ОКОПНАКЯ ЗВЕЗДА
1. Ты - рядом, и все прекрасно:
2. Я родом не из детства –
Такие разные стихи и не совсем понятно, о чем же пойдет речь – о любви или о войне… Я расскажу вам о поэтессе Юлии Друниной , прошедшей санитаркой всю войну, ставшей лауреатом премии им.М.Горького за книгу стихов «Не бывает любви несчастливой».
Жила-была девочка. В Москве, в учительской семье, в нормальной для тех лет коммунальной квартире. Читать стала рано, писала стихи, преимущественно о любви. Но наравне с этим все громче начинает звучать романтическая нота, детская жажда подвига. Высшими человеческими качествами она считала безграничную отвагу, верность клятве и упорство в достижении цели - разумеется, самой высокой цели.
Быть девочкой Юле ужасно не нравилось. Она дружила с мальчишками, играла в войну, ненавидела бантики и всякие украшения настолько, что однажды из чувства протеста отстригла огромный бант вместе с хвостиком, на который его повязали.
Удивительное было то время. Спасение челюскинцев, покорение полюса, Испания - все, чем жили в детстве. И огорчались, что родились слишком поздно. Удивительное поколение! И вполне закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением добровольцев…
Никогда, ни в какие времена не было войны, когда бы женщины играли роль столь огромную, как во время Великой Отечественной. Целые полки - зенитные, связи, ночных бомбардировщиках, не говоря о медицинских батальонах, ротах - сплошь состояли из представительниц прекрасного пола.
3. Где ж вы, одноклассницы - девчонки?
Когда началась война, 17-летняя Юлия ни на минуту не сомневалась, что враг будет молниеносно разгромлен и больше всего боялась, что это произойдет без ее участия, что она не успеет попасть на фронт. Страх «опоздать» погнал ее в военкомат уже 22 июня. И конечно, ее попросту прогнали.
2.
По совету отца она пошла в глазной госпиталь в Москве. Там ее приняли с распростертыми объятиями – санитарок не хватало. В палате с тяжелоранеными она выбрала самого тяжелого – жестоко обожженного танкиста с повязкой на глазах. Ему грозила полная слепота и ампутация рук и ног. Танкист отказывался от еды и лечения. Не сразу, но Юле удалось пробиться сквозь глухую стену предельного человеческого отчаяния. Как она была счастлива, когда ее подопечный проглотил первую ложку супа. Есть он соглашался только из ее рук.
4. Глаза бойца слезами залиты,
Глаза бойца слезами залиты,
Лежит он напружиненный и белый.
А я должна присохшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем –
Так учили нас,
Одним движеньем –
Только в этом жалость…
Но, встретившись
Со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась,
На бинт я щедро перекись лила,
Пытаясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться – беда,
Да и ему лишь прибавляешь муки.»
…Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Немцы рвались к столице – к концу лета Юле пришлось оставить госпиталь и идти рыть окопы. Это оказался самый ближайший путь на фронт. Здесь среди сотен женщин и подростков работала дивизия ополченцев. Юля старалась быть к ним поближе, и они вскоре стали принимать ее за свою. Поэтому, когда среди ночи ополченцев подняли по тревоге, она присоединилась к ним. Потом, потерявшись при минометном обстреле, прибилась к пехотному полку и осталась с ними.
5. Был строг безусый батальонный,
3.
Был строг безусый батальонный,
Не по-мальчишески суров.
Ах, как тогда горели клёны!
Не в переносном смысле слов.
Измученный, седой от пыли,
Он к нам, хромая, подошел.
Мы под Москвой окопы рыли -
Девчонки из столичных школ.
Сказал впрямую: “В ротах жарко
И много раненых… Так вот -
Необходима санитарка.
Необходима! Кто пойдет?
И все мы “Я!” сказали сразу,
Как по команде, в унисон.
…Был строг комбат-студент иняза,
А тут вдруг улыбнулся он.
- Пожалуй, новым батальоном
Командовать придется мне.
…Ах, как тогда горели клёны!-
Как в страшном сне, как в страшном сне!
Пехотинцы попали в окружение, им пришлось выбираться, тринадцать суток они шли к своим. Шли, ползли, бежали, натыкались на немцев, теряли товарищей. Опухших, измученных, их вело одно желание – пробиться. Именно там, в этом пехотном батальоне – вернее, в той группе, что от батальона осталась — Юля встретила свою первую любовь, самую возвышенную и романтическую. В стихах и в воспоминаниях она называет его Комбат – с большой буквы. Но нигде не упоминает его имени. Хотя память о нем пронесла через всю войну и сохранила навсегда. Он был ненамного старше ее… Красивый парень, молодой учитель из Минска.
