" Меркантильные обстоятельства" Пушкина

«Меркантильные обстоятельства» Пушкина

О бедность! Затвердил я наконец

Урок твой горький! Чем я заслужил

Твоё гоненье?..

А.С.Пушкин

Темой большинства писем служат «меркантильные обстоятельства» - так А.С.Пушкин называл свои денежные дела.

От стонов к брату из Кишинева: «Мне нужны деньги, нужны!» и настойчивых просьб к Вяземскому: «Денег,денег!», и до написанного за несколько дней перед смертью письма к своему кредитору Н.Н.Карадыкину: «Вы застали меня врасплох, без гроша денег. Виноват!» - все эти письма сплошной вопль человека, придавленного нуждой, которая преследовала его всю жизнь и даже после смерти: Пушкин лежал в гробу во фраке, за который не было заплачено еще портному. Сам Пушкин с горечью говорил: «Кажется, что судьбой определены мне только два рода писем – обещательные и извинительные».

Письма (особенно 1834-1837гг.) объясняют истинные причины, приведшие великого поэта к гибели. Не ненависть к семейству Геккеренов, не ощущение зависимости – тягостной и многоликой, как камер-юнкерство, жандармская опека, перлюстрация писем или строгости цензуры – привели поэта к роковому концу. Эти причины ни каждая в отдельности, ни в своей совокупности не могли бы вывести Пушкина из равновесия, если бы не было еще одной – хронического безденежья и связанной с ним заботы о завтрашнем дне, расстраивавшей поэта и заставлявшей его все жизненные невзгоды принимать болезненно остро. Ведь дуэль с Дантесом, по мнению многих современников Пушкина, не имела разумных оснований и была вызвана главным образом неуравновешенностью поэта, который, сгибаясь под бременем долгов, терзаемый обстоятельствами, решился на этот шаг.

Пушкин в душе мог смириться и с ссылкой, и с цензурой, и даже с Дантесом, но с нуждой у него не было примирения: она не выпускала его из своих цепких лап. Это она заставила деликатного Пушкина стать нахлебником у своего начальника , генерала Инзова, брать взаймы деньги от своих литературных недоброжелателей, принуждала гордого Пушкина знаться с сомнительными картежниками и часто, как милости, просить у них отсрочки карточного долга. Угрозы заимодавцев, шантаж ростовщиков заставляли правдивого Пушкина выдавать заведомо для него невыполнимые обязательства и обещания.

О, бедность, бедность!

Как унижает сердце нам она!

Прадед Пушкина, «арап Петра Великого», Абрам Ганнибал «на службе царской» получил несколько десятков деревень в губерниях Псковской и Петербургской. В семействе Ганнибалов, а затем Пушкиных хранилась старинная Жалованная Грамота в переплете, обтянутом зеленым муаром. В грамоте, богато украшенной акварелью и золотом, за собственноручной подписью императрицы Елизаветы, говорилось: «Нашему генералу-маэору и ревельскому оберкоменданту Абраму Ганнибалу… пожаловали Мы во Псковском уезде пригорода Воронича Михайловскую губу (волость)». Третий сын Абрама Ганнибала, Осип Абрамович (дедушка Пушкина), получил в наследство после смерти отца село Михайловское, в котором по Межевым книгам тогда числилось 1974 десятины и было около 200 крепостных. Но «африканский характер моего деда, - как пишет Пушкин, - пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения». Дело в том, что Осип Абрамович, покинув свою жену, Марию Алексеевну, и дочь Надежду ( мать поэта), сошелся с новоржевской помещицей Устиньей Ермолаевной Толстой; 9 января 1779 года обвенчался с ней, показав священнику фальшивое свидетельство о смерти жены. Устинье Ермолаевне дал Рядную Запись в том, что получил от нее приданого на 27000 руб., но 6 мая супруги были распоряжением псковского архиерея разлучены, и тогда на Осипа Абрамовича посыпались обвинения и жалобы со стороны обеих жен: Мария Алексеевна возбудила дело о двоеженстве мужа, а Устинья Ермолаевна подала в суд просьбу о взыскании с него 27000 руб. Ганнибал доказывал, что он приданого от Толстой не получил, но сам издержал на ее прихоти до 30000 руб.: построил дом в Пскове с фруктовым садом, купил в четырех верстах от города дачу, накупил серебряных и золотых сервизов, бриллиантов, экипажей , мебели, прожил 12000 ру., за которые заложил свои имения. Конца судебного процесса Осип Абрамович не дождался: он скончался 12 октября 1806 года в Михайловском от «следствий невоздержанной жизни» - по свидетельству своего гениального внука. После смерти Осипа Абрамовича Михайловское перешло к его дочери, Надежде Осиповне Пушкиной.

У отца поэта, Сергея Львовича Пушкина, было родовое имение в Нижегородской губернии, состоящее из сел Болдино и Кистенево, когда-то богатое и благоустроенное, но беспечностью Сергея Львовича доведенное до разорения. У Сергея Львовича и Надежды Осиповны были дети: Ольга, Александр, Лев. Но родители ими не занимались, а более думали о светских развлечениях. Доходов от имений не хватало. Сергей Львович , чтобы добыть средства, «земли отдавал в залог». В доме родителей не было порядка из-за скитальческого образа жизни семьи: то переезжали из деревни в столицу, то из столицы в деревню. А в городе они постоянно меняли квартиру. Но где бы Пушкины ни жили, везде устраивались приемы, давались балы, покупались роскошные платья в фешенебельном французском магазине для «La belle creole», как в свете называли блистательную Надежду Осиповну, которая не умела вести хозяйство, что тяжело отзывалось на семейном бюджете и домашнем порядке.

« Дом их представлял какой-то хаос: в одной комнате богатые мебели, в другой – пустые стены, даже без стульев, многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, ветхие рыдваны с тощими клячами, пышные дамские наряды и вечный недостаток во всем, начиная от денег и до последнего стакана. Когда у них обедывало два-три человека, то всегда присылали к нам за приборами»,- так пишет о Пушкиных близкий их сосед, барон М.А.Корф. Поэт с детства привык к такому образу жизни своих родителей и не считал его чем-то особенным и ненормальным.

