года до гибели: /Стыдно мне, что я в Бога верил,/ Горько мне, что не верю теперь.

И мир принял это признание и понял, ведь противоречия духовной жизни Есенина отражали в то время противоречия всего русского народа, плоть от плоти которого он был. Как писал современник Есенина, писатель-эмигрант Г. Иванов: «Есенин - типичный представитель своего народа и своего времени.

За Есениным стоят миллионы таких же, как он, безымянных «Есениных» - его братья по духу «соучастники-жертвы» революции... судьба Есенина - их судьба, в его голосе звучат их голоса».

Феномен Есенина состоит в том, что благодаря православному мировоззрению, которое тогда еще не было утеряно в русском народе, он соединял, по выражению Г. Иванова, «два полюса искаженного и раздробленного революцией русского сознания, между которыми, казалось бы нет ничего общего...». Это же отмечает и наш современник, доктор филологических наук А. И. Чагин, «...герой Есенина как бы возвышается над фактом раскола нации, с горечью осознавая его, но равно принимая в свое сердце оба берега рассеченного «русского сознания». В полной мере сказалась здесь позиция наследника единой, неразделимой национальной культуры, позиция поэта-объединителя». Ив самом деле, в предреволюционное время его стихи читали и крестьяне и дворяне, Царица Александра Федоровна, Царевны и Великая Княгиня Елизавета Федоровна, а после революции - большевистские вожди: Ленин, Троцкий, Свердлов, Дзержинский, Киров, Орджоникидзе и, позднее, Сталин.

«На любви к Есенину, - писал Г. Иванов, - сходятся и шестнадцатилетняя комсомолка и пятидесятилетний белогвардеец».

Да и сегодня Сергей Есенин объединяет расколотое по экономическому положению и политическим взглядам русское общество своим творчеством, поэзией, о которой сказал когда-то В. А. Жуковский, что она «Есть Бог в святых мечтах земли». А для того, чтобы поэзия стала такой, Есенину необходимо было прежде всего самому сохранить и пронести через время воинствующего безбожия, через собственные ошибки и заблуждения святую православную веру, которую в конечном счете сохранило большинство нашего народа.

В статье «Сергей Есенин и русская революция» священник Сергий Рыбаков пишет: «Русский народ во всех, выпавших на его долю испытаниях сохранил в себе образ Божий, свет иного бытия. И одним из тех, кто раскрыл устремленность русской души к небесному, горнему миру, был народный поэт Сергей Есенин».

«Душа грустит о небесах,//Она нездешних нив жилица», эти есенинские строчки характеризуют духовный путь поэта, который вел его ко Христу, но никак не к Иуде. Кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы А.В. Гулин заметил: «Огромное движение, проделанное Есениным за его жизнь, главные итоги этого движения противоречат мысли о его самоубийстве. Одухотворенность поздней его поэзии способна убеждать: не участь висельника Иуды, а честная мученическая смерть во искупление грехов была уготована ему в конце».

Анализ духовного контекста есенинского творчества со всей очевидностью показывает, что поэт прекрасно знал основной корпус текстов «Православного молитвослова».

Раннее приобщение к молитвенной практике было обусловлено влиянием деда и бабушки, с трехлетнего возраста водившей внука по окрестным монастырям. В стихотворении «Письмо деду» (1924) поэт памятливо воссоздает названия молитв, которым обучал его дед: «Достойно есть» и с «Отче наш», «Символ веры».

Азы духовных дисциплин Есенин постигал в Константиновском земском четырехгодичном училище в 1904-1909 годах. Постановка учебного процесса здесь была достаточно серьезной. Начиная с 1 класса изучались не только Закон Божий, но и «чтение и письмо церковнославянское», в 4 классе уже на более системной основе преподавался церковнославянский язык, чтение Евангелия с переводом на русский язык. Каждому ученику выдавался «Учебный часослов» Широко практиковались классные сочинения на духовные темы: «Храмовый праздник», «Встреча Пасхи», «Троицын день», «Путешествие в Богословский монастырь» От учащихся требовалось твердое знание молитв.

Важно отметить и факт непосредственного участия юного Есенина в праздничных службах родного прихода. Как вспоминала его односельчанка и сверстница М.И. Копытова, «по большим праздникам он в церкви на клиросе пел. Голос у него был мягкий, немного сиповатый. А мы подойдем поближе и дергаем его. Он терпит, терпит, а потом рассмеется. Батюшка так грозно на него посмотрит, он затихнет».

Знание молитвенных текстов, сыгравшее впоследствии большую роль в обогащении поэтического лексикона и образного мышления Есенина, было особенно глубоко усвоено им в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе, где будущий поэт обучался в 1909-1912 годах.

В фондах Спас-Клепиковского филиала Государственного музея-заповедника С.А. Есенина хранятся неопубликованные либо малоизвестные широкому кругу исследователей воспоминания однокашников Есенина, а также других учащихся, заканчивавших данное учебное заведение примерно в те же годы. Из воспоминаний явствует, что участию в богослужениях и молитвословию в школе уделялось большое внимание. Так, учащиеся обязаны были регулярно посещать местную Спасо-Преображенскую церковь.

Религиозная жизнь в Спас-Клепиковской школе, готовившей учителей школ грамоты, большинство из которых после дополнительных испытаний становились учителями церковно-приходских школ, была действительно насыщенной.

Наставники следили за духовным чтением воспитанников. «Читали книги русских классиков, но имелось и много церковной литературы», -- вспоминал обучавшийся в школе К.С. Марушкин (1896 г. р.). «У каждого ученика было Евангелие, учебное, небольшое, нам выдавали», -- свидетельствовал М.Н. Молчанов, 1898 г. р., учившийся двумя классами младше Есенина.

В числе духовных дисциплин Есенин и его однокашники изучали Закон Божий, церковную, общую и русскую историю, церковное пение, церковнославянский язык и раскол. Впоследствии в одной из своих «Автобиографий» Есенин вспоминал, что из Спас-Клепиковской школы он вынес «крепкое знание церковнославянского языка», а, следовательно, и знание богослужебных текстов и молитв, которые привлекались учителями в качестве основного дидактического материала.

Внутреннюю жизнь церкви Есенин мог наблюдать не только в рамках обязательных посещений службы, которые были предписаны учащимся. Порой этому способствовали и другие обстоятельства. Его одноклассник Артем Чернов вспоминал: «В летнюю пору, во время каникул, многие школьники разъезжались по домам Мы с Сергеем оставались в Клепиках. Чтобы иметь хоть немного денег, шли в церковь. Помогали обряжать батюшку перед молебнами, выполняли другие поручения» ,

Возможно, именно отсюда у Есенина такое исчерпывающее знание культовых предметов службы и различных видов церковных облачений, отразившееся в его стихах (епитрахиль, орарь, стихарь, риза, скуфья, ряса, плат и т п.).

ольшое влияние оказала на Есенина молитвенная и церковно-гимническая поэзия. Произведения поэта свидетельствуют о его глубокой осведомленности в основных жанрах церковной гимнографии. Среди них -- тропарь («Край родной! Тропарь из святцев...»; «Взрыкает рыбка сонный тропарь..»), канон («Богомолки идут на канон...», «Троицино утро, утренний канон...», «Служи, чернильница, лесной канон...», «Понесут нас в церковь на мирской канон...»), псалом («С голубизны незримой кущи / Струятся звездные псалмы...»).

Есенин включает в свои стихи мотивы специальных молебнов и молебных пений: в их числе -- молебен против бездождия («Засушила засуха засевки...»), заупокойная лития («Поминки»), панихидная служба в церкви («Занеслися залетною пташкой...»).

Чтение Псалтири как акт заупокойной службы воссоздается Есениным в стихах, пронизанных трагическими мотивами, вызванными лишениями первой мировой войны:

Занеслися залетною пташкой

Панихидные песни к нам.

Родина, черная монашка,

Читает псалмы по сынам...

(«Занеслися залетною пташкой...»)

Тематически связана с этим стихотворением и «Молитва матери», навеянная теми же военными событиями:

Молится старушка, сына поминает.

Сын в краю далеком родину спасает.

(«Молитва матери»)

В произведениях поэта представлен широкий спектр молитвенных текстов -- в форме дословных цитат или реминисценций, вариаций, мотивов. В их числе нами отмечены: Иисусова молитва, молитвы Пресвятой Богородицы, молитва за отечество, поминальная молитва, фрагменты покаянных и «хвалитных» псалмов, богослужебных песнопений, исполняемых на Всенощной во время пасхальной литургии, акафистов «Иисусу Сладчайшему» и «Святителю Николаю» и т. д.

Важно отметить, что молитвенные мотивы с разной степенью интенсивности проявляются на разных этапах творческого пути Есенина, хотя для каждого из них характерен определенный доминирующий тип молитвы.

В «библейских» поэмах 1917-1919 годов более отчетливо звучит соборная общественная молитва, активнее проявляют себя церковно-гимнографическая и псалмодическая традиции, акафистные песнопения. Заметно усиливаются интонации духовной риторики, элементы прямого Богообщения: «Господи, я верую!» («Пришествие»).