Когда их осталось только девять человек, они вышли к немецкому переднему краю, и единственным местом, где они могли проскочить, оказалось минное поле. И Комбат пошел по полю, пошел на мины, которые, к счастью, оказались противотанковыми и от веса человека не детонировали. Тогда он позвал за собой солдат. И уже на краю поля, когда они все считали себя в безопасности, одна из мин оказалась противопехотной… Комбат погиб и два человека, которые шли за ним, тоже погибли. Юля уцелела. Этот снаряд надолго оглушил девушку. Потом, многие годы в ее стихах будут появляться комбаты.
4.
6. Ко мне в окоп сквозь минные разрывы
7. Жизнь, скажи, разве я виновата,
После выхода из окружения жизнь подарила ей еще одну удачу – появилась возможность уехать в Москву. Очень хотелось повидать родителей. А они собирались эвакуироваться. Отец - директор школы - должен был уехать вместе со всем коллективом и учениками в Сибирь. Юля ехать не хотела.
8. Со слезами девушкам военным
Юля возражала, что такие «козявки» воюют наравне с мужчинами. И
романтика здесь ни при чем. И только боязнь красивых слов помешала добавить, что в этот час прикрыть Родину можно только собой.
А у отца стояли в глазах слезы и вид был – как перед сердечным приступом, и она сдалась. К тому же подействовал довод, что на фронт можно пойти и из Сибири.
Так она оказалась в глухом таежном поселке Заводоуковка под Тюменью. Здесь поступила на курсы медсестер и одновременно работала на лесоповале.
Обычно, читая чью-то военную биографию, мы не задумываемся над тем, что стоит за словами «Ушел на фронт». Тем более, когда речь идет о молоденькой девушке. Чистенькая столичная барышня пошла в пехоту, самый неблагоустроенный род войск, в холод, в грязь, смрад и кровь войны.
9. Я ушла из детства
Дорога на фронт оказалась непростой. Были многочисленные походы в военкомат, школа младших авиаспециалистов в Хабаровске. В конце концов она получила направление в санитарное управление Белорусского фронта.
10. Нет, это не заслуга, а удача
11. А я 43-й встречала
5.
Она радовалась, что попала на фронт, но насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день… Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу, если удавалось переночевать в землянке – это уже удача. Никогда не получалось как следует выспаться, едва приляжет сестричка – и опять обстрел, опять бой. Раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда она буквально падала от усталости. «И сколько раз случалось - нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку - все-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою трехлинейку мертвой хваткой»,-- вспоминала Юлия Друнина.
А еще, постоянная простуда, и голод, потому что еду не всегда успевали подвезти… И это не говоря уж об артобстрелах, о ежедневных свиданиях со смертью, об отчаянии, которое охватывало ее от сознания собственной беспомощности. Нередко раненые умирали у нее на руках –а ведь их можно было бы спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но довезти не всегда успевали…
12. Побледнев, стиснув зубы до хруста
13. Были слёзы в первую атаку,
Ее командир вспоминал: «В первом же бою нас поразило ее спокойное презрение к смерти. У девушки было какое-то полное равнодушие к опасности». Только мучила страшная усталость.
14. Только что пришла с передовой,
Вскоре совсем не при героических обстоятельствах (забежала в погреб полуразрушенной хаты, чтобы набрать котелок кислой капусты для раненых) Юлию ранило – в шею впился крохотный осколок мины. Поначалу казавшееся пустяковым, ранение оказалось тяжелым: осколок едва не перебил сонную артерию. Самой вытащить осколок не удалось, обращаться к своему военфельдшеру побоялась, чтобы не угодить в госпиталь. Перебинтовала шею и часть головы, сказала, что там фурункул. Когда попала к врачу, на нее смотрели с жалостью и страхом.
6.
После тяжелой операции она очнулась уже в тыловом госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти. В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии.
