Шитова В. В.
Аспирантка кафедры русской и зарубежной литературы и методики Московского Гуманитарного Педагогического Института
ОБРАЗ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ В ПОВЕСТИ «КОСМОРАМА» В.Ф. ОДОЕВСКОГО
Одна из самых загадочных и мистических повестей В.Ф. Одоевского «Косморама» была издана в 1840 году в журнале «Отечественные записки». Сюжет повести отличает таинственность, характерное для романтизма двоемирие, специфическая фантастика писателя.
«Автор стремился раскрыть перед читателем всю сложность жизни, которую, по его мнению, нельзя ограничивать земными пределами, но которая неразрывно связана с потусторонним миром» [5, 82-83].
Мир реальный (бытийный) и потусторонний в повести связывает игрушка, подаренная маленькому Володе доктором Бином. «Косморама – это картина, представляющая большое пространство земли, с находящимися на ней предметами, написанная и поставленная так, что создаётся впечатление живой природы» [6, 219]. Исследователь Сомов пишет, что слово «Косморама» заимствовано из древнегреческого языка и означает «вид на космос».
Благодаря детской игрушке – космораме, Володя получает возможность заглянуть в будущее. Ему открывается тайна измены его тётушки с Полем, а немногим позже Владимир видит себя, ухаживающего за некой молодой особой. Поначалу герой с трудом верит в такого рода предзнаменования, но когда они начинают сбываться, он приобщается к мистицизму явлений.
Владимир знакомится с необычной юной девушкой Софьей, с которой они беседуют о философских проблемах, о природе, о книгах. В одной из таких бесед Соня отмечает сцену из «Фауста» Гёте, где Фауст с Мефистофелем скачут по пустынной равнине.
« – Чем же особенно понравилась вам именно эта сцена?
– Разве вы не видите, – отвечала Софья простодушно, – что Мефистофель спешит; он гонит Фауста, говорит, что там колдуют; но неужели Мефистофель боится колдовства?
– В самом деле, я никогда не понимал этой сцены!
– Как это можно? Это самая понятная, самая светлая сцена! Разве вы не видите, что Мефистофель обманывает Фауста? Он боится – здесь не колдовство, здесь совсем другое… Ах, если бы Фауст остановился!
– Где вы всё это видите? – спросил я с удивлением.
– Я… я вас уверяю, – отвечала она с особенным выражением» [4, 210].
Стоит отметить, что о повести написана статья В.А. Жуковским. Эта работа создана по случаю сделанного рисунка П. фон Корнелиуса и Ф.А.М. Реча к данной сцене «Косморамы» Одоевского.
«И Корнелиус, и Реч, говорит Жуковский, неверно поняли сцену: они изобразили именно «ночную сволочь»: «мертвецов в саванах, скелетов с головами и без голов». Но вокруг эшафота собрались «не демоны тьмы, а ангелы света: Мефистофель их знает, и он трепещет; он силится скрыть свою робость под тем ругательным именем, которое даёт им; он кричит Фаусту: «Мимо! мимо!» [1].
Так же, как и Жуковский, понимает сцену Софья. Вокруг лобного места, где должны утром казнить Маргариту, мимо которого как раз проносятся Фауст с Мефистофелем, собрались отнюдь не «повелители тьмы», а ангелы. Это верное свидетельство того, что душа Маргариты спасена. Чего не скажешь о Фаусте. Пробегая мимо ангелов, не идентифицируя их, он тем самым приближается к аду. Всё это уясняет Софья, когда произносит: «Ах, если бы Фауст остановился!».
«Начало интенсивного влияния Гёте на русскую поэзию относится ко 2 половине 20-х гг.: его главным проводником был кружок «любомудров», возникший в Москве в 1823 году и просуществовавший до конца 1825 года, в состав которого входили Вл. Одоевский, Веневитинов, Ив. Киреевский, Кошелев, Рожалин и к которому примыкали Титов, Мельгунов, Шевырев и Погодин» [2, 127].
Между героем Одоевского и Фаустом есть что-то общее. Владимир, как и Фауст, имеет отношение к потустороннему миру. Дар предвидения и доступ в иной мир Владимиру даёт косморама, выступающая в роли своеобразного Мефистофеля.
«Сам Владимир обладает фаустовскими качествами интеллектуального высокомерия и, прежде всего, гордостью. И эта гордость, которая, по крайней мере, связана с его страданием, так как в самом конце рассказа он говорит, что он может найти облегчение от своих мучений (да и то не всегда), а лишь тогда, когда отбрасывает гордость и плачет слезами чистого покаяния» [8, 141].
Главный герой повести вступает в связь с замужней женщиной – Элизой, тем самым попадая в «мир чудовищ». Муж Элизы, граф, является одним из самых тёмных персонажей повести. Владимир узнаёт много нелицеприятного об этом человеке – он разоряет друзей в карточных играх, убивает на дуэли, осуждает невиновного. Кроме того, на страницах повести сказано, что графу помогают «безобразные чудовища». Можно предположить, что муж Элизы является представителем «мира теней». Когда же он, умирая, воскресает и поджигает свой дом с женой, детьми и Владимиром, не остаётся сомнений, что граф – обитатель и служитель потустороннего мира. В страшном пожаре Владимиру чудом удаётся спастись благодаря Софье, тень которой выводит героя из дома. Софья подобно Гретхен из «Фауста» Гёте принимает мученическую смерть из-за любимого. Тело героини находят обгоревшим на следующий день после пожара.