Дети ходили в обносках. Няня Арина, истинный ангел-хранитель семьи, кроила какую-то ветошь для Ольги, а крепостной Никита мудрил из старых фраков одеяния для Сашки. Жителей Харитоньевского переулка в Москве очень смешил курчавый мальчик в потертых штанишках из перелицованного и вылинявшего сукна.

Но при недостаче средств и при своей скупости Сергей Львович не жалел денег на образование детей. Гувернеры в то время получали в год: 150 рублей, пуд сахару, пуд кофе, 10 фунтов чаю, а кроме того,- стол, помещение, слугу и карету. У Пушкиных в доме был гувернером прекрасно образованный и воспитанный французский эмигрант, граф де Монфор, адъютант брата короля Людовика ХV|. Сашу школьные товарищи прозвали «французом», так как он в совершенстве знал этот язык.

В 1811 году Саша поступил в новооткрытый Царскосельский лицей. Отвез его туда дядя Василий Львович. Тетушка Анна Львовна при прощании подарила своему племяннику «на орехи» 100 рублей, из которых Василий Львович Саше вручил только три рубля, взяв себе остальные.

В лицее Саша стыдился своего белья, залатанного няней Ариной. Но оказалось, что и у других лицеистов оно было не в лучшем состоянии. Инспектор лицея, Мартын Пилецкий, признавался, «добрая половина учеников лицея из семейств развратных, обнищалых». Только пышная лицейская форма спасала воспитанников от их младенческих сюртучков и штанишек, скроенных из ветоши крепостными руками в родительском доме.

Саша из дому денег не получал и поэтому был лишен удовольствия посещать «кавярню», которую соорудил под лестницей в лицее сторож Леон и где другие лицеисты наслаждались горячим шоколадом и покупали сладости. По окончании лицея всем выпускникам было назначено жалованье: титулярным советникам по 800 руб. в год, а коллежским секретарям по 700 руб. Пушкин был определен в Государственную иностранных дел с чином коллежского секретаря, т.е. с окладом 700 руб.

Вышедши из лицея, Саша очутился в таком положении, в каком часто находятся молодые люди, возвращающиеся под убогий родительский кров из богатых и роскошных учебных заведений; и тут еще примешивалась мелочная скупость отца, которая раздражала Пушкина. Напрасно он добивался у отца позволения поступить в гусарский полк, где у него уже было много друзей и почитателей его таланта среди царскосельских гусар. Сергей Львович отговаривался недостатком средств и соглашался только на поступление сына в один из пехотных гвардейских полков, чего Саша не хотел.

Три года, проведенные Пушкиным в Петербурге по выходе из лицея, отданы были развлечениям большого света и увлекательным его забавам. От великолепнейшего салона вельмож до самой нецеремонной пирушки офицеров – везде принимали Пушкина с восхищением. Служба в министерстве иностранных дел, а также родственные связи отца открыли молодому Пушкину вход в лучшие петербургские дома: к Бутурлиным, Воронцовым, Трубецким.

Пушкин в письме к брату с горечью впоследствии вспоминал эту совместную жизнь с родителями: «Это напоминает мне Петербург, когда больной, в осеннюю пору или в трескучие морозы, я брал извозчика от Аничкина моста, он (отец) вечно бранился за 80 копеек (которых, верно бы, ни ты, ни я не пожалели для слуги)». А барон Корф утверждает, что Пушкин в петербургский период своей жизни был «вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака».

Чтобы добыть средства, Пушкин обращался к ростовщикам или пытался выиграть в карты. Но ему не везло. В ноябре 1819 года он проиграл бар. С.Р.Шиллингу 2000р., на которые выдал вексель сроком на шесть месяцев, истекавший в мае 1820 года, так что, когда в мае 1820 года Пушкина удаляли из Петербурга, он только облегченно вздохнул:

О, юность, ность удалая!

Могу ль тебя не пожалеть?

В долгах, бывало, топая,

Заимодавцев убегая,

Готов был всюду я лететь…

Отъезд из Петербурга избавлял его от настойчивых кредиторов, а кроме того, он получил из министерства на дорогу 1000 руб. прогонных. Это дало ему возможность отправиться с семьей генерала Н.Н.Раевского в путешествие по Кавказу и Крыму.

Когда Пушкин вернулся после путешествия в свою кишиневскую канцелярию, то,видимо, от 1000 руб. у него ничего не осталось. В Кишиневе он обратился за жалованьем к правителю канцелярии при генерале Инзове – М.И.Леску, но получил от него такой ответ: «Жалование вы не получали, а пособие от казны. По вашей должности жалования не полагается. А если бы и полагалось, то в гораздо меньшем размере. С переводом же к нам пособие вам выдаваться не может без особого на то распоряжения министерства». Раздосадованный Пушкин бросился к генералу Инзову. «Посмотрим,- сказал генерал,- и что-нибудь выдумаем». И сразу же предложил поэту стол и квартиру в своей резиденции, а также написал рапорт в Петербург: «В бытность его (Пушкина) в столице он пользовался от казны семьюстами рублями в год. Но теперь, не получая сего содержания и не имея пособия от родителя, при всем возможном от меня вспомоществовании, терпит однако же иногда недостаток в приличном одеянии. По сему уважению, я долгом считаю покорнейше просить распоряжения вашего к назначению ему здесь того же жалования, каковое он получал в Петербурге».

Просьба генерала Инзова была удовлетворена. Но радость Пушкина была коротка. Одновременно с положительным ответом из министерства в Бессарабское управление пришло отношение о взыскании с Пушкина шиллинговского долга в 2000 рублей.

Неудивительно, что Пушкин застонал брату: «Мне деньги нужны, нужны!» Питаясь у Инзова, или в гостях (особенно у генерала Орлова), редко в трактирах , поэт острее всего ощущал недостаток в одежде и обуви.Была только одна «приличная» пара. И оттого он ни за что не позволял чужим лакеям брать в руки свой чемодан. А своему Никите Козлову говорил: «Поосторожнее неси, не подорвись!»

