Вопрос 78. «Мысль народная» в романе Толстого. Народ и личность. Патриотизм в понимании писателя

Вопрос № 78. «Мысль народная» в романе Толстого. Народ и личность. Патриотизм в понимании писателя

Жизнь и судьбы действующих лиц романа «Война и мир» теснейшим образом связаны с историческими событиями. Вместе с героями романа читатель при­сутствует на смотрах войск, военных советах, видит подвиги солдат на полях сражения, слышит распоряже­ния верховного командования, наблюдает формирование народных партизанских отрядов; видит убитых, кровь раненых, муки и страдания людей, поражения и победы.

«Война и мир» - одно из величайших про­изведений мировой литературы. Работал над романом Толстой в течение шести лет (с 1863 по 1869 год), но задуман роман был значи­тельно раньше. В марте 1861 года Толстой пи­сал Герцену: «Я затеял месяца четыре тому назад роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист... в 56 году в Рос­сию с женой, сыном и дочерью и примеряющий свой строгий и несколько идеальный взгляд к новой России...». Первоначальный замысел постепенно расширялся: «Невольно от настоя­щего я перешел к 1825 году, эпохе заблужде­ний и несчастий моего героя, и оставил начатое. Но и в 1825 году герой мой был уже возмужа­лым, семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпала со славной для России эпохой 1812 года. Я другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года, которого еще запах и звук слышны и милы нам... В тре­тий раз я вернулся назад по чувству, которое, может быть, покажется странным... Мне совест­но было писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших не­удач и нашего срама... Итак, от 1856 года воз­вратившись к 1805 году, я с этого времени на­мерен провести уже не одного, а многих моих героинь и героев через исторические события 1805,1807,1812,1825 и 1856 годов».

Общеизвестно высказывание писателя: в про­изведении «надо любить... главную, основную мысль»: «...в «Войне и мире» я любил мысль народную...». Главная мысль романа вынесена и в заглавие произведения: «мир» как нацио­нальное единство противопоставляется «войне» как разрушению и разобщению.

В названии романа слово «война» стоит на первом месте не случайно: победа в Отечест­венной войне 1812 года на многие десятиле­тия определила не только судьбу России, но и всей Европы. Возникал естественный вопрос: почему исход событий был именно таким?

События первого тома напрямую как будто не связаны с будущей Отечественной войной. По­дробное изображение событий 1805 - 1807 годов Толстой объяснил так: совестно писать о годах славы, не показав наших неудач. Однако харак­тер изображения двух сражений - Шенграбенского и Аустерлицкого — заставляет предпо­лагать, что у автора была и иная цель, более значительная. В Шенграбенском сражении небольшой сравнительно отряд Багратиона неожиданно одерживает победу над противни­ком, намного превосходящим его. И наоборот, в Аустерлицком сражении огромная союзни­ческая армия терпит сокрушительное пораже­ние от значительно меньшей армии Наполеона. В первом сражении победить было невозмож­но (Кутузов прощается с Багратионом, пред­полагая, что встретиться им уже не придется, и неохотно отпускает с ним Андрея Болконско­го) - но победили. В Аустерлицком, тщательно подготовленном союзниками, никто не ждал поражения - а оно случилось. Причину Тол­стой объясняет так: солдата гонит в бой палка капрала, но когда начинают свистеть пули и ядра, палка становится не страшна и поведение солдата определяет что-то другое. Толстой на­зывает это духом армии. Поражение в Шенг­рабенском сражении привело бы к гибели всей армии Кутузова, и солдаты знали это. Цель Ау­стерлицкого сражения была солдатам непонят­на, и сложить голову за тысячу верст от дома никому не хотелось.

Изображение войны 1805 - 1807 годов долж­но было подготовить читателя к мысли о том, что исход исторических событий зависит не от воли императоров или таланта полководцев, а от духа народа.

Отечественная война 1812 года носила все­народный характер. Во время войны произо­шло объединение нации - все были охвачены единым патриотическим чувством, достигшим своего высшего проявления в массовом геро­изме народа. Толстой неоднократно проводит мысль о том, что новые победы в Отечественной войне были одержаны тогда, когда «поднялась дубина народной войны». Именно в этом клю­че изображает писатель и сдачу Смоленска, и многочисленные эпизоды Бородинского сраже­ния, и действия партизан, и горящую Москву, и многое другое. Таким образом, Толстой своим произведением утверждает решающую роль на­родных масс в истории. Любое историческое событие складывается, как считает писатель, из бессознательных действий миллионов участ­ников и не зависит от роли отдельной личности. Смешны те, кто приписывает себе роль верши­телей истории. Наполеон для Толстого - фигура в истории случайная, его командные распоряже­ния полны ошибок, нрав и поведение - надмен­ного выскочки; и даже внешне он неприятен. Поражение его вполне закономерно.

Кутузов, наоборот, талантлив. Талант его заключается, по мнению Толстого, в том, что он смог уловить и понять дух народа и содействовал его проявлению, не допуская при этом того, что могло бы ему повредить. Сам же Кутузов со­знательно пассивен - он боится своими актив­ными действиями помешать закономерно про­текающим событиям.

«Я СТАРАЛСЯ ПИСАТЬ ИСТОРИЮ НАРОДА»

«...там незачем было драться». В октябре 1805 года русские полки пришли на территорию Австрии, чтобы вместе с союзными войсками двинуться на запад против армии Наполеона. Правдиво рисуя военные события 1805—1807 годов, Толстой в целом ряде сцен романа показывает, что народам эта война навязана, цели ее чужды им. Русская армия находилась вдали от родины. Солдатам и офи­церам неясно, зачем они пришли в чужую страну, за что они должны сражаться. Смотр войск в Браунау обнаружил полное безразличие солдат к предстоящему походу. Кутузов понимал бессмысленность всей кам­пании. Он видел равнодушие союзников к судьбе рус­ской армии и делал все от него зависящее, чтобы уберечь свои войска от напрасных потерь и жертв. Он задерживал продвижение русских войск в глубь Австрии, к границам Франции, пытался предотвратить Аустерлицкое сражение. Однако иногда бои становились неизбежными.

