Литература о войне

Литература о войне

Повествование о войне — один из самых древних жанров. Описания военных действий мы нахо­дим уже в Библии. Древнерусская литература отмечена многочисленными воинскими повестями, посвя­щёнными ратному прошлому. В них были выработаны традиционные приёмы описания собы­тий, постоянные эпитеты.

Для романтической литературы военные события были менее важны, нежели психологический ана­лиз героев. Конечно, важнейшее психологическое явление — внутренний мир, образ героя. Кого мы называем героем? Как проявляются героические качества того или иного человека? «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой» — пелось в популярной советской песне. Исто­рия сохранила имена многих героев, воинов и полководцев, но у писателей всегда были свои представления об истинном героизме. Для всех современников Наполеон был великим героем, но спустя полвека Лев Толстой осмеял его, не увидев в его характере главного: «простоты, добра и правды». Писатель считал, что героизм проявляется случайно, под воздействием удивительных, неведо­мых ему самому сил.

Великая Отечественная

Тема Великой Отечественной войны (ВОВ) была одной из самых благодатных в советской литера­туре. Редко у авторов возникали сложности с публикацией произведений по этой проблематике. Очевиден был её священный характер в советское время. Фронда тех или иных авторов могла ска­заться только в каком-то определённом аспекте: например, «В окопах Сталинграда» Виктора Некра­сова почти отсутствовал Сталин, в «Молодой гвардии» Александра Фадеева не была показана, по мне­нию суровых критиков из ЦК, «руководящая и организующая роль партии». Остальные же случаи были, скорее, курьёзными: например, маршала Жукова заставляли в одно из изданий своих воспомина­ний включить сцену, в которой он, всемогущий полководец, советуется с Леонидом Брежне­вым (тогда всего-навсего полковником из политотдела 18-й армии!), начинать ли ему очеред­ное наступление.

Лучшие книги о ВОВ сохранили и личностное восприятие происходившего, помогли воссоздать об­разы многих людей, боровшихся против вражеского нашествия. Так, очень близки друг другу по своей чистой, искренней ноте книги Константина Воробьёва «Это мы, господи», «Убиты под Моск­вой», Анатолия Генатулина «Атака», где происходящее на войне показано глазами молодых ребят, ещё не познавших жизнь, но уже готовых расстаться с нею.

Неполнота исторического знания о ВОВ дала толчок развитию документальной прозы, книг, в ряду которых нужно упомянуть и «Блокадную книгу» А. Адамовича и Д. Гранина с опубликованной позднее «Запретной главой», а также «Берлин, май 1945. Записки военного переводчика» Е. Ржевской. Вообще, благодаря документу в произведение вводится так много самых разнообразных исторических фактов, что документалистику называют «разведчицей жанров».

Документ в военной художественной прозе — уже не только фон, на котором происходит сюжет­ное действие. Это двигатель сюжета, важная составляющая его художественной силы. В немалой сте­пени этим объясняется успех романа В. Богомолова «Момент истины». Писатель чувствует не только уместность документа в произведении, но и то, каким жанром документа следует воспользо­ваться.

Читатель встречает в романе и спецсообщения, и сводки, и шифротелеграммы, и служебные за­писки, и многочисленные записки по ВЧ, которые невозможно подслушать, и, наконец, великолепно выписанную ориентировку по розыску Мищенко. Образ дворянина, поклявшегося на клинке отом­стить Советской власти за гибель родителей, майора германской армии, ведущего в маске занятия с засылаемыми в советский тыл диверсантами, агента, многократно переходящего границу в обоих направ­лениях, как-то убившего одного из своих помощников и питавшегося во время многодневной погони его мясом, — все эти нетривиальные находки в создании характера оказываются компактно, «аккордно» введёнными в текст благодаря использованию привычной для разведчиков, но не привыч­ной для читателя ориентировки.

3 марта 1943 года — эту дату знает каждый житель Ржева. Война оставила от этого древнего го­рода лишь опалённые камни и сладковато-кислый запах гари. Всё. Те, кому выпало освобождать Ржев, иногда не верят, что его можно было заново отстроить. Повесть Елены Ржевской «Ворошёный жар» могла быть историей возрождения города. Повесть стала историей человеческой души.

«Мы тринадцать дён были у немца». Женщина, сказавшая это, прожила две жизни. Первую — на три­надцать дней короче своего возраста. Вторую — длиною в те тринадцать дней. Трудно жить два раза. Лицо у женщины было тёмным, исступлённым.

Оккупация Ржева длилась около полутора лет. Стены города повидали многое. Повидали не только стены. Повидали люди. Каждый эпизод откладывался морщинкой у глаз, серебряной паутиной подёргивал волосы. Война бросала отблески адского огня. Лица темнели, становились суровыми, исступ­лёнными.

Людей выстраивали в затылок и стреляли, определяя пробойную силу пули. Те, кто остался в осаждён­ном Ржеве, должны были погибнуть запертыми в горящей церкви. «Мама, меня не буди, когда будут взрывать!» Человечество услышало и эту просьбу. Лица темнели: «С жизнью расстаёмся!» Обнима­лись, прощались навеки...

Елена Ржевская включила в свою повесть совершенно разнородный материал: воспоминания, записан­ные со слов очевидцев, воспроизведённые беседы с фронтовиками, письма из личного архива. В литературе разнородность компонентов — не помеха художественной цельности: образ автора скре­пит произведение, придаст ему завершённость.

Включённые письма намеренно не обработаны, во фразах, в несколько наивных советах автору, в самом факте обращения к эпистолярному жанру людей, явно далёких от письма, — всё та же боль, которую не заглушить временем. И образы людей встают со страниц, словно живые, согретые — чаще — теплом своих создателей, реже — их ненавистью.

Ефросинь Кузьминична Богданова... Мать троих детей, не задумываясь, предложила помощь готовя­щим побег военнопленным.

Иван Курганов... Надзиратель, вытягивающийся в фашистском приветствии перед начальником ла­геря, ненавидящий предательство мужчина, собственноручно избивающий в бараке «перебежчи­ков», горько тоскующий по Родине человек, устраивающий побеги заключённым и распространяю­щий в лагере советские листовки.

Провокатор Алмазов... Участь его предрешена. Своим предательством Алмазов сам назначил себе меру наказания. Но есть ещё возможность потащить за собой сводного брата, советского офицера, следователя. Сцена публичного узнавания. Губы искривляются в улыбке: «Братец! Родимый!» А что означало в то время оказаться братом прдателя — известно...