Значительную долю времени Пушкин в Кишиневе отдавал картам. Тогда игра была в большом ходу, особенно в полках. Пушкин не хотел отставать от других: всякая быстрая перемена, всякая отвага была ему по душе; он пристрастился к азартным играм и всю жизнь потом не мог отстать от этой страсти. Она разжигалась в нем с надеждой и вероятностью внезапного большого выигрыша:

Страсть к банку!.. Ни дары свободы,

Ни Феб, ни слава, ни пиры

Ни отвлекли б в минувши годы

Меня от карточной игры;

Задумчивый, всю ночь до света

Бывал готов я в прежни лета

Допрашивать судьбы завет:

Налево ляжет ли валет?

Уж раздавался звон обеден,

Среди разорванных колод

Дремал усталый банкомет.

А я, нахмурен, бодр и бледен,

Надежды полн, закрыв глаза,

Пускал на третьего туза.

По свидетельству князя Вяземского, Пушкин играл в карты из рук вон плохо: « До кончины своей был ребенком в игре, и в последние дни жизни проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все».

В Кишиневе «меркантильные» дела Пушкина были особенно плохи: от отца денег не было, а за стихи он еще ничего не выручал. Кроме того, Пушкина мучила мысль, что он первый из русских писателей «начал торговать поэзией». «На конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог: продаю их с барышом». Но, видимо, у кишиневских сапожников было больше барышей, чем у Пушкина: «Кавказский мой пленник кончен. Хочу напечатать, да лени много, а денег мало – и меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает охоту к изданиям», - пишет Пушкин Вяземскому, а Рылееву жалуется: «Там (за границей) стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них».

Прожиться на таких стихах, какие писал Хвостов, немудрено:

Приближася похода к знаку,

Я стал союзник Зодиаку;

Холеры не любя пилюль,

Я пел по старости июль…

Но Пушкин ошибался, что в Европе «Стихами живут». Там, как и в России, всецело отдаваться литературе могли только обеспеченные люди: виконт де Шатобриан, владелец чудного замка в Бретани; богач де Ламартин; Стендаль-Бейль – французский консул в Италии; генеральский сын – Виктор Гюго, но множество писателей, несмотря на литературный успех, влачили жалкое существование. Александр Дюма, автор «Графа Монте-Кристо», «Трех мушкетеров», которые выходили тиражом в десятках тысяч экземпляров и были переведены на все европейские языки, на старости лет жил в бедности. Бальзак, написавший за 20 лет бесчисленные драмы, новеллы, очерки, еще 74 романа, переезжал в Париже с квартиры на квартиру, прячась от кредиторов, чтобы не попасть в долговую тюрьму.

Подчиняясь своей страсти, «охоте к перемене мест», Пушкин оставляет своего доброго гения – генерала Инзова и переселяется в Одессу под начало наместника Бессарабии и генерал-губернатора Новороссии графа М.С.Воронцова. «В Одессе,- пишет Пушкин брату,- ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-Богу обновили душу».

В Одессе нельзя было скрыть недостатка в хорошем одеянии каким-нибудь благопристойным чудачеством, как поэт делал в Кишиневе, появляясь на улице в костюме цыгана, еврея или в русской косоворотке с красным кушаком. Одесситы неодобрительно бы отнеслись к такому неуместному наряду. Жизнь в Одессе требовала денег, а также и модного фрака. Сергей Львович обещал прислать «блудному сыну» свой фрак.

Но вдруг счастье улыбнулось Пушкину. После настойчивых просьб к Вяземскому: «Печатай скорее; не ради славы прошу, а ради Мамона!» - «Бахчисарайский фонтан» был напечатан и Вяземский продал весь наклад в книжную лавку за 3000 рублей, а деньги отослал Пушкину, который воскликнул: «Начинаю почитать наших книгопродавцев и думаю, что ремесло наше, право, не хуже другого…» Получив деньги, Пушкин начал расплачиваться с кредиторами. Заплативши по ресторанным счетам, угостивши своих приятелей в фешенебельном Оттоне, Пушкин опять остался без копейки. Чтобы поправить дела, он решил переиздать «Кавказского пленника», но столкнулся с большим препятствием: петербургский цензор Ольдекоп издал немецкий перевод «Кавказского пленника» вместе с русским текстом без согласия автора. Пушкину пришлось отказаться от своего намерения, тем более что он получил выгодное предложение, о котором пишет Вяземскому: «Теперь поговорим о деле, т.е. о деньгах. Сленин предлагает мне за «Онегина» сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе – а я думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости , мне необходимой».

Дело в том, что Пушкин вначале считал первую главу «Онегина» с ее язвительным описанием светского общества совершенно нецензурной. Однако ему удалось «пробиться сквозь цензуру». Окрыленный успехом, поэт решает разделаться с надоевшей ему Одессой, с ее «полуденной пылью», с ненавистным ему Воронцовым и подает в отставку.

По приезде в Михайловское у Пушкина начались столкновения с отцом, который бранил сына за ссору с правительством, а сын укорял отца , что тот, не помогая ему, оставил его на произвол судьбы. Вскоре отец с семьей уехали из Михайловского , оставив Пушкина одного на хозяйстве.

Материальное положение Пушкина было настолько скверно в Михайловском, что он вынужден был продать свою коляску соседу, помещику Рокотову: «Я счел бы своим долгом послать Вам свою коляску, но в настоящую минуту в моем распоряжении нет лошадей». По мнению дворовых, «плохие кони у Пушкина были, вовсе плохие! Вороной, а другой Гнедко.»

Хозяйство в Михайловском велось спустя рукава. Староста Михайло занимался хищением, а управляющая имением Роза Григорьевна Горская тоже не отличалась честностью, а,кроме того, «уморила няню, которая начала от нее худеть».

Е.И.Осипова так описывает Михайловскоое: «Я девочкой не раз бывала у Пушкина в имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге написал на своей картине «Пушкин в селе Михайловском» совсем неверно… Комната Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояла в ней самая просторная , деревянная, сломанная кровать. Вместо одной ножки под нее подставлено было полено; некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты. На этом столе Пушкин и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки».