Четырехтысячный отряд Багратиона, приняв бой око­ло деревни Шенграбен с врагом, «в восемь раз силь­нейшим», дал возможность продвижению основных русских частей. Русские солдаты и офицеры, понимая, что от этого сражения будет зависеть, останутся ли они свободными или попадут в плен, проявили му­жество и героизм. Подразделение офицера Тимохина не только выдержало натиск превосходящего в силе противника, но и нанесло ему неожиданный удар, что спасло другие воинские части. Подлинным героем Шенграбенского сражения показан скромный и мужественный капитан Тушин. Его батарея, находившаяся в центре позиций, во время боя оказалась без прикрытия. Верный воинскому долгу, Тушин, несмотря на опасность, не ушел с поля битвы, а продолжал стрелять по врагам. Командование забыло про его батарею, и он вынужден был сам принимать решения. Видя, что в деревне Шенграбен скопилось много французов, он приказывает поджечь деревню, чем останавливает продвижение не­приятеля. Дважды пытались французы атаковать батарею Тушина, но безуспешно. Неравный бой продолжался даже тогда, когда десять орудий стали бить по его батарее. В поведении Тушина Толстой раскрыл истин­ный, непоказной героизм, исходивший из чувства воин­ского долга и любви к родине.

Непопулярность, бессмысленность кампании 1805 — 1807 годов особенно правдиво раскрыты Толстым в картинах подготовки и ведения Аустерлицкого сражения. В высших кругах армии считали, что это сражение необходимо и своевременно, что Наполеон боится его. Только Кутузов понимал, что оно не нужно и будет проиграно. Иронически описывает Толстой чтение ав­стрийским генералом Вейротером придуманного им плана битвы, по которому «первая колонна марширует... вторая колонна марширует... третья колонна марширует...», а возможные действия и движение противника не учитываются.

В день сражения выпал густой туман, была плохая видимость. Вопреки диспозиции Вейротера Кутузов мед­лил выступать, но на этом настаивал подъехавший Александр I. Французы появились неожиданно. Возникла паника, русские войска побежали назад. На другой день, 20 ноября, в пятом часу вечера Аустерлицкое сражение было, как и предполагал Кутузов, проиграно.

Вспоминая 1805 год накануне Бородинской битвы, князь Андрей Болконский говорил: «Сражение выигры­вает тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, — и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли — ну так бежать!» — мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает, что бы было. А завтра мы этого не скажем».

«Год славы русского оружия». Война 1812 года изображена Толстым как великая, народная, ге­роическая эпопея. «Я старался писать историю народа». «В «Войне и мире» я любил мысль народную, вследствие войны 1812 года»,— гово­рил писатель о своем произведении.

Патриотические чувства и ненависть к врагам охва­тили все слои населения. Но Толстой противопостав­ляет истинный патриотизм показному, который слышался в речах и возгласах на собрании московских дворян, о котором кричали афиши Растопчина. Мысль о на­родном ополчении пугала многих дворян, не наберутся ли крестьяне вольного духа («Лучше еще набор... а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, а только один разврат», — раздавались голоса на собрании дво­рянства). Однако лучшие представители дворян, как старый князь Болконский и Пьер, создают ополчения из своих крестьян; служат в армии, как князь Андрей и Николай Ростов; участвуют в партизанской войне, как Денисов. Даже пятнадцатилетний Петя Ростов рвет­ся в армию и не представляет себе, чтобы родители не поняли глубины его патриотического чувства: «...я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу... вот и все... я не могу ничему учиться теперь... когда отечество в опас­ности».

По мере того, как французы продвигались в глубь России, в войну втягивались все новые и новые слои населения, росла ненависть к врагу. Купец Ферапонтов в Смоленске сжигает свой постоялый двор, чтобы ничего не досталось французам. Мужики Карп и Влас не только не хотят продавать врагам сено, но и сжи­гают его. Толстой показывает, как с момента взятия Смоленска война становилась народной. В первой же битве под Смоленском французы столкнулись со все­народным сопротивлением. «...Мы в первый раз дрались гам за русскую землю, — говорит князь Андрей,— в войсках был такой дух, какого никогда я не видал».

Особенно выразительно раскрывается народный ха­рактер войны 1812 года в картинах подготовки и проведения Бородинского сражения. Приехав в Можайск, «Пьер увидел в первый раз мужиков-ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что-то работали направо от дороги, на огромном кур­гане, обросшем травою». Описывая сражение батареи Раевского, Толстой показывает высокое чувство това­рищества, сознание долга, физическую и моральную силу солдат. Редут Раевского переходит то к французам, то к русским, он покрыт трупами, но русское знамя реет над ним. По мнению Толстого, главное условие победы или поражения — дух армии, ее моральная сила. Оценивая роль Бородинского сражения в войне 1812 года, писатель утверждает, что под Бородином наполеоновская Франция в первый раз испытала на себе руку «сильней­шего духом противника». Бегство наполеоновской армии из Москвы явилось следствием того удара, который она получила в Бородинской битве.

О непримиримой ненависти всех русских людей к чужеземным захватчикам говорил Пьеру перед Бородин­ским боем князь Андрей: «Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и ос­корбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить». Народное мщение выразилось в широком размахе партизанской борьбы. Исторически верно Толстой пишет, что пар­тизанская война в 1812 году возникла не по приказанию правительства, а стихийно. «Партизаны унич­тожали великую армию по частям».

План развертывания всенародной партизанской борь­бы с врагом был предложен Кутузову Денисовым. Денисов утверждал, что для борьбы с Наполеоном нужна только «одна система — партизанская». Он воз­главил партизанский отряд в 200 человек. В его отряде были и солдаты, и крестьяне. «Самым полезным и храбрым человеком» был Тихон Щербатый, «мужик из Покровского под Гжатью», который с топором в руках брал французских «миродеров». «Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов». Отряд Денисова совершает героические подвиги, уничтожая врага. Среди руководителей партизанских партий были люди самых разных сословий. «Был начальником партии дьячок, взявший в месяц несколько сот пленных. Была ста­ростиха Васидиса, побившая сотни французов». «...Дуби­на народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вку­сов и правил, с глупой простотой, но с целесообраз­ностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Патриотическим чувством объяснял Толстой и уход жителей из Москвы после вступления в город фран­цузов. «Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть. Это было хуже всего».