«Письмо матери» представляет собой, по существу, полемическую интерпретацию богородичной молитвы. Отказываясь от молитвы («И молиться не учи. Не надо! / К старому возврата больше нет...»), поэт адресует традиционные «акафистные» определения («помощь», «отрада», «несказанный свет») родимой «старушке». Всенародную популярность этого стихотворения можно объяснить именно тем, что в безрелигиозную эпоху поэт сумел найти глубоко укорененному в народной душе архетипу Богородицы земной аналог - святую материнскую любовь, создать, по существу, светскую молитву, обращенную к Матери человеческой.

Анализ молитвенных текстов, включенных в повесть, и их сопоставление с каноническими аналогами показывает, что в целом ряде случаев мы имеем дело с авторскими вариантами известных молитв, по существу, с опытом самостоятельного есенинского молитвотворчества.

«…Твой глас незримый, как дым в избе.

Смиренным сердцем молюсь тебе…» (1916)

Так, молитва Натальи Каревой:

«Мати Дево, все принимаю на стези моей, пошли мне с благодатной верой покров твой» -

не находит своего полного соответствия в «Православном молитвослове», а является вольной авторской контаминацией мотивов тропаря в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы, который он мог слышать в престольный праздник в константиновской церкви, носящей ее имя («Мати Господа Всевышнего, всем полезная даруй и вся спаси. Богородице Дево: Ты бо сей Божественный покров рабам своим»), и молитвы в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы («Покрый нас честным Твоим покровом и избави нас от всякого зла»).

Авторское «участие» в создании новой молитвы явственно просвечивает в характерном для Есенина мотиве благостного восприятия жизни (в молитве -- «Все принимаю на стези моей...», а в одном из стихотворений того же периода -- «Все встречаю, все приемлю. / Рад и счастлив душу вынуть...») .

Еще более ярким примером «авторской» молитвы, внутренне связанной с образным миром есенинской поэзии, является молитва Анисима Карева, которую он возносит, вернувшись в родные края после длительного подвижничества в монастыре: «Свете тихий, вечерний свет моей родины, прими наши святые славы» .

Первоисточником этого молитвословия является широко известное духовное песнопение «Свете тихий...», исполняемое во время Великой Вечерни на Всенощном Бдении: «Свете тихий, святые славы Бессмертного Отца Небесного, Святаго, Блаженного, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго духа. Бога. Достоин еси во все времена пет быти гласы преподобными. Сыне Божий, живот даяй; тем же мир Тя славит» .

Сохраняя ключевые образы «свете тихий», «свет вечерний», «святые славы», пронизанные особой духовностью и поэтичностью, Есенин вносит существенный «авторский» элемент в молитву своего героя -- тему родины, к которой и обращается, по существу, истосковавшийся вдалеке от нее Анисим, нарушая тем самым все строгие церковные каноны. Из его уст мы слышим молитву родине (а не Богу), что с совершенной очевидностью выявляет в ней «авторское» участие, чисто есенинский мотив поклонения родной земле, в котором всегда присутствовал элемент почти религиозного культа («О Русь, покойный уголок, / Тебя люблю, тебе и верую», )

В период духовного кризиса и разочарования в революционных иллюзиях относительно построения крестьянского рая на земле, наряду с апокалиптическими мотивами, усиливается введение элементов заупокойных молитв, панихидных пении («За прощальной стою обедней / Кадящих листвой берез...»; «Только мне, как псаломщику, петь / Над родимой страной аллилуйя»).

В последние годы жизни в поэзии Есенина заметно влияние мотивов и интонаций покаянной молитвы: «Слишком я любил на этом свете / Все, что душу облекает в плоть...»; «Думы мои, думы! Боль в висках и темени. / Промотал я молодость без поры, без времени...».

Эволюционирует и само молитвенное сознание лирического героя, его отношение к молитве.

Итак, поэтический стиль многих произведений Есенина духовно и эстетически ориентирован на традиции православной молитвы, на жанры и стили церковной гимнографии (канон, тропарь, псалом, акафист). Поэтический текст Есенина, с точки зрения его идиостиля, часто воспроизводит структурно-семантические особенности молитвы как духовно-эстетического целого. Эмоциональная аура молитвы формирует чувство храма в поэтическом мироощущении Есенина, преобразуя его лирику во вдохновенную молитву родине, русской природе, отчему дому.

Таиться во мраке и верить в свет

Долгое время у нас в стране этот поэт был запрещен, его не издавали, усматривая в его творчестве антисоветские, эротические и, главное, религиозные мотивы. Но в народе его творчество никогда не забывалось; сама его неистовая натура рвалась и кидалась в крайности – то к Богу и небу, то к кабакам и скандалам. Вот такой он был, Сергей Есенин. Противоречивый, непоследовательный, мятущийся, как глубокая художественная натура, но всегда искренний в своих порывах, в поисках смысла жизни. Вот, за что он нам так всем дорог, за что мы любим его творчество.

А.Блок когда-то написал: «Великие художники русские… погружались во мрак, но они же имели силы пребывать и таиться в этом мраке: ибо они верили в свет. Они знали свет». Эти слова очень подходят к творчеству С.Есенина. В жизни Есенина были тяжелые потрясения, глубокие душевные кризисы, и тогда он писал о «черной жути». Но даже в самых мрачных стихах у него неизменно ощущается нечто высокое и прекрасное. Вера в свет, в красоту жизни, в высокое предназначение человека – главное  в творчестве этого поэта, где так ярко звучит человечность, милосердие, сочувствие и любовь ко всему живому. Поэт стремится не просто донести до читателя свою радость видения мира, а заразить его ощущением  полноты и красоты жизни. В его произведениях Спас пахнет яблоками и медом, ели льют запах ладана, кадит черемуховый дым, родные степи звенят молитвословным ковылем. Вот Христос в образе странника стучит дорожной клюкой, а святой Николай Угодник в лаптях обходит Святую Русь:

Шел Господь пытать людей в любови.

Выходил Он нищим на кулижку.

Старый дед на пне сухом, в дуброве,

Жамкал деснами зачествелую пышку…

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:

Видно, мол, сердца их не разбудишь…

И сказал старик, протягивая руку:

«На, пожуй, маленько крепче будешь».

Схимник-ветер шагом осторожным

Мнет листву по выступам дорожным

И целует на рябиновом кусту

Язвы красные незримому Христу.

Палитра цветов и «немая молитва души»

Использование цветов в поэзии является значимым средством выражения не столько мысли, сколько чувств и эмоций, и по палитре используемых цветов можно воссоздать образ поэта и его внутреннее мироощущение. А.Блок в своей статье «Краски и слова» писал, что современные писатели «отупели к зрительным восприятиям» и воспитывают душу читателя среди абстракций и отсутствия света и цвета. Блок предсказал, что появится поэт, который привнесет в поэзию русскую природу с изумительными по своей простоте красками. Таким поэтом стал Сергей Есенин, который обогатил поэзию многоцветными русскими пейзажами. Сразу вспоминаются полотна Саврасова, Поленова, Шишкина, Куинджи, Левитана.     

Мотивы песенной лирики поэта органично вплетаются в музыку Сергея Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова. Лев Толстой когда-то сказал о музыке, что это «немая молитва души». Если продолжить эту мысль, то можно сказать, что поэзия – это музыка в словах. Как народному поэту, Есенину оказалась близка гамма цветов, традиционно используемая в фольклоре и русской живописи. У Есенина это синева и залитые голубизной рязанские пейзажи, которые стали превалировать в его поэтических творениях: «В прозрачном холоде заголубели долы», «Голубизну незримой гущи». Синий цвет и его оттенки не были для поэта обыденной палитрой, т.к. выражали нечто божественное, недосказанное, романтическое: «Недосказанное, синее, нежное…», «Синий плат небес». Поэт даже саму Россию ассоциировал с синевой, говоря, что в этом слове есть «синее что-то».

Следующий цвет, которым поэт умело окрашивал свое поэтическое творчество – это желто-золотой: «Луна под крышей, как злат бугор», «Мне снились реки златых долин», «Хвойная позолота». Ярким мазком в поэзию Есенина врывается малиновый цвет: «О Русь – малиновое поле…», «Тлеется дым у малиновых сел». Малиновый цвет как аналог «малинового звона» («Гулкий звон, словно зык чугуна»), который зовет народ на Божественную литургию. Вот и другие краски густым наброском запестрели в его поэзии: «Выткался на озере алый свет зари», «На закат ты розовый похожа», «Как свет лучиста и светла», «Горит в парче лиловой облаками крытый лес», «Льется по равнинам березовое молоко», «Роща синим мраком кроет голытьбу», «Сыплет черемуха снегом».

Для ранней лирики Есенина характерен религиозный пантеизм – Бог растворен у него в природе: копны и стога похожи на церкви, «ивы – кроткие монашки»:

Край любимый, сердцу снятся

Скирды солнца в водах лонных.