15 февраля 1825 года вышла в свет первая глава «Евгения Онегина», встреченная издевательским объявлением в газете Булгарина «Северная пчела». Пушкин очень расстроился. Да и меркантильный успех от продажи этого произведения был для поэта неосязаем, так как Левушка, продав издателям первую главу, не особенно спешил с высылкой денег брату, присвоив себе львиную долю авторского гонорара, а кроме того. Левушка очень продешевил, потребовав от издателей 5 рублей ассигнациями за строчку «Онегина». А.И.Семевский сразу согласился и добавил: «Ты промахнулся, Левушка, не потребовав за строчку по червонцу. Я бы тебе и эту цену дал, но только с условием: пропечатать нашу сделку в «Полярной звезде», для того чтобы все знали, с какой готовностью мы платим золотом за золотые стихи». Ко всему еще Левушка подрывал «книжный торг» своего брата тем, что, стремясь быть желанным гостем петербургских салонов, приносил с собою еще ненапечатанные стихи своего ссыльного брата, читал их перед многочисленным собранием, позволяя делать копии, и вписывал в альбом столичных красавиц. Например, он всюду читал поэму «Цыганы» еще до того, как она была издана. Пушкин журил брата за его «чтеньебесие». От брата не отставали и друзья поэта: «…Есть у меня еще друзья: Сабуров Яшка. Муханов, Давыдов и проч. Эти друзья не в пример хуже Булгарина. Они на днях меня зарежут… все друзья, треклятые друзья… Плетнев мне пишет, что «Бахчисарайский фонтан» у всех на руках. Благодарю вас, друзья мои,за ваше милостивое попечение о моей славе! Благодарю в особенности Тургенева, моего благодетеля; благодарю Воейкова, моего высокого покровителя и знаменитого друга! Остается узнать, раскупится ли хоть один экземпляр печатный теми, у которых есть полные рукописи: но это безделица – поэт не должен думать о своем пропитании… Душа моя, меня тошнит от досады – на что ни гляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость – долго ли этому быть?»

В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года Пушкин по приказу имп. Николая неожиданно с фельдъегерем уехал в Москву. Там был принят государем. Аудиенция продолжалась около двух часов, после нее царь на балу у французского посла графа Мармона, герцога Рагузского, сказал графу Блудову: «Я долго говорил сегодня с умнейшим человеком в России – с Пушкиным». Император Николай обещал Пушкину освободить его от общей цензуры и быть его личным «цензором».

Но свобода не принесла улучшения «меркантильных обстоятельств» Пушкина. Вскоре из Москвы он опять поехал в Михайловское: « Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму.. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня: у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю». Вяземскому: « Во Пскове вместо того, чтобы писать 7 главу «Онегина», я проигрываю в штос – четвертую: не забавно?» (в это время поэт проигрывает в штос Назимову 500 рублей)

Понтируя А.М.Закряжскому, Пушкин проиграл все бывшие у него деньги. Он предложил в виде ставки только что оконченную им пятую главу «Онегина». Ставка была принята, так как рукопись представляла собой тоже деньги, и очень большие. Пушкин проиграл. Следующей ставкой была пара пистолетов, но здесь счастье перешло на сторону поэта: он отыграл и пистолеты, и рукопись.

В полицейском списке московских картежных игроков в числе 93 номеров значится: №1 граф Федор Толстой (американец) – тонкий игрок и планист. № 23 Нащокин – отставной гвардии офицер. Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нем производящимся. №36 Пушкин – известный в Москве банкомет.

Распространился слух, что Пушкин проиграл вторую главу «Онегина», а по городу начали ходить эпиграммы:

Глава «Онегина» вторая

Съезжала скромно на тузе.

Все это расстраивало Пушкина. Он пишет своей соседке по имению П.А.Осиповой: «Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и я горю желанием так или иначе изменить ее… Шум и сутолока Петербурга мне стали чужды совершенно – и я с трудом переношу их. Я предпочитаю Ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня все же сохранились поэтические вкусы».

Жизнь действительно пустая: меблированные комнаты в трактире Демута, картежная игра, проигрыши, долги… Большую часть ночи Пушкин проводил в обществе картежных игроков, а большую часть дня писал, довольствуясь кратковременным сном в промежутке этих занятий, подрывая этим образом жизни свое крепкое от природы здоровье. В Петербурге Пушкин водил знакомство с гвардейской молодежью, бывал в их обществе, принимая деятельное участие в кутежах. Однажды и он пригласил несколько человек в ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадский, известный богач, и обращаясь к Пушкину, говорит: «Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!» - «Да я ведь богаче вас,- отвечал Пушкин,- вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный с тридцати шести букв русской азбуки».

Пушкин хочет освободиться от этой «пустой» жизни и изменить ее, тем более что кредиторы не дают ему покоя. Они же и подсказ ывают ему мысль отправиться на Кавказ в армию, где поэт может встретить много скучающих богатых людей и сорвать, играя с ними , изрядный куш для расплаты с заимодавцами. А.Н.Мордвинов, агент 3 Отд., доносит ген. Бенкендорфу: «Можно сильно утверждать, что путешествие Пушкина на Кавказ устроено игроками, у которых он в тисках. Ему , наверное, обещают золотые горы на Кавказе». «Поездка Пушкина на Кавказ и в Малую Азию была устроена действительно игроками,- по свидетельству П.П.Вяземского.- Они, по связям в штабе Паскевича, могли выхлопотать ему разрешение отправиться в действующую армию».

Но все расчеты Пушкина, что он может на Кавказе отыграться , не оправдались. Напечатанное «Путешествие в Арзрум» не принесло Пушкину столько прибыли, сколько он проиграл во время этого путешествия в карты.

В минуту, которая определила судьбу Пушкина на всю остальную жизнь, он обращается к своим родителям: « Я намерен жениться на м-ль Натали Гончаровой… Прошу вашего благословения. Состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено и находится отчасти в зависимости от состояния ее свекра. Это является единственным препятствием моему счастью. У меня нет сил даже и помыслить от него отказаться. Мне гораздо легче надеяться на то, что придете мне на помощь. Заклинаю вас, напишите мне, что вы можете сделать для меня».