«...Против воли государя и по воле народа он был избран главнокомандующнм»

Кутузов проявил себя талантливым и инициативным военачальником ещё до избрания его главнокомандующим всех русских войск в 1812 году. В романе «Война и мир» он сначала вы­ступает как генерал — командующий одной из армий в военной кампании 1805—1807 годов. Даже в этой непопулярной у русского народа войне Кутузов — люби­мец армии. Он прост в обращении с офицерами и солдатами, рад видеть тех, кого знал по прежним войнам. Опытный и мудрый полководец, Кутузов любит армию, бережет ее силу, стремится воспрепятствовать бессмысленным, заранее обреченным на провал военным наступлениям и операциям. Однако когда в результате разгрома генерала Мака перед ним встала угроза капитуляции, старый генерал проявил и стратегический талант, и смелость, и расчетливость, и находчивость. Кутузов прямодушен и смел. Перед началом Аустерцкого сражения Александр I, прискакавший в окружении блестящей свиты, выразил недовольство тем, - старый генерал задерживал выступление. «Что же не начинаете, Михаил Ларионович? — поспешно обратился император Александр к Кутузову...—...Ведь мы не на Царицыном лугу... где не начинают парада, пока не придут все полки...» Кутузов отвечал с достоинством, не боясь намекнуть на любовь царя к показным смотрам и парадам, которые были очень далеки от настоящего военного дела. «Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде, и не на Царицыном лугу, — выговорил он ясно и отчетливо». Кутузов один понимал, что в Аустерлицком сражении бездарное вер­ховное командование согласно бездарной диспозиции посылало русские войска наугад, не ведая самого глав­ного — того, где находится неприятель. И не от старости и пассивности он дремал на военном совете при чтении диспозиции Вейротера. Кутузов был не согласен с Вейротером, видел всю несостоятельность его предпо­ложений, но он знал, что план Вейротера уже ут­вержден Александром I и потому сражения не избежать.

Кутузова не любили при дворе, и он не искал этой любви. Ученик Суворова, он был противником немецкой военной школы, к которой благоволил Алек­сандр I.

В Отечественной войне 1812 года в полную меру раскрылось величие Кутузова как полководца и исто­рического деятеля. Он приступил к исполнению своих обязанностей главнокомандующего с твердой уверен­ностью в победе над врагом. Встретившись с князем Андреем в Царево-Займище сразу после принятия ко­мандования всеми армиями, Кутузов в разговоре о Турецкой войне выразил свое отношение и к войне 1812 года: «Да, не мало упрекали меня... и за войну и за мир... а все пришло вовремя. Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. А и там со­ветчиков не меньше было, чем здесь... Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили... Взять крепость нетрудно, трудно кампанию выиграть... А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время... И французы тоже будут. Верь моему слову,— воодушевляясь проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь: — будут у меня лошадиное мясо есть!»

После свидания с Кутузовым умный и проница­тельный князь Андрей думал: «...Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, — это не­избежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение...»

В Бородинском сражении Кутузов не стремится от­давать распоряжения, но внимательно следит за про­исходящими событиями, всматривается в выражение лиц офицеров, приезжающих к нему с донесениями, вслу­шивается в интонацию их речи. Л. Н. Толстой объяс­няет поведение главнокомандующего: «Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, на­зываемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти».

Военная стратегия Кутузова отличалась бережным отношением к армии. Он не желал посылать солдат на смерть, когда этого можно было избежать. Он был противником тех мероприятий, которые не были необходимы, а вытекали из чьих-либо карьеристских целей. Для Кутузова характерна мудрость и дально­видность. В нем ярко проявляются национально-патрио­тические чувства, присущие всем русским людям. Со­здавая образ Кутузова, Толстой противопоставляет внеш­нему облику пожилого и физически слабого человека его духовную силу. «Источник этой необычайной силы прозрения в смысле совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.

Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями его, в немилости находящегося старика, выбрать, против воли царя, в представители народной войны», — пишет Толстой.

В научно-исторических документальных материалах Кутузов оценивается как талантливый и опытный пол­ководец, дипломат и государственный деятель, человек большой силы воли и мужества. В художественных картинах военных событий Толстой акцентирует внима­ние читателя на народно-патриотическом чувстве старого полководца, его любви к русской земле, что возвышает Кутузова до национального героя.

Кутузов всегда выслушивает мнение своих генералов, однако в принятии решений надеется только на себя. «Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого», — говорит он на Поклонной горе, в шести километрах от Москвы. Через некоторое время на совете в Филях, несмотря на несогласие части генералов, Кутузов, считая, что спасение России в армии, приказывает оставить Москву без сражения. Кутузов, понимая истинное положение армии Наполеона, не хотел бесполезных сражений. Он верил в победу русских, и его вера передавалась войскам. Образ Кутузова в романе «Война и мир» привлекает к себе симпатии читателя и на всю жизнь запечатлевается в сознании таким, каким представил его великий писатель.

Образ Наполеона

Образ Наполеона возникает на страницах романа в разговорах и спорах о нем в салоне Анны Павловны Шерер. Большинство из ее гостей ненавидят и боятся Наполеона. Они не могут забыть, что после французской револю­ции молодой генерал Наполеон Бонапарт воевал на стороне революционной Франции, успешно одерживал победы в борьбе с реакционными коалициями, которые возглавляла Англия. В 1799 году Наполеон, опираясь на влиятельные круги буржуазии, совершил государствен­ный переворот, установил режим консульства, но фак­тически предоставивший ему всю полноту власти. Рус­ское правительство желало восстановления на француз­ском престоле династии Бурбонов. Анна Павловна, выра­жая официальное отношение правительства к Наполеону, говорит о том, что «Россия одна должна быть спа­сительницей Европы», а императору Александру I «пред­стоит величайшая роль в мире... и он исполнит свое призвание задавить гидру революции».

