Принципы, формы и методы организации внеклассной работы по иностранному языку в общеобразовательных учреждениях

Принципы, формы и методы организации внеклассной работы по иностранному языку в общеобразовательных учреждениях

Систематизация теоретического и практического опыта воспитательной работы в современной школе является неотъемлемой и важной частью педагогического процесса. В. И. Шепелева утверждает, что «благодаря внеклассной работе по иностранному языку углубляются познавательные интересы школьников, развиваются социальные и познавательные мотивы учебной деятельности, стимулируется развитие личности, особенно её творческого потенциала, значительно расширяется кругозор, эрудиция и эмоционально-ценностное отношение к миру и к себе».

1. «Принцип связи обучения с жизнью. Реализа­ция этого принципа позволяет обеспечить тесную связь внеклассной работы по иностранному языку с условиями жизни и деятельности ребенка.

2. Принцип коммуникативной активности уча­щихся. Предпосылкой более высокой коммуника­тивной активности учащихся во внеклассной рабо­те является возможность выбрать наиболее инте­ресующий и доступный вид деятельности: ведение переписки с зарубежными друзьями, чтение книг на изучаемом языке, развитие умений и навыков устной речи на занятиях драматического кружка и т. д.

3. Принцип учета уровня языковой подготов­ленности учащихся и преемственности внеклас­сной работы с уроками иностранного языка. Во внеклассной работе, так же как и на уроках, необ­ходимо добиваться сознательного применения зна­ний, умений и навыков. От понимания содержания используемого материала, готовности учащихся включать его в речевую деятельность во многом зависит формирование интереса ребенка к ино­язычной деятельности. Преемственность урока иностранного языка и внеклассной работы по предмету ни в коей мере не означает дублирование темы, форм и методов работы. В рамках каждой из изучаемых по программе тем для устной речи и чтения можно выделить подтемы, представляю­щие наибольший интерес для учащихся.

4. Принцип учета возрастных особенностей учащихся. Эффективность внеклассной работы по иностранному языку во многом определяется соот­ветствием ее содержания, форм и методов этапам изучения иностранного языка и психофизиологи­ческим особенностям учащихся. Знание и учет ти­пичных возрастных особенностей учащихся дают возможность учителю осуществлять перспектив­ное планирование внеклассной работы по ино­странному языку, определять ее задачи и способы организации на каждом этапе».

Г.И. Мокроусова и Н.Е. Кузовлева определяют внеклассную работу как «систему неоднородных по содержанию, назначению, методике проведения и формам воспитательно-образовательных внеурочных мероприятий, выходящих за рамки обязательных учебных программ».

5. Л. А. Беляева, Е. Ю. Азбукина выделяют «принцип сочетания коллективных, групповых и индивидуальных форм работы. Умелое сочета­ние этих форм работы основано на хорошем зна­нии учителем контингента учащихся, их интере­сов, возможностей, планов. Это позволяет опти­мально подобрать партнеров, распределить их роли. Индивидуальные, групповые и коллективные виды деятельности должны органически сочетать­ся между собой. В этом отношении наиболее бла­гоприятным является включение на определенном этапе индивидуальной и групповой деятельности в деятельность коллективную, в результате чего про­исходит объединение личных мотивов и пережива­ний с мотивами и переживаниями коллектива; именно через систему социальных ролей развива­ется личность ребенка».

6. В. И. Шепелева выделяет «принцип межпредметных связей в подготовке и проведении внеклассной работы по иностранному языку. Значение этого принципа обусловлено единством конечной цели всего учебно-воспитательного процесса школы - формирование всесторонне раз­витой, гармоничной личности».

Все эти принципы взаимодействуют друг с дру­гом. Осуществление одного принципа в практике педагогической деятельности невозможно без со­блюдения других. В этом проявляется их систем­ный, основополагающий характер.