От родителей пришло отеческое благословение и свадебный подарок: деревня Кистенево с 200 душ крестьян. Об этом Пушкин сообщает кн.В.Вяземской: «Моя женитьба на Натали( это, я замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мой дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард, а Вас, дорогая княгиня, прошу быть моей посаженой матерью».

Так как получение денег из ломбарда при залоге имения было процедурой довольно долгой, то Пушкин, не желая откладывать свадьбу, а совершить ее до поста, старается запастись деньгами, пользуясь другими источниками, тем более что он, - по словам М.П.Погодина,- «совершенно проигрался».

В то время, когда Пушкин старался раздобыть 5000 рублей, В.С.Огонь-Догановский потребовал от него уплаты 25000, проигранных ему в карты. К этой неприятности присоединяется и другая: мать невесты, Наталия Ивановна, находясь в стесненных обстоятельствах, не готовит приданого дочери и откладывает свадьбу. Пушкин неистовствует. В поисках средств Гончаровы, особенно дедушка Афанасий Николаевич, придумывают разные способы добыть их и обращаются к Пушкину, Ташенькиному жениху,пользующемуся расположением государя, помочь им в осуществлении разных планов, фантастичность которых явствует из письма Пушкина к Бенкендорфу: «Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить в своем имении Полотняный Завод памятник имп. Екатерине. Колоссальная статуя, отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась и так и не могла быть воздвигнута. Уже более 35 лет погребена она в подвалах усадьбы. Торговцы медью предлагали за нее 40000 р., но нынешний ее владелец, г-нГончаров, ни за что на это не соглашался… Неожиданно решенный брак его внучки застал его врасплох без всяких средств. Г-н Гончаров, хоть и неохотно, соглашается на продажу статуи. Поэтому я покорнейше прошу, ваше превосходительство, не отказать исходатайствовать для меня разрешение на переплавку названной статуи». Разрешение на переплавку статуи, или «бабушки», как назвал ее Пушкин, было дано. Но напрасно беспокоили Государя и Бенкендорфа: за «бабушку» никто из купцов более 7 тысяч давать не хотел, «поэтому нечего тревожить ее уединение»,- решил Пушкин.

Кроме того, Афанасий Николаевич хотел использовать Ташенькиного жениха, как ходатая при дворе, для получения из министерства финансов « временного вспоможения» 200000 – 300000 рублей. Но Пушкин нашел министра финансов графа Канкрина к этой просьбе «довольно неблагосклонным». Афанасий Николаевич считал, что все эти неудачи происходят от «недостатка усердия» со стороны Пушкина, который сам страдал от этих неудач: «Серьезно я опасаюсь, что это задержит нашу свадьбу, если только Наталия Ивановна не согласится поручить мне заботы о вашем приданом. Ангел мой, постарайтесь, пожалуйста»,- пишет он своей невесте.

В довершении всех бед 20 августа 1830 года умирает дядя Пушкина, Василий Львович. Раздосадованный жених пишет по этому поводу Е.М.Хитрово: «Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается еще на полтора месяца».

Это время Пушкин решил использовать для поездки в нижегородскую деревню, чтобы вступить во владение оной. Перед отъездом пишет он П.А.Плетневу: « Сейчас еду в Нижний, то есть в Лукоянов, в село Болдино… Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя откладывается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. ..Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает – а я должен хлопотать о приданом да свадьбе, которую сыграем Бог весть когда… Еду в деревню. Бог весть буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь…»

Пушкин думал, что земля, которую дал ему отец, составляет отдельное имение, когда же приехал, то оказалось, что это – часть деревни в 500 душ и что нужно произвести раздел, на что необходимо затратить несколько дней. Пушкин торопился покончить дела, но в той местности появилась холера, были установлены карантинные пункты, и Пушкин очутился в плену. Но поэт не тяготился в своем плену, а восторгался деревней: «Степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов,» - пишет он своему издателю Плетневу.

«Болдинская осень» 1830 года была в жизни Пушкина временем исключительного по своей интенсивности творческого труда. Пушкин пишет П.А.Плетневу из Москвы: « Вот что я привез сюда – 2 последние главы «Онегина» , 8-9 , совсем готовые к печати. Повесть (стихов 400) – «Домик в Коломне». Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан» («Каменный гость»). Сверх того написал около 30 мелких стихотворений… Написал прозою 5 повестей. И это за неполных два месяца!»

Наконец Пушкин получил деньги из ломбарда под залог своего имения. Он пишет П.А.Плетневу: «Заложил я моих 200 душ, взял 38000 и вот им распределение: 11000 теще- пиши пропало. 10000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17000 на обзаведение и житье годичное».

Когда Пушкин заложил имение, то привез деньги к Наталии Ивановне и просил шить приданое. « Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Наталии Ивановны»,- сплетничает кн. Е.А.Долгорукая.

Пушкин обращается к Наталии Ивановне: «Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все,чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайности существование. И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?»

Исполнение этого обещания Пушкин сделал как бы целью своей жизни. Он никогда ему не изменял. Он действительно принес в жертву свои увлечения, вкусы и свое вольное существование, но и свой досуг, без которого он не мог творить. «Крли хочешь быть умен – учись, коли хочешь быть в раю – молись, коли хочешь быть в аду - женись»,- любил повторять Пушкин.

Пушкин венчался 18 февраля 1831 года. В день свадьбы Наталия Ивановна послала сказать Пушкину, что у нее нет денег на карету и поэтому свадьбу надо отложить. Пушкин опять послал деньги. Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли вокруг, Пушкин побледнел. Потом у него погасла свечка. «Плохая примета»,- прошептал Пушкин. Во время обряда обручальное кольцо Пушкина упало на ковер, кроме того, его шафер раньше передал венец, а не шафер невесты. Суеверному Пушкину было всего этого более чем достаточно, чтобы с тревогою ждать грядущих неудач и несчастий.

После свадьбы Пушкин обзавелся квартирой, экипажем, обстановкой, накупил нарядов молодой жене. Для всех казалось странным, что у Пушкина , который жил все по трактирам, вдруг завелось свое хозяйство. В своей квартире на втором этаже дома Хитровой на Арбате Пушкины принимали гостей. «Пушкин славный задал вчера бал,- вспоминает Булгаков,- и он и она прекрасно угощали гостей своих. Ужин был славный».