Передовая для нас, читателей, не знавших войны, всегда была священной стихией героев, неким са­кральным пространством. Именно здесь, на передовой, когда людям оставалось «до смерти четыре шага», и совершались подвиги. В читательском сознании передовая — это кроваво-романтическая линия в суровой чересполосице войны. И уже мало кто вспоминал о том, что большинство «штрафни­ков» проживало на передовой свои последние часы, они совершали свои безымянные под­виги, за которые не могли быть представлены к какой бы то ни было награде. Нельзя было покинуть штрафной батальон и вновь стать полноправным бойцом, не смыв свою вину кровью... Об этих штрафни­ках нам ещё раз напомнила повесть М. Симашко «Гу-га».

«Гу-га» — это визитная карточка штрафников, клич, которым они извещают врага о своём прибы­тии на поле боя. В романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» у солдата одной из окружён­ных в Сталинграде немецких частей в мешке обнаруживают русский солдатский хлеб и пиленый са­хар. «Товарообмен» настолько отлажен, что солдат берёт у приятеля бритву на комиссию, обещая за неё кусок сала и две пачки концентрата. Такие «сепаратные перемирия» уже появились в литературе о войне. К тому же немецкий офицер реагирует на рапорт совершенно спокойно. «Так что ж вы от меня хотите? — сказал Бах. — Вообще между немецким и русским народом давно велась торговля». Со штрафниками такие переговоры были невозможны. Они предупреждают: «От Белого и до Чёрного моря они этот знак понимают, что штрафная тут!» — говорит один из смертников, Даньковец.

На подвиги им отводилось совсем немного: старые, с обтёршимися до голого дерева прикладами вин­товки, по три обоймы на человека. Только стрелковое оружие, автоматическое не положено, гра­нат тоже. Старые шинели со следами крови, латками на груди, животе, спине...

Герою повести «Гу-га», от лица которого ведётся рассказ, курсанту Борису Тираспольскому, по­везло. От подразделения осталось восемнадцать человек, в том числе и он. Но главное везение — в другом: он ранен, да ещё и легко. Он заплатил кровью за мальчишество, за самовольную отлучку из части, за то, что на боевом самолёте помчался прощаться с любимой женщиной. А восемьдесят четыре солдата за иные свои грехи заплатили жизнью.

«Летают странные чёрные перья. Покачиваются в небе и плавно опускаются. Пепел от пожаров. Вот клочок побольше спичечного коробка, медленно крутясь, опускается мне на колено. Я накрываю его ладонью, он тепловатый и рассыпается на жёсткие чёрно-серые лепестки». Повесть Константина Колесова «Самоходка номер 120» также написана от первого лица. Участник событий вспоминает спустя много лет, говоря от имени всего поколения: «Из полуживых в медсанбатах выковыряли ос­колки, осколочки и расплющенные о наши кости пули, затем нас сшили или подлатали белыми нит­ками, — да, они белые, я видел, — подлечили в медсанбатах и госпиталях, и многие, очень многие — снова в огонь, на передовую. И они прошли этот смертный путь не по одному разу. Не по одному!»

В центре повести — небольшие зарисовки о солдатских буднях, о военном быте. Тема вроде бы не новая. Героических поступков в привычном для нас понимании — всего лишь один на всю повесть. Здесь героизм иного рода — героизм постоянного напряжения всех человеческих сил, посвящения себя жестокой необходимости убивать людей, героизм полного самоотвержения. Для механика Нико­лая Лубнина — 22-летнего «старейшины» экипажа — всё прошлое воплотилось в зловеще чернею­щих печных трубах родной деревни, в которой остались родители и младшие братья.

Главный герой повести — девятнадцатилетний Димка, заряжающий самоходной установки. Мы встре­чаем Димку уже сержантом. Он воюет не первый день и не первый год, но война не перестаёт потрясать его своими кошмарами. Невозможно забыть этот узел из немецкой белой скатерти, когда-то накрахмаленной, а ныне пропитавшейся кровью, стекающей с лежащих в нём кусков человеческого мяса с налипшими на них лоскутами обмундирования и обрывками документов. Невозможно забыть тяжесть оторванных рук и голов — останков семи самоходчиков, лишь несколько часов назад воевав­ших на такой же самоходке, только под другим номером.

Что может быть страшнее двух потерянных детей, молчаливо жующих хвою с молодой сосенки? Или кровавого зрелища двух растерзанных молоденьких санитарок, невесть как угодивших в лапы гитлеровцев?

Как забыть Димке умоляющего пристрелить его огромного эсэсовца с оторванными от колен но­гами, торчащими обломками костей, это «чисто нордическое» лицо, залитое кровью и слезами? Он ещё не нашёл в себе сил для жестокого великодушия к врагу — подарка желанной смерти...

Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба»

В 1980 году был напечатан роман В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба». Главное событие, стержнень, на который наслаиваются сюжетные витки, в этом произведении — Сталинградская битва.

Гроссман проводит простую мысль: человек, лишённый «надсмотра», переставший бояться ок­рика, постоянно оглядываться назад или наверх, человек раскрепощённый высвобождает все свои силы, и они, эти силы, помноженные на осознание правоты своего дела, способны принести людям неоценимую пользу.

Высвобожденные человеческие силы становятся источником героизма, служат одним из важней­ших маховиков истории. Придёт время, и один из главных героев, полковник Новиков, сам сбросит с себя путы бездумной подчинённости, задержит ввод войск, тем самым спасёт многие жизни и одержит победу в решающей битве. Комиссар Гетманов, присланный наблюдать за Новиковым, постоянно толкает его под руку, не даёт завершить подавление огневых точек противника: «Пётр Павлович, — сильно волнуясь, сказал Гетманов, — время! Где пьют, там и льют».

Но полковник Новиков не торопится, он заканчивает артиллерийскую подготовку, уничтожает бив­шие беглым огнём румынские батареи и зенитные орудия и только потом бросает в бой танки. Боевая задача оказывается выполненной без потерь, и Гетманов при всех обнимает Новикова, всхлипы­вает от счастья и говорит: «Спасибо тебе, Пётр Павлович, русское, советское спасибо. Спа­сибо тебе от коммуниста Гетманова, низкий тебе поклон и спасибо».

