Подборка стихов о Великой Отечественной войне

Лето и осень 41года… Стихи, написанные в этот период, несут на себе неизгладимую печать этого времени. В них звучит печальное чувство утраты земель, утраты городов, потери друзей.

Эта общая всем боль прозвучала в стихах Н. Рыленкова «Свет солдатских костров» (чтение стихотворения учеником).

Свет солдатских костров

Как могут эти дни забыться,

Когда на просеке лесной

Мы пили воду из копытца,

Смывая с губ засохший зной.

Качалось небо в пятнах алых,

И плакал ветер-голосей.

Мы оставляли на привалах

Зарытых наскоро друзей.

Кто знал такой разлуки горше?

В ней вся глухая скорбь земли.

…От Минска, Витебска и Орши

Из окружения мы шли.

Не знали, близко иль далече,

Но знали – надобно идти,

Взвалив на согнутые плечи

Всё, что пережито в пути.

Пусть замутились рек истоки,

В крови пожухшая трава,

Но солнце всходит на востоке,

И, значит, родина жива. 1941-1943.Н. Рыленков.

У этого термина существуют и другие значения, см. Если дорог тебе твой дом.

«Убе́й его́!» («Если дорог тебе твой дом…») — стихотворение Константина Симонова, написанное в июле 1942 года и опубликованное в газете «Красная звезда» 18 июля 1942 года — на следующий день после начала Сталинградской битвы. Фраза «Убей немца!» из стихотворения Симонова и написанной чуть позже публицистической статьи Ильи Эренбурга «Убей!» стала одним из самых известных советских военных пропагандистских лозунгов во Второй мировой войне.

По собственному признанию, Константин Симонов написал стихотворение «Убей его!» за один день летом 1942 года, находясь на фронте — на Волге, «к которой подходили немцы».^[1]

Главный редактор газеты «Красная звезда» Давид Ортенберг так описывал появление стихотворения в редакции:

Мы ждали материалы от Симонова. Вот, наконец, доставили пакет. На конверте надпись: «Д. И. Ортенбергу. Лично. Срочно. От Симонова. Аллюр…», а за этим словом Симонов нарисовал, как это было принято в кавалерии для обозначения сверхсрочности, три креста! Раскрыл пакет, а там оказался не очерк — стихи «Убей его!». Не буду объяснять, как нужен был этот прямой публицистический призыв в тяжелые дни нашего отступления.^[2]

Участие стихотворения в военной пропаганде

Писатель Михаил Алексеев:

Мне, политруку миномётной роты, в самые тяжёлые дни Сталинградской битвы не нужно было без конца заклинать своих бойцов: «Ни шагу назад!» Мне достаточно было прочесть стихотворение Симонова «Убей его!» — стихотворение, появившееся как раз в ту пору. Свидетельствую: оно потрясло наши солдатские души.^[2]

В основу песни "На безымянной высоте" положена действительная история, что в Новосибирске помнят имена всех "восемнадцати ребят ", что, как ни много безымянных высот, но в песне речь шла об одной - о высоте, которая находится у поселка Рубеженка, Куйбышевского района, Калужской области. Какой же боевой эпизод стал основой песни "На безымянной высоте" ? Безымянная находилась в полосе наступления 139-ой стрелковой дивизии, там, впереди, в руках врага. Эта высота была господствующей, ее взятие могло резко изменить в нашу пользу положение на этом участке фронта.
В августе 1943 года в дивизию прибыло пополнение - сибиряки - добровольцы, новосибирские рабочие. Боевая группа, состоящая из сибиряков, коммунистов, под командованием младшего лейтенанта Евгения Порошина должна была произвести смелую операцию - пройти в ночь на 14 сентября в тыл противника и захватить высоту Безымянную. Радиопозывным этой группы смельчаков было слово "Луна".
"Луна" сообщила командованию , что высота занята . Дальше события разворачивались трагически . Обнаруженные врагом сибиряки были со всех сторон окружены во много раз превосходящими силами противника . Восемнадцать приняли бой против двухсот !! В песне поется : "Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят" Лишь в этой цифре поэт не был предельно точен. Увы, только двое, всего лишь двое остались в живых - сержант Константин Власов и рядовой Герасим Лапин. Раненые и контуженные, они чудом спаслись - Власов попал в плен, оттуда бежал к партизанам ; Лапин был найден нашими наступающими бойцами среди трупов - пришел в себя, оправился от ран и вновь воевал в составе 139-ой дивизии.
Названы три фамилии из восемнадцати ребят - командира и двух оставшихся в живых. Но в Новосибирске помнят все имена, и я считаю своим долгом их перечислить :

