Методический материал к уроку литературы по роману "Евгений Онегин " А. С. Пушкина

Методический материал к уроку литературы по роману

"Евгений Онегин " А. С. Пушкина

День светского человека

Онегин ведет жизнь молодого человека, свободного от служеб­ных обязательств. Следует отметить, что лишь немногочисленная группа дворянской молодежи Петербурга начала XIX в. вела по­добную жизнь. Кроме людей неслужащих, такую жизнь могли себе позволить лишь редкие молодые люди из числа богатых и имею­щих знатную родню маменькиных сынков, чья служба, чаще всего в министерстве иностранных дел, была чисто фиктивной.

Право вставать как можно позже являлось своего рода призна­ком аристократизма, отделявшим неслужащего дворянина не толь­ко от простонародья или собратьев, тянущих фронтовую лямку, но и от деревенского помещика-хозяина.

Утренний туалет и чашка кофе или чаю сменялись к двум-трем часам дня прогулкой. Прогулка пешком, верхом или в коляске зани­мала час-два. Излюбленными местами гуляний петербургских франтов в 1810 -1820-х П. были Невский проспект, Английская на­бережная Невы и Адмиралтейский бульвар.

Около четырех часов пополудни наступало время обеда. Молодой человек, ведущий холостой образ жизни, редко содержал повара ­крепостного или наемного иностранца - и предпочитал обедать в ресторане.

Послеобеденное время молодой франт стремился «убить», за­полнив промежуток между рестораном и балом. Одной из возмож­ностей был театр. Он для петербургского франта той поры был не только художественным зрелищем и своеобразным клубом, где про­исходили светские встречи, но и местом любовных интриг и доступ­ных закулисных увлечений.

Танцы были важным элементом дворянского быта. Их роль су­щественно отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так и от современной.

На балах реал изо вывал ась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на го­сударственной службе - он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих.

Основным элементом бала как общественно-эстетического дей­ства были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, за­давали стиль беседы. «Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, не глубоких тем, но также занимательности и остроты разго­вора, способности к быстрому, эпиграмматическому ответу. Баль­ный разговор был далек от той игры интеллектуальных сил, «увле­кательного разговора высшей образованности», который культивировался в литературных салонах Парижа в ХУIII столетии и на отсутствие которого в России жаловался Пушкин. Тем не менее он имел свою прелесть - оживленность свободы и непринужден­ность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости.

Обучение танцам начиналось рано - с пяти-шести лет. Видимо, Пушкин начал учиться танцам уже в 1808 г. До лета 1811 г. он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких, Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам - детские балы у московского танцмейстера Иогеля.

Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало же­сткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем.

Тренировка придавала молодому человеку не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и незави­симость в постановке фигуры, что определенным образом влияло и на психический строй человека: в условном мире светского обще­ния он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене. Изящество, проявляющееся в точности движений, являл ось признаком хорошего воспитания. Аристократической простоте движений людей «хорошего общества» и в жизни, и в литературе противостояла скованность или излишняя развязность (результат борьбы с собственной застенчивостью) жестов разночинца.

Бал в эпоху Онегина начинался польским (полонезом). Показа­тельно, что в «Евгении Онегине» полонез не упоминается ни разу. В Петербурге поэт вводит нас в бальную залу в момент, когда «тол­па мазуркой занята», то есть в самый разгар праздника, чем подчер­кивается модное опоздание Онегина. Но и на балу у Лариных поло­нез опущен, и описание праздника начинается со второго танца ­вальса, который назван Пушкиным «однообразным и безумным». Эпитеты эти имеют не только эмоциональный смысл. «Однообраз­ный» - поскольку, В отличие от мазурки, в ,которой в ту пору огром­ную роль играли сольные танцы и изобретение новых фигур, вальс состоял из одних и тех же постоянно повторяющихся движений.

Определение вальса как «безумного» имеет другой смысл: вальс, несмотря на всеобщее распространение, пользовался в 1820-е п. репутацией непристойного или, по крайней мере, излиш­не вольного танца.

Старая «французская» манера исполнения мазурки требовала от кавалера легкости прыжков, так называемых антраша («ска­чок, в котором нога об ногу ударяется три раза в то время, как те­ло бывает в воздухе»). «Светская» манера стала сменяться в 1820-е гг. английской. От кавалера требовались томные, ленивые движения, он отказывался от мазурочной болтовни и во время танца угрюмо молчал.