И здесь разворачивается одна из сильнейших сцен в романе, которая высвечивает истинное положе­ние дел в наступавшей Советской Армии, демонстрирует, что же это за «партийная линия» в армии:

«Снизив голос до шёпота, Гетманов сказал:

• Вот чего в жизни не забуду, Пётр Павлович, как это ты задержал атаку на восемь минут. Коман­дарм жмёт. Командующий фронтом требует немедленно ввести танки в прорыв. Сталин, говорили мне, звонил Ерёменко, — почему танки не идут. Сталина заставил ждать! И ведь вошли в прорыв, действительно не потеряв ни одной машины, ни одного человека. Вот этого я никогда тебе не забуду.

А ночью, когда Новиков выехал на танке в район Калача, Гетманов зашёл к начальнику штаба и ска­зал:

• Я написал, товарищ генерал, письмо о том, как командир корпуса самочинно задержал на во­семь минут начало решающей операции величайшего значения, операции, определяющей судьбу Вели­кой Отечественной войны. Познакомьтесь, пожалуйста, с этим документом».

И в последний раз мы видим Новикова в романе, когда его увозят в Москву, и наверняка не за повыше­нием...

Вопрос о роли личности в истории — один из стержневых в дилогии «Жизнь и судьба». Уже в на­чале 50-х годов Гроссман задумывался над этой важнейшей историко-философской проблемой, нераз­рывно связывавшейся им с размышлениями о сущности нового социального строя. Что стоит за индустри­альными успехами нашей страны? Были они достигнуты благодаря Сталину или вопреки ему? «Вредители» и их преследователи и мучители: кто принёс большее зло?

Сталин предстаёт руководителем, для которого жизнь человека — совершенное ничто. Лишь не­сколько раз появляется Сталин на страницах дилогии, но этого оказывается достаточно, чтобы писа­тель еле овдутимой иронией выразил своё отношение к «вождю народов».

У сталинской эпохи есть свой зловещий мотив — горящие в свинцовом небе буквы «Госстрах». Но и столь мрачная, противоречивая, трудно анализируемая обыденным мышлением эпоха не снимает ответственности с отдельной личности. Даже в самых чудовищных обстоятельствах можно остаться человеком, не подчиниться такому течению событий, которое слабые люди готовы объявить своей судьбой. И в фашистском концлагере люди находят в себе силы для благородного великодушия, поддер­живают друг друга, отказываются работать на немцев, зная, что расплата неотвратима.

Один из героев утверждал: «...история людей есть история свободы, от меньшей к большей, исто­рия всей жизни от амёбы до людского рода есть история свободы, переход от меньшей свободы к боль­шей свободе, да и сама жизнь и есть свобода».

В этих словах — кредо самого писателя.

Отдельный человек — это целый мир, в котором вечно борются добро и зло, ложь и правда, высо­кое и низменное. В сущности, пороки не менялись тысячелетиями. Ложь, бесчестие, двуличие, властолюбие, деспотизм... Они были мишенью для художников разных эпох. Однако задача состояла в том, чтобы разоблачать всякий раз новые обличив этих пороков.

У Гроссмана война показана вселенским катаклизмом, изменяющим законы самой природы: «Ви­ляя тяжёлым, полным шёлкового волоса хвостом, побежала лисица, а заяц бежал не от неё, а вслед ей; поднялись в воздух, маша тяжёлыми крыльями, соединённые, быть может, впервые вместе хищники дня и хищники ночи...»

Гроссмановский подход к изображению военных событий, хроники военных действий, батальных эпизодов весьма близок к тому, что мы встречаем у Л.Н. Толстого. Здесь также сочетаются взгляд на происходящее некомпетентного очевидца и страстное авторское осуждение бойни, подчёркивается противоестественность военного быта, пейзажа, интерьера и т. п. А главное, что роднит эти два эпоса, — отрицание какой-либо роли полководца. Ведь и Новиков объясняет, что больше всего он надеялся на Макарова, а Макаров потерял темп и опоздал на полтора часа, Белов, вместо того чтобы рваться вперёд, отстал на одиннадцать часов, а Карпов, на которого особого расчёта не было, первым про­рвался и перерезал важнейшую коммуникацию немецкой обороны.

Известно, что внешнюю структуру войска Л.Н. Толстой сравнивал с конусом. Он говорил о нравствен­ной ответственности людей, находящихся в различных точках этого воображаемого конуса. Причём стоящие на самом верху должны быть ответственны не только за дело, но и за прочность основа­ния, за сохранность каждой его составляющей. Одних писателей интересует только верхушка пирамиды, а других, наоборот, широкий срез, взятый у основания. Автор романаэпопеи должен пока­зать всю пирамиду в вертикальном разрезе, и только тогда он получит широкую эпопейную картину сражающегося народа.

Чем уже становится пространственный размах событий, тем ближе оказывается постижение зако­нов войны. Утверждается простая, по сути, мысль: жизнь и есть мерило всех событий. Солдаты на суженном до разбитого сталинградского вокзала жизненном пространстве жертвуют своими жизнями. Новиков, данной ему командирской властью повелевающий огромными пространствами, использует своё человеческое и командирское право спасти «живую силу», жизнь многих и многих солдат. К тому же полное отрешение человека в бою от всего, что не есть «непосредственное дело», не превращает его в некую машину для выполнения долга. Иногда, напротив, особенно у человека творческого, пол­ное слияние с делом в его «звёздные часы» обнаруживает такие скрытые возможности, которых ни сам он, ни окружающие даже не предполагали. Творчество командира — это творчество управления, творчество властвования и повелевания. То, как человек владеет властью, проявляет очень многое в его характере. «Мягкость, прикрывающая превосходство, снисходительность сильных, приходит к людям лишь после долгих лет командования, приходит с предрассудком, что командирская власть — естественная и неотъемлемая участь некоторых, а подчинение — привилегия многих».

Власть представляется писателю неизбежным для людей злом, причём не только для тех, кто вынуж­ден подчиняться, но и для тех, кто становится рабами власти, рабами той силы, которую власть им же и даёт.

Не случайно, оглядывая разрушенный до основания Сталинград, солдат Вавилов повторяет лишь одну фразу: «Вот это Гитлер!» Безграничная власть, основанная на подавлении воли масс и воли каж­дого отдельного человека, приводит к разрушению созданного людьми, к гибели цивилизации — вот к какой мысли подводит читателя автор, и эта мысль прямо отнесена и к советским руководителям.