«Отголоски Маргариты / Гретхен из «Фауста» Гёте могут наблюдаться в Сонином отношении к Владимиру, и в её последнем послании к нему о том, что он должен искать чистоты сердца, то есть «высшее благо». Мы можем также предположить, что, если бы Одоевский предоставил нам продолжение «Косморамы», то роль Сони в качестве посредника для сохранения духовно и физически Владимира, возможно, стала более явной» [8, 140].
Участь Владимира вполне предсказуема – он сходит с ума. Его сознание раздваивается подобно двоемирию, в котором он пытался существовать. Как и Фауста, Владимира влекло неизведанное, искушение заглянуть в будущее, приподнять завесу тайны. В характере главного героя можно отметить черты эгоиста, интеллектуала, философа, что свойственно Фаусту.
«Фауст, по определению Тургенева, – эгоист теоретический, самолюбивый, учёный, мечтательный эгоист» [7, 9].
Владимир признаёт верховенство разума над чувством, он холоден в общении с Софьей, тонко-чувствующая девушка быстро ему надоедает. Герой ищет страстей, эмоцией, находит их в обществе Элизы. Владимир потакает своим желаниям, ставит их превыше всего. Лишь к концу повести Владимир осознаёт свою принадлежность к иному миру: «Я покинул все мои связи, моё богатство; в небольшой, уединённой деревне, в глуши непроходимого леса, незнаемый никем, я похоронил себя заживо; я боюсь встретиться с человеком, ибо всякий, на кого смотрю, занемогает; боюсь любоваться цветком – ибо цветок мгновенно вянет пред моими глазами… Страшно! страшно!» [4, 242].
Герой всячески пытается покинуть тот мир, но все его попытки оказываются тщетны, иной мир его манит, оказываясь привлекательнее и интереснее мира бытийного. Его не покидают мысли о женщинах, об обольщениях, тот мир полон «приманок» и «очарований жизни». Владимир завербован тем миром подобно графу, его душа подвластна и пленена удовольствиями потустороннего бытия.
«Роковая дверь отворена: я, жилец здешнего мира, принадлежу к другому, я поневоле там действователь, я там – ужасно сказать, - я там орудие казни?» [4, 243].
Владимир поневоле оказался причастным к тому миру, дорогу туда указала подаренная косморама, но герой мог не приобщаться к инобытию, это было его решением, иной мир показался герою увлекательным, полным удовольствий. А за всё, как известно, нужно платить – и герой расплачивается душой.
«Одоевского часто называли русским Фаустом, автор так объяснял поэтическую идею этого вечного образа: «Говорят, что Гёте в «Фаусте» изобразил страдание человека всезнающего, постигнувшего все силы природы. Но знание природы, которое, сказать мимоходом, никогда не может достигнуть крайних пределов, никогда не производит чувства страдания; грусть лишь о том, что пределы не достигнуты»» [3, 50].
Слова, произнесённые Софьей, – «Ах, если бы Фауст остановился!», можно отнести с уверенностью к Владимиру, если бы он мог остановиться вовремя, не попасть в ад и не стать там орудием казни других людей, а прежде всего – себя. Но подобно тому, как Владимир не понимает отмеченной Софьей сцены, так он и не осознаёт в полной мере своего положения.
Несмотря на то, что Владимир в отличие от Фауста, не вступил сознательно в сделку с дьяволом, а оказался лишь жертвой обстоятельств, в главном герое можно отметить фаустианские черты. Это гордость, эгоизм, эмоциональная холодность, жажда предвидения грядущих событий, неустанное потакание своим желаниям. Всё это даёт нам право причислить героя «Косморамы» к ряду образов «русских Фаустов» литературы XIX столетия.
Литература
Вацуро В. София: Заметки на полях «Косморамы» В.Ф. Одоевского [электронный ресурс]. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2000/42/vacuro2.html
Жирмунский В.М. Гёте в русской литературе. – Л., 1982, 560 с. – С. 127.
Одоевский В.Ф. Записки для моего праправнука. М., 2006, 507 с. – С. 50.
Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. Художественная литература, М., 1988, С. 195–243.
Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель–писатель. Т.2. М., 1913, Т.2. С. 82–90.
Сомов В.П. Словарь редких и забытых слов. М., 1996, С. 219.
Цзяньжун Ч. Проблематика и поэтика повести И.С. Тургенева «Фауст»: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1991, 23 с. – С. 9.
Cockrell R. «Philosophical tale of gothic horror story? The strange case of V.F. Odoevskii’s Cosmorama» // Cornwell N. The Gothic-fantastic in nineteenth-century Russian literature. Amsterdam-Atlanta, GA, 1999, pp. 134-143.
3 098
19 635 