Я хотел бы затеряться

В зеленах твоих стозвонных. 

На меже на переметке

Резеда и риза кашки,

И вызванивают в четки

Ивы, кроткие монашки.

Сама Родина  в преддверии большой трагедии в своей судьбе – «черная монашка», а слова часослова – «красные нити», напитанные, возможно, будущей кровью новомучеников:

Занеслися залетною пташкой

Панихидные вести к нам.

Родина, черная монашка,

Читает псалмы по сынам. 

Красные нити часослова

Кровью окропили слова.

Я знаю, - ты умереть готова,

Но смерть твоя будет жива.  

В роще чудились запахи ладана,

В ветре бластились стуки костей.

И пришли к ним нежданно-негаданно

С дальней волости груды вестей.

У него: «Хаты – это в ризах образа»:

Гой ты Русь моя родная

Хаты – в ризах образа.

Не видать конца и края,

Только даль сосет глаза. 

Как захожий богомолец,

Я смотрю твои поля.

А у низеньких околиц

Звонко чахнут тополя. 

Пахнет яблоком и медом

По церквам твой кроткий Спас.

И гудит за корогодом

На лугах веселый пляс.

В лапах елей у поэта видятся ангельские крылья. Свет звезд – это «звездные псалмы», которые льются с небес. Река поет про «рай и весну», ели пахнут ладаном, в лесу звучит «молебен птичьих голосов», березовые стволы похожи на свечки, а ягоды рябины – словно кровавые раны на теле Христа.  Природа, по Есенину, имеет живую душу, и благоговейное поклонение Богу через природу особенно ярко прослеживается в стихотворении «Чую радуницу Божью»:

Чую радуницу Божью –

Не напрасно я живу.

Приклоняюсь к придорожью

Припадаю на траву. 

Между сосен, между елок,

Меж берез кудрявых бус,

Под венком в конце иголок,

Мне мерещится Иисус. 

Он зовет меня в дубравы

Как во царствие небес,

И горит в парче лиловой

Облаками крытый лес. 

Голубиный Дух от Бога,

Словно огненный язык

Завладел моей дорогой,

Заглушил мой слабый крик. 

Льется пламя в бездну зренья,

В сердце радость детских снов.

Я поверил от рожденья

В Богородицын Покров.