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Она знала о войне - все... А было ей тогда только девятнадцать. Косы, которые она почитала своей единственной красою и берегла, несмотря на все сложности фронтового быта, обрезали практически под ноль, когда ее в беспамятстве привезли в госпиталь. Она была ужасно худа и очень похожа на мальчишку. К тому же в том госпитале вообще не было палаты, предназначенной для женщин, и Юля лежала в мужской. Раненые с соседних коек деликатно отворачивались, когда приходили санитарки, чтобы осуществить необходимый уход за тяжелораненой, не встававшей с койки «сестричкой».
При выписке из госпиталя ей дали 3-ю группу инвалидности Юлия думала, что ее фронтовая биография закончена. И в тот момент, честно говоря, не очень огорчилась. Устала очень и, главное, мечтала поступить в Литературный институт. В Москве на выданные в госпитале деньги она купила черное шелковое платье. На другой день, надев поверх этого платья гимнастерку без погон, начистив сапоги, с забинтованной головой и медалью «За отвагу» на груди, она направилась в собес, чтобы встать на учет, получить продовольственные карточки. Получив пенсию в сто пять рублей, Юля тут же всю ее потратила на мороженое. Получилось ровно три порции - по тридцать пять рублей каждая и никогда не жалела об этом поступке.
В институт ее не приняли, хотя отметили теплоту и искренность стихов. Правда, как фронтовичке, ей была открыта дорога в любой институт без экзаменов. Но… или Литературный или ничего!
Жизнь стала казаться пустой, ожила фронтовая ностальгия. По крайней мере, ТАМ она была нужна
15. Всё грущу о шинели,
7.
И вот она снова в погонах старшины медицинской службы, только не в пехоте, а в роте самоходчиков в Прибалтике. Но долго повоевать не пришлось. Ее засыпало землей в окопе. Как результат – контузия и заключение медкомиссии «Негодна к несению военной службы на 6 месяцев». А через 6 месяцев война уже закончилась. Юлии Друниной шел 21-й год.
В Москве она - награжденная Орденом Красной Звезды - оказалась в конце декабря, как раз в середине учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. Просто вошла в аудиторию, где сидели первокурсники, и села среди них: «Мое неожиданное появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!» Она сдала сессию и даже получила стипендию: сто сорок рублей, тогда как килограмм картошки на черном рынке стоил сто рублей. Правда, в первые полгода она получала военную пенсию - еще сто пять рублей.
Из одежды у нее имелись то самое черное шелковое платье, кофточка, несколько шерстяных чулок, широченные галифе, выгоревшая гимнастерка, обгоревшая шинелька и раздолбанные дырявые сапоги.
Но в тот год едва ли не весь Литинститут ходил в шинелях. А кое-кто - еще и на костылях. Было и голодно, и холодно, в аудиториях замерзали чернила. И все-таки это было такое счастливое время - для всех!
16. Я принесла домой с фронтов России
В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». Юля очень жалела, что отец до этого не дожил... Если бы можно было показать ему эти строки на тонкой желтой бумаге, и главное - свое имя над ними! Эта первая публикация определила ее литературную судьбу. Ее саму удивило, почему так точно попали «в яблочко» ничем не примечательные строки.
17. До сих пор, едва глаза закрою,
Поколение, вернувшееся с войны двадцати - двадцатипятилетними, не столько явило миру и русской поэзии выдающиеся литературные имена, сколько создало многогранный образ Поэта фронтового поколения. Поэзия Юлии Друниной - одна из граней этого образа. И писалось ей тогда легко.
Самым близким человеком для Юли стал ее избранник - однокурсник Николай Старшинов. Их супружество было счастливым, несмотря на все бедствия. Они оба были инвалидами и оба были поэтами, и жили не просто
8.
бедно, «сверхбедно», они были самыми бедными во всей огромной коммуналке! Все время болели – по-очереди, то он, то она. Но все равно были счастливы. В 1946 году у них родилась дочка Лена. Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически – ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…
Юлия Друнина никогда не бегала по редакциям, и только изредка, узнав, что кто-то из приятелей идет в какой-нибудь журнал, просила заодно занести и ее стихи. Ей предложили издать первый сборник. Это было большой удачей и серьезным материальным подспорьем молодой семье.
Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех. Название очень точно отражало содержание сборника, потому что все стихи были наполнены жизненной достоверностью и суровой правдой войны.
18. Елка
В последующие годы сборники выходили один за другим. Выходят книги Друниной и по сей день. Их и сейчас читают!
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Над ней нередко подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки. А она отвечала насмешникам своими стихами:
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
Друнина была простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что плохо. И ей с ее восприятием мира на фронте было даже проще, чем в мирной жизни.