В отличие от официальных правительственных кругов передовая дворянская молодежь (князь Андрей и Пьер) сочувственно отнеслась к ранней деятельности Напо­леона, видя в нем «великого человека». Андрей Болконский подтверждает это, вспоминая события 1796 года, когда Наполеон был одним из генералов фран­цузской республики и принимал участие в сражении на территории Италии против реакционной Австрии. В этой кампании он одержал ряд побед, но особенно его прославила битва при Арколе. Французы долго не могли взять Аркольский мост. Наполеон со зна­менем в руках вырвался вперед, увлекая за собой солдат; мост был взят. Когда Наполеон воевал в Египте и Сирии и там началась эпидемия чумы, он, заботясь о своих солдатах, посещал чумные госпитали в Яффе. Князя Андрея привлекает сила характера Наполеона, его всемирная слава. Однако уже в этом разговоре Андрей Болконский говорит о том, что есть другие поступки Наполеона, «которые трудно оправдать».

В последующем развитии событий Толстой раскры­вает в Наполеоне то, что невозможно было в нем оправдать и что, в конце концов, привело его к ги­бели — аморальную, античеловеческую сущность бонапар­тизма. Наполеон выступает как самонадеянный и упоен­ный своим величием человек. Толстой осуждает в им­ператоре властолюбие, индивидуализм, жажду славы. С кем бы Наполеон ни разговаривал, он всегда думал о том, что все сделанное и сказанное им будет при­надлежать истории. Поэтому накануне Бородинской бит­вы император замечает (для истории), что для него это кровопролитное сражение — игра в шахматы. Однако в Бородинском бою он впервые почувствовал, что счастье изменяет ему. Когда французские генералы за­говорили о подкреплении непобедимого войска и пред­ложили «ввести в дело старую гвардию», он опустил голову и долго молчал, а затем ответил: «За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию». Наполеон равнодушен к страданиям людей: рассматривая убитых и раненых, он испытывал свою душевную силу. В день Боро­динской битвы «ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие». «Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз... Он на себя пере­носил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для него страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы». «И никогда, однако, — пишет Толстой, — до конца жизни своей не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противопо­ложны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого...»

В последний раз Наполеон пытается играть роль победителя на Поклонной горе. Ожидая депутацию из Москвы, он думает о том, в каком виде ему пред­стать перед русскими в столь величественную для него минуту. Как опытный актер, он мысленно ра­зыграл всю сцену встречи с «боярами» и сочинил свою великодушную речь к ним. Используя художест­венный прием «внутреннего» монолога героя, Толстой обнажает во французском императоре мелочное тщесла­вие игрока, его ничтожность. «Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча... «Москва пуста. Какое невероятное событие!» — говорил он сам с собой. Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья». Показав, как судь­ба окончательно развенчала Наполеона, великий русский писатель замечает, что развязка театрального представ­ления не удалась — «сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях». Обличая бонапартизм как общественное зло, Толстой показывает, что за гром­кими фразами тиранов о народном благе стоят чудо­вищные преступления, противные «человеческому разуму и всей человеческой природе».

Суд над бонапартизмом. Как к оценке поступков отдельных лю­дей, так и к оценке исторических событий Толстой подходит с критериями добра и зла. Развязывание войны он считает вели­чайшим проявлением зла: «...Началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Писатель употребляет нравственные понятия и не говорит о явлениях социальных и экономических. Этими принципами оцен­ки исторических событий, и в частности войны, определяются и методы ее изображения.

В стихотворении «Я к вам пишу случайно, право...» Лермонтов, рисуя кровавую битву, восклицал:

...Жалкий человек! Чего он хочет?

Небо ясно, Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он — зачем?

В оценке и в изображении войны Толстой близок Лермонтову. Как и Лермонтов, он рисует незаметных, рядовых участников сра­жений — истинных героев (вспомните лермонтовское стихотворе­ние «Бородино»). Как и Лермонтов, он противопоставляет жесто­кому делу войны мирную жизнь природы, которая дарует радость всему живущему на земле. Так рисовал войну великий писатель еще в «Севастопольских рассказах».

Война всегда «страшное дело». Но Толстой понимает, что учас­тие в этом «страшном деле» может быть чудовищным преступле­нием и может быть вынужденной самозащитой, делом тяжким и кровавым, но необходимым, а значит, героическим и благородным. Поэтому писатель всю силу своего обличения направляет против тех, кто ведет захватнические войны.

Изображение в романе Наполеона, и, шире, бонапартизма по­могает нам понять, какие исторические силы порождают войну. Познав величие вечного, доброго и справедливого неба, князь Андрей в бреду представляет себе тихое семейное счастье в Лы­сых Горах. «Он уже наслаждался этим счастьем, когда вдруг яв­лялся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастья других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение». В этой оценке Наполе­она и той роли, которую он играет в жизни людей, разрушая их простое счастье, обнажена моральная сущность бонапартизма. Тол­стой не анализирует бонапартизм как явление историческое. Но писатель с исключительной глубиной обнажает психологию бона­партизма во всех его проявлениях. В главе о Достоевском мы уже говорили о том, какое значение в эпоху 60-х годов имело обличе­ние бонапартизма.

Индивидуализм, безмерное властолюбие, жажду славы и по­честей в сочетании с тупым равнодушием к людям, по трупам ко­торых можно спокойно шагать к власти, — вот что осуждает Тол­стой с позиций чистого нравственного чувства. И хотя в своих тео­ретических рассуждениях Толстой утверждает, что причина, вызы­вающая войны, людям неизвестна, бонапартизм он рисует так, что заставляет читателя задуматься об истинных причинах войн, стра­даний и взаимного истребления людей.