Но недолго продолжалось такое безоблачное счастье. Скоро нужда постучала в пушкинскую дверь.

Ташеньке не пришлось красоваться долго в голубой бархатной шубке и выглядывать из «богатейшей» кареты, купленных за деньги, полученные от залога ее бриллиантов. И шубка, и бриллианты, и карета с четверкой лошадей – все скоро пошло на уплату карточных долгов мужа и на выкуп его векселей и заемных писем из рук ростовщиков.

На этой почве начались нелады с тещей, и Пушкин решил переехать в Петербург. «Я был вынужден оставить Москву во избежание всяких дрязг, которые могли бы нарушить более чем одно мое спокойствие». Из Петербурга он пишет своим друзьям в Москву: «Теперь кажется все уладил и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следовательно, без больших расходов и без сплетен».

Неумолимый приблизился срок платежа процентов в ломбард, где год тому назад Пушкин получил ссуду под залог своего имения Кистенево. Он опять обращается к Нащокину: « Растолкуй мне, сделай милость, каким образом платят в ломбард? Узнай, сколько должен я в ломбард процентов за 40000 займа? И когда срок к уплате? Пошел ли в дело дороховский вексель?»

Только отчаяние могло подсказать Пушкину предложить ломбарду кавказский вексель Дорохова в уплату процентов по займу в 400000 рублей, вексель, за который ростовщики не давали ни гроша.

Но в тяжелую пору жизни для Нащокина Пушкин обратился к нему за помощью: Нащокин проигрался и сидел без денег, без кредита. Дело в том, что он вел большую игру в Английском клубе. Выигрывая – не радовался, а проигрывая – не унывал; платил долг чести аккуратно, жил в довольстве открыто, а в случае же большого выигрыша жил по широкой русско-барской натуре. Он жил с красивой цыганкой, Ольгой Андреевной. Занимал удобный деревянный одноэтажный дом; держал карету и пару лошадей для себя, а пару вяток для Оленьки. «Дом его ,- по словам Пушкина,- такая бестолочь, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного – что делать?..»

Пушкин очень любил Нащокина и по приезде в Москву всегда у него останавливался. Хозяин угощал поэта «жженым пуншем с ананасом», а расставаясь – «задавал прощальный обед со стерлядями и с жженкой». Нащокин, по словам Чаадаева, снабжал Пушкина деньгами и вел переговоры с его кредиторами, число которых не уменьшалось, так как Пушкин продолжал проигрывать, несмотря на обещания, даваемые жене, - не подходить к зеленому столу. Свою страсть к картам Пушкин обыкновенно удовлетворял в Москве, куда он, по словам поэта Языкова, « приезжал по делам не чисто литературным, или вернее сказать, не по делам, а для картежных сделок, и находился в обществе самом мерзком: между щелкоперами, плутами и обдиралами. Это всегда с ним бывает в Москве. В Петербурге он живет опрятнее. Видно, неправа пословица: жениться – перемениться!»

В это время имп. Николай, видимо, осведомленный о тяжелом материальном положении Пушкина, приходит на помощь поэту. Об этом Пушкин пишет П.А.Плетневу : «Кстати, скажу тебе новость: царь взял меня в службу – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: «Раз он женат и небогат, надо дать ему средства к жизни, буквально: заправить его кастрюлю. Ей-Богу, он очень мил со мною».

За эту службу-синекуру в Государственном Архиве Пушкину назначили 5000 рублей в год. ( В то время , как Карамзин получал пенсию 2000 руб. в год, Жуковский 4000 руб., Крылов – 1500, Гнедич – 3000 руб.) но это жалование не уменьшило задолженности Пушкина, а кроме того. Служба в архиве привязала поэта к Петербургу, где из-за светской жизни Наталии Николаевны расходы и долги все росли. Пушкина угнетали эти постоянные заботы, материальные затруднения, переговоры с издателями, которых он иногда отсылал жене: она лучше его умела с ними торговаться . Пушкин постоянно бывал в очень тяжелом, мрачном настрроении, выливавшемся иногда во вспышках раздражения и ревности, он не мог спокойно работать.

Нельзя сказать, что Пушкин мало зарабатывал. Смирдин платил ему 11 руб. за стих и 1000 руб. заплатил за «Гусара». Смирдин рассказывал, что он предлагал Наталии Николаевне 50 золотых (500руб.) за «Гусара». Она в это время находилась в будуаре и перед зеркалом поправляла прическу. Видя Смирдина в зеркале, она не поворачивая головы, сказала ему: « Я вам «Гусара» за 50 золотых не отдам, а вы его получите, если принесете 100 золотых и то – сегодня не позднее 6 часов вечера». «Что было делать! – закончил книгопродавец со вздохом, - к 6 часам я им принес 1000 руб.». Смирдин жаловался: « За три пьески, в которых не более 3 печатных листов, Пушкин требует 15000 рублей, а за поэму «Цыганы» запросил как цыган».

Настал 1834 год. Когда Пушкин был еще юношей, гадалка Кирхгоф предсказала ему гибель от руки блондина. и вот в этом 1834 году в жизнь Пушкина вошел белокурый красавец, которому рок поручил привести в исполнение это предсказание. Точно день в день за три года перед роковым днем своей жизни ( Пушкин вызвал на дуэль Дантеса 26 января 1837 года) поэт 26 января , но 1834 года, написал в своем дневнике: « Барон Дантес и маркиз де Пина, два шуана… будут приняты в гвардию прямо офицерами.

В этом же году Пушкин получил придворный чин. Мать его по этому поводу сказала: «Александр, не думав об этом никогда, оказался камер-юнкером. Он собирался уехать с женой на несколько месяцев в деревню, чтобы сократить расходы, а теперь вынужден будет на значительные траты».