Жизнетекст С.А. Есенина

Глубокое изучение биографии того или иного писателя или поэта предполагает взаимосвязанное исследование как минимум трёх основных составляющих: жизненной, творческой и духовной биографии. Однако сложный и многослойный «жизнетекст» С.А. Есенина, наряду с этой триадой, включает в себя ещё и четвёртый тип — «мифологизированную» биографию, или, иначе говоря, авто биографический миф, который не заключен лишь в каком-либо одном его произведении, а выстраивается с учётом всего творчества поэта, извлекается из целостного автобиографического метатекста. Современные исследователи (Н.И. Шубникова-Гусева, Е.А. Самоделова, Л.А. Киселёва, С.Н. Пяткин и др.) совершенно справедливо замечают, что поэт был автором не только своих литературных произведений, но, пожалуй, и самого главного своего творения — собственного «жизнетекста», не менее увлекательного, захватывающего и драматичного, чем его стихи. Ещё Ю. Тынянов показал различие понятий «биографическая личность» и «литературная личность», рассмотрев жизнь и смерть художника как своего рода художественные акты и искусствоподобные феномены. В отношении Есенина такой вывод можно признать абсолютно обоснованным. Как известно, сам поэт отсылал заинтересованных читателей к своим стихам как основному источнику биографических сведений, а Александр Воронский, глубже других критиков современников понимавший его творчество, отмечал, что «стихи Есенина — самые биографичные». Всё это, вместе взятое, позволило исследователям применить к анализу творчества поэта понятие «жизнетекст», восходящее к эстетике Серебряного века и, в частности, к символистской концепции «искусство как жизнетворчество» (А. Белый, А. Блок, В. Иванов). Основой автобиографического мифа Есенина и всех его сюжетных звеньев является самоотождествление поэта с сакральными персонажами отечественной и мировой христианской культуры. Структурно и содержательно это выстраивается как житие-апокриф. Убедиться в этом позволяет обращение к агиографическому наследию, то есть наследию богословия, житиям святых Древней Руси, к чему поэт всегда испытывал глубокий интерес. Вне всякого сомнения, традиции агиографической (житийной) книжности оказали значительное влияние на формирование духовного контекста творчества С.А. Есенина. Поэтому системное применение житийного кода (наряду с иконографическим, литургическим, мифоритуальным и другими кодами) к анализу его образного мира представляет собой актуальную научную проблему, решение которой позволит глубже понять не только духовный смысл его произведений, но и феномен «народной канонизации» личности С.А. Есенина в массовом сознании XX—XXI веков. Известно, что житие как жизнеописание духовного подвижника — один из наиболее распространённых жанров древнерусской словесности. Житийный пласт древнерусской книжности был широко представлен и в кругу семейного чтения грамотных крестьян, к которым относились семьи Есениных—Титовых, и в практике школьного преподавания русской словесности и церковной истории. Произведения житийной литературы входили в учебные программы Константиновского земского училища, Спас-Клепиковской церковно-учительской школы, Московского городского народного университета имени А.Л. Шанявского, где учился Есенин. Не случайно глубокая осведомлённость поэта в канонах и традициях житийного жанра обнаруживается во многих его произведениях. «Житийное» происхождение (при безусловной авторской интерпретации) имеют и такие православные мотивы лирики Есенина, как: мотив особого покровительства Богоматери, открывающей поэту его высокое жизненное предназначение («Льётся пламя в бездну зренья, / В сердце радость детских снов. / Я поверил от рожденья / В Богородицын покров»); мотив видения «ожившей» иконы («Я вижу — в просиничном плате, / На легкокрылых облаках, / Идёт возлюбленная Маши / С Пречистым Сыном на руках…»); мотив борьбы духа и плоти, преодоления соблазнов и искушений, исповедального сокрушения о своей греховной природе, жажда покаяния С«Слишком я любил на этом свете / Всё, что душу облекает в плоть…»); мотив упования на истинно христианскую кончину в завершение жизненного пути («Чтоб за все за грехи мои тяжкие… / Положили меня в русской рубашке / Под иконами умирать…»). Истоки некоторых подобных мотивов можно увидеть в классических памятниках древнерусской житийной литературы XI — XV веков. «В канонических житиях, — отмечает одна из со временных исследовательниц, Ю.Г. Фатеева, — изображалась жизнь святого с самого рождения; повествование начиналось с детства святого, причём уже с этого возраста святой обнаруживал признаки избранности». Мотив «чудесного» рождения является одним из непременных элементов житийного жанра. Как подчёркивает духовный писатель XV века Епифаний Премудрый, «многих святых зачатие и рождение Откровением Божественным как-то было отмечено». Не случайно поэтому «сакрализованная» биография лирического героя Есенина начинается авторским мифом о рождении на лоне природы «чудесного» купальского младенца, который приходит в мир не с плачем, как все новорожденные, а с песнями и первое пеленание получает не от матери, а от природы: «Родился я с песнями в травном одеяле, / Зори меня вешние в радугу свивали». Тем самым его судьба — быть певцом родной земли и природы — предопределена изначально. Другим необходимым каноном житийного жанра является обязательное упоминание о «благочестивых родителях» подвижника. Так, например, ссылаясь на житийные источники, писатель русского зарубежья Б.К. Зайцев особо отмечает этот момент в биографии преподобного Сергия Радонежского, когда говорит о его родителях: «Известно, что особенно они были "страннолюбивы". Помогали бедным и охот но принимали странников. Вероятно, в чинной жизни странники — это начало ищущее, мечтательно-противящееся обыденности, которое и в судьбе Варфоломея (будущего Сергия. — .В.) роль сыграло». Как известно, традиция странноприимства поддерживалась и в семье Есениных—Титовых. Сам поэт вспоминал: «Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по сёлам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого» («Авто биография», 1924). Дед поэта Фёдор Андреевич Титов, учивший внука читать по Библии, выстроивший у дома часовню, в которой мог помолиться любой селянин или прохожий, а также бабушка, водившая внука по монастырям и постоянно принимавшая странников, оделявшая нищих и бедных, вполне соответствуют образу «благочестивых» предков, описание благих дел которых является обязательным элементом житийного повествования. Особое внимание в древнерусских житиях уделяется отроческим годам будущих святых. Юный герой наделяется при этом особыми эпитетами: «смиренный», «кроткий», «божественный». В его духовном облике подчёркиваются два главных качества — «смирение» и «кротость», являющиеся безусловны ми христианскими добродетелями. Так, в «Житии Феодосия Печерского» читаем: «Отличался он смирением и необыкновенною кротостью, во всём подражал Христу»; в «Житии Сергия Радонежского» говорится: «Был он полон кротости большой и великого истинного смирения». Примечательно, что в стихотворении «Письмо от матери» (1924) именно об этих качествах сына вспоминает мать, обращаясь к годам его детства: «Любимый сын мой, / Что с тобой? / Ты был так кроток, / Был ты так смиренен. / И говорили все наперебой: / Какой счастливый Александр Есенин!» В есениноведении до сих пор не ставился вопрос об отражении в творчестве С.А. Есенина образа его небесного покровителя — великого православного святого Сергия Радонежского, в честь которого поэт был наречён по святцам именем Сергей. Причина, видимо, в том, что духовное «свечение» этого образа сокрыто в глубинах есенинского подтекста. Такт истинного художника и православного человека не позволял Есенину прямо соотносить свой духовный путь с жизнью выдающегося подвижника. Тем значимее, думается, был для него драгоценный дар великой княгини Елизаветы Фёдоровны, настоятельницы Марфо-Мариинской обители, — икона Сергия Радонежского, преподнесённая поэту в благодарность за выступление, состоявшееся 8 октября 1916 года. Святыня бережно хранилась в семье Есениных; ныне она находится в экспозиции Государственного музея-заповедника С.А. Есенина в селе Константинове. В «Житии Сергия Радонежского», написанном Епифанием Премудрым, большое место уделено отроческим годам будущего подвижника. Черты его внешнего облика, перекликаясь с лирическим автопортретом юного Есенина, проявляются вновь и вновь в образе «светлого отрока», вое созданном в целом ряде стихотворений 1917 года («К тёплому свету, на отчий порог…», «Колокольчик среброзвонный…», «Есть светлая радость под сенью кустов…», «Снег, словно мёд ноздреватый…» и др.). Это один из невыявленных, но внутренне цельных есенинских «циклов». В числе циклообразующих признаков, соответствующих «житийному» канону, можно назвать образ «христоподобного» отрока, внешним обликом напоминающего синеглазого, златоволосого подростка; образы деда и бабки, выступающих в традиционной роли «благочестивых родителей» из канонических житийных сюжетов; мотив «неотмирности», духовной утончённости, особого призвания, которое «прочитывается» в лирическом автопортрете их внука: «Строен и бел, как берёзка, их внук / С мёдом волосьев и бархатом рук. / Только, о друг, по глазам голубым — / Жизнь его в мире пригрезилась им. / Шлёт им лучистую радость во мглу / Светлая дева в иконном углу. / С тихой улыбкой на тонких губах / Держит их внука она на руках» («К тёплому свету, на отчий порог…»). Наряду с «Житием Сергия Радонежского», написанным монахом Епифанием Премудрым в XV веке, важнейшим источником есенинского образа «светлого отрока» является картина художника Михаила Нестерова «Видение отроку Варфоломею» (1890), где также изображён будущий святитель православной Руси. Есенин и Нестеров были хорошо знакомы — более того, отзвуки пейзажей живописца современники находили в есенинских произведениях. Так, С. Городецкий писал: «Была у него (Есенина) в стихах та мистическая тишина, которая характерна для картин Нестерова». Нестеровский образ «отрока Варфоломея» вошёл в архетипический фонд национальных духовных символов и в этом своём качестве не мог не повлиять на Есенина. Мотивы этой картины, её типично русский пейзаж, образ светловолосого, тонколикого отрока, изображённого на фоне берёзовых перелесков в переломный момент его судьбы — во время встречи со старцем-«черноризцем», указавшим ему особое духовное предназначение, отразились, например, в стихотворении Есенина «Колокольчик среброзвонный…»: «Пусть не я тот нежный отрок / В голубином крыльев плеске, / Сон мой радостен и кроток / О нездешнем перелеске». Стихотворение «Снег, словно мёд ноздреватый…» (1917) свидетельствует о глубокой осведомлённости поэта в иконографии и агиографии ещё одного почитаемого Православной Церковью святого. Имя его — Иоанн Дамаскин, а история его канонизации представляет особый интерес потому, что связана с признанием Церковью его выдающихся заслуг не только как религиозного подвижника, но и как великого христианского поэта. Именно он, Иоанн Дамаскин, откликается в финале стихотворения С.Есенина: «И за глухие поклоны / С лика упавших седин / Пишет им числа с иконы / Божий слуга — Дамаскин». Эпитет «глухие» означает здесь то, что в момент земного поклона старая молитвенница касается пола лбом, а истовость её веры накладывает на черты её лица, обрамлённого сединами, отсвет иконописного лика. За эту горячую и искреннюю веру святой действительно являет чудо: икона оживает, вмешательство высших сил помогает маленькому внуку написать нужные числа и справиться с трудной задачей. Немаловажно и то, что «зимний» хронотоп поэмы, сопровождаемый описанием в первой строке снега, подобного «мёду» — символу духовной благодати в житийной традиции, — напрямую соотносится с временем почитания Иоанна Дамаскина — 4 (17) декабря, когда христианская Церковь поминает его в своих молитвах. Чтобы понять, почему именно Дамаскин, а, например, не Николай-угодник, гораздо чаще присутствующий на деревенских иконостасах, становится здесь объектом молитвенного упования и оказывает персонажам этого лирического апокрифа помощь и поддержку, необходимо обратиться к «Житию преподобного Иоанна Дамаскина» святителя Дмитрия Ростовского, а также к иконографии Иоанна. В житии Иоанна Дамаскина Есенина могло привлечь многое: и то, что отца святого, несмотря на его сирийское происхождение (из Дамаска), звали Сергием, и то, что Иоанн обладал исключительным поэтическим даром. Иоанн Дамаскин не испытывал в детстве трудности с учением, он отличался необыкновенной тягой к знаниям и легко превосходил в науках самых мудрых наставников. «Житие преп. Иоанна Дамаскина» повествует о том, что он обладал даром великого поэта. Именно он создал знаменитый «Октоих» (название которого Есенин изберёт в качестве заглавия одной из своих «библейских» поэм), а также многочисленные каноны и тропари — «образцовые и трогательные песни кающейся души». Преподобному Иоанну принадлежат широко известные богослужебные песнопения «О тебе радуется, Благодатная, всякая тварь» и «Всякое дыхание да хвалит Господа». Именно на основе этих сюжетов созданы широко известные «акафистные» иконы. Духовный мир этих икон являет собой идеальный, гармонизированный космос, несёт в себе идею «собора всей твари», слитности человека со всей Вселенной. Такой «соборный» тип иконы активно влиял на формирование поэтической картины мира Есенина. Ведь на таких иконах можно увидеть гармонические отношения между различными уровнями тварного мира: не только молящихся людей, но и бегающих зверей, поющих птиц и даже рыб, плавающих в воде. Именно об этих иконах старший современник Есенина Евгений Трубецкой писал в известной поэту работе «Умозрение в красках» (1915 г.), что на них «вся тварь неизменно изображается в виде храма-собора», «вокруг него вьётся райская растительность, а у его подножия или вокруг него толпятся животные»; тем самым «здесь восстанавливается то первоначальное райское отношение, которое существовало когда то между человеком и тварью», «здесь идёт то новое мироощущение, для которого животные суть меньшие братья человека». Так опосредованно духовный мир «соборных» песнопений Иоанна Дамаскина, через созданные на их основе иконописные изображения, влиял на творческое сознание Есенина. Именно из этой неиссякаемой духовной сокровищницы черпал поэт дух милосердия, ненасилия и любви ко всему живому на земле, включая отношение к «разумному» зверью как к «братьям нашим меньшим». «Ожившая» икона Иоанна Дамаскина в стихотворении «Снег, словно мёд ноздреватый…» являет свою чудотворную силу ещё и потому, что молитвенное прошение героини, обращенное к иконе, пришлось по сердцу преподобному Иоанну, ведь ему принадлежат многочисленные послания о почитании святых икон. С образом Иоанна Дамаскина связана и легенда о Троеручице, образ которой создан в есенинском «Сказании о Евпатии Коловрате, о хане Батые, Цвете Троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе» (1912). Согласно преданию, глава еретиков-иконоборцев греческий царь Лев Исаврянин (716— 741), резко выступавший против Дамаскина, приказал отрубить ему правую руку, которая, благодаря Богородице приросла вновь. В благодарность Иоанн попросил выковать из серебра копию своей руки и возложил её на икону Пресвятой Богородицы. Эта икона и получила название Троеручицы, а вместе с ним — и особую спасительную силу. Исцелив Иоанна, Богоматерь поставила перед ним условие — помогать всем нуждающимся: «Трудись ею, как обещал мне, сделай её тростью скорописца». Вот почему в есенинском стихотворении Иоанн с такой доброй готовностью «пишет чис ла» прямо с иконы своей исцелённой по мановению Богоматери рукой. Так, согласно «Житию», определила духовную миссию Иоанна сама Богоматерь. Мог ли Есенин не воспринять всем сердцем такое благословение Богородицы великому поэту Византии, а в его лице — всем будущим православным стихотворцам? Не исключено поэтому, что знаменитое есенинское признание: «Я поверил от рожденья в Богородицын Покров» — связано не только с датой его рождения незадолго до Покрова Пресвятой Богородицы и фактом крещения в константиновской церкви Казанской иконы Божией Матери, но и с детства утвердившейся в нём верой в особое покровительство Богоматери его собственному поэтическому таланту. Христианская легенда об Иоанне Дамаскине могла стать известной Есенину как из житийного первоисточника, так и из талантливого поэтического переложения этого сюжета в замечательной поэме А.К. Толстого «Иоанн Дамаскин» (1859). Широкую известность приобрёл ключевой фрагмент этой поэмы — молитва Иоанна «Благословляю вас, леса…», вошедшая в сокровищницу русской певческой классики: «Благословляю вас, леса, / Долины, нивы, горы, воды! / Благословляю я свободу / И голубые небеса!» Образ свободного певца, с посохом и сумой, с молитвой и песней идущего по просторам родной земли, оказался близок раннему творчеству Есенина, став для него подлинно национальным идеалом вдохновенного песнопевца-странника («Счастлив, кто жизнь свою украсил / Бродяжной палкой и сумой…»): «Я странник убогий. / С вечерней звездой / Пою я о Боге / Касаткой степной» (1915). «Без шапки, с лыковой котомкой, / Стирая пот свой, как елей, / Бреду дубравною сторонкой / Под птичий шелест тополей» (1916). Тем самым «Божий слуга — Дамаскин», как и другой «слуга давнишний Богов» (Николай-угодник из поэмы «Микола»), как и святитель Руси Сергий Радонежский, вошёл в словесный «иконостас» раннего Есенина символом добротворческой миссии и духовного подвижничества всякого истинного поэта. Таким образом, автобиографический миф Есенина содержит в себе скрытый агиографический код, уподобляющий его поэтическое жизнеописание биографиям православных подвижников. Жизнь поэта, явленная в мета-тексте его творчества как житие, во многом объясняет скрытые пружины его автобиографического мифа как поэта, «посвященного от народа», выявляя духовно-эстетические основания феномена «народной канонизации» Есенина — наиболее яркого, наряду с Пушкиным, выразителя русской ментальности, русского национального сознания.