В воспоминаниях Смирновой - Россет рассказан эпизод ее первой встречи с Пушкиным: еще институткой она пригласила его на мазур­ку. Пушкин молча и лениво пару раз прошелся с ней по зале. Tо, что Онегин «легко мазурку танцевал», показывает, что его скука и мод­ное разочарование были в первой главе наполовину поддельными. Ради них он не мог отказаться от удовольствия попрыгать в мазурке.

Одним из заключающих бал танцев был котильон - вид кадри­ли, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец.

Бал давал возможность весело и шумно провести ночь.

Интересы и занятия дворянской женщины!

На общем фоне быта русского дворянства начала XIX в. «мир женщины» выступал как некоторая обособленная сфера, обладав­шая чертами известного своеобразия. Образование молодой дворян­ки было, как правило, более поверхностным и домашним. Оно обыч­но ограничивал ось навыком бытового разговора на одном-двух иностранных языках, умением танцевать и держать себя в обществе, элементарными навыками рисования, пения и игры на каком-либо музыкальном инструменте и самыми начальными знаниями по исто­рии, географии и словесности.

Значительную часть умственного кругозора дворянской девуш­ки начала XIX в. определяли книги.

Образование молодой дворянки имело главной целью сделать из девушки привлекательную невесту.

Естественно, что со вступлением в брак обучение прекращалось. В брак молодые дворянки в начале XIX в. вступали рано. Нормальным возрастом для брака считался возраст 17-19 лет. Однако время пер­вых увлечений молодой читательницы романов начиналось значи­тельно раньше. И окружающие мужчины смотрели на молодую дво­рянку как на женщину уже в том возрасте, в котором последующие поколения увидали бы в ней лишь ребенка.

Выйдя замуж, юная мечтательница часто превращалась в домо­витую помещицу-крепостницу, как Прасковья Ларина, в столичную светскую даму или провинциальную сплетницу.

И все же в духовном облике женщины были черты, выгодно отличавшие ее от окружающего дворянского мира. Дворянство было служилым сословием, и отношения службы, чинопочита­ния, должностных обязанностей накладывали глубокую печать на психологию любого мужчины из этой социальной группы. Дворянская женщина начала XIX в. значительно меньше была втянута в систему служебно-государственной иерархии, и это да­вало ей большую свободу мнений и большую личную независи­мость. Защищенная к тому же, конечно лишь до известных преде­лов, культом уважения к даме, составлявшим существенную часть понятия дворянской чести, она могла в гораздо большей мере, чем мужчина, пренебрегать разницей в чинах, обращаясь к сановникам или даже к императору.

Последствия петровской реформы не в одинаковой мере распрост­ранялись на мир мужского и женского быта, идей и представлений ­женская жизнь и в дворянской среде сохранила больше традиционных черт, поскольку более была связана с семьей, заботами о детях, чем с го­сударством и службой. Это влекло за собой то, что жизнь дворянки имела больше точек соприкосновения с народной средой, чем сущест­вование ее отца, мужа или сына.

Народные приметы, встречающиеся в пятой главе

Героиня романа в пятой главе по гружена в атмосферу народной жизни, и это решительно изменило характеристику ее духовного облика. Пушкин противопоставил заявление в третьей главе «она по русски плохо знала:,) противоположному по значению «Татьяна (русская душою) ... » Этим он привлек внимание читателей к проти­воречивости образа героини.

Ее тревожили пpимeты ... - п. А. Вяземский к этому месту текс­та сделал примечание: «Пушкин сам был суеверен:,) (Русский архив. 1887. N!! 12. С. 577). В эпоху романтизма вера в при меты становится знаком близости к народному сознанию.

Настали святки. То-то радость! - Зимние святки представ­ляют собой праздник, в ходе которого совершается ряд обрядов магического свойства, имеющих целью повлиять на будущий уро­жай и плодородие. Святки - время гадания на суженых и первых шагов к заключению будущих браков. «Никогда русская жизнь не является в таком раздолье, как на святках: в эти дни все русские веселятся. Всматриваясь в святочные обычаи, мы всюду видим, что наши святки созданы для русских дев. В посиделках, гадани­ях, играх, песнях все направлено к одной цели - к сближению су­женых. Только в святочные дни юноши и девы сидят запросто ру­ка об руку; суженые явно гадают при своих суженых, старики весело рассказывают про старину и с молодыми сами молодеют; старушки грустно вспоминают о житье девичьем и с радостью подсказывают девушкам песни и загадки. Наша старая Русь вос­кресает только на святках:,) 1 .