«Несчастье Пушкина,- по словам Соллогуба, - заключалось в том, что он жил светской жизнью, его убившей: светская жизнь требовала значительных расходов, на которые часто недоставало средств. Эти средства он хотел пополнить игрою, но постоянно проигрывал, как и все люди, нуждающиеся в выигрыше. В семействе он был счастлив, насколько может быть счастлив поэт, не рожденный для семейной жизни. Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он считал, что она должна была блистать в свете, и его обязанностью было предоставить ей это. А эта обязанность, никем на него не возложенная, взятая им на себя добровольно, была причиной его образа жизни, приведшего к катастрофе.

Легкомысленная красавица, блиставшая на придворных балах и в светских гостиных, не интересовавшаяся ничем, кроме своих туалетов и успехов в свете, такой казалась Наталия Николаевна современникам и таким ее образ по наследству перешел к нам. Но открытые письма Натали к ее брату, Дмитрию Николаевичу Гончарову, рисуют ее совершенно другим человеком. Читая письма, мы как бы впервые знакомимся с женой Пушкина: душевность, сердечность – это ее отличительная черта, а заботы о детях, о муже свидетельствуют, что она была хорошая мать и жена. Исправно несшая супружеские обязанности, защитница своего мужа от нападок тещи, безропотно повинующаяся ему, безропотно ведшая хозяйство, иной раз не имея копейки в доме и выслушивая от повара горькую истину, что торговцы на базаре не хотят им в долг ничего давать, безропотно отдавшая мужу свои бриллианты, которые погибли в руках ростовщика, безропотно, наконец, соглашавшаяся покинуть столицу и переехать с семьей в деревню, чтобы сократить расходы. Мягкое, деликатное отношение к мужу, заинтересованное участие в его делах по-новому освещают ее образ. И по-новому звучат для нас теперь проникновенные слова ее мужа: «…А душу твою люблю я еще более твоего лица».

Пушкин не в состоянии платить кредиторам, не платит он и домовладельцу Жадимеровскому за наем в его доме квартиры – 1063 р. 33 ½ коп., «по неплатежу коих, решением СПб. Надворного Суда 4-го Департамента 15 апреля 1835 года искомую с Пушкина сумму и штрафных 106 р. 30 коп. присуждено с него взыскать , а в случае неплатежа, описать его имение, о чем сообщено в Управу Благочиния».

Это еще один тревожный сигнал, предвещавший грядущую катастрофу: нужно принять меры, чтобы уменьшить расходы. Поэт изнемог. Он хочет уехать, и отнюдь не на короткое время. Он чувствует, что дальше так жить нельзя: если он хочет избежать разорения, он должен уехать из Петербурга.

Вопрос об отъезде в деревню был настолько решен для самого Пушкина, что в письмах его родителей конца июня- начала июля 1835 года содержится такое сообщение: «Александр едет на три года в деревню. Это решено: отпуск получен, чему Наташа и покорилась!»

Действительно, почему Пушкину , сгибавшемуся под бременем долгов и уставшему от жизни, не приобрести себе «пустынный уголок, приют спокойствия» вроде виллы «Делис» Вольтера или «Монморанси» Жан-Жака Руссо? Ведь строит же себе Бальзак под Парижем виллу «Ле жарди», чтобы прятаться там от кредиторов! Это желание возникло у Пушкина в результате вполне понятного стремления обеспечить себе, наконец, вожделенный покой в местах, где он провел с большим творческим результатом два лучших года своей жизни, находясь в Михайловском, чудной природы, близ преданного ему семейства П.А.Осиповой.

Пушкин открывает свои планы Бенкендорфу: «Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть – нищету и отчаяние. Три или четыре года уединенной жизни в деревне снова дадут мре возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия».

В следующем письме Бенкендорфу Пушкин сознается, что, живя в Петербурге, он задолжал уже до 60000 рублей и что вынужден привести в порядок свои дела, или уехать в деревню, или занять крупную сумму денег.

На это письмо Царь Николай наложил резолюцию: «Нет препятствий ему ехать куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службой. Спросить, хочет ли он отставки, ибо нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».

Пушкин был бы рад отставке, но она лишала его жалованья, этого единственного постоянного дохода, а кроме того, отнимала возможность продолжать весьма важную работу в Архиве.Пушкину пришлось отказаться от мысли покинуть Петербург.

Государь предложил Пушкину вспоможение – 10000 рублей и отпуск на шесть месяцев. Пушкин деньги взял, но отпуском не воспользовался. Уже через месяц он опять обращается к Бенкендорфу: «Граф, мне тяжело в ту минуту, когда я получаю неожиданную милость, просить о двух других, но я решаюсь прибегнуть со всей осторожностью к тому, кто удостоил быть моим провидением. Из 60000 моих долгов половина – долги чести Чтобы расплатиться с ними, я вижу себя вынужденным занимать у ростовщиков, что усугубит мои затруднения или же поставит меня в необходимость вновь прибегнуть к великодушию государя. Итак, умоляю Его Величество оказать мне милость полную и совершенную: во-первых, дав мне возможность уплатить эти 30000 рублей, во-вторых, соизволив разрешить мне смотреть на эту сумму как на заем и приказав, следовательно, приостановить выплату мне жалования впредь до погашения этого долга». Сохранилась пометка Бенкендорфа на письме Пушкина: «Император жалует ему 30 тысяч рублей с удержанием, как он просит, его жалования».

Но казначейство вместо 30000 рублей выдало Пушкину только 18000, вычтя недавно полученное вспоможение 10000 и проценты, что поставило Пушкина в исключительно стесненное положение.

Чтобы поправить свои имущественные дела, Пушкин хочет издавать журнал. «Денежные мои обстоятельства плохи,- пишет Пушкин Нащокину,- я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как пойдет. Смирдин предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки». Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться».

Первый номер пушкинского «Современника» вышел в апреле 1836 года. « Но журнальное дело не было делом Пушкина,- замечает кн.Вяземский,- срочная работа была не по нему. Он принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. Ему нужны были деньги, и он думал найти их в журнале. Он обчелся и в литературном, и в денежном отношении. Пушкин не только не заботился о своем журнале с родительской нежностью, он почти пренебрегал им».

