ВЕДУЩИЙ 1:
Показать бы тебе, насмешнице,
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей…
Эти строки из поэмы «Реквием» стали символом трагичной жизни Анны Андреевны Ахматовой – величайшей русской поэтессы двадцатого века.
АХМАТОВА 1:
Я родилась 11 июня 1889 года, в один год с Чаплиным, «Крейцеровой сонатой» Л.Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребёнком я была перевезена на север – в Царское Село. Мои первые царскосельские впечатления: зеленое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое…
Я к розам хочу в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград.
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей… друзей и врагов.
И шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И всё перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
ВЕДУЩИЙ 1:
Константин Иванович Чуковский говорил, что в 1915 году в осанке Анны Андреевны наметилась главнейшая черта её личности – величавость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость – осознание своей писательской миссии.
АХМАТОВА 1:
Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли я его, я не знаю, но кажется, что всё-таки люблю.
ГУМИЛЁВ:
Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о Вас, о Вас!
Возьмусь за книгу, но прочту: «Она»,
И вновь душа пьяна и смятена!
Я брошусь на скрипучую кровать,
Подушка жжёт…нет, мне не спать, а ждать.
И крадучись я подойду к окну,
На дымный луг взгляну и на Луну,
Вон там, у клумб, Вы мне сказали: «Да».
О, это «да» со мною навсегда.
И вдруг сознанье бросит мне в ответ,
Что вас, покорной, не было и нет,
Что ваше «да», ваш трепет у сосны,
Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.
АХМАТОВА 1:
Из письма фон Штейну:
«Гумилёв – моя судьба, и я покорно отдаюсь ей… Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной…»
Помолюсь о нищей, о потерянной,
О моей живой душе.
Ты, в своих путях уверенный,
Свет узревший в шалаше.
И, тебе печально благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.
ГУМИЛЁВ:
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве, глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернёшься покорной.
АХМАТОВА 1:
Тебе покорной! Ты сошёл с ума !
Покорна я одной господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли.
Мне муж – палач, мне дом его – тюрьма.
Но, видишь ли! Ведь я пришла сама…
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьётся в зимнее ненастье
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом свой странницу пустил.
ВЕДУЩИЙ 1:
Совместная жизнь Ахматовой и Гумилёва не сложилась. Гумилёва-поэта задевала и не давала покоя слава Ахматовой-поэтессы. В 1918 году они развелись.
АХМАТОВА 2:
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану – Христос помоги! –
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчётливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питьё,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя моё
Прочитают в учебнике дети,
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.
ВЕДУЩИЙ 1:
Каждый из них пошёл навстречу своей трагедии. Николай Степанович Гумилёв был расстрелян в 1921 году за участие в контрреволюционном заговоре. По современным данным никаких активных действий против Советской власти поэт не предпринимал.
В это тяжёлое время многие друзья уехали за границу, но Ахматова оставить Родину не могла.
АХМАТОВА 2:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключённый, как больной,
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара,
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
ВЕДУЩИЙ 2:
А удары, действительно, сыпались градом. И лишь немногие в смутные двадцатые годы смогли оценить её поэзию и увидеть в ней не упадочный характер, а трепещущую и бьющуюся, знакомую и неизвестную, страстную и разлучённую, молящую и гордую, такую разную женскую душу.
АХМАТОВА 2:
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надёжном месте…
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы.
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты –
Ведь так любезны женихи!
А эти дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней…
Когда же счастия гроши
Ты проживёшь с подругой милой
И для пресыщенной души
Всё станет сразу так постыло –
В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.
ВЕДУЩИЙ 2:
В чём только не обвиняли Ахматову: в узости поэтического мирка, в отсутствии глубины захвата и широты размаха в творчестве, в упаднических настроениях…
АХМАТОВА 3:
И всюду клевета сопутствовала мне,
Её ползучий шаг я слышала во сне,
И в мёртвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески её горят во всех глазах
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь её. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
ВЕДУЩИЙ 2:
Ахматова как никто славила любовь:
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это – любовь.
Ни до неё, ни после о любви так лирично и таинственно не говорил никто. Ахматова стала первой Женщиной-поэтом. Она сама сказала об этом так: «Я научила женщин говорить…»
АХМАТОВА 2:
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
ВЕДУЩИЙ 2:
И только другая великая поэтесса – Марина Ивановна Цветаева смогла оценить всю глубину ахматовской лирики.