В настоящее время в методической литературе и в практике школы традиционно различают три формы внеклассной работы: индивидуальные, групповые и массовые. В основу такого распределения возложен признак  количественного охвата участников. Подчеркивая нечеткость понятия «массовости», В.И. Шепелева предлагает различать формы внеклассной работы по иностранному языку по организационно-структурным признакам. Она относит групповые формы к организационно - структурным формам, а индивидуальные и массовые - к неструктурным.

«Массовые формы внеклассной работы не имеют четкой организационной структуры. К ним относят такие мероприятия, как вечера художественной самодеятельности, фестивали, конкурсы, карнавалы, тематические вечера и т.п. Эти мероприятия проводятся эпизодически.

Групповая форма внеклассной работы имеет четкую организационную структуру и относительно постоянный состав участников, объединенных общими интересами. К этой форме принадлежат разнообразные кружки: разговорные, вокальные, драматические, переводчиков, филателистов, внеклассного чтения и т.п. Занятия в кружках, как правило, проводятся регулярно.

Индивидуальная внеклассная работа проводится с отдельными учениками, которые готовят сообщение или доклад о стране, язык которой изучается, о значительных датах и событиях, выдающихся людях, разучивают стихи, песни, отрывки из литературных произведений на иностранном языке, изготовляют наглядные пособия, оформляют стенгазеты, альбомы, стенды и т.п. Индивидуальная работа может проводиться постоянно или эпизодически».

Таким образом, к формам внеклассной работы относятся две большие группы:

- постоянно действующие внеклассные занятия (кружки, клубы, журналы, сообщения, информационные стенды, стенгазеты), работающие в течение всего учебного года;

- эпизодические (викторины, конкурсы, вечера, олимпиады, КВНы, экскур­сии).

Ю. К. Бабанский отмечает, что «в последнее время появляются новые эпизодические формы внеклассной работы, которые напо­минают публичные формы общения: конференции; телепередачи; диалоги, ос­нованные на формах, жанрах и методах работ, известных в общественной прак­тике (исследование, комментарии, интервью, репортаж). Эти формы лишены четко расписанного сценария, для их проведения составляется обычно план, при реализации которого допускаются некоторые отклонения, естественны уточняющие, детализирующие вопросы ведущего. В выступлениях участников много личных суждений. Суждения могут быть самыми разными, неожидан­ными как по форме, так и по содержанию. Каждый имеет право высказать ту мысль по обсуждаемой проблеме, которая «приходит в голову».

«Заранее продуманная и подготовленная система мероприятий, преследующая цели раз­вития творческих возможностей детей, прививает интерес к предмету «иностранный язык». Это неделя иностранного языка - неделя творчества детей, своеобразный праздник, имеющий свой план - причем, довольно строгий, он предполагает активность всех участников.

Проведение недели иностранного языка - давняя традиция, цель которой - вы­звать живой интерес к этому предмету, способствовать проявлению и развитию тех или иных наклонностей учащихся, их творческих способностей».

Как заявляет И. В. Аверьянова, «Неделя иностранного языка предполагает проведение смотра-конкурса на лучшую тетрадь, конкурса чтецов и сочинений на лингвистическую тему, соревно­вание "Знаешь ли ты немецкий язык?", викторину "Язык мой - друг мой!", ин­теллектуальный марафон, олимпиаду "Успех", конкурс смекалистых».

Многие исследователи выделяют методы и прие­мы организации внеклассной работы. Так М. А. Данилова, М. Н. Скаткин, в зависимости от степени активности, самостоятельности и креативности учебно-познавательной деятельности школьника выделяют репродуктивные (информационно - рецептивный, репродуктивный) и продуктивные (частично - поисковый, исследовательский) методы.

М. А. Данилова, М. Н. Скаткин отмечают следующее: «Репродуктивные общедидактические методы предназначены  для организации учащихся на усвоение готовых знаний и воспроизведение уже известных им способов деятельности. Продуктивные общедидактические методы применяются для организации учащихся на поиски субъективно новых знаний в ходе творческой деятельности. Полноценное усвоение учеником содержания образования предполагает использование обеих групп общедидактических методов. Выбор метода обучения зависит от цели обучения, уровня подготовки учащихся и характера учебного материала. В учебном процессе при организации усвоения, конкретного учебного материала общедидактический метод реализуется в виде обоснованных сочетаний приемов обучения. Поэтому педагогические возможности таких приемов определяются тем общедидактическим методом, который  реализуется в данных приемах».