Наполеон изображен в романе остро сатирически. Внешность этого «великого человека» ничтожна и смешна. Толстой не раз пов­торяет определения «маленький», «малый ростом», снова и снова рисует «круглый живот» императора, «жирные ляжки коротких ног» его. Здесь применяется характерный для Толстого прием: по­стоянное повторение какой-то одной выразительной особенности портрета (вспомним губку с усиками маленькой княгини, лучистые глаза княжны Марьи, великолепные плечи Элен).

Писатель подчеркивает холодность, самодовольство, напускное глубокомыслие в выражении лица Наполеона. Особенно резко вы­рисовывается одна его черта — позерство Наполеон ведет себя как актер на сцене. Перед портретом сына он «сделал вид задум­чивой нежности», жест его «грациозно-величественен». Наполеон уверен: все, что делает и говорит он, «есть история». И даже такое отнюдь не величественное явление, как дрожание икры левой ноги, выражающее его гнев или беспокойство, представляется ему зна­чительным, историческим. «Дрожание моей левой икры есть ве­ликий признак», — заявляет император.

По мере того как развертываются исторические события, все отвратительнее становится внутренний и внешний облик Наполео­на. В период Аустерлицкого сражения он еще сохраняет челове­ческие черты: «...на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика». Но годы идут. Новые сра­жения, новые трупы. Лицо остается холодным и все больше оплы­вает жиром. И вот в день Бородинской битвы мы видим страшно изменившийся, отталкивающий облик императора — «желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом».

Главный аргумент, который выставляет писатель против тех, кто считал Наполеона великим, заключается в следующем: «Нет величия там, где нет простоты, добра и правды». В оценке деяний исторической личности писатель применяет уже знакомый нам нравственный критерий. Вслед за Пушкиным он утверждает, что «гений и злодейство — две вещи несовместные».

Автор «Войны и мира» осудил бонапартизм не только в лице Наполеона. И представители высшей бюрократии, и штабные офицеры, и всесильный Аракчеев, и тихонький Берг — все они жад­но тянутся, ползут, рвутся к власти, к почестям, к материальным благам, забывая при этом о добре, справедливости и правде и лишь на словах заботясь о России... Страшная язва властолюбия и карьеризма разъела их души.

Вот одна небольшая, но выразительная сценка. Кровавая пе­реправа через Энс. Полковой командир Ростова Богданыч получил приказание зажечь мост. Он направляет своих гусаров под ураган­ный огонь, на верную гибель. Штабные офицеры удивляются, за­чем полковник послал так много людей, когда «тут бы двух молод­цов послать, все равно бы». Но опытный в делах службы карьерист Жерков объясняет действия Богданыча: «Как вы судите! Двух че­ловек послать, а нам-то кто же Владимира с бантом даст? А так-то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает».

Операция удалась.

«— Доложите князю, что я мост зажигал,— сказал полковник торжественно и весело.

— А коли про потерю спросят?

— Пустячок! — пробасил полковник, — два гусара ранено, и один наповал,— сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал».

Не правда ли, это «маленький Наполеон»? Разница только ко­личественная: Бонапарту нужно мировое господство, а Богданычу — орден.

Таких «маленьких наполеонов» мы часто встречаем в романе. Вспомним Василия Курагина, Бориса Друбецкого, Берга и всех тех, для которых в мире не существовало ничего, кроме их успехов.

Таковы и «государственные деятели» вроде Растопчина. Толстой, подчеркивает, что властолюбцы, мнящие себя вершителями су­деб народных, чужды народу и далеки от него. Об этом свидетель­ствуют, например, знаменитые растопчинские афишки. Подделы­ваясь под народную речь, Растопчин писал свои афишки фальши­вым, шутовским языком. Но в то время как народ с недоумением относился к пошлым словам, аристократам нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они «от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет».

Не зная народа, Растопчин и близкие ему лица убеждены: толь­ко им ведомо, что надо и чего не надо народу. Чиновник, читающий афишу Растопчина, в которой граф обманывает москвичей, утверж­дая, что Москва сдана не будет, говорит: «Для народа это нужно».

На самом деле слова о народе не более чем маска. Растопчин и ему подобные озабочены лишь собственным благополучием. Вспомним сцену расправы с Верещагиным, жизнью которого Рас­топчин пожертвовал, чтобы самому спастись.

Между тем он уверен: «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так». И Наполеон считал, что он должен был делать то, что делал, во имя славы французской нации. Произнося свой суд над бонапартизмом, Толстой пишет: «С тех пор как существу­ет мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не со­вершил преступления над себе подобными, не успокаивая себя этою самою мыслью. Мысль эта есть le bien publique благо других лю­дей». Толстой обличает бонапартизм как страшное общественное зло. Он показывает, что за громкими фразами больших и малень­ких тиранов о народном благе таится звериный эгоизм, бесчело­вечность, стремление оправдать преступления, совершаемые во имя корыстных целей.

Философские мысли Л. Н. Толстого

Отличительной особенностью романа «Война и мир» является сочетание художественного изо­бражения жизни с философскими рассуждениями автора. Создавая широкие эпические картины военной и мирной жизни, Толстой развивает мысль о ходе исторического процесса, о роли отдель­ных личностей и народа в этом процессе. Авторские рассуждения являются комментарием к изображаемому, их цель — разъяснить смысл и значение происходящих исторических событий. Часто Толстой полемизирует с установившимися в истории и в общественном мнении взглядами на тот или иной вопрос.

По мнению Толстого, «в исторических событиях так называемые великие люди суть только ярлыки, дающие наименование событию...» В действительности отдельные личности не могут влиять на совершающиеся события. «Наполеон, — пишет Толстой, — во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, дер­жась за тесемочки, привязанные внутри кареты, вообра­жает, что он правит». Писатель не только не признает его «гениальности», но и показывает его ничтожным, тщеславным актером. Безрезультатны и попытки Спе­ранского дать определенное направление историческому процессу. По мысли Толстого, «только одна бессозна­тельная деятельность приносит плоды, и человек, иг­рающий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он попытается понять его, он поражается бесплодностью».