ЦВЕТАЕВА:
Из письма к Ахматовой: «Вы мой самый любимый поэт… Я понимаю каждое ваше слово, весь полёт, всю тяжесть…»
О, муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты чёрную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
И мы шарахаемся, и глухое: ох! –
Стотысячное – тебе присягает, - Анна
Ахматова! – Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! И сердце своё впридачу
ВЕДУЩИЙ 2:
А лирическая героиня Ахматовой могла быть не только задумчивой, безропотной и печальной.
АХМАТОВА 2:
А ты думал – я тоже такая,
Что можно забыть меня
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе страшный подарок –
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом –
Я к тебе никогда не вернусь.
ВЕДУЩИЙ 3:
Конечно, подобные стихотворения не соответствовали генеральной линии партии и правительства в области литературы. В 1946 году была организована целая кампания против инакомыслящих: «Постановление о журналах «Звезда» и Ленинград». Выступает секретарь ЦК Всесоюзной коммунистической партии товарищ Жданов.
ЖДАНОВ:
Тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон её поэзии, - поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельной. Основное у неё – это любовно-эротические мотивы, переплетённые с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности. Чувство обреченности – чувство, понятное для сознания вымирающей группы – мрачные тона предсмертной безнадёжности, мистические переживания пополам с эротикой – таков духовный мир Ахматовой, одного из осколков безвозвратно канувшего в вечность мира старой дворянской культуры. Не то монахиня, не то блудница… Такова Ахматова с её маленькой узкой личной жизнью, ничтожными переживаниями и религиозно-мистической эротикой.
АХМАТОВА 3:
Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Я в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала.
Пусть назовут безмолвною зимой
И вечные навек захлопнут двери
Но всё-таки услышат голос мой
И всё-таки опять ему поверят.
ВЕДУЩИЙ 3:
Сын Анны Андреевны и Николая Степановича стал учёным, а не поэтом, но репрессий не избежал. Его арестовывали трижды: в 1935-м, 1939-м и 1948-м годах по обвинению в покушении на Жданова. Горю матери не было предела, но и в это страшное время Ахматова была гражданином, плоть от плоти своего народа. Страдала, умирала и воскресала вместе с ним. Свои чувства и мысли Анна Андреевна передала в поэме «Реквием».
АХМАТОВА 3:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
АХМАТОВА 4:
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда не слышала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом)
- А это вы можете описать?
И я сказала: - Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом.
АХМАТОВА 5:
Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад.
И не нужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звёзды смерти стояли над нами
И невинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных марусь.
АХМАТОВА 3:
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не смогла, а то, что случилось,
Пусть чёрные сукна покроют,
И пусть унесут фонари….
Ночь.
АХМАТОВА 4:
Показать бы тебе, насмешнице,
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей –
Как трёхсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своей слезою горячею
Новогодний лёд прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…
АХМАТОВА 5:
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Всё перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
АХМАТОВА 3:
ПРИГОВОР.
И упало каменное слово
На мою, ещё живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то… горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
АХМАТОВА 4:
К СМЕРТИ.
Ты всё равно придёшь – зачем же не теперь?
Я жду тебя – мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, -
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне всё равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
АХМАТОВА 5:
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и чёрных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною, ослепшею стеною.
АХМ.3: Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
АХМ.4: И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
АХМ.5: И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
АХМ.3: Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
АХМ.4: Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
АХМ.5: О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
АХМ.3: И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
АХМ.4: Пусть так же они вспоминают меня
В канун моего поминального дня.
АХМ.5: А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
АХМ.3: Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
АХМ.4: Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
АХМ.5: Ни в царском саду, у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
АХМ.3: А здесь, где стояла я триста часов,
И где для меня не открыли засов.
АХМ.4: Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
АХМ.5: Забыть, как постылая хлопала дверь,
И выла старуха, как раненый зверь.
АХМ.3: И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слёзы, струится подтаявший снег,
АХМ.4: И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
ВЕДУЩИЙ 3:
Ахматова оказалась права: её поэзия сквозь года дошла до нас. Её не заставили замолчать ни клевета, ни аресты сына, ни страдания матери, ни запреты на издание стихотворений, ни отсутствие дома, ни блокадный Ленинград, ни собственные болезни. Голос Ахматовой звучит и будет звучать в годах, в веках.
И в нашей памяти Анна Андреевна Ахматова навсегда останется царственной «прекраснейшей из Муз»….
12
2 159
29 268 