«По старине торжествовали // в их доме эти вечера», то есть святочные обряды выполнялись в доме Лариных во всей их полноте. Святочный цикл, в частности, включал посещение дома ряжеными, гадания девушек «на блюде:,), тайные гадания, связанные с вызыва­нием суженого и загадыванием сна.

Посещение дома ряжеными в пушкинском романе опущено, но следует отметить, что традиционной центральной фигурой святоч­ного маскарада является медведь, что, возможно, оказало воздейст­вие на характер сна Татьяны.

Во время святок различали «святые вечера» (25-31 декабря) и «страшные вечера» (1-6 января). Гадания Татьяны проходили именно в «страшные вечера».

Как ваше имя? Смотрит он ... - Иронический тон повествова­ния создается за счет столкновения романтических переживаний героини И просто народного имени, решительно несовместимого с ее ожиданиями.

Девичье зеркало лежит. - Во время святочного гадания «на сон» под подушку кладут различные магические предметы. Среди них зеркало занимает первое место. Все же предметы, связанные с кре­стной силой, удаляют.

ХI - ХII строфы - переправа через реку - устойчивый сим­вол женитьбы в свадебной поэзии. Однако в сказках и народной мифологии переход через реку является также символом смерти. Это объясняет двойную природу образов сна Татьяны: как пред­ставления, почерпнутые из романтической литературы, так и фоль­клорная основа сознания героини заставляют ее сближать влекущее и ужасное, любовь и гибель.

Большой, взъерошенный медведь ... - Исследователи отмечают двойную природу медведя в фольклоре: в свадебных обрядах в ос­новном раскрывается добрая, «своя», человекообразная природа персонажа, в сказочных - он представляется хозяином леса, си­лой, враждебной людям, связанной с водой (в полном соответст­вии с этой стороной представлений, медведь во сне Татьяны ­ «кум» хозяина «лесного дома», полудемона, полуразбойника Оне­гина, он же помогает героине перебраться через водяную преграду, разделяющую мир людей и лес. В этой, второй функции медведь оказывается двойником лешего, «лесного черта», и роль его как проводника в «шалаш убогой» вполне оправдана всем комплексом народных верований).

XVI - XVII строфы - содержание строф определено сочета­нием свадебных образов с представление м об изнаночном, вы­вернутом дьявольском мире, в котором находится Татьяна во сне. Во-первых, свадьба эта - одновременно и похороны: «За дверью крик и звон стакана, « Как на больших похоронах». Во-вторых, это дьявольская свадьба, и поэтому весь обряд совершается «на­выворот». В обычной свадьбе приезжает жених, он входит в гор­ницу вслед за невестой.

Во сне Татьяны все происходит противоположным образом: прибывает в дом невеста (дом этот не обычный, а «лесной», то есть «антидом», противоположность дому, войдя, она также застает сидящих вдоль стен на лавках, но это лесная нечисть. Возглавляющий их Хозяин оказывается предметом любви герои­ни. Описание нечистой силы ( «шайки домовых») подчинено рас­пространенному в культуре и иконографии средних веков и в романтической литературе изображению нечистой силы как соеди­нению несоединимых деталей и предметов.

Все приведенные примеры свидетельствуют о том, что Пушкин хорошо ориентировался в обрядовой, сказочной и песенной народ­ной поэзии, поэтому сюжет главы основан на точном знании всех деталей святочных и свадебных обрядов.

Дуэль!

Дуэль - поединок, происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обижен­ного позорного пятна, нанесенного оскорблением.

Взгляд на дуэль как на средство защиты своего человеческого до­стоинства не был чужд и Пушкину, как показывает его биография.

Несмотря на негативную в общем оценку дуэли как «светской вражды» и проявления «ложного стыда», изображение ее в романе не сатирическое, а трагическое, что подразумевает и определенную степень сочувствия судьбе героев.

Дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала. Но необходимость точного соблюдения правил вступала в противоречие с отсутствием в России строго кодифицированной ду­эльной системы. Никаких дуэльных кодексов в русской печати, в усло­виях официального запрета, появиться не могло, не было и юридичес­кого органа, который мог бы принять на себя полномочия упорядочения правил поединка. Строгость в соблюдении правил до­стигалась обращением к авторитету знатоков, живых носителей тради­ции и арбитров в вопросах чести. Такую роль в «Евгении Онегине» вы­полняет Зарецкий.

Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной и в качестве таковой требовала удовлетворения (сатис­факции). С этого момента противники уже не должны были вступать в общение - это брали на себя их представители - секунданты. Выбрав себе секунданта, оскорбленный обсуждал с ним тяжесть нанесенной ему обиды, от чего зависел и характер будущей дуэли - от формального об­мена выстрелами до гибели одного или обоих участников. После этого секундант направлял противнику письменный вызов (картель).

Роль секундантов сводилась к следующему: как посредники меж­ду противниками, они прежде всего обязаны были приложить макси­мальные усилия к примирению. Даже на поле боя секунданты обяза­ны были предпринять последнюю попытку к примирению. Если примирение оказывалось невозможным, они составляли письменные условия и тщательно следили за строгим исполнением процедуры.

В романе Пушкина Зарецкий был единственным распорядите­лем дуэли и вел дело с большими упущениями, вернее, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход. Еще при пер­вом посещении Онегина, при передаче картеля, он обязан был обсу­дить возможности примирения. Перед началом поединка попытка покончить дело миром также входила в прямые его обязанности, тем более что кровной обиды нанесено не было и всем, кроме 18-летнего Ленского, было ясно, что дело заключается в недоразумении. Вместо этого он «встал без объяснений ... имея дома много дел». Зарецкий мог остановить дуэль и в другой момент: появление Онегина со слу­гой вместо секунданта было ему прямым оскорблением (секунданты, как и противники, должны были быть социально равными; Гильо же ­француз и свободно нанятый лакей). Появление его в этой роли, как и мотивировка, что он по крайней мере «малый честный», являлись недвусмысленной обидой для Зарецкого, а одновременно и грубым нарушением правил, так как секунданты должны были встретиться накануне без противников и составить правила поединка.

Наконец, Зарецкий имел все основания не допустить кровавого исхода, объявив Онегина неявившимся. «Заставлять ждать себя на месте поединка крайне невежливо. явившийся вовремя обязан ждать своего противника четверть часа. По прошествии этого срока явив­шийся первым имеет право покинуть место поединка и его секундан­ты должны составить протокол, свидетельствующий о неприбытии противника» (дуэльный кодекс). Онегин опоздал более чем на час.

Таким образом, Зарецкий вел себя не только не как сторонник строгих правил искусства дуэли, а как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и шумном - что применительно к дуэли означало кровавом - исходе.

Онегин и Зарецкий - оба нарушают правила дуэли. Первый, чтобы продемонстрировать свое презрение к истории, в которую он попал против собственной воли и в серьезность которой все еще не верит, а Зарецкий потому, что видит в дуэли забавную историю, предмет сплетен и розыгрышей.

Поведение Онегина на дуэли неопровержимо свидетельствует, что автор хотел его сделать убийцей поневоле. И для Пушкина, и для читателей романа, знакомых с дуэлью не понаслышке, было оче­видно, что тот, кто желает безусловной смерти противника, не стре­ляет с ходу, с дальней дистанции и под отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает по себе выстрелить, тре­бует противника к барьеру и с короткой дистанции расстреливает его как неподвижную мишень.

Если же опытный стрелок производил выстрел первым, то это, как правило, свидетельствовало о волнении, приводившем к слу­чайному нажатию спускового крючка. Возникает, однако, вопрос: почему все-таки Онегин стрелял в Ленского, а не мимо? Во-пер­вых, демонстративный выстрел в сторону являлся новым оскорб­лением и не мог способствовать примирению. Во-вторых, в случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль начиналась сначала и жизнь противнику можно было сохранить только ценой собствен­ной смерти или раны, а бретерские легенды, формировавшие об­щественное мнение, поэтизировали убийцу, а не убитого.

Герой романа против собственного желания признает диктат норм поведения, навязываемых ему 3арецким и «общественным мнением!, и тут же, теряя волю, становится куклой в руках безликого ритуала дуэли.

Основным механизмом, при помощи которого общество, прези­раемое Онегиным, все же властно управляет его поступками, явля­ется боязнь быть смешным или сделаться предметом сплетен.

Поведение Онегина определялось колебаниями между естест­венными человеческими чувствами, которые он испытывал по отно­шению к Ленскому, и боязнью показаться смешным или трусливым, нарушив условные нормы поведения у барьера.