Гроссман отдал роман для публикации в журнал «Знамя», уступив уговорам главного редактора жур­нала Вадима Кожевникова. Через некоторое время все экземпляры романа («все» — по мнению органов) были изъяты и арестованы. Автор оставался на свободе — изменились времена.

Писатель обратился к Н.С. Хрущёву: «Я писал в своей книге то, что считал и продолжаю считать прав­дой, писал лишь то, что продумал, прочувствовал, перестрадал. Моя книга не есть политическая книга. Я, в меру моих ограниченных сил, говорил в ней о людях, об их горе, радости, заблуждениях, смерти, я писал о любви к людям и о сострадании к людям... Тем для меня ужасней, что книга моя насильственно изъята, отнята у меня. Эта книга мне так же дорога, как отцу дороги его честные дети. Отнять у меня книгу — это то же, что отнять у отца его детище... Так с ложью не борются. Так борются против правды... Я прошу Вас вернуть свободу моей книге...»

Однако книга была опубликована лишь тридцать лет спустя.

Роман Г. Владимова «Генерал и его армия»

Выдающимся современным произведением признан роман Г. Владимова «Генерал и его армия», опуб­ликованный в журнале «Знамя» в 1994 году.

Анализ романа Георгия Владимова начнём с длинной цитаты. В «Новомировском дневнике» быв­шего сотрудника журнала «Новый мир» Алексея Кондратовича есть такая запись, датированная 6 августа 1968 года:

«А.Т.^I прочитал рассказ Владимова „Генерал и его армия". Рассказ ему не понравился. Я уже гово­рил Жоре, что не верю в то, что генерал, командующий армией, пляшет на Поклонной горе, не верю, что он, не доехав до улицы Горького, останавливается и начинает выпивать с ординарцем, адъютан­том и шофёром. А.Т. нашёл ещё больше таких несоответствий и натяжек.

А.Т.: — Не может генерал сидеть сзади, он обязательно сядет рядом с шофёром. Не мог быть с ним адъютант, если он уже снят. И вообще непонятно, снят он или нет. Не мог он уехать из армии, чтобы об этом не знала Ставка. Он командующий армией — его мог снять только Сталин. А если так, то не мог он попасть в приказ Главнокомандующего (о взятии города). И т. д. и т. п.

А.Т.: — Это не рассказ, а папье-маше. В нём одна видимость и всё не так, всё не от знания, всё под­делка.

А.Т. пригласил Жору, и тот вышел расстроенный. Жора — человек умный, и, видимо, доводы А.Т. оказались для него тяжёлыми...»

Итак, поначалу «Генерал и его армия» был задуман и выполнен как рассказ. Но изменил ли Влади­мов своё произведение согласно сделанным замечаниям? Война стала в произведении материалом для психологического романа, созданного в подчёркнуто сдержанной и традиционной манере.

Кажется, что роман начинается с лирического отступления: «Вот он появляется из мглы дождя и проно­сится, лопоча покрышками, по истерзанному асфальту — „виллис", „король дорог", колесница нашей „Победы”». Но сюжет романа начинается с предательства. Лирическое отступление — оно авторское отступление, а первые размышления принадлежат одному из персонажей романа, причём не самому главному — водителю генеральского «виллиса» Сироткину. Главного героя — генерала Кобри­сова — Сироткин уже успел предать, и само сироткинское откровение, высказанное особисту майору Светлоокову, это отступление и завершает. Фамилии у Владимова — «говорящие наоборот». Чистенький и подтянутый майор Светлооков оказывается гнусным вербовщиком стукачей, бесцеремон­ным и недалёким филёром, а ординарец Шестериков — вовсе не «шестёркой», а честным и добросовестным, скромным воякой, преданным, и не только по уставу, своему генералу.

В этой «наоборотности» фамилий проявляется один из важнейших творческих принципов Влади­мова. Следование традициям у него ограничивается, как правило, лишь стилем. Привычные стерео­типы военной прозы он опровергает в своём творчестве.

Но вернёмся к тексту. Вскоре мы узнаём, что Кобрисов — «заговорённый», пуля его не берёт, по­тому и лезет он всегда в пекло, потому и надеется откупиться от него хоть ранением кобрисовский водитель. Хорошая вещь — надежда, да только не особисту бы он надежды высказывал...

И противно Сироткину так быстро сдаваться на милость «этого дотошного, прилипчивого, всепрони­кающего майора», и себя жаль, и гене... Нет, вот генерала-то ему не жаль. Для Сироткина на войне — как в любви: каждый за себя. Но вывод он вынужден сделать совсем иной: «...если пересек­лись твои пути с интересами тайной службы, то как бы ни вёл ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собой не останешься».

Слишком пристально приглядываются к генералу Кобрисову армейские спецслужбы. И едет его «вил­лис» не на запад, а на восток: генерала вызывают в Ставку Верховного Главнокомандующего. Это могло означать и понижение, и арест, и самое страшное по военным временам наказание. Не так уж много осталось людей, на которых может теперь опереться Кобрисов.

Вот и получается, что генерал воюет на два фронта. И не так страшны ему немцы, от которых он «заго­ворённый», как свой, внутренний фронт. С немцами потягаться ему не страшно, здесь даже Светло­оков на одной с ним стороне, а вот на втором фронте за Кобрисова только Шестериков, его ординарец. Здесь ни на шофёра не понадеешься, ни на адъютанта. Ведь для его адъютанта майора Донского вызов генерала в Ставку — это шанс продать себя подороже. Засиделся, засиделся он в майо­рах за генеральской спиной (помните о замечании, высказанном Твардовским?). Донскому невдо­мёк, что обрушься судьба генерала Кобрисова — и ему несдобровать. А маленькая тайна адъютанта — ставить себя в положение генерала — не имеет здесь никакого сюжетного смысла, кроме одного: адъю­тант Донской — генеральский двойник, его тщеславная и мстительная тень. Потому и любимый герой Донского — тоже адъютант, князь Андрей Николаевич Болконский. Только Кобрисов — не Кутузов, да и фронтовые дороги майора Донского «дорогой чести» не назовёшь.

Здесь шансы Кобрисова невелики. И оптимистичная концовка — весьма приблизительна и относи­тельна: нет у него, у Кобрисова, никакой армии. Один победный приказ остался да новое воинское звание на прощание. Но всё это — там, в продолжающейся за пределами романа пунктирной фабуль­ной линии. В романе он — победитель. В этомто и состоит его победа — достаточно искусственная, пожалуй, слишком «литературная».