В. И. Орлов заявляет: «Если говорить о таком методе, как "слово учителя" (сообщение, рас­сказ, лекция, доклад), то он широко используется на внеклассных занятиях. Од­нако, не обязательно слово учителя, это может быть лекция или сообщение приглашенного специалиста, это может быть и сообщение (доклад) ученика по какой-либо заданной учителем теме. На внеклассных занятиях ученики говорят больше, чем на уроках. Праздники, вечера, диспуты, дискуссии - формы, полностью основанные на устном слове современного ученика.

Широко используется метод наблюдения над языком, методы поисковые и частично – поисковые».

В. И. Аверьянова выделяет следующие разновидности познавательных задач:

1) «обучающее - познавательные (учитель предлагает задачу и решает ее сам, показывая ученикам способ и ход ее решения);

2) тренировочно - познавательные (ученики решают сходные с показанной задачи);

3) поисково - познавательные (ученики самостоятельно решают задачи)».

«Именно на внеклассных занятиях используют, наряду с частично-поисковыми, полностью исследовательский метод».

В

К тому времени, когда Джозайя прибыл в Банбери, город буквально раздирали религиозные распри (во время одного из столкновений толпа пуритан опрокину­ла знаменитое городское распятие). Семья Франклинов тоже разделилась, однако не до кризиса. Джон и Томас III остались в лоне англиканской церкви; их младшие братья Джозайя и Бенджамин (иногда его называют Бенджамин-старший - чтобы отличить от знаменитого племянника) стали диссентерами. Но, если дело касалось религиозных диспутов, Джозайя никогда не был фанатичен. Записей о семейной вражде по вышеописанным причинам не существует5.

Поход на дикие земли

Позже Франклин будет утверждать, что именно желание «насладиться преимуще­ствами своей религии, оставшись свободным», заставило его отца Джозайю эмигри­ровать в Америку. В какой-то мере так оно и было. Конец пуританского правления Кромвеля и восстановление монархии в 1660 году привели к притеснению пуритан, вследствие чего многие министры-отступники были изгнаны со своих проповедни­ческих кафедр.

Но брат Джозайи Бенджамин-старший, решаясь на переезд, был, видимо, прав, когда больше внимания обращал на экономические факторы, чем на религиозные. Джозайя не так уж ревностно исповедовал свою веру. Он был близок с отцом и стар­шим братом Джоном, а ведь оба они остались англиканцами. «Факты свидетельству­ют, что Франклинами-пуританами Бенджамином-старшим и Джозайей руководила скорее жажда независимости вкупе с энтузиазмом и практицизмом, а не убежде­ния», - писал Артур Туртеллот, автор исчерпывающей книги о первых семнадцати годах жизни Франклина6.

Больше всего Джозайя волновался, сможет ли прокормить семью. В девятнад­цать лет он женился на Анне Чайлд из Эктона и перевез ее в Банбери. Один за дру­гим родились трое детец. Сразу же по окончании обучения Джозайя начал работать в магазине своего брата, который платил ему жалованье. Но бизнес не обеспечи­вал достаточно средств для содержания двух быстро растущих семей Франклинов, а закон делал невозможным для Джозайи освоение нового ремесла без обучения и практики. Как сказал Бенджамин-старший, «поскольку у него не получалось до­биться желаемого, то в 1683 году он отправился в Новую Англию, покинув отца и близких».

История миграции семьи Франклинов, как и самого Бенджамина Франклина, по­зволяет наблюдать пути формирования американского национального духа. Среди величайших романтических мифов об Америке преобладает тот, в котором говорит­ся: самым главным мотивом первопоселенцев было обретение свободы, в частности религиозной.

