Литература и живопись

ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО

Рассказы о художниках. Василий Григорьевич Перов.

Когда Василию Григорьевичу Перову предложили написать автобиографию для публикации в журнале , он ответил: «Участвовать в составлении оной положительно отказываюсь, потому что нахожу это для себя как-то странным, да я уверен, что то же самое будет казаться и другим, и если меня не осмеют и не обругают публично, то это будет какая-то случайность…»

Было ему в то время уже сорок три года (всего пять лет жизни осталось) и всё главное успел сделать, был и профессором, и академиком, был признанным «папой московским» Товарищества передвижников, был совестью и болью России.

Он не выдумывал себе псевдонима; Перовым его назвал благодушный дьячок, первый его учитель, удивленный его прекрасным почерком. Тобольский прокурор, барон древнего лифляндского рода Григорий Карлович Криденер женится на его матери, но для церкви и общества Василий Григорьевич так и останется подозрительным «дитем любви», рожденным до брака. Беднеющий чиновник Григорий Криденер полюбил юную вдову; в 16 лет она родила будущего художника. Несмотря на бедность, жили, видимо, весело и дружно. В 82 года барон в последний раз станет счастливым отцом и проживет еще 10 лет, мать – «женщина из простых» - умрет в 95 лет, да и то от холеры. Такая вот крепкая порода.

Тобольск – Арзамас – Москва. Кажется, что ему недолго учиться в Училище живописи, ваяния и зодчества – семья не может помочь ни полушкой. Дальняя родственница, смотрительница женского приюта, приютила у себя 17-летнего парня, но умирает она – и нет крыши над головой. Кажется, что искусство поманило, посмеялось и бросило, и отлетела муза к более достойным. А кому жаловаться? На что? У предшественников еще хуже было. Какой огромный талант Тропинин, а до старости оставался крепостным. А Федотов только восемь лет жизни смог отдать искусству. Оставался Перову один путь – идти в учителя рисования. (35 лет отрабатывал пенсию учителя рисования блестяще одаренный Шмельков – все свободы ждал; дождался ее, убедился, что истлел в душе жар и сжег созданное когда- то в юности). Перов пишет портреты учителей рисования – как кресты над собственной могилой.

Таланту не диво появиться на свет, диво – выжить. Преподаватели разобрали по своим домам самых бедных учеников - и так был спасен Перов, и так будет спасать он сам, когда, в свою очередь, станет профессором этого училища.

Крестным отцом его был живописец Егор Яковлевич Васильев, он же дал Перову рекомендательное письмо к Рамазанову, педагогу Академии художеств.

В 28 лет Перов создает свой первый шедевр «Сельский крестный ход на пасхе». Это была Россия задуренная, зашельмованная; лишь боль художника не дала картине превратиться в беспощадную и злую карикатуру. Перов тогда собирался в заграничную командировку, но, как едко заметил современник, «Перову вместо Италии как бы не попасть в Соловки».

Все-таки он попал и в Италию, и во Флоренцию, и в Париж. Через несколько месяцев после возвращения Перов едет на ярмарку в Нижний Новгород и пишет «Приезд гувернантки в купеческий дом». Пройдут годы, и против сюжета в живописи восстанут многие художники и теоретики; сюжет, мол, делает живопись служанкой литературы. Потом и эти споры затихнут, а Перов останется.

В 33 года он создает «Тройку» (ученики мастеровые везут воду). Однажды Василий

Григорьевич встретил на улице крестьянку с сыном-подростком и уговорил ее, чтобы она разрешила сыну позировать для его будущей картины – в «Тройке» не хватало коренника. Через несколько лет эта женщина разыскала знаменитого художника и рассказала то, что осталось отрезанным рамой картины. Сын ее, отданный в подмастерья, зачах в городе, умер, и она пришла, чтобы выкупить ту картину на крохи, собранные в течение нескольких лет. Не знала она, что «Тройка» куплена собирателем картин Третьяковым.

Отрадой было предложение Павла Михайловича Третьякова создать галерею портретов выдающихся умов страны. Перов создает портрет Федора Михайловича Достоевского. Перову в это время было около сорока, Достоевскому – пятьдесят. Писатель работал над «Бесами», самым мрачным своим романом. Писатель вынес в эпиграф строки Пушкина: «Хоть убей, следа не видно. Сбились мы, что делать нам? В поле бес нас водит, видно. Да кружит по сторонам…»

Тяжелое размышление согнуло плечи писателя, но размышление могучее, такое, которое в результате творит, а не разрушает. Этот огромный мужицкий лоб, эти прекрасные, нервные руки творца. Этот взгляд, целиком погруженный в себя, в кипящие внутренние миры. Последняя победа Перова.

С большей страстью отдается Перов преподаванию, и ученики боготворят его. Перед ними великий мастер и великий человек. Одаренный могучей наследственностью, в сорок восемь лет он кажется стариком. Внезапно умирает жена и двое старших детей. Он шатается, но еще держится. Еле спасшийся от оспы, он теперь не уберегся от чахотки.

Декабрист Орлов основал училище, училище пригласило Васильева, Васильев спас Перова, теперь пришел его черед спасать следующее поколение. На подвижниках держалось наше искусство. (Фабрикант Третьяков десятилетиями не вылезал из одного сюртука и выкуривал – из экономии – одну сигару в день; зато мог «отбить» картину у великого князя) И еще была могучая опора, которой не знало ни одно предыдущее поколение русских художников, - Товарищество передвижников, единомышленники и друзья. А Перов был их «московским папой». Однако он чуть ли не первым выходит из Товарищества. Что же –крушение? И нет прямых учеников, и молодые поколения, учась у него, рассматривают какие-то иные горизонты.

Третьяков увозит больного художника к себе на дачу, но Перову неймется: он уходит от друзей, чтобы умереть в больнице на руках младшего брата; было ему 48 лет. Неспокойно умирал. Его, профессора и академика, награжденного золотыми медалями всемирных выставок, его, картины которого покупал сам Третьяков, забывала публика и все чаще ругала критика. Вторую жену и сына ждала бедность. Они будут жить на благотворительные подаяния. Откуда ему было знать, что хоронить его выйдет вся Москва, что ученики пронесут его гроб на руках по столь любимым им улицам Москвы и успокоится он среди надгробий Данилова монастыря – рядом с Хомяковым, Языковым, Гоголем.

Искусство, говорил своим ученикам Василий Григорьевич, не в классах училища, но в самой природе, в жизни, не позирующей перед вами на пьедестале, а текущей быстро, неудержимо, как горный ручей.

Чтобы быть высоким художником, неоднократно повторял он, нужно воспитать ум и сердце.

А только ли к художникам относятся эти простые и благородные истины?