Духовная высота, солдатская дружба, мужество – все это для Юлии Друниной не просто однажды пережитое , но и точка отсчета. Надо сказать, что планка была поднята весьма высоко. Именно по этому уровню проверяется у нее все: собственные поступки и поступки друзей, своя и чужая любовь.
9.
Все чаще обращается она в прошлое, там ищет утешения, пытается заглушить будни воспоминаниями. Кстати, многие ее стихи, написанные в этот период вполне можно принять за написанные сразу после войны.
19. Могла ли я, простая санитарка,
20. Качается рожь несжатая.
21. Всю жизнь от зависти томиться мне
Она никак не хотела расставаться с юностью. Да и была возможность. Второй муж Юлии Алексей Яковлевич Каплер любил ее бесконечно, безгранично, он оградил ее от всех жизненных трудностей. Им завидовали, ими восхищались. Как анекдот рассказывали случай, как совсем пожилой уже Каплер, не в силах дожидаться любимую в Москве, поехал встречать ее на границу - в Брест. Над Каплером посмеивались, но кто бы не хотел для себя - такой любви, к себе - такой взаимности?
22. Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Супружество Каплера и Друниной было очень счастливым. Юлия посвятил мужу огромное количество стихов – хотя и меньше, чем о войне. После смерти Каплера, лишившись его опеки, Юлия оказалась в растерянности. Не вписывалась она в наступившее, очень проблематичное время, стала старомодной со своим характером. Имея массу почитателей, была совершенно одинока.
Настало время больших перемен - перестройки и шоковой терапии. С каждым днём нарастала неуверенность в завтрашнем дне. Можно только догадываться о тяжести тех переживаний, что накопились в сердце бывшей фронтовички. Не могла она оставаться равнодушной, когда был поставлен под сомнение подвиг народа в войне и сама Победа! В особое смятение подвергло Юлию Владимировну утверждение, что воевали мы зря…
Конечно, обо всем наболевшем она писала в своих публицистических статьях, прямо и резко выступала на писательских съездах, а в доверительных беседах с друзьями всё чаще говорила, что ужасно устала от всего, что происходит вокруг.
Она не могла видеть, что стало со страной, не могла смотреть в глаза ветеранам, просящим милостыню в подземных переходах.
10.
23. Ветераны в подземных дрожат переходах
21 ноября 1991 года Юлии Друниной не стало. Она могла тысячу раз погибнуть на той войне, на которую ушла в 17 лет. А умерла по всей воле… Израненная войной, она не смогла пережить ещё одной трагедии страны – трагедии эпохи перемен..
На даче в Пахре на письменном столе лежала подготовленная к печати рукопись новой книги под названием “ Судный час”. Одноимённое стихотворение звучит прощанием и объяснением далеко не патриотического поступка.
Юлия Друнина ушла из жизни исстрадавшейся, надломленной, но не предавшей своей фронтовой юности, своей первой фронтовой любви и дружбы. А нам в наследство оставила замечательные стихи.
24. Окопная звезда
1.
Ты - рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти
Спасибо тебе, мой любимый,
За то, что ты есть на свете.
Мы рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить.
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!
2.
Я родом не из детства –
Из войны.
И потому , наверное,
Дороже, чем ты
Ценю я счастье тишины
И каждый новый день,
Что мною прожит.
Я родом не из детства –
Из войны.
Прости меня –
В том нет моей вины…
3.
Где ж вы, одноклассницы - девчонки?
Через годы всё гляжу вам вслед –
стиранные старые юбчонки
Треплет ветер предвоенных лет.
Помнишь Люську, Люську - заводилу-
Нос - картошкой, а ресницы – лен?!
Нашу Люську в братскую могилу
Проводил стрелковый батальон…
А Наташа? Робкая походка,
Первая тихоня из тихонь --
Бросилась к подбитой самоходке,
Бросилась к товарищам в огонь…
Вы поймите, стильные девчонки,
Я не пожалею никогда,
Что носила старые юбчонки,
Что мужала в горькие года!
4.
Глаза бойца слезами залиты,
Лежит он напружиненный и белый.
А я должна присохшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем –
Так учили нас,
Одним движеньем –
Только в этом жалость…
Но, встретившись
Со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась,
На бинт я щедро перекись лила,
Пытаясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться – беда,
Да и ему лишь прибавляешь муки.»
…Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
5.
Был строг безусый батальонный,
Не по-мальчишески суров.
Ах, как тогда горели клёны!
Не в переносном смысле слов.
Измученный, седой от пыли,
Он к нам, хромая, подошел.
Мы под Москвой окопы рыли -
Девчонки из столичных школ.
Сказал впрямую: “В ротах жарко
И много раненых… Так вот -
Необходима санитарка.
Необходима! Кто пойдет?
И все мы “Я!” сказали сразу,
Как по команде, в унисон.
…Был строг комбат-студент иняза,
А тут вдруг улыбнулся он.
- Пожалуй, новым батальоном
Командовать придется мне.
…Ах, как тогда горели клёны!-
Как в страшном сне, как в страшном сне!
6.
Ко мне в окоп сквозь минные разрывы
Незваной гостьей забрела любовь.
Не знала я, что можно быть счастливой
У дымных Сталинградских берегов.
Мои неповторимые рассветы!
Крутой разгон мальчишеских дорог.
Опять горит обветренное лето,
Опять осколки падают у ног.
7.
Жизнь, скажи, разве я виновата,
Что на черный запекшийся снег,
Как подкошенный рухнул когда-то,
Уронив пистолет, человек?
Жизнь, куда мне от памяти деться,
Кто, скажи, мне сумеет помочь?
И мое помертвевшее сердце
Погребли в ту далекую ночь…
8.
Со слезами девушкам военным
Повторяли мамы, что умней
Им, козявкам, вкалывать в три смены,
Чем из боя выносить парней.
9.
Я ушла из детства
В грязную теплушку,
В эшелон пехоты,
В санитарный взвод.
Дальние разрывы
Слушал и не слушал
Ко всему привыкший
С орок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От «Прекрасной Дамы» -
В «мать» и «перемать».
Потому что имя
Ближе, чем «Россия»
Не могла сыскать.
10.
Нет, это не заслуга, а удача
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!
С восторгом нас, девчонок, не встречали:
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии потом...
Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.
11.
А я 43-й встречала
В теплушке, несущейся в ад.
Войной или спиртом качало
В ночи добровольцев-солдат.
Мы выпили, может быть, лишку-
Все громче взрывался наш смех.
Подстриженная «под мальчишку»,
Была я похожа на всех.
Похожа на школьников тощих,
Что стали бойцами в тот час.
Дымились деревни и рощи,
Огонь в нашей печке погас.
Взгрустнулось. Понятное дело-
Ведь все-таки рядышком смерть…
Я мальчиков этих жалела,
Как могут лишь сестры жалеть.
12.
Побледнев, стиснув зубы до хруста
От родного окопа, одна
Ты должна оторваться и бруствер
Проскочить под обстрелом должна.
Ты должна. Хоть вернешься едва ли,
Хоть «Не смей!» повторяет комбат.
Даже танки (они же из стали!)
В трех шагах от окопа горят.
Ты должна. Ведь нельзя притвориться
Пред собой, что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
«Сестрица!»
Кто-то там, под обстрелом кричит…
13.
Были слёзы в первую атаку,
После тоже плакать довелось,
А потом я разучилась плакать -
Видно кончились запасы слёз.
Так в пустыне, так в песках горючих
Не бывает ливней искони,
Потому что в раскаленных тучах
Тут же испаряются они.
14.
Только что пришла с передовой,
Мокрая, голодная и злая,
А в землянке нету никого,
И дымится печка, затухая.
Так устала – руки не поднять,
Не до дров, - согреюсь под шинелью,
Прилегла, но слышу, что опять
По окопам нашим бьют шрапнелью.
Из землянки выбегаю в ночь,
А навстречу мне рванулось пламя,
Мне навстречу – те, кому помочь
Я должна спокойными руками.
15.
Всё грущу о шинели,
Вижу дымные сны, -
Нет, меня не сумели
Возвратить из войны.
Дни летят, словно пули,
Как снаряды года…
До сих пор не вернули,
Не вернут никогда.
И куда же мне деться?
Друг убит на войне.
А замолкшее сердце
Стало биться во мне.
16.
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью –
Как норковую шубку я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись – не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
17.
До сих пор, едва глаза закрою,
Снова в плен берет меня война.
Почему-то нынче медсестрою
Обернулась в памяти она.
Мимо догорающего танка,
Под обстрелом в санитарный взвод
Русая, курносая славянка
Славянина русого ведет.