Как и большинство романтических американских мифов, этот правдив. Для многих пуритан в XVII веке волна миграции в Массачусетс стала путеше­ствием в поисках свободы вероисповедания (как и несколько последующих на­плывов, благодаря которым образовалась Америка). Многие расценивали его как побег от преследований и стремление к независимости. Но, как и в большинствеамериканских мифов, некоторые аспекты реальности приукрашены. Многие переселенцы-пуритане, как и многие подобные им в будущем, жаждали прежде всего материальной выгоды.

Однако строгое разделение этйх мотивов свидетельствует о непонимании фило­софии пуритан - и самой Америки. Для большинства пуритан, начиная с богатого Джона Уинтропа и заканчивая бедным Джозайей Франклином, путешествие в не­изведанный край было предпринято одновременно и по религиозным, и по фи­нансовым соображениям. Колония Массачусетского залива была, в конце концов, выстроена инвесторами, подобными Уинтропу. Она должна была стать коммерче­ским предприятием - и в то же время божественным «городом на холме». Пуритане не могли думать по принципу «или-или», размежевывая духовные и мирские моти­вы. Ведь среди всего, что они завещали Америке, оказалась протестантская этика, учившая людей, что религиозная и экономическая свобода связаны, что трудолю­бие - это добродетель, а финансовые успехи не обязательно должны противоречить спасению души7.

Пуритане с презрением относились к старым римско-католическим верованиям, согласно которым святость требует устраниться от финансовых забот. Напротив, они проповедовали, что предприимчивость - одновременно дар Божий и земной долг. То, что историк литературы Перри Миллер называет «парадоксом пуританско­го материализма и духовности», для самих пуритан парадоксом не являлось. Зараба­тывание денег было одним из способов восславить Бога. Коттон Мэзер* сформули­ровал это в своей известной проповеди «Христианин и его призвание», прочитанной за пять лет до рождения Франклина. Эта проповедь очень важна, так как она помо­гала человеку обратить внимание на «некоторые повседневные дела, ведь христиа­нин должен посвящать большую часть своего времени прославлению Бога, совершая благие деяния для других и извлекая пользу для себя». Весьма удобно считать, что Бог благоволит людям, Црилежным в своем земном призвании, и, как позже будет сказано в альманахе" Бедного Ричарда, «помогает тем, кто помогает себе сам»8.

Таким образом, переселение пуритан создало предпосылки для формирования не­которых качеств Бенджамина Франклина, а также Америки как таковой: вера вто, что духовное спасение и мирской успех одинаково важны, в то, что предприимчивость приближает человека к Богу и что свобода мысли и предпринимательства тесно связаны. Джозайе Франклину было двадцать пять лет, когда в августе 1683 года он по морю отправился в Америку со своей женой, двумя малолетними детьми и грудным младенцем - девочкой, которой едва исполнилось несколько месяцев. Плавание на большом корабле, битком набитом сотнями пассажиров, заняло более девяти не­дель и обошлось семье приблизительно в 15 фунтов, что для такого торговца, как Джозайя, было равно шестимесячному заработку. Это оказалось, однако, разумным вложением капитала. Заработная плата в Новом Свете - в два или три раза выше, а стоимость жизни - значительно ниже9.

В городах, выстроенных на новых землях, не было большого спроса на ярко окра­шенные ткани и шелк, особенно в пуританских поселениях, таких как Бостон. И в са­мом деле, закон запрещал носить одежду, которая могла показаться слишком вычур­ной. Но в отличие от Англии здесь не существовало закона, требующего длительного обучения тому или иному ремеслу. Потому Джозайя и выбрал новое дело, намного менее романтичное, но и более полезное: торговля сальными свечами, переработка животного жира и изготовление свечей и мыла.

Выбор оказался удачным. Свечи и мыло только начинали превращаться из пред­метов роскоши в массовый товар. Изготовление раствора из останков животных со­провождалось ужасным зловонием. Раствор и жир нужно было варить много часов, и даже самые верные жены с радостью соглашались, чтобы этим занимался кто-то другой. К тому же скот был редкостью, и, приведя животных на убой, люди чаще всего старались добыть как можно больше жира. Как следствие данный сектор тор­говли не был переполнен. Согласно записи в одном из профессиональных реестров Бостона, сделанной непосредственно перед приездом Джозайи, в городе насчиты­валось двенадцать сапожников, трое пивоваров и только один торговец сальными свечами.