Толстой полагал, что исторический процесс движется и направляется в результате «однородных влечений» людей. В больших исторических событиях направляющей и движущей силой являются народные массы. От их «бесконечно-малых» стремлений и желаний зависит успех или неуспех события. Истинно великими оказываются люди, воля и стремления которых совпадают со стремле­нием народа. Таким человеком в романе «Война и мир» является Кутузов. Величие Кутузова Толстой ви­дит в том, что его слова и действия вытекали «не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего так же, как и в душе каждого русского человека».

Исторические рассуждения Толстого глубоки и ори­гинальны. Некоторые из них вызывают научные во­зражения, в частности умаление роли военной тактики Кутузова в борьбе с Наполеоном и выдвижение на первый план в личности полководца морально-нрав­ственных качеств русского человека.

В наиболее высоких проявлениях своего на­ционального характера русский народ выступа­ет в сценах изображения войны 1812 года. При­сущие народу воинский дух и патриотизм пол­нее всего выявлены Толстым в панорамной картине битвы под Бородином. Эти чувства вы­ражаются «незаметно, просто, органически и потому производят всегда самые сильные ре­зультаты». «Всем народом навалиться хотят». Душевный подъем, непоколебимая стойкость, «стыдливое чувство» любви к родине, «скрытая теплота патриотизма».

Исходя из идеи русского народа как «целого и единого» национального организма, Толстой осудил в «Войне и мире» бунт богучаровских мужиков во главе с сельским старостой Дроном, пожелавших не выезжать из своей деревни пе­ред самым захватом вражеской армией. Поведе­ние крестьян расценено писателем как прояв­ление с их стороны корыстных, узкосословных намерений и желаний, чуждых русскому пат­риотизму.

«Мысль народная» художественно реализу­ется в романе не только путем исследования коллективной психологии и раскрытия мораль­ного духа огромной массы солдат и крестьянст­ва. Эта мысль воплощена во множестве индиви­дуализированных образов.

Народное начало — героика и простота — проступает в характере и поведении ротного Тимохина. Он со своей ротой так неожиданно ата­ковал врага («с такою безумною и пьяною реши­тельностью, с одной шпажкой, набежал на не­приятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали»). В Битве под Бородином князь Андрей будет ссылаться на ав­торитет Тимохина как выразителя народного духа.

Тимохин. Вспомним главы, посвященные Шенграбенскому сражению. Перед нами пехотные полки, расстроенные под влиянием бес­смысленного и странного слова «Отрезали!». «Нравственное коле­бание, решающее участь сражений, очевидно, разрешилось в пользу страха». Но тут на выручку приходит скромный, незаметный Тимо­хин. Не численное превосходство, не стратегические планы мудрых полководцев, а воодушевление ротного, увлекшего за собой сол­дат, повлияло на ход сражения. «Тимохин с таким отчаянным кри­ком бросился на французов и с такою безумною и пьяною реши­тельностью, с одной шпажкой, набежал на неприятеля, что францу­зы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали».

Писатель показывает героизм человека, которого никто не счи­тает героем, который и сам меньше всего думает о своем героизме. Но недаром Кутузов запомнил Тимохина и назвал его во время смотра в Браунау «измайловским товарищем», «храбрым офице­ром». Видно, не в первый раз совершил истинно героический по­ступок скромный офицер с красным носиком.

Капитан Тушин

Один из любимых толстовских героев — ка­питан Тушин. Внутренняя красота, нравствен­ное влияние скрыты под непривлекательной внешностью. Бесстрашный на поле сражения, героически стойкий, инициативный, смущаю­щийся при виде начальства. Те человеческие, моральные и воинские качества, которые Тол­стой всегда считал неотъемлемым достоинством русского солдата и всего русского народа — ге­роизм, сила воли, простота и скромность, — во­площены в образе Тушина, являющемся жи­вым, реальным выражением народного духа, мысли народной.

После этой сцены мы попадаем на батарею Тушина. Действуя по собственной инициативе, забытый начальством и оставшийся без прикрытия, Тушин со своими артиллеристами решает исход сражения, сам того не зная. В разгар боя и Тушин, и солдаты возбуждены, веселы, необык­новенно деятельны. Их чувства едины. «Солдаты... все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира». А он обращается с ними не как начальник, а как добрый друг. Сво­его любимого солдата он называет «дядей», любуется каждым его движением, к фейерверкеру обращается ласково: «голубчик», со­ветуется с фельдфебелем Захарченко, к которому испытывает большое уважение. В каждом слове Тушина звучит простота и не­обыкновенная доброта. «...Милая душа! прощайте, голубчик»,— говорит он князю Андрею.

Толстой неоднократно подчеркивает, что в облике Тушина нет ничего военного и тем более воинственного. Вспомним, как отда­ют честь начальству он и Жерков. Тушин, с его слабыми, робкими и неловкими движениями, делает это «совсем не так, как салюту­ют военные». Жерков же салютует «бойко, не отнимая руки от фу­ражки». Но в бою Жерков струсил, а Тушин показал себя настоя­щим воином. Недаром в том фантастическом мире, который под влиянием крайнего напряжения душевных сил сложился в его голо­ве, «сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчи­ной, который обеими руками швыряет французам ядра». Внешне Тушин совсем иной, но такова сила его духа.

Читая описание ночи после сражения, мы слышим простые, обыденные разговоры солдат у костров:

«— Цел, Петров? — спрашивал один.

— Задали, брат, жару. Теперь не сунутся,— говорил другой». Два солдата дерутся из-за сапога: «— Как же, ты поднял! Ишь, ловок! — кричал один хриплым голосом».

«...Худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой... сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.

— Что ж, умирать, что ли, как собаке? — говорил он».

И тут же звучит веселый голос солдата-балагура: «Огоньку го­ряченького в пехоту! Счастливо оставаться землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим».

Разные голоса, разные жизни, интересы, судьбы. Кончился бой, и люди так же, как и Тимохин, как и Тушин, геройски сражавшиеся с врагом, вернулись к военным будням.