«Современник» пользовался успехом преимущественно у просвещенного, вдумчивого читателя. Но сделать «Современник» массовым изданием Пушкину не удалось. Тираж его уменьшался: первый и второй тома вышли в количестве 2400 экземпляров, третий – 1200, а четвертый – 900 экземпляров. Успеху журнала мешали злобная критика, а также месть книгопродавца Смирдина. Книжные магазины, от него зависимые, не брали «Современник», и журнал, например, в Москве невозможно было купить.

Когда же прекратится этот водопад неудач, который встречает все начинания Пушкина? Как дальше жить? Остаются одни ростовщики: 1 февраля 1836 года взято Пушкиным у ростовщика Шишкина 1200 р. Под залог шалей, жемчуга и серебра. 13 марта у того же Шишкина взято 650 р. 8 августа взято 7060р. 25 ноября 1250 р. 24 января ( за три дня перед дуэлью) взято Пушкиным у Шишкина 2200 р. Среди вещей, заложенных Пушкиным у Шишкина, было столовое серебро, принадлежащее его свояченице, Александре Николаевне Гончаровой, а также 30 фунтов серебра, принадлежащего С.А.Соболевскому.

Денег у Пушкина нет. Нужно каждого кредитора успокоит, что-то пообещать, заведомо зная, что это обещание невыполнимо. Оболенский очень неохотно согласился ждать до 1 марта 1837 года. А что будет тогда? Пушкин и не хотел думать. Мучительно стыдно смотреть в глаза своим дворовым: камердинеру Павлу Руминцову Пушкины должны 100 рублей; няне первой – 40, няне второй – 60; первой девушке горничной – 100, втрой и третьей – по 40, прачке – 90 рублей, а сколько должны дядьке Никите Козлову, счет потеряли! В своей собственной квартире приходится прятаться от них, избегать встреч с ними. Они это чувствуют и становятся дерзкими и непослушными.

Пушкин чувствует, что дальше так продолжаться не может. Должно совершиться чудо, чтобы спасти его от бремени долгов и дать успокоение. Но придет ли чудо?

Пушкины не могут покинуть Петербург: они не в состоянии прорвать окружающую их цепь заимодавцев. Нет другого выхода, как терпеливо ждать конца жизненной драмы, которая 4 ноября 1836 года превратилась в трагедию: в этот день Пушкин получил по почте пасквиль, о чем пишет Бенкендорфу: «…Я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. Поведение моей жены было безупречно, но говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса».

П.И.Щеголев в 1916 году писал, что пасквиль был каплей, переполнившей чашу терпения Пушкина. Но не было бы пасквиля , мог найтись другой повод: все равно катастрофы не миновать. В пасквиле Пушкин был назван рогоносцем, то есть попадал в смешное положение, что для него нестерпимо. Пасквиль открыл дорогу к поединку, и Пушкин, видимо, с радостью за него ухватился.

26 января 1837 года Геккерен получил от Пушкина очень дерзкое письмо. С этим письмом Дантес, по свидетельству А.И.Васильчиковой, отправился к графу Строганову, который « отличался знанием всех правил аристократической чести. Этот старец объявил Дантесу решительно , что за оскорбительное письмо непременно должно драться». И Дантес, и Пушкин стали у роковой черты.

После того, как Пушкин и Дантес обменялись выстрелами и, будучи ранеными, остались живы, поэт сказал: «А значит, поединок наш не окончен!» В действительности он был для Пушкина окончен: рана была смертельна, но поэт был убежден, что ранен только в бедро.

По дороге домой тряска кареты причиняла большую боль Пушкину. Тогда он сказал секунданту Данзасу: « Кажется, это серьезно. Послушай: если Арендт найдет мою рану смертельной, ты мне об этом скажешь! Меня не испугаешь: я жить хочу!» Лейб-медик Арендт, посетивший Пушкина на дому, объявил, что рана безнадежная, так как перебиты большая артерия и вены, кровь излилась внутрь и повреждены кишки. Расставаясь с Пушкиным, Арендт сказал ему: « Еду к Государю, не прикажете ли что сказать ему?» « Скажите,- отвечал Пушкин,- что я умираю и пршу у него прощения за себя и за Данзаса» (дуэли были запрещены).

Ночью на 28 января явился Арендт и привез Пушкину письмо от императора. Царь писал: « Любезный друг, Александр Сергеевич! Если судьба нас уже более в сем мире не сведет, то прими мое последнее и совершенное прощение и последний совет: умереть христианином. Что касается до жены и детей твоих, ты можешь быть спокоен, я бере на себя устроить их судьбу».

Пушкин поцеловал эти наскоро набросанные строки. У него расширились глаза, заблестели, будто наполнились слезами, и он медленно набрав полную грудь воздуха, радостно вздохнул, как вздыхает человек, с плеч которого сняли тяжелое бремя. У поэта появилась на лице улыбка, улыбка примирения с жизнью и совершенного покоя, дотоле им неизведанного. Эта улыбка, по словам Е.А.Карамзиной, уже не оставляла лица поэта.

Государь повелел:1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3.Вдове пенсии и дочерям по замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1500 рублей на воспитание каждого по вступлении на службу. 5.Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6.Единовременно 10000 рублей.

Всего на уплату долгов частным лицам было истрачено «Опекрй над детьми и имуществом Пушкина» 95600 рублей. Кроме того, был списан долг Пушкина казне, достигавший почти 44000 руб. В первые три дня после смерти Пушкина книготорговец Смирдин продал его сочинений на 40000 рублей.

Пушкин, согласно его желанию, был похоронен в Святогорском монастыре, близ Михайловского, родового имения матери поэта. Перефразировав речь Виктора Гюго , произнесенную им на парижском кладбище Пер-Лашез над гробом Бальзака, можно те же слова и сказать над могилой Пушкина. Смерть человека гениального – траур всенародный. Этот поэт, мыслитель, труженик, гений прожил среди нас жизнь, полную гроз, борьбы, схваток, битв,- жизнь, которой во все времена живут все великие люди. В один и тот же день он входит в славу и в могилу – в это великое равенство и совершенную свободу. Могила – это его последнее жилище, единственное, откуда его не выселят, где он стал недоступен для кредиторов, куда не проникнут их назойливые голоса, и где он, наконец, обрел совершенный покой, дотоле им неизведанный.