Поначалу кажется, что и основной-то конфликт — в сравнении беспечного генерала-выпивохи с гене­ралом Власовым. Но нет, поднимай выше: кобрисовское понимание победы противопоставляется здесь жуковскому.

Стилевые особенности этого произведения ещё в 1990 году отметил Сергей Залыгин: «Там на каж­дой странице происходит какое-то интересное событие, а стиль как будто совершенно спокойный. Мне это ужасно нравится». Камерность повествования, сдержанность повествователя (хотя он и забе­гает время от времени вперёд, рассказывая о дальнейшей судьбе того или иного персонажа) наталки­вают на мысль о скрытой полемической направленности романа против гроссмановской «Жизни и судьбы». Отдельные главы написаны от лица разных героев. И хотя все герои изнутри укруп­нены повествователем, пересечение этих точек зрения создаёт стереоскопическую картину.

В центре повествования — генерал Кобрисов, военачальник мудрый и справедливый, не желаю­щий платить «Россией за Россию».

Центральный эпизод повести — совещание, которое ведёт маршал Жуков. Брать или не брать остаю­щийся в руках немцев город Мырятин — вот какой вопрос стоит перед генералами. Дело в том, что обороняют его воюющие на стороне фашистов русские люди. Они не сдадут город за так, ибо знают, что в плен их брать не будут. Битва тут будет действительно до последнего патрона. Не меньше десятка тысяч бойцов придётся положить за этот городишко, со стратегической точки зрения никому не нужный. Да ведь и стрелять будут друг в друга русские люди... Вот и предлагает Кобрисов этот город не брать, а оставить его в глубоком тылу и всеми силами навалиться на Предславль (название, за которым скрывается Киев).

Но амбициозность, тщеславие берут верх на этом совещании. Никто не думает о людских жертвах. Взятый город — это возможность получить награды и большие звёзды на погоны. Вот и приходится Кобрисову разрабатывать план операции по взятию Мырятина. А Кобрисов — отказывается. Не нужно ему этого. Брать этот город, класть за него десятки тысяч собственных бойцов — значит изме­нить самому себе, своему пониманию генеральского долга.

Одна из важнейших для автора идей сродни размышлениям о той самой знаменитой воинской суборди­нации. Ещё с романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в послевоенной литературе обсужда­ется эта проблема — чрезмерная централизация командования, когда из Ставки Верховного оказываются «ближе» безымянные высотки, за взятие которых приходится платить человеческими жизнями. Это покушение на святая святых армии — единоначалие — вовсе не такая уж бессмыслица. Будь это так и в самом деле — не было бы международных соглашений о невыполнении преступных приказов, не было бы, наконец, и результативного Нюрнбергского трибунала. А вместе с тем именно эта иерархизация ведёт к такой страшной плате — Россия за Россию. Именно она и ведёт к такому стилю военных действий, о котором с горечью и досадой думает на совещании Кобрисов: когда три слоя солдат ложатся убитыми, а четвёртый ползёт по ним.

После «Войны и мира» невозможно найти крупного русского писателя, который писал бы о войне без оглядки на своего великого предшественника. Некоторые толстовские приёмы — например, паралле­лизм, сопоставление — заимствует и Владимов. Советского генерала Кобрисова он сравнивает со знаменитым немецким генералом Гудерианом.

Наверняка читателей, воспитанных на рассказах о том, что в Ясной Поляне, в толстовской святыне фашисты устроили конюшню, раздражает образ владимовского Гудериана, читающего Льва Толстого и размышляющего над судьбами его героев.

Однако нельзя не заметить, что в сопоставлении с Гудерианом Кобрисов выигрывает отнюдь не безого­ворочно. Например, в бытовых проявлениях образ советского генерала нарочито снижен. Сол­даты не обратятся к нему по имени, как к Гудериану (именно такая форма была принята среди однопол­чан немецкой армии), да и он не стремится держаться на равных со своими солдатами. Но за ним — сила моральной ответственности: жизни своих солдат ему не по-генеральски, не «по-жуковски» жалко. И он знает, что, кроме него, спасти этот десяток тысяч солдат некому.

И вот Кобрисов отозван в Москву. Рядом с ним во фронтовом «виллисе» — адъютант, ординарец и шофёр. Но не доехав до центра, у Поклонной горы, вдруг слышат они по репродуктору приказ Верхов­ного Главнокомандующего в связи со взятием Мырятина. И среди тех, чьи войска взяли этот город, — фамилия генерала Кобрисова. То ли не сработала бюрократическая машина, задержавшая приказ о его отзыве, то ли произошло какое-то очередное «чудо», связанное со сталинской прихотью, но сегодня он — победитель, он — триумфатор. Ему присвоено очередное воинское звание. В честь его армии гре­мит артиллерийский салют. И, не доехав до Ставки, Кобрисов разворачивается и направляется в свою армию. Сегодня он — победитель. А завтра...

Задумывавшийся как рассказ, роман и остался «рассказоцентричным»: он по-прежнему устремлён к самому главному эпизоду — совещанию у Жукова. А этот центральный эпизод держится ещё на двух: на расстреле пленных и заключительной сцене, где пьяный пляшущий генерал так и остаётся меж двумя фронтами.

Роман «Генерал и его армия» стал выдающимся событием современного литературного процесса. В построении образов, в их взаимовлиянии роман, скорее, противостоит и традиции, и тому, что при­нято называть «современной манерой». Появление этого романа вызвало не только споры, о накале которых можно судить хотя бы по приведённому краткому пересказу. «Генерал и его армия» — действи­тельно талантливое и запоминающееся произведение.

В интервью для программы «Намедни» Георгий Владимов говорил, что есть примерно тысяча лю­дей — непосредственных адресатов его произведений, ради которых он, собственно, пишет и чьи оценки пытается предугадать.

Решаем читательские задачи

1. Почему подчинённые Кобрисова предавали его? Кто их провоцировал?

2. Лишь один из подчинённых повинился в своей измене генералу. Кто это был? Почему он от­крылся Кобрисову?

3. Что помогло генералу Кобрисову выстоять в схватке со своими многочисленными врагами и завист­никами? С кем было легче сражаться: с ними или с фашистами?

Обсудим вместе

Критик Лев Аннинский, написавший интересное предисловие к единственному собранию сочине­ний Владимова, пишет: «За Россию расплатились Россией. И наконец, не в последний раз.