Николай Даниленко

Дмитрий Ярута

Емельян Белоконов

Петр Панин

Дмитрий Шляхов

Роман Закомолдин

Николай Галенкин

Тимофей Касабиев

Гавриил Воробьев

Александр Артамонов

Дмитрий Липовицер

Борис Кигель

Даниил Денисов

Петр Романов

Иван Куликов

Эту песню, написали для кинокартины "Тишина" поэт Михаил Матусовский и композитор Вениамин Баснер. Люди, не слышавшие никогда грома орудий, родившиеся после 1945-го, приняли эту песню как свою, как песню сыновей. Ну , конечно , отцы - ветераны тоже полюбили , но важно отметить , что юное поколения подняло песню , казалось бы совсем не похожую на " модные шлягеры ", на песни , которые - стоят они этого или не стоят - называют "современными ".
Как объяснить всенародный успех этой песни ? Зазвучав впервые накануне двадцатилетия Победы, песня ответила на вновь всколыхнувшийся интерес к героическому прошлому. В общественной жизни , как в океане , есть свои приливы и отливы .
Песню "На безымянной высоте" принес прилив.
Приникая к сюжету фильма "Тишина ", песня, однако, могла быть совершенной самостоятельной : задача ее в картине - показать близость двух фронтовых друзей, напомнить о погибших товарищах. Поэт нарисовал в этой песне картину, достоверно передающую боевую обстановку, рассказывал эпизод, который мог бы показаться придуманным - мало ли было на пути от Бреста до Волги и от Волги до Эльбы безымянных высот, тяжелых сражений и потерь.

“Стихотворение это я написал почти с натуры, — рассказывает поэт. — Еще первой тяжелой военной зимой, находясь в войсках на рубеже России и Украины в районе Харькова и Белгорода, я заметил, что никакая сложность обстановки, смертельная опасность, разруха, беда не могут заглушить и отринуть все то, что принадлежит, казалось бы, лишь мирным временам и именуется лирикой.
Стоит воинской колонне остановиться на ночевку в прифронтовом селе или городке, и вот уже возникают знакомства, и откровенные разговоры, и влюбленность, и все это носит грустный и целомудренный характер; а рано-рано — расставание, отъезд…
Даже в заголовок стихотворения я вынес то, что крупными неуклюжимыми буквами было выведено на листах бумаги, прикрепленных к дверям школы: «Танцы до утра».
Подобные объявления зазывали молодежь в те времена…»

Много месяцев спустя, в декабре 1942 года, Е. А. Долматовский встретил композитора Марка Фрадкина, с которым они написали «Песню о Днепре». Встреча произошла в районе Сталинграда. С бригадой артистов Фрадкин кочевал по войскам, завершавшим Сталинградскую операцию.

«Я прочитал ему «Танцы до утра»,—продолжает Долматовский свой рассказ.— Вскоре на трофейном аккордеоне он наиграл мне вальсовую мелодию, навеянную, как он говорил, этим стихотворением.

Вскоре после Сталинградской битвы, когда армия Паулюса была окончательно разгромлена и на этом участке фронта наступила тишина, непривычная, ошеломляющая.

Мы вышли из избы, в которой размещался Военный совет фронта, и тут же узнали, что надо собираться в дорогу. Ночь застала в пути. Эшелон двигался на север. Мы с Фрадкиным оказались в вагоне Политуправления. Там-то и был написан «Офицерский вальс».

Эшелон шел медленно — от Сталинграда до Ельца суток семь. На всех станциях и полустанках Фрадкин исполнял песню перед бойцами разных эшелонов: перегоняя друг друга, они шли от берегов Волги в тот район, который летом 1943 года прогремел на весь мир, — знаменитая Курская дуга. Под Ельцом авторы уже слышали свою песню, опередившую их с проскочившим раньше эшелоном. Так и пошел этот вальс кружить по фронтам. А вскоре слово “офицерский” в его названии было заменено на “случайный” – ведь песня была и солдатской.