Творчество С.Есенина всесторонне изучено в нашем литературоведении, но основным стало изучение о месте христианской образности и символики в творчестве поэта, его отношение к религии, христианству. Он мучился, метался, сочинял то боголюбивые, то богопротивные стихи и поэмы, чтобы под конец жизни воскликнуть:

Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь.

Чего здесь больше: стыда или горечи? Судя по фактам его биографии, можно предположить, что горечи, так как семья поэта была по-настоящему религиозна. Еще его дед и бабушка веровали во Всевышнего и привили эту веру Сергею. Они исправно посещали церковь, принимали в доме странствующих по селам слепцов и калик перехожих. Дед читал мальчику Священное писание, бабушка брала его на богомолье. В семнадцать лет он пишет своему другу Г.Панфилову: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового…Христос для меня – совершенство».

Образ Христа в лирике С.Есенина
Образ Христа постоянно существует в поэтическом мире дореволюционной лирики поэта. Даже если он не изображается, то действующие фигуры уподобляются ему. Например, в стихотворении «Задымился вечер, дремлет кот на брусе…» мы не видим того, кто молитвенно обращается к Богу, создается ощущение, что говорит сама природа, мир, так как данные слова очень гармоничны в пейзажной зарисовке:

Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.

Сквозь явления природы поэт «прозревает» Бога, явление Богородицы и святых. Причем подобное «прозрение» совершается в картинах самой обыденной, неказистой природы, что говорит о способности героя к тайновидению, открытию вечных образов за земными гранями:

Схимник – ветер шагом осторожным
Мнет листву по выступам дорожным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.
Цель героя - узреть разворачивающуюся перед ним внехрамовую литургию:
Между сосен, между ело
Меж берез кудрявых бус,
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Иисус.
Он зовет меня в дубровы,
Как во царствие небес.

В письмах к Г. Панфилову Есенин много говорил о Христе, считая его примером для подражания, видя в нем человека, поднявшегося на неизмеримо высокую ступень духовного развития: «На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня – человек слова и дела, как Христос». Он говорил о своей вере в Христа именно как в человека, «одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец любви к ближнему» Видение высшей, преображённой природы Христа отразилось и в творчестве поэта:

И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не Помазуемый ли Богом
Стучит берестяной клюкой.

Тип Христа, образы странников призваны собрать, объединить разобщенный род людской. О соборном идеале жизни писали многие мыслители начала века. Создавая новый образ человека, писатели и поэты обращались к образу Христа, находили в нем вневременной идеал.
Евангельский вход Господень в Иерусалим интерпретирован Есениным в стихотворении «Сохнет стаявшая глина». Появление Бога готовит внехрамовая природная литургия, которую вершит ветер («Пляшет ветер по равнинам,/ Рыжий ласковый осленок»), воробей («У лесного аналоя/ Воробей псалтырь читает»), сосны и ели. В произведении все подчеркнуто прозаично, просто («стаявшая глина», «гниль опенок», «Прошлогодний лист в овраги/ Средь кустов, как ворох меди»). Явление Христа здесь, казалось бы, невозможно, но именно такая невзрачная природа и оказывается способной «воспринять» Его облик: «Кто-то в солнечной сермяге/ На осленке рыжем едет.// Прядь волос нежней кудели, / Но лицо его туманно». Сам образ Христа проникнут светом, солнцем, на фоне неказистой природы он рельефно выделяется. Бог въезжает на Русь, как входил в Иерусалим – в лесу «пахнет вербой».
Мотив нового пришествия Христа реализуется и в стихотворении «Покраснела рябина…», голос лирического героя во всеуслышание объявляет о приходе Бога, призывает родной край к исцелению:

Край ты, край мой родимый,
Вечный пахарь и вой,
Словно Вольга под ивой,
Ты поник головой.
Встань, пришло исцеленье,
Навестил тебя Спас.
Лебединое пенье
Нижет радугу глаз.

Для ранней лирики Есенина характерно создание поэтических образов на основе сопоставления с реалиями церковного обихода. Это как бы внешняя христианская образность. Среди ранних стихов Есенина есть стихотворение, где христианская символика представляет не просто поэтическую образность, но выражает подлинное религиозное переживание лирического героя. Таково стихотворение «За горами, за желтыми долами» (1916) с образами монастыря и бедной странницы, которая каждый вечер идет поклониться любви и кресту:

Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.

Подлинное религиозное переживание, ощущение мира иного, к которому хочет приобщиться лирический герой, есть в стихотворении «Край любимый! Сердцу снятся…», которое кончается словами:

Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.

Евангельский мотив незаметной, непоказной любви к ближнему, милосердия звучит в стихотворении «Шел Господь пытать людей в любови» (1914):

Шел Господь пытать людей в Любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом, в дуброве,
Жамкал деснами зачерствелую пышку.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: Вишь, какой убогой, -
Знать, от голода качается, болезный.
Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
На, пожуй маленько, крепче будешь.

Образ Богородицы
Образ Богородицы у Есенина следует не только евангельским традициям, но и традициям иконописи. В поэме «Микола» поэт создает такой ее образ:
Кроют зори райский терем,
У окошка Божья Мать
Голубей сзывает к дверям
Рожь зернистую клевать:
«Клюйте, ангельские птицы:
Колос – жизненный полет».

Она предстает вписанной в быт, совершающей обыденные крестьянские действия. И создается впечатление, что Она ближе дольнему миру, чем горнему. С земли молится о благополучии христиан.
Уже в этом раннем стихотворении Есенина отразилась характерная для него особенность использования христианской символики. Спасителя, Богородицу, святых угодников Есенин сводит с небес на землю и погружает в мир крестьянского быта и труда.
Господь в облике нищего идет пытать людей в любви, пророк Исайя пасет златых коров («О пашни, пашни, пашни»…); где-то в глубине России Господь едет на рыжем ослике, и сосны и ели, приветствуя его, кричат: Осанна! («Сохнет стаявшая глина»…). 
Тема крестных мук и воскресения России и в ней всего мира продолжается в поэме «Иорданская голубица». При анализе ее обращалось внимание, прежде всего на известные строки:

Небо – как колокол,
Месяц – язык.
Мать моя – родина,
Я – большевик.
Между тем в следующей же строфе Есенин утверждает:
Ради вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.