Но я хочу знать, откуда в нас фундаментальная склонность к такому
принципу расплаты? Почему с такой готовностью русские люди... согласны умирать за любой клочок земли, даже и не имеющий никакого оперативного значения? Согласны возлюбить палача всенарод­ного, верховного, генерального? Ведь это же осталось. Этот вопрос у Владимова заложен. Он-то и висит в воздухе».

Предложите ваш ответ на этот вопрос.

Творческое задание

Права ли критик Алла Марченко, когда противопоставляет толстовскую баталистику и роман современ­ного прозаика:

«Да, действительно — Владимов спорит с Толстым.

Для Толстого — ВОЙНА И ЖИЗНЬ — вещи несовместные.

По Толстому война — бедлам и хаос, где никто ничего предвидеть не может и никакой полководец — поэтому — ничем не руководит. А по Владимову: жизнь войны ничуть не проще, не примитивней, в ней, может быть, заключена куда большая цельность, чем в жизни мира».

Не случайно и Гудериан читает «Войну и мир», причём читает в Ясной Поляне.

Напишите небольшое эссе на эту тему.

Повесть В.П. Астафьева «Весёлый солдат»

Виктор Астафьев много раз говорил о том, что в книгах не узнаёт той войны, которую он прошёл и которая искалечила его: «Я был на совершенно другой войне. А ведь создавались эшелоны такой литера­туры! Например, 12 томов „Истории Второй мировой войны". Более фальсифицированного, состряпанного, сочинённого издания наша история не знала».

Тогда ещё никто не знал, что писатель работает над романом «Прокляты и убиты», который будет удостоен престижной отечественной премии «Триумф». Действительно, со сталинских времён в массо­вом сознании было создано слишком схематичное представление о противостоянии двух сис­тем. А ведь писатели ещё во время войны разглядели, что смысл этой смертельной схватки гораздо более общий.

* * *

В повести Виктора Астафьева «Весёлый солдат» (1998) главный герой — автобиографический, но сначала мы не знаем его имени. Фамилия его начинается на «а», как и фамилия писателя, но никто его даже по имени не зовёт. Герой повествует об эпохе последних лет войны и первых лет послевоенного строительства.

Произведение написано от первого лица. Это даёт определённые возможности прозаику: появля­ется особая доверительность. Мы верим этому рассказу, потому что он оценивается двумя людьми: из времени рассказывания, то есть уже из нашего времени, и из времени действия, словно изнутри самой эпохи.

Многие вещи, которые казались когда-то естественными и вполне объяснимыми, — например, шоки­рующая, порой необъяснимая грубость главного героя, его взрывная агрессивность, — сегодняш­нему автору представляются рассказом о совершенно ином человеке.

Нелёгкую формулу вывел он о жизни человеческой на земле:

«Нечего сказать, мудро устроена жизнь на нашей прекрасной планете, и, кажется, „мудрость" эта необ­ратима, неотмолима и неизменна: кто-то кого-то всё время убивает, ест, топчет, и самое главное — вырастил и утвердил человек убеждение: только так, убивая, поедая, топча друг друга, могут сосущест­вовать индивидуумы земли на земле».

Говорят, что у каждого была своя война. Воспоминания «весёлого» солдата — подчёркнуто невесё­лые. У него свои воспоминания о войне, и они никак не вписываются в размышления о народ­ной армии-победительнице:

«Безобразно доставляли раненых с передовой в тыл. Выбыл из строя — никому не нужен, езжай ле­чись, спасайся как можешь. Но это не раз уже описано в нашей литературе, и мною в том числе. Перелистну я эту горькую страницу.

Надеялись, на железной дороге будет лучше. Наш железнодорожный транспорт даже в дни разва­лов и разрух, борьбы с „врагами народа", всяческих прогрессивных нововведений, перемен вождей, наркомов и министров упорно сохранял твёрдое, уважительное отношение к человеку, особенно к человеку военному, раненному, нуждающемуся в помощи».

Но оказывается, что и тут не лучше. Везде появляются какие-то непонятные, словно врагом придуман­ные инструкции, запреты:

«У санпоездников правило: не принимать на эвакуацию тех бойцов, у которых чего-либо не хва­тает из имущества, даже если нет одной ноги — ботинки должны быть парой, такова инструкция са­нупра. Кое-что выдавалось здесь, со складов ахового распредгоспиталя, и склады те напоминали широ­кую городскую барахолку. На них артелями, точнее сказать бандами, орудовали отъевшиеся, злые, всегда полупьяные мужики без наград и отметок о ранениях на гимнастёрках. Они не столь выда­вали, сколь меняли барахлишко на золото в первую голову, на дорогие безделушки, даже на на­грады и оружие. Думаю, не один пистолет, не одна граната через те склады, через тех тылови­ков-грабителей попали в руки бандеровцев. Здесь можно было месяцами гнить и догнивать изза ка­кой-нибудь недостающей пилотки, ботинка или подштанников. Ранбольные бушевали, требовали начальство для объяснений».

Не так-то много радостей было у молодого солдата. Недоучившись в школе, ушёл он на фронт, там был тяжело ранен, лишился ноги и правого глаза. Одна из немногих доставшихся ему в жизни радо­стей — настоящие кожаные сапоги, сшитые фронтовым умельцем-сапожником из седла и вырезанных из немецкого танка кожаных сидений.

Уберечь их на войне было ох как нелегко: приходилось порой спать не снимая, а сняв — класть под голову, чтобы не украли. Выбраться из ужасной обстановки неухоженного госпиталя и вывести оттуда новых друзей уж очень хотелось, но герою остаётся только сетовать: «сапоги мои драгоценные, в сра­женьях добытые и сработанные, ушли от меня навечно. С выручки уплыло „на дозаправку” пол­тыщи, зато через сутки, полностью укомплектованные, перевязанные, чуть выпившие на дорожку, раненые бойцы нового боевого отряда из восьми человек были погружены в санпоезд и отправлены не куда-нибудь в занюханный и дымный городишко — в далёкий Казахстан, в город Джамбул направи­лись они».

Конечно, солдатская правда о войне — самая больная и самая горькая. Он вспоминает о войне как человек, чья совесть отягощена убийством. Никогда не забыть ему первого, наверняка именно им уби­того фашиста.