“Случайный вальс” пели на фронтовых концертах многие артисты. А Л. Утесов записал его на пластинку. С тех пор вот уже более сорока лет живет эта песня в народе, оставаясь одной из любимых лирических песен военной поры.

Невозможно спокойно читать строки С.Я.Маршака об одном из таких мальчишек, внезапно оставшемся без защиты взрослых в стихотворении «Мальчик из села Поповки».

Среди сугробов и воронок

В селе, разрушенном дотла,

Стоит, зажмурившись, ребёнок –

Последний гражданин села.

Испуганный котёнок белый,

Обломок печки и трубы –

И это всё, что уцелело

От прежней жизни и избы.

Стоит белоголовый Петя

И плачет, как старик, без слёз,

Три года прожил он на свете,

 А что узнал и перенёс!

При нём избу его спалили,

Угнали маму со двора,

И в наспех вырытой могиле

Лежит убитая сестра.

Не выпускай, боец, винтовки,

Пока не отомстишь врагу

За кровь, пролитую в Поповке,

И за ребёнка на снегу.

В этом стихотворении, как и в других, написанных в первые месяцы войны, автор не скрывает, не сглаживает драматизм и накал ужасной сцены, его цель – призвать к справедливой мести врагу. И деревня с таким русским названием Поповка, и имя мальчика Петя, подчёркнуто привычное, знакомое, напоминают, что враг топчет нашу родную землю.

Юные узники лагерей.

Те дети, кто не погиб на войне, от бомбёжек или голода, погибали в лагерях. Дахау, Освенцим, Саласпилс. Последний – самый страшный из них, потому что в нём был детский лагерь смерти. Дети становились подопытным материалом, из них выкачивали кровь. Не щадили никого. Несмотря на зимнюю стужу, привезённых детей голыми и босыми полкилометра гнали в барак, носивший наименование бани, где заставляли их мыться холодной водой. Затем таким же порядком детей, старший из которых не достигал ещё 12-летнего возраста, гнали в другой барак, в котором голыми держали их на холоде по пять-шесть суток.

Са́ласпилс (концлагерь «Куртенгоф») — концентрационный лагерь (нем. Polizeigefängnis und Arbeitserziehungslager Salaspils, а также Lager Kurtenhof), созданный во время Второй мировой войны на территории оккупированной нацистской Германией Латвии. Существовал в 18 километрах от Риги рядом с городом Саласпилс с октября 1941 года до конца лета 1944 года.

Наиболее печальную известность этот лагерь получил из-за содержания в нём малолетних узников, которых затем стали использовать для отбора крови для раненых немецких солдат, вследствие чего дети быстро погибали

Данными экспертизы и свидетельскими показаниями констатируются факты^[17] следующих способов истребления людей:

• Нанесение смертельных травм тупыми твёрдыми предметами^[18];

• Голод, который в короткий срок вызывал истощение и приводил к смерти. Наряду с этим, немало жизней унесли инфекционные заболевания;

• Отравление больных детей и взрослых мышьяком^[19];

• Проведение операции без обезболивания (в том числе по ампутации конечностей)^{[13][страница не указана 308 дней]};

• Частое выкачивание крови вплоть до наступления смерти (только детей)^[20][21][22];

• Применение огнестрельного оружия^[23] и массовые расстрелы^[24];

• Пытки^[25] ;

• Смерть от рваных ран, нанесённых собаками охраны, которая натравливала их на узников^{[13][страница не указана 308 дней]};

• Тяжёлый физический труд, дополнительно сопровождаемый взятием крови (каждый раз до состояния обморока)^[26];

• Казнь через повешение^[27];

• Смерть в «душегубках» — специальных газовых камерах, установленных в автомашинах («Газвагенах»)^[28])^[29];

• Закапывание заживо в землю (показания узников, что подтверждается заключением судебно-медицинских экспертов от 12 декабря 1944 года);

• Убийство путём раздробления голов прикладами — способ, прямо предписанный инструкцией по лагерю^{[13][страница не указана 308 дней]} для убийства детей «в целях экономии боеприпасов».

Сергей Михалков писал именно об этих мучениках в стихотворении «Детский ботинок».

Занесённый в графу

С аккуратностью чисто немецкой,

Он на складе лежал

Среди обуви взрослой и детской.

Его номер по книге:

«Три тысячи двести девятый».

«Обувь детская. Ношена.

Правый ботинок. С заплатой…»

Кто чинил его? Где?