Вновь появляется тема гибели России в революции ради утверждения вселенского братства, то есть всемирного воскресения и ее воскресения. В революции Россия принимает новое крещение. Мысль эта подтверждается образом иорданской голубицы (голубя):

Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.
Снова зарею клубится
Мой Иордань, -

То есть образом духа святого, который, по Евангелию, снизошел на Иисуса во время крещения его в водах Иордана. С ним связан и образ России – луговой Иордани – очень емкий образ. Образ луговой Иордани перекликается со знакомым нам по ранним стихам картинами патриархального крестьянского мира, где среди сел, лугов и злачных нив бродят святые угодники («С дудкой пастушеской в ивах// Бродит апостол Андрей»), а на краю села «Мати пречистая дева // Розгой стегает осла». В поэме «Иорданская голубица» Есенин рисует картины воображаемого крестьянского рая.
Итак, даже беглый взгляд на послереволюционное творчество поэта позволяет сказать: Есенин метался от неприятия насилия и крови, которые несет революция, к апологетике стихии разрушения как необходимого условия созидания новой райской жизни на земле, от утверждения христианских ценностей любви и милосердия к проповеди новой религии.
Страстно мечтал Есенин вывести Россию на новую колею, но очень смутно представлял себе, что это за колея. Вместо сказочной райской страны Есенин увидел разрушенную Россию. Действительность оказалась иной. Этим трагическим противоречием и объясняется духовный кризис поэта. Ушла, умерла старая Русь и с ней все пропитанное живым, свежим, луговым духом и ароматом.

 Образ Николая Чудотворца

Николай Чудотворец у Есенина просто Микола. Он ходит в лапоточках мимо сел и деревень, умывается белой пеной из озер, на плечах у него котомка, при этом он поет иорданские псалмы, молится за православных христиан. Сам Господь просит Миколу обойти русский край, защитить скорбью вытерзанный люд. В райском терему Божья мать голубей сзывает к дверям Рожь зернистую клевать.
В этом стихотворении отчетливо проявилось характерное для ранних стихов Есенина сочетание христианских языческих элементов. Это слияние было характерно для русского христианского быта. Языческие верования сливались с христианским.
Микола – и христианин, и старик – лесовик, который разговаривает с птицами и зверями на их зверином языке. В честь него устраивают настоящий языческий праздник – сватают девицу – зиму, сеют рожью на снегу. Как известно, в народном крестьянском календаре Николин день празднуют дважды: Никола вешний и Никола студеный. В зимний Николин день рассыпали по снегу рожь, чтобы спасти ее от бесснежной зимы. 
Наряду с элементами христианства и язычества мироощущения Есенина в этот период характеризует пантеизм. Бог разлит по всей природе, именно через нее к Есенину приходит ощущение Бога. Есенин уподобляет жизнь природы церковному богослужению. 
В стихотворении «Пасхальный благовест» со звуками колокола, созывающего крестьян на заутреню, рождается в душе поэта ощущение красоты пробуждающейся природы. Поклонение природе особенно заметно в стихотворении «Чую радуницу Божью…»:

Чую радуницу Божью –
Не напрасно я живу,
Поклоняюсь придорожью
Припадаю на траву. 
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус
Под венком, в кольце иголок,
Мне мерещится Иисус.

В этом стихотворении ощущается некоторое родство со стихами Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…», которое поэт, нарисовав превосходные картины русского пейзажа, заканчивает словами: 

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка…
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.

Отречение

Из письма Сергея Есенина Григорию Панфилову от 23 апреля 1913 года:

«Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать свое достоинство?»

Односельчанин и друг детства Есенина  Клавдий Воронцов, переживший поэта почти на сорок лет, писал потом в своих воспоминаниях:

«Еще в 1912, 1913, 1914 годах он снял с себя крест и не носил его, за что его ругали  домашние. Если кто называл его безбожником, а это слово тогда было самым оскорбительным, он усмехался и говорил: «Дурак».

Вполне возможно, что нательный крестик Сергей снял именно тогда, когда заявил о своем нежелании «носить кличку христианина». (Кстати, в религиозном смысле «крестьянин» было равнозначно «христианину»). Выпускник церковно-учительской школы Есенин, надо полагать, знал церковное предание о том, что «кличку христианина» последователи Иисуса впервые получили примерно в 63 году  в городе Антиохии, ныне расположенном на территории Турции. Тогда и в том месте слово «христианин» действительно носило негативный оттенок, было чем-то вроде клички, а само учение Христа правоверные иудеи называли назорейской ересью. Со времени возникновения слова «христианин» и до отречения Сергея Есенина от христианского вероучения прошло, согласно общепринятой хронологии, примерно две тысячи лет. За эти века  христианство разрослось наподобие ветвистого дерева, и численность его приверженцев   перевалила за миллиард.  Однако каждый человек решает вопрос веры для себя лично, исходя из собственного внутреннего состояния, личного  мировоззрения. При этом его не интересует религиозная статистика, численность конфессии и количество храмов, даже конфессиональная принадлежность родных и близких

Вот и Сергей Есенин, заглянув в свое сердце, присмотрелся, прислушался к своему внутреннему состоянию и понял, что он – не христианин, нет в нем искренней веры в Христа как Бога Сына.  И он прямо заявил об этом. Его сообщение нельзя назвать внезапным. Примерно за месяц до того в письме Грише Панфилову, датированном мартом 1913 года, Сергей сообщал об изменениях в своем мировоззрении:

«Я изменился во взглядах, но убеждения те же и еще глубже засели в глубине души. По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то: вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю. Этому всему будет скоро четыре месяца. На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня – человек слова и дела, как Христос».

Гастрономические ограничения, которые Сергей добровольно наложил на себя, в то время были характерны для «толстовцев» - немногочисленной группы людей, которые называли себя последователями писателя Льва Толстого, хотя сам писатель отрицал какие-либо организаторские действия. О влиянии одного из «толстовцев» на Есенина мы еще скажем. Здесь же отметим весьма своеобразное  восприятие Сергеем Иисуса Христа – как человека, умеющего держать слово и подкреплять его конкретным делом. Правда, Есенин определил для Иисуса уровень  гения, но в принципе это не меняет сути дела - нового мировоззрения  юного Есенина.

Нельзя сказать, чтобы Сергей менял свое мировосприятие  легко и просто,

без размышлений и сомнений. В письме, отправленном в первой половине апреля 1913 года, Есенин писал Панфилову:

«Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для себя нового.  Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему. Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже  не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова: «Мир есть тайна Бога, Бог есть тайна мира». Да, однако, если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем. Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: «А все-таки я думаю, что после смерти есть другая жизнь». Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? На все ее мелочные сны и стремления   положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать?»

В заключение письма Сергей привел строки из своего стихотворения «Смерть», полный текст которого исследователями, к сожалению, не был найден.

«Кто скажет и откроет мне, /Какую тайну в тишине /Хранят растения немые/ И где следы творенья рук. /Ужели все дела святые, /Ужели всемогущий звук /Живого Слова сотворил».

Живое Слово – это, согласно Евангелию от Иоанна, Иисус Христос. Евангелист утверждает, что мир сотворен Христом. Но Есенин, как видим,  усомнился в этом. Ещё не отрицал, но уже выразил сомнение. В классическом понимании, это - точка зрения агностика. От нее всего  полшага до позиции атеиста.

В процитированном  письме Есенина Панфилову представляют  интерес богословские размышления Сергея. В частности, его утверждение о том, что Христос не открыл цель жизни. Это не совсем так. В Нагорной проповеди Христос указал, по крайней мере, две цели жизни человека: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный», «Ищите же прежде  Царства Божия и правды Его».(Мтф. 5:48, 6:33). Правда, в Евангелии  нет ясного ответа относительно совершенства Отца Небесного  и содержания Царства Божия. Таким образом обе цели, скорее всего, следует воспринимать как некие идеалы, к которым люди должны стремиться, но которые невозможно достичь. Вот эту недостижимость евангельских  идеалов в земной жизни, судя по всему, уже осознал юный Есенин. Осознал и отверг заповеди Христа для себя лично. Ясно, что Есенин оставил далеко позади мировоззрение верующего человека. А каким было его новое  мировоззрение?

Есенин попытался в целом изложить его в четырех письмах Григорию Панфилову, написанных весной 1913 года и частично процитированных нами. При этом у него переплетались богословие, философия и идеи гражданского служения. Можно понять трудности при выражении столь сложных чувств и хитросплетений мыслей, которые испытывал семнадцатилетний деревенский юноша. Видимо, переполнявшими его переживаниями Сергей делился с отцом, с кем-то из ближайшего окружения. Их реакцию он описал Грише Панфилову так:

«Меня считают сумасшедшим и уже хотели было везти к психиатру, но я послал всех к сатане и живу, хотя некоторые опасаются моего приближения».

Да, Есенин умел быть упрямым, эта черта характера ярко проявлялась в нем с раннего детства и сохранилась до последнего дня.

Одновременно с духовно-нравственными, мировоззренческими  исканиями юного Есенина в его жизни происходили вполне бытовые события как радостные, так и огорчительные. Работа в конторе владельца мясной лавки, куда его устроил отец, не удовлетворяла  Сергея, и несколько месяцев спустя он перешел в контору книгоиздательства «Культура». Примерно в то же время  сменил квартиру и крупно поссорился с отцом, отношения с которым описал Грише Панфилову:

« Я отвоевал свою свободу. Теперь на квартиру к нему я хожу редко. Он мне сказал, что у них «мне  нечего делать». Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать? Пишу письмо, а руки  дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук».