Но вот от солдатских костров писатель ведет нас в избу, где со­брались генералы. Здесь разговоры иные. Все хвастаются, лгут, приписывая себе небывалые подвиги, подчеркивая свою роль в сражении. В глазах этих самодовольных людей жалко выглядит фигурка Тушина — истинного героя дня.

Героизм и трусость, простота и тщеславие противоречиво пере­плелись в помыслах и поступках участников сражения под Шенграбеном. Но мы не можем не видеть, что решающей силой в сраже­нии явились единство и одушевление тысяч рядовых воинов, не ду­мающих о славе и наградах. И мы приходим к мысли, что на войне, как и вообще в истории человечества, деятельность людских масс, связанных единством чувств и стремлений, определяет ход событий.

Тихон Щербатый. Тихон Щербатый — добровольно вступил в отряд Денисова, проявил «большую охоту и спо­собность к партизанской войне». «Никто боль­ше его не открыл случаев нападения, никто больше не побрал и не побил французов...» Дух непокорности и чувство любви к своей земле, все то бунтарское, стихийно-мятежное и смелое, что писатель обнаруживал в крепостном кресть­янстве, он собрал воедино и воплотил в образе Тихона, написанного тепло, с добродушно-лю­бовным чувством.

Тихон Щербатый — «самый полезный и храбрый человек». Од­ного из мужиков-партизан писатель рисует более крупным планом. Это «самый полезный и храбрый человек» в отряде Денисова — Тихон Щербатый. В образе Тихона воплощены дух народа-мстителя, находчивость и удаль русского крестьянина. С топором в руках идет он на врага не потому, что кто-то его понуждает, а под воздействи­ем естественного патриотического чувства и ненависти к непроше­ным гостям. Эти чувства настолько сильны, что Тихон становится порой жестоким, французы для него не люди, а враги, и только враги.

Мы еще не видим Тихона, но образ его раскрывается в том, как о нем говорят его товарищи по оружию. В их грубоватых словах чувствуется восхищение, уважение, даже своеобразная ласка: «Эка шельма», «Ну ловок», «Экая бестия». Движения его ловки и быст­ры: в первый раз мы видим его бегущим, видим, как он «бултых­нулся» в речку, «выбрался на четвереньках», «побежал дальше». Он весь в порыве, в действии. Рассказывая, он «неожиданно и гиб­ко лег на брюхо», «быстро и легко вскочил», «размахнулся рука­ми». Так же динамична его речь: «Один и навернись... Я его таким манером и сгреб... Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит! А тут их четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким "манером топором: что вы, мол, Христос с вами...»

Неистребимое чувство юмора, способность шутить при любых обстоятельствах отличает Тихона. Он был не только самый полез­ный и храбрый человек, но и «шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину».

Создавая образ народа-мстителя, Толстой показывает не толь­ко его ненависть к врагу, решимость, энергию, смелость, но и ве­ликий гуманизм. Недаром после всего того, что Пьер видел на Бо­родинском поле, солдаты и ополченцы представляются ему «с сво­ими простыми, добрыми, твердыми лицами». «Простота, добро и правда» — это те высокие качества, которыми отличаются и от­дельные герои «Войны и мира» и собирательный образ народа.

Платон Каратаев

Другая сторона мужицкой души, противопо­ложные качества народного характера выраже­ны в Платоне Каратаеве. Воплощение психоло­гии патриархального крестьянства. Каратаев ве­рит в то, что все в жизни людей совершается «не нашим умом, а божьим судом». Ни на что не ропщет, никого не обвиняет, незлобив, кроток, добр к каждому человеку. Во всем — торжество добра. Всепрощение.

Особое место среди художествен­ных персонажей романа «Война и мир» занимает образ Платона Каратаева, солдата Апшеронского полка. Общительный маленький человек с певучим голосом для всех находил ласковое слово, помогающее людям переносить в плену тяжелейшие страдания, любить жизнь даже в этих условиях, на­деяться на лучшее. «— Э, соколик, не тужи», — говорил он Пьеру при первой встрече в бараке для военно­пленных. «...Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить», — продолжал Платон.

Платон Каратаев не высказывает недовольства жизнью, не протестует активно против зла и бедствий окружающей действительности. Он приемлет все, что посылает судьба. «От сумы да от тюрьмы не отка­зывайся; рок головы ищет; наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету. Так-то», — говорил он Пьеру, желая убедить его, что будущее неизвестно и никто не может знать, что с человеком случится.

Каратаев трудолюбив. «Он, все умел делать не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, варил, шил, строгал, тачал сапоги». О службе в солдатах Платон говорил неохотно и вспоминал преимущественно о своей жизни в деревне. Он рассказывал, что за порубку в чужой роще его били, судили и отдали в солдаты. «Думали горе, ан радость!» Радостью Платон считал то, что происшедшее с ним спасло от солдатчины брата Ми-хайлу, у которого было «сам пят ребят».

Однако пассивность Каратаева не означает его внутреннего безразличия к добру и злу. Ему тяжело видеть, как французы расправляются с жителями Москвы и разоряют город. «Москва она городам мать. Как не скучать на это смотреть»,— говорил он Пьеру. «...Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае...»,— продолжает он, выражая надежду, что враг будет побежден.

Отсутствие открытого протеста, пассивность Кара­таева объясняются его внутренней верой в то, что в жизни побеждают, в конце концов, добрые, справедливые силы, надо только терпеть, надеяться и верить. Его настроения и взгляды отражают психологию патри­архального крепостного крестьянства, не умевшего от­стаивать свои интересы, мирившегося с вековой за­висимостью от помещика.

Близок Платону Каратаеву по своей жизненной позиции Савельич, слуга в доме Пьера Безухова.

— Что ж все не хочешь на волю, Савельич? — спросил его Пьер после возвращения из плена.

— Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При по­койном графе, царство небесное, жили и от вас обиды не видали.

— Ну, а дети?

—И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно».