В Мелитополе? В Кракове? В Вене?

Кто носил его? Владек?

Или русская девочка Женя?

Как попал он сюда, в этот склад,

В этот список проклятый,

Под порядковый номер

«Три тысячи двести девятый»?

Неужели другой не нашлось

В целом мире дороги,

Кроме той, по которой

Прошли эти детские ноги

В это страшное место,

Где вешали, жгли и пытали,

А потом хладнокровно

Одежду убитых считали?

Здесь на всех языках

О спасенье пытались молиться:

Чехи, греки, евреи,

Французы, австрийцы, бельгийцы.

Здесь впитала земля

Запах тлена и пролитой крови

Сотен тысяч людей

Разных наций и разных сословий…

Час расплаты пришёл!

Палачей и убийц – на колени!

Суд народов идёт

По кровавым следам преступлений.

Среди сотен улик –

Этот детский ботинок с заплатой.

Снятый Гитлером с жертвы

Три тысячи двести девятой.Обычная вещь – детский ботинок с заплатой – становится символом ужасов войны, кричит о том, что дети и война – понятия несовместимые.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Женщине из г. Вичуга

Моя душа

Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.
Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.
Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.
Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.
Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.
Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы…
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.
Письмо нам утром принесли…
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.
Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.
Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем,
А старый, если и придет,
Вам будет все равно не нужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
Вот именно: «не утруждал»..,
Вы побольней искали слова.
И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.
«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»..,
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, —
К несчастью, в жизни все бывает.
Но как могли вы, не пойму,
Стать, не страшась, причиной смерти,
Так равнодушно вдруг чуму
На фронт отправить нам в конверте?
Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам не нужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним там, с мужем ли, не с
мужем,
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных,
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли.
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
По поручению офицеров полка
К. Симонов, 1943

Великое и трагическое в песне «Враги сожгли родную хату»

Работа над содержанием стихотворения.

- Почему стихотворение можно назвать повестью?

ВРАГИ СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ
Муз. М. Блантера, слова М. Исаковского

У этой песни не простая судьба. Написанная вскоре после окончания войны, она, прозвучав всего один раз по радио, затем не исполнялась около… пятнадцати лет.

песня долгие годы не звучала ни в эфире, ни на концертной эстраде. В чем же дело?
Вот что рассказывал об этом М. Исаковский:
«Редакторы – литературные и музыкальные – не имели оснований обвинить меня в чем-либо. Но многие из них были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже – прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио "не можем”».

Так продолжалось до 1960 года. Для участия в представлении Московского Мюзик-холла «Когда зажигаются огни» был приглашен популярный артист кино и исполнитель советских песен Марк Бернес. Многочисленные зрители, заполнившие Зеленый театр ЦПКиО им. М. Горького, где состоялась премьера представления, всем ходом эстрадного спектакля были настроены на веселое, развлекательное зрелище. Под стать этому зрелищу были и песни. Но вот на сцену вышел Бернес. Он подошел к микрофону и запел:

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?..

Поначалу в зале возникло недоумение, но потом установилась абсолютная тишина. А когда певец закончил, раздался гром аплодисментов. Успех превзошел все ожидания!
С этого дня началась, по существу, жизнь этой замечательной песни. «Прасковья» (как иногда ее называют) получила широкое признание, особенно у бывших фронтовиков. Многие из них восприняли ее как рассказ о своей нелегкой судьбе. Вот несколько отрывков из их писем, которые получал певец:
«Сегодня я слушал по радио не впервые в Вашем исполнении песню, которая для меня – моя биография. Да, я так приехал! "Я три державы покорил!”. Вот на столе лежат медали и ордена. И среди них – медаль за город Будапешт. И наградой мне будет, если Вы пришлете мне текст песни, которая кончается словами: "И на груди его светилась медаль за город Будапешт”».
«Услышал я в Вашем исполнении песню, как возвратился солдат с фронта, а у него никаких близких не оказалось, - так было и у меня. Мне так же пришлось со слезами на глазах выпить чарку вина в яме разбитой землянки, где погибла в бомбежку моя мама».
«Напишите мне, пожалуйста, слова песни. Я Вас век помнить буду и поминать добрым словом. Начинается она так: "спалили хату на деревне…” В общем, пришел солдат, а дома всех уничтожили. Я уже, дорогой товарищ, не молод, но песню твою забыть не могу».