Тогда же, весной 1913 года Сергей  писал Марии Бальзамовой:

«Последнее время пишу поэму «Тоска», где вывожу под героем самого себя  и нещадно критикую и осмеиваю. Что ж делать, – такой я несчастный, что и сам себя презираю».

К числу приятных событий, несомненно, следовало отнести вступление Есенина в конце 1912 года в Суриковский литературно-музыкальный кружок, в котором позже он стал выполнять обязанности секретаря. Кружок относился к одному из московских литературных объединений и ставил своей целью выявлять и объединять талантливых писателей, вышедших из народа. Помимо того кружок проводил политическую деятельность в русле социал-демократии.

Таким образом мировоззрение Есенина формировалось не монашеской келье, не в лесной лачуге отшельника, а на стремнине социальной жизни. Оно многократно проверялось и перепроверялось в круговерти всевозможных событий, взаимодействии поэта с отдельными  людьми и группами. В подобных условиях мировоззрение могло быть любым, но оно не могло быть плодом случайного,  мимолётного  настроения.

Ныне религиозность поэта вызывает споры у биографов и исследователей его творчества. Обычно делают посыл на его собственноручную автобиографическую запись в 1923 году: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил».

Очевидно само время разгула антирелигиозной кампании того времени существенно ослабило веру поэта. Агитки, прокламации Союза воинствующих безбожников (СВБ), т.н. «научные» диспуты «против попов», обманывающих народ, оголтелая атеистическая пропаганда Д. Бедного и Е.Ярославского в какой-то мере пошатнули веру многих людей.  

Может, позже поэт и оболгал себя, приспосабливаясь к новому времени. К сожалению, нередко случается так, что мы отвергаем близкое и дорогое нашему сердцу в угоду сиюминутным побуждениям и приоритетам.

В ранних стихах Есенина воплощена мечта о некоем идеальном мире, которая, несомненно, связана с христианским идеалом незримого Божьего града, небесного Иерусалима, с православным идеалом Святой Руси, а также с мотивом странничества. Образ «иной земли» у раннего Есенина рисуется как желанный удел, как «страна нездешняя», куда стремится лирический герой.

Но и земная Россия в ранней лирике поэта оказывается пронизана небесной благодатью. Сборник «Радуница» подчеркивает пасхальную доминанту, о чем свидетельствует преклонение перед Божественным замыслом в окружающей нас гармонии природы и одновременно устремление «к нездешнему».  Грусть у поэта всегда связана с мотивом странствования.

Пойду в скуфье смиренным иноком,

Иль белобрысым босяком.

Туда, где льется по аллеям

Березовое молоко. 

Хочу концы земли измерить,

Доверясь призрачной звезде,

И в счастье ближнего поверить

В звенящей рожью борозде.

Творчество Сергея Александровича Есенина изучено практически досконально. Поэт предстаёт в сознании любителей русской поэзии как светлый юноша, воспевший чистым голосом красоту родной земли. О есенинском "половодье чувств" пишут сочинения ученики старших классов. Эта сторона поэзии его всем известна, а стихи затвержены многими едва ли не все наизусть. Но это не вся её правда. Поэтому, не оставляя вниманием известное, обратимся более пристально к иному. В сравнении с конвульсивным творчеством раннего Маяковского поэзия юного Есенина представляется внутренне умиротворённой и почти гармоничной.Поэт очень скоро обрёл свой неповторимый голос, освоил собственный мир, в котором ощущал себя вполне счастливо. Ему светло было, "хорошо и тепло" в его мире, на родной стороне. Есенин погружён в Русь, он в ней, он готов раствориться в её просторах. Есенинская неповторимость сказалась прежде во взгляде на природу. Он смотрит на неё не сторонним, пусть и восхищённым взглядом. Природа для него — та среда, в которой он дышит, без которой нет его бытия. Поэт воспринял мир через приметы крестьянского быта; на них он выстроил свою образную систему. Это было слишком непривычно, и сразу выделило его как поэта. Собственно, так сказалась и главная особенность имажинизма, который Есенин с близкими ему друзьями-поэтами выдумал позднее, уже после революции. Идея имажинизма выросла из этой образности. Есенинская образность имела спрос и поставлялось на потребу читателю? Нет, вначале она, конечно, естественно рождалась, но со временем перешла в некоторую нарочитость. Однако важнее иной пласт есенинской образности: его начальное восприятие мира в церковном облике. Вся природа у Есенина становится всеобнимающим храмом. В ней всё молится и зовёт к молитве. В подобных образах отразилось христианское средневековое крестьянское видение, восприятие мира как вселенского Божиего храма, под небесными сводами которого совершается совокупностью всех человеческих деяний сакральное общее дело. Литургия. Это ощущение в консервативной крестьянской среде сохранялось весьма долго, досуществовав в обрывках бессознательных воспоминаний до поздних времён. Поэт чутко воспринял то, чем жил окружающий его народ и отразил бесхитростность народной веры. Приметы и своеобразие народной религиозности отражены в стихотворениях "Молитва матери", "Богатырский посвист", "По дороге идут богомолки…", "Я странник убогий…" и др. Одно из сильнейших в этом ряду стихотворений — "Шёл Господь пытать людей в любви…". Сама Русь, Русь церковная, в колокольном звоне стоящая, уже как бы пребывает в Царствии Небесном. Есенин воспитывался в вере серьёзно, школьное образование его тоже было ориентировано в религиозном духе. Это не могло не отозваться в поэзии.

Ныне религиозность поэта вызывает споры у биографов, исследователей, истолкователей его творчества. Любят ссылаться на него самого, писавшего в Автобиографии в 1923 году о ранних годах: "В Бога верил мало. В церковь ходить не любил". Но целиком полагаться на это позднее утверждение — значит, признать полным лицемерием его религиозные по духу стихи. А они слишком искренни, чтобы быть поддельными. Это он позднее всё переосмыслил, готов был отречься от прежде сознанного: "От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался…". Но то всего лишь за два месяца до смерти. А за двенадцать лет до того, восемнадцатилетним вступающим в жизнь юношей он писал задушевному другу, Г.А. Панфилову (в начале 1913 года): "Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в Него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одарённого светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему".

Тут искренность полная, хотя, конечно, уже заметен пылкий романтизм и упрощённо очеловеченное восприятие Бога.

В поэзии Есенин часто мыслит явно привычными для него библейскими образами, которые он воспринял с детства. Разумеется, позднее это могло быть просто укоренённой привычкой, но укоренялась-то она в детской искренности несомненно.

Если это ложь, то он и во всём должен лгать. Позднее он мог переосмыслить себя, даже оболгать, применяясь к новому времени. Отвержение прежнего, когда-то близкого сердцу, — часто случается.

Как и многие, едва ли не каждый хоть в малой мере, Есенин испытывал в юности сомнения. И о том он сам говорил: "Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня были очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульничать".

Прелестная мечта о земном рае, жившая издавна в народе, соединялась в творчестве Есенина с интеллигентскими хилиастическими стремлениями, под соблазн которых он подпал. Но он и за детскую веру свою пытался удержаться. Это рано привело к раздвоенности его души. Представляется правдою его сопротивление тому, что разъедало в нём веру, отвращало от прежде близкого сердцу.

Город, с его порабощающей цивилизацией, слишком сдавил хрупкую душу молодого поэта, да ещё в том возврате, когда на волю тянет от старых «цепей» к любому разгулу (то есть к новым цепям — но это позднее начинает понимать человек, да и то не всякий). Есенин был ещё и чуток: сразу ухватил, что пойдет на потребу толпы. Он явился к будущим поклонникам как ряженый. Прикинулся мужичком-самородком, наивненьким в своей одарённости. Так он обманул многих… И начал подлаживаться, выдавая то, что ожидали. Но он был талантлив. Даже Сологуб, высмотревший, по свидетельству Г.Иванова, в натуре Есенина "адское самомнение и желание прославиться во что бы то ни стало", рекомендовал есенинские стихи к печати, найдя в них «искру». Кажется, таланту без вспомогательных ухищрений трудно пробиться сквозь всю фальшь, которою всегда окутано искусство. Есенин и пустился трюкачить.

В религиозных стихах его начинает чувствоваться нарочитость и фальшь. Таковы стихотворения «Исус-младенец» (1916), "То не тучи бродят за овином…" (1916), "Не от холода рябинушка дрожит…" (1917) Воспроизведение евангельских образов в реалиях крестьянского быта чрезмерно сусально, слащаво. Все эти фальшивые напевы "О том, как Богородица, // Накинув синий плат, // У облачной околицы // Скликает в рай телят", — достаточно притворны.

Мир раннего Есенина, если воспринимать со стороны, кажется почти ненарушимо гармоничным. Душа поэта бытует в изменяющемся, подвижном и оттого влекущем к себе и вечном мире. Но стоит вглядеться пристальнее, и увидишь, что в этом движении, смене обликов и состояний есть и переход к неживому, уходящему, исчезающему. Это слишком отзовётся в позднем творчестве, но становится заметным и в совсем молодых стихах. Появляются первые трещинки в кажущейся целостности мировосприятия, колеблется нравственное постоянство. Вдруг оказывается: смерти, гибели нельзя противиться, как бы ни была прекрасна жизнь. И появляются первые робкие мотивы отвержения веры — в разбойной доле.