«Весёлому» солдату не дано видеть войну с «полководческой» высоты, да он и не желает этого. Для солдата успешный бой — это тот, где погибло поменьше его фронтовых друзей и после которого дали поесть и отдохнуть. Ведь он на войне не просто сражается и не подсчитывает километры продвиже­ния на карте: он на войне живёт, познаёт жизнь, и другой жизни, невоенной, ему узнать было не от кого:

«Когда много лет спустя после войны я открыл роскошно изданную книгу воспоминаний маршала Жукова с посвящением советскому солдату, чуть со стула не упал: воистину свет не видел более цинич­ного и бесстыдного лицемерия, потому как никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как он, маршал Жуков! И если многих великих полководцев, теперь уже оправданных историей, можно и нужно поименовать человеческими браконьерами, маршал Жуков по достоинству займёт среди них одно из первых мест — первое место, самое первое, неоспоримо принадлежит его отцу и учителю, генералиссимусу, достойным выкормышем которого и был „народный маршал". Лишь на старости лет потянуло его „помолиться" за души погубленных им солдат, подсластить пилюлю для живых и убиенных, позолотить сентиментальной слезой казённые заброшенные обелиски и заросшие бурьяном холмики на братских могилах, в придорожных канавах.

Однако ж русский народ и его „младшие братья" привыкли к советскому климату, так научились жить и безобразничать под сенью всяких бумаг, в том числе и в смирительных, с завязанными рука­вами рубахах, что чаще всего именно под запретительными, с приставкой „не": „не разрешается", „нельзя", „не ходить", „не лазить", „не курить", „не распивать", „не расстёгиваться", — более всего пакостей, надругательств, нарушений и сотворяется».

И вот закончилась война, и, неожиданно для себя женившись, солдат едет на родину своей суп­руги. Кажется, что они толком и не знают друг друга: страшная война словно бросила их на одну тро­пинку, позволив лишь зацепиться руками. Снова надо бороться за свою жизнь, снова нужно выжи­вать. Только 184 дореформенных рубля навоевал солдат за войну, да орден с медалью, да на­шивки за ранение. Даже жена вышла в запас сержантом, он и этого не сумел.

Сначала — Москва, с её суматошным ритмом, потом — Загорск, где можно сделать небольшую оста­новку, а далее — уральский городок Чусовая, где в тесном доме живёт семья его жены.

В советской литературе 20-х годов появилось множество произведений, рассказывавших о людях, не нашедших себя в мирной жизни поеле окончания Гражданской войны. Там, на гражданской, комис­сары объясняли, за что воюют и за что страдают солдаты. Картины светлого коммунистического буду­щего озаряли неприглядные, порой трагические события. Народная трагедия получала хоть какое-то, пусть и уродливое, оправдание.

Но за что и почему страдают воины, отстоявшие независимость страны во время Великой Отечествен­ной? Нет ли здесь какой-то тайной и страшной закономерности? И вот остаются только горькие слова автора, родившиеся уже в наше время:

«Да это у нас и по сей день так: где бы ты ни воевал, ни работал, где бы ни служил, ни ехал, ни плыл, в очереди в травмпункте иль на больничную койку ни стоял — всегда ты в чём-то виноват, все­гда чего-то должен опасаться и думать, как бы ещё более виноватым не сделаться, посему должен выслуживаться, тянуться, на всякий случай прятать глаза, опускать долу повинную голову — человек не без греха, сам в себе, тем более в нём начальство всегда может найти причину для обвинения. Взгля­дом, словом, на всякий случай, на „сберкнижку", что ли, держать его, сукиного сына, советского человека, в вечном ожидании беды, в страхе разоблачения, устыжения, суда, если не небесного, то общественного».

В мирные дни не легче израненному «весёлому» солдату, и описание его тяжёлой жизни, новых по­терь порой кажется свежей сводкой о трагических буднях.

Решаем читательские задачи

1. Какие эпизоды из послевоенной жизни солдата запомнились вам прежде всего?

2. Изменился ли характер «весёлого» солдата во второй, «мирной» части повести? Какие жизнен­ные эпизоды стали важными для становления его личности?

3. Прочитайте следующий фрагмент повести: «Как прекрасно, что в жизни человека так много ещё не предугаданного, запредельного, его сознанию не подчинённого. Даровано судьбой и той самой силой, наверное небесной, прикоснуться человеку к своей единственной „тайне", хранить её в душе, нести её по жизни как награду и, пройдя сквозь всю грязь бытия, побывав в толпах юродивых и прокажённых, не оскверниться паршой цинизма, похабщины и срама, сберечь до исходного света, до последнего дня то, что там, в глубине души, на самом её донышке хранится и тебе, только тебе, принадлежит...»

Что сохранилось в душе «весёлого» солдата чистого, искреннего, человеческого? В чём и когда эти качества проявлялись?

4. Критик Павел Фокин написал о «Весёлом солдате» следующие слова: «Странная эта всё-таки испо­ведь. Покаяние переплетается с проклятием, плач — с иронией, благочестие — со скверносло­вием, молитва — с публицистикой. Какая-то растерянность чувствуется во всём строе (или развале?) книги. Покаяние — без надежды на прощение. Проклятие — без гнева. Плач — без слёз. Ирония — без отрицания». Какое настроение вы бы сочли преобладающим в книге?

* * *

Литература о Великой Отечественной войне дала прекрасные образы героев — людей, готовых на самопожертвование ради победы своего народа, ради спасения своей Родины. Из войн XX века эта была самой кровопролитной, и психологическое её воздействие на художников и писателей ощуща­лось ещё многие десятилетия. Роман «Генерал и его армия» Георгия Владимова, бывшего во время войны ребёнком, и произведения писателя-фронтовика Виктора Астафьева — последние по времени выдающиеся произведения об этих важнейших для нас исторических событиях.

В своём нравственно-психологическом произведении «И тогда приходят мародёры» (1995) Г.Я. Бак­ланов находит поразительный по своей силе образ: «Тыщу лет назад переправлялись они под ог­нём через Днестр на немецкий берег, взрывом опрокинуло лодку, пулемётные очереди секли по воде, он нырнул, а когда открыл глаза, увидел перед собой: трое мертвецов стоят на дне, покачиваются, будто разговаривают, и над одной головой, как дым, струятся вверх женские волосы. Только ли это приходилось видеть на войне, видел и пострашнее, но почему-то это запомнилось, осталось с тех пор».

Подобные прорывы в психологическое восприятие войны можно найти и в замечательных повес­тях Василя Быкова, впервые показавшего трагизм этических коллизий, в которых оказывался человек на войне, в прозе Константина Симонова, Вячеслава Кондратьева, Виктора Астафьева и других.