18.
На Втором Белорусском
Еще продолжалось затишье,
Шел к закату короткий
Последний декабрьский день.
Сухарями в землянке
Хрустели голодные мыши,
Прибежавшие к нам
Из сожженных дотла деревень.
Новогоднюю ночь
Третий раз я на фронте встречала.
Показалось – конца
Не предвидится этой войне.
Захотелось домой,
Поняла, что смертельно устала.
(Виновато затишье –
Совсем не до грусти в огне!)
Показалась могилой
Землянка в четыре наката.
Умирала печурка,
Под ватник забрался мороз…
Тут влетели со смехом
Из ротной разведки ребята:
_ Почему ты одна?
И чего ты повесила нос?
Вышла с ними на волю,
На злой ветерок, из землянки.
Посмотрела на небо –
Ракета ль сгорела, звезда?
Прогревая моторы,
Ревели немецкие танки,
Иногда минометы
Палили незнамо куда.
А когда с полутьмой
Я освоилась мало-помалу,
То застыла, не веря:
Пожарами освещена,
Горделиво и скромно
Красавица елка стояла!
И откуда взялась
Среди чистого поля она?
Не игрушки на ней,
А натертые гильзы блестели,
Между банок с тушенкой
Трофейный висел шоколад…
Рукавицею трогая
Лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела
На сразу притихших ребят.
Дорогие мои д,Артаньяны
Из ротной разведки!
Я люблю вас!
И буду
Любить вас до смерти,
Всю жизнь!
Я зарылась лицом
В эти детством пропахшие ветки…
Вдруг обвал артналета
И чья-то команда:
- Ложись!
Контратака!
Пробил санитарную сумку осколок,
Я бинтую ребят
На взбесившемся черном снегу…
Сколько было потом
Новогодних сверкающих елок!
Их забыла, а эту
Забыть до сих пор не могу…
19.
Могла ли я, простая санитарка,
Я, для которой бытом стала смерть,
Понять в бою, что никогда так ярко
Уже не будет жизнь моя гореть?
Могла ли знать в бреду окопных буден,
Что с той поры, как отгремит война,
Я никогда уже не буду людям
Необходима так и так нужна?..
20.
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы – девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты-
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
21.
Всю жизнь
От зависти томиться мне
К той девочке,
Худющей и неловкой –
К той юной санитарке,
Что с винтовкой
Шла в кирзачах пудовых
По войне.
Неужто вправду ею я была?..
Как временами
Мне увидеть странно
Солдатский орден
В глубине стола,
А на плече
Рубец солдатской раны!
22.
Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня
Мужчины в окровавленных шинелях
На помощь звали девушку, меня.
Но в этот вечер, мирный, зимний, белый,
Припоминать былое не хочу.
И женщиной – растерянной, несмелой
Я припадаю к твоему плечу.
23.
Ветераны в подземных дрожат переходах
Рядом старый костыль и стыдливая кепка
Им страна подарила “Заслуженный отдых”,
А себя пригвоздила к бесчестию крепко.
Только как позабуду отчаянных, гордых
Молодых лейтенантов, солдатиков юных…
Ветераны в подземных дрожат переходах,
И давно в их сердцах все оборваны струны.
24.
И вот она –
Родного дома дверь.
Придя с войны,
В свои неполных двадцать,
Я верила железно,
Что теперь
Мне, фронтовичке, нечего бояться.
Я превзошла солдатский курс наук –
Спать на снегу,
Окопчик рыть мгновенно,
Ценить всего превыше слово
«Друг»
И слову «враг»
Понятно, знала цену.
Изведала санбатов маяту…
Одно не знала –
Никому не надо
Теперь
Мое уменье на лету,
По звуку различать калибр снаряда,
Ужом на минном поле проползать,
А если нужно –
В рост идти под пули.
(В хвосте за хлебом у меня опять –
В который раз! –
Все карточки стянули…)
И все-таки
Сейчас, через года,
Я поняла, солдаты, слава богу, -
Окопная кристальная звезда
В то время
Освещала нам дорогу.
И все-таки
Она нам помогла
Там, где житейские
Бушуют войны,
Не вылететь
Из тряского седла
И натиск будней
Выдержать достойно.
Уметь спокойно презирать иуд,
Быть выше
Злости, зависти, наживы,
Любить любовь,
Благословлять свой труд
И удивляться,
Что остались живы.
2 292
27 217 