Тут у Есенина отчасти видна подражательность, подлаживание под старые шаблоны. Но всё же… Вскоре тот же мотив повторяется: в знаменитом стихотворении "В том краю, где жёлтая крапива…" (1915). Сердцем чист… То есть — блажен? И в этом «блаженстве» — бесовская тяга…А год спустя — уже слишком знакомое по поздним стихам:

Устал я жить в родном краю

В тоске по гречневым просторам,

Покину хижину мою,

Уйду бродягою и вором.

И вновь вернусь я в отчий дом,

Чужою радостью утешусь,

В зелёный вечер под окном

На рукаве своём повешусь.

Но это ещё заигрывание с новой щекочущей темою, баловство. А вот баловство ли — отвержение родины, ощущение своей чуждости ей?

Не в моего ты Бога верила,

Россия, родина моя!

Ты, как колдунья, дали мерила,

И был, как пасынок твой я.

Если тут и игра, то опасная. И предчувствию "паденья рокового", которым завершается это стихотворение, написанное в 1916 году, менее чем через девять лет предстоит сбыться.

Но пока он хочет прозреть обновлённую жизнь — райский град Новый Назарет, впервые названный в стихотворении "Тучи с ожереба…" (1916), а затем утверждённый в "Певущем зове" (апрель 1917), восславленный как символ обновляющейся жизни. Надежда на земное обновление и счастье соединяется с евангельским видением мира. Облик будущего навязывается как рай на земле. Новый Назарет — одна из наивных форм обыденных для той поры хилиастических мечтаний. И, кажется, искусственно сконструированный образ. Скоро образ Нового Назарета преобразуется в идею Инонии, в стилизацию под народную утопию в кощунственно-богоборческом толковании.

Мы видим, как начинают мешаться образы, мешаются мысли, близка уже смятенность. В слишком соблазнительное время попал Есенин со своей неокрепшей душевностью — и оно сломило его.

Сергей Есенин - атеист

Поэт С.Есенин оставил после себя не только богатейшее творческое наследие, но и множество загадок, тайн. Его многогранная, глубокая личность еще долго  будет  предметом многочисленных исследований. Журналиста Геннадия Иванова заинтересовало  мировоззрение, сущность и развитие внутреннего мира поэта. Результаты  исследования он  изложил в книге  «Сергей Есенин – атеист». Автор приводит достаточно убедительные, по его мнению, факты свободомыслия, атеистического мировосприятия поэта. Он подчеркивает, что Есенин не был мыслителем, философом, так что, его атеизм представлял собой отражение  мировоззрения, здравомыслия  русского народа. В книге приводятся конкретные факты из жизни земляков поэта, которые, с одной стороны, подчиняясь требованиям  государственной православной Русской церкви, демонстративно выполняли  предписанные ею обряды, а, с другой стороны, хранили верность простонародным преданиям и традициям. После принятия Советом народных комиссаров 20 января (2 февраля) 1918 года декрета «Об отделении церкви от  государства и  школы от церкви» ярмо церковной «обязаловки» свалилось с плеч населения, и  молодежь на родине пота провела протестные акции против религии и церковников.  Сам Есенин в то время в категоричной  форме высказал свое отрицательное отношение к русскому православию. В общем он написал целый цикл стихов «революционного атеизма». В последующие  годы категоричность выражения им атеистического мировоззрения  заметно уменьшилась, однако само мировоззрение развивалось в том же направлении  и постепенно достигло философских высот. Своеобразная вершина свободомыслия, атеистического мировосприятия Есенина наглядно проявилась в его последнем стихотворении, написанном накануне гибели.

Книга «Сергей Есенин – атеист» написана языком, рассчитанным на широкого читателя.

Поэма «Инония» - вершина своеобразного  атеистического цикла стихов Сергея Есенина. Бросаются в глаза своеобразная удаль, бравада,  даже  некоторая бесцеремонность поэта в обращении с отдельными религиозными символами. Это сбивало религиозных слушателей с толку, вызывало, по меньшей мере, недоумение, а в категоричной форме – резкое осуждение. Именно после «Инонии» Есенина стали  называть хулиганом.

В «Инонии» поэт ярко и  образно выразил свою позицию воинствующего атеиста. Но можно ли при этом его назвать богоборцем? Вопрос не совсем простой. Ведь поэт лишь декларировал свою воинственность по отношению к некоему человекоподобному существу, якобы обитавшему на небе. До реальной борьбы дело не дошло. Между тем в Библии содержится эпизод непосредственной, физической борьбы человека с Богом. Примечательно, что  библейский герой является в религиозном мире  носителем положительно имиджа. Речь  идет о внуке Авраама Иакове. Вот как удивительное  событие  изложено в Библии (Бытие 32:24-28): «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; И увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у  Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня;  ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал:  Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль;  ибо ты боролся с Богом…»

Есенин читал и перечитывал Библию много раз, так что приведенный эпизод был ему хорошо знаком. Не удивительно, что поэт решил  использовать схему  библейского сюжета на фоне революционных потрясений в России. Отметим сразу же, что поэт размашисто использовал иронию не ради иронии. С ее помощью он контрастно оттенял величие  человека,  пробудившиеся в нем невиданные прежде духовно-нравственные качества созидателя. Подробнее мы будем говорить о поэме «Инония» позже. Чтобы стало понятнее, как и почему поэт Сергей Есенин так громко заявил о своей позиции воинствующего атеиста, попытаемся проследить путь духовно-нравственного развития поэта, начиная с раннего детства.

Надо признаться, что исследовать внутренний мир  Есенина непросто. Все воспоминания о поэте  были написаны в советский период с оглядкой на догмы государственной идеологии. Да и  догматические «шоры» самих авторов воспоминаний  соответствовало той атмосфере. Тем не менее  на основании воспоминаний тех, кто лично знал поэта, и вдумчивого анализа его  стихов  попытаемся, насколько это возможно, раскрыть истоки и развитие атеистического мировоззрение Сергея Есенина.

Заключение

Религиозность поэта вызывает споры у биографов и исследователей его творчества. Обычно делают посыл на его собственноручную автобиографическую запись в 1923 году: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил».

Само время разгула антирелигиозной кампании того времени существенно ослабило веру поэта. Агитки, прокламации Союза воинствующих пошатнули веру многих людей.  Здесь к месту стоит привести слова самого поэта, обращенные к своему другу, Г.А.Панфилову в 1913г.: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в Него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти?  А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему».

Поэтический стиль многих произведений Есенина духовно и эстетически ориентирован на традиции православной молитвы, на жанры и стили церковной гимнографии (канон, тропарь, псалом, акафист). Эмоциональная аура молитвы преобразует его лирику во вдохновенную молитву Родине, русской природе, отчему дому.

В ранних стихах Есенина воплощена мечта о некоем идеальном мире, которая связана с христианским идеалом незримого Божьего града, небесного Иерусалима, с православным идеалом Святой Руси, а также с мотивом странничества.

Земная Россия в ранней лирике поэта оказывается пронизана небесной благодатью. Сборник «Радуница» подчеркивает пасхальную доминанту, о чем свидетельствует преклонение перед Божественным замыслом в окружающей нас гармонии природы и одновременно устремление «к нездешнему».  Грусть у поэта всегда связана с мотивом странствования.В последние годы жизни в поэзии Есенина заметно влияние мотивов и интонаций покаянной молитвы: «Слишком я любил на этом свете / Все, что душу облекает в плоть...»; «Думы мои, думы! Боль в висках и темени. / Промотал я молодость без поры, без времени...».

В статье «Ключи Марии» Есенин разделял художественные образы на три вида: заставочные, корабельные и ангелические.
Заставочный образ – это метафора. Корабельный – развернутое сравнение. Ангелический образ - реализованная метафора. В ранней лирике Есенина встречаются образы всех трех типов, созданные на основе христианской символик. Заставочные образы: «ивы- кроткие монашки», «хаты- в ризах образа», «схимник-ветер». Корабельный образ: «Край родной – поля, как святцы». Ангелические образы: «Троицыно утро, утренний канон, В роще по березам белый перезвон», «У лесного аналоя воробей Псалтырь читает», «Пахнет яблоком и медом По церквам твой кроткий Спас».

Долгое время у нас в стране этот поэт был запрещен, его не издавали, усматривая в его творчестве антисоветские, эротические и, главное, религиозные мотивы. Но в народе его творчество никогда не забывалось; сама его неистовая натура рвалась и кидалась в крайности – то к Богу и небу, то к кабакам и скандалам.

Вот такой он был, Сергей Есенин. Противоречивый, непоследовательный, мятущийся, как глубокая художественная натура, но всегда искренний в своих порывах, в поисках смысла жизни. Вот, за что он нам так всем дорог, за что мы любим его творчество.

20