Увы, и после окончания Великой Отечественной войны Россия оказывалась участницей различных военных кампаний, последние из которых — афганская и чеченская — остаются кровоточащими ра­нами ныне живущего поколения.

«Лейтенантская» проза

Конечно, война всегда считается экстремальной, кульминационной точкой в жизни нации. Однако распространение идей о толерантности, о терпимости, большая, чем прежде, информированность о нормах международного права, о свободе слова и праве на получение информации позволяют по-новому взглянуть на многие военные коллизии. Главный вопрос, который мучит солдат: ради чего они проливают кровь?

Рассказ Олега Ермакова «Крещение» (1993) построен на внутреннем монологе главного героя. Ерма­ков сам служил в Афганистане, и боевой опыт стал основой его прозы.

В рассказе описывается первый бой, в котором принял участие главный герой, — его боевое креще­ние. Солдаты готовятся к рейду, и рассказчик оценивает своих сослуживцев. Через несколько минут они отправятся в рейд, и жизнь солдат будет зависеть не только от командира, но и друг от друга.

Он любуется одним солдатом, досадует на другого. Но проходит несколько часов, и жизнь вносит коррективы в его оценки. Оказывается, что солдат-подхалим, неприятный и перед всеми юлящий, — настоящий гордый человек, живущий не только по уставу, но и просто по совести. Когда поступает приказ без суда расстрелять захваченных афганцев, именно «подхалим» ведёт себя как настоящий герой, отказываясь выполнять преступный приказ.

Высшая доблесть для персонажей рассказа — это не убить побольше афганцев, а проявить милосер­дие.

Выскажите своё отношение к прочитанному

1. Кто из героев произведений о войне вам интересен? Поясните своё мнение, расскажите о нём, приве­дите примеры его поступков, чтобы подтвердить свою точку зрения.

2. Какое из произведений произвело на вас наибольшее впечатление? Чем? Что нового вы узнали о войне, о людях, участвовавших в военных действиях?

Решаем читательские задачи

1. Различаются ли по тематике, проблемам, героям произведения о Великой Отечественной и дру­гих войнах? Есть ли в них общее? Какие идеи и приёмы помогают сохранить преемственность? Пораз­мышляйте об этом.

2. Прочитайте стихотворения о Великой Отечественной войне, воспользуйтесь ссылками из «Виртуаль­ной кладовочки». Подумайте, что объединяет прозу и лирику о войне и чем они различа­ются. Выберите одно из стихотворений, близкое вам, выучите его наизусть и выразительно прочи­тайте в классе.

3. Составьте сборник произведений о войне. Возможно, в него войдут произведения разных жан­ров. Предложите прочитать эту подборку своим друзьям, одноклассникам, родным, знакомым.

4. Выберите одного из авторов произведений о войне. Найдите в Интернете сведения о нём, соз­дайте его творческий портрет или страничку на сайте. Подумайте, какие рубрики необходимо сделать, чтобы разместить собранный вами материал.

Давайте поспорим

1. Вы наверняка читали немало произведений о войне. Что было важнее лично для вас: точное объясне­ние происходящего события или раскрытие истинного характера человека, попавшего в критиче­скую ситуацию? Обоснуйте свой ответ, приведите примеры из прочитанных произведений о войне.

2. Можно ли оправдать предательство во время войны? Что руководит воинами, перешедшими на сторону врага, ставшими виновниками смерти своих товарищей? Приведите примеры из произведе­ний литературы XIX и XX веков? Обсудите это в классе.

3. Проявление милосердия к врагу — это подвиг или трусость? Поделитесь своими мыслями.

Stfil Виртуальная кладовочка

http://militera.lib.ru/prose/index,html — на этом сайте представлена военная проза. Здесь вы самостоя­тельно можете найти и прочитать произведения Б. Васильева, К. Симонова, В. Астафьева,

А. Азольского, В. Богомолова, Ю. Бондарева, В. Кондратьева и других писателей.

http://militera.lib.ru/memo/russian/pzhevskaya_eml/05.html — здесь вы можете прочитать повесть Елены Ржевской «Ворошёный жар».

http://militera.lib.ru/prose/russian/simashko_md/01.html — здесь вы можете прочитать повесть М. Се­машко «Гу-га».

http://militera.lib.ru/prose/russian/kolesov_kp/index.html — здесь вы можете прочитать повесть К. Коле­сова «Самоходка номер 120».

http://lib.aldebaran.ru/author/grossman_vasilii/grossman_ vasilii_ zhizn_i_sudba/ — сайт предлагает для чтения роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба».

http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/soldat.txt — на сайте электронной библиотеки М. Мошкова представ­лена книга В. Астафьева «Весёлый солдат».

http://lib.rus.ec/a/13309 — здесь можно прочитать биографию Г. Владимова и ознакомиться с его произ­ведениями.

http: //www.litra.ru / fullwork/get/woid/00938161189949762200, http://militera.lib.ru/prose/russian/vladimov/index.html — на сайтах представлена книга Г. Владимова «Генерал и его армия».

http://www.bolshoyvopros.ru/questions/35823-luchshaja-na-vash-
vzgljad-kniga-o-vojne-1941-1945.html — здесь вы можете высказать своё мнение, назвав лучшую, на ваш взгляд, книгу о войне 1941-1945 годов, и узнать мнение других читателей. Возможно, книги, назван­ные другими читателями, вас заинтересуют, и вы захотите их прочитать.

http://www.pravmir.ru/stixi-o-vojne/ — на этом сайте вы можете познакомиться со стихотворениями о Великой Отечественной войне разных поэтов.

http://www.modernlib.ru/books/ermakov_oleg_nikolaevich/
zimoy_ v_afganistane_rasskazi/read/ — на сайте представлен сборник рассказов О. Ермакова «Зимой в Афганистане», среди которых рассказ «Крещение».

http://militera.lib.ru/prose/russian/ermakov/index.html — здесь вы можете прочитать книгу О. Ерма­кова «Возвращение в Кандагар».

http://lib.ru/MEMUARY/CHECHNYA/ — на сайте электронной библиотеки М. Мошкова вы можете почитать книги о войне в Чечне.

http://magazines.russ.rU/znamia/2000/5/konf.html — о теме войны в литературе размышляют В. Бы­ков, Г. Владимов, А. Волос, А. Кабаков и другие писатели.

I^ Александр Твардовский.

9