Крепостное право, тяготевшее над крестьянами, уби­вало в человеке активное начало, развивало неверие в свои силы, в возможность жить самостоятельно. Вековой гнет порождал в народе духовное рабство. Правдиво раскрывая непротивленческую психологию кре­постных крестьян, сочувствуя им, Толстой выступает противником самого крепостного права.

Личность Каратаева, его образ мыслей, остается для Пьера самым дорогим воспоминанием потому, что в трудных условиях плена с особой силой прояви­лась жизненная необходимость видеть в крестьянине брата своего. Знакомство с Каратаевым не помешало, а усилило стремление Пьера найти пути борьбы со злом.

На изображении и оценке Платона Каратаева ска­залось отношение Л. Н. Толстого к патриархальному крестьянству. Противопоставляя безнравственной, пара­зитической жизни дворянства трудовую жизнь народа, великий писатель не видел слабых сторон патриархаль­ного крестьянства, порожденных крепостническим гнетом.

Платон Каратаев — «воплощение всего русского»? «Олицетворе­нием духа простоты и правды» кажется Пьеру пленный солдат Платон Каратаев. Этот человек — полная противоположность Ти­хону Щербатому. Если тот беспощаден к врагу, то Платон любит всех людей, в том числе и французов. Если Тихон грубоват и юмор его сочетается с жестокостью, то Каратаев во всем хочет видеть «торжественное благообразие». И внешний облик Каратаева (все у него было «круглое»), и голос его, и манера говорить с «нежно-певучею лаской», и самый характер его речей, полных раздумий о жизни, о людях,— все резко отличает его от Щербатого.

Тихон о боге не вспоминает, надеется только на себя, на свою силу и ловкость. А «круглый» солдатик Апшеронского полка мыс­лит такими афоризмами: «Не нашим умом, а божьим судом», «Рок головы ищет», «Час терпеть, а век жить». В этих пословицах — ве­ками слагавшаяся философия терпения и покорности судьбе. Есть у Каратаева в запасе и другие пословицы: «Где суд, там и неправ­да», «От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся»... В них слы­шатся отголоски крестьянского протеста против несправедли­вого устройства общества. Но сам Платон не из тех, кто активно вмешивается в жизнь. Он скорее готов «безвинно напрасно по­страдать».

В Платоне живет дух правдоискательства, столь характерный для русского крестьянства (вспомним хотя бы некрасовских стран­ников), и вековечная любовь к труду. Солдатик Апшеронского пол­ка навсегда остался мирным крестьянином-тружеником.

В душе Каратаева накопилась та же боль за отчизну, что и у всех русских людей («Как не скучать, соколик! Москва, она горо­дам мать! Как не скучать на это смотреть!»). Живет в нем и вера в гибель нашествия («Червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае»). Но Платона, с его лаской и добротой, распространя­ющейся равно на всех людей, трудно представить себе сражаю­щимся. Он не робок, но любовь его не обернется ненавистью к вра­гу, даже к врагу, способному расстрелять ослабевшего от болезни пленного солдата, как был расстрелян и сам Платон. Вообще отдельная человеческая личность, и его собственная в том числе, ли­шена для него значения: «...жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал». И на вопрос: «Ты кто же, солдат?» — он отвечает во множественном числе: «Сол­даты Апшеронского полка» и фамилию свою называет так: «Кара­таевы прозвище...»

Именно это «роевое начало» в Платоне, похожее на инстинкт «муравья в кочке», отсутствие личных интересов, склонностей, да­же привязанностей и привлекло более всего Пьера. Встреча с Пла­тоном помогла ему выйти из душевного кризиса. Картина страш­ного убийства «поджигателей», убийства, совершенного людьми, «не хотевшими этого делать», разрушила в сознании Пьера веру в жизнь, «и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою ду­шу, и в бога». Можно понять, что Пьеру, которому мир вдруг пока­зался «кучей бессмысленного сора», Платон, проникнутый чувст­вом всеобщего любовного единения людей, представляется воп­лощением «всего русского, доброго и круглого».

В образе Платона Каратаева Толстой обобщил черты множе­ства Каратаевых, которых он, как и другие русские писатели, ви­дел в жизни. Однако Некрасов и Щедрин с болью писали о терпении, покорности и незлобивости русского крестьянина. Тол« стой же рисует эти черты с нескрываемой симпатией. И все-таки отношение Толстого к Платону Каратаеву не однозначно. Характер­но, что в эпилоге, когда Пьер поднимается на новую ступень своего духовного развития, став членом тайного общества, Толстой под­черкивает несоответствие стремлений своего героя и философии Каратаева. На вопрос Наташи, одобрил бы Платон новую дея­тельность ее мужа или нет, Пьер отвечает отрицательно.

Рисуя борющийся народ, художник, верный жизненной правде, не мог изобразить его как народ Каратаевых. Вспомним знаме­нитые слова писателя о «дубине народной войны», которая «подни­малась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не по­гибло все нашествие». Эта дубина больше напоминает топор Ти­хона Щербатого, чем иглу Каратаева, которой тот шьет рубаху для француза. Писатель прославляет не пассивный, а бо­рющийся народ: «...благо тому народу, который в минуту испы­тания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жало­стью».

...Суровая зима. Ночь в лесу. У костров расположились солда­ты. Звучат оживленные беседы, кое-кто дремлет, завернувшись в шинель. Солдат говорит о Наполеоне: «А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил». Та же ненависть звучит и в реплике ста­рого солдата: «Все одно конец сделаем, не будет ходить». Но когда солдаты видят умирающих от голода и стужи Рамбаля и Мореля, естественное чувство жалости пробуждается в них. Резко обрыва­ют они неуместное замечание шутника, угощают врагов кашей, са­жают поближе к костру. «Вот люди!» — с восторгом говорит о рус­ских Рамбаль, и эта оценка перекликается со словами одного из солдат-ветеранов (слов Рамбаля он не понимал, а чувства в этом случае были общими): «Тоже люди...» — говорит он о фран­цузах. В этой сцене у костра сказался миролюбивый характер русско­го народа, его доброжелательность по отношению к другим на­родам, его великий гуманизм.

6