Джозайя открыл магазин и снял дощатый дом в два с половиной этажа, разме­ры которого составляли девять на шесть метров. Находился он на углу Милк-стрит и Хай-стрит (теперь Вашингтон-стрит). Первый этаж представлял собой одну ком­нату с крошечной кухонькой, пристроенной к задней части дома. Как и в других бо­стонских домах, окна в нем были совсем небольшими (так легче сохранять тепло), но внутри он был окрашен в яркие цвета - чтобы жилось веселее".

На другой стороне улицы стояла Южная церковь (South Church), самый новый из либеральных (сравнительно, конечно) трех бостонских пуританских приходов. Джозайя стал ее прихожанином, иначе говоря, «вступил в ее лоно», спустя два года со дня прибытия. ,

Принадлежность к церкви являлась для пуритан, по сути, средством установить демократию в обществе. Джозайя оставался всего лишь целеустремленным торгов­цем, но, принадлежа к Южной церкви, смог сблизиться с такими светилами, как быв­ший губернатор Саймон Брэдстрит или судья Сэмюэл Сиволл, который был выпуск­ником Гарварда и прилежным мемуаристом.

Образ Джозайи как отца семейства вызывал у людей доверие, и вскоре он обрел известность в пуританской гражданской иерархии. В 1697 году ему поручили работудесятинщика, то есть инспектора морали. В его обязанности входило следить за по­сещаемостью церкви и благочестивым поведением граждан во время воскресных месс. Вдобавок он должен был стоять на страже общественного покоя, присматри­вая за «ночными бродягами, пьяницами, нарушителями дней отдохновения... или другими личностями, склонными к дебоширству, неверию, богохульству и атеизму». Шесть лет спустя он стал одним из одиннадцати комендантов, помогавших смотреть за посещаемостью. Хоть эта должность и не оплачивалась, Джозайя упражнялся в искусстве, которым его сын овладеет в совершенстве, - соединять общественную и личную выгоду: он зарабатывал деньги, продавая свечи ночным постовым, кото­рых сам же курировал".

В автобиографии Бенджамин Франклин дает лаконичный портрет своего отца:

Это был отлично сложенный невысокий мужчина, отличающийся завидным здоровьем и большой физической силой. Он был необычайным человеком: хо­рошо рисовал, обладал определенными навыками в музицировании и чистым мелодичным голосом; когда он на своей скрипке наигрывал мотивы из псалмов и пел, как то бывало вечером после окончания рабочего дня, его было очень приятно слушать. Помимо этого, он умел неплохо работать руками, и когда возникала необходимость, весьма искусно обращался с инструментами, ис­пользующимися в других ремеслах. Но самое важное его умение заключалось в глубоком понимании жизни, а также в рассудительности и благоразумии в личных и в общественных вопросах... Я очень хорошо помню, что к нему по­стоянно приходили солидные люди, чтобы узнать его мнение касаемо город­ских или церковных дел... Помимо этого, частные лица нередко советовались с ним по различным поводам, его избирали третейским судьей для разрешения спорных вопросов .

Можно предположить, что это описание грешит излишком великодушия. В конце концов, нужно понимать: оно является частью автобиографии, написанной Бенджа­мином с целью воспитать у собственного сына уважение к своему отцу. Далее ста­нет очевидным, что Джозайя, несмотря на всю свою мудрость, был человеком весьма ограниченным. У него имелась склонность тормозить стремления своего сына -на образовательном, профессиональном и даже поэтическом поприще.

Самая главная черта Джозайи воплощена в глубоко пуританской фразе, в кото­рой сплетаются верность идеям предприимчивости и равенства между людьми. Именно ее выгравировал сын на его могильной плите: «Прилежный в своем при­звании». Он взял ее из любимой притчи Соломона (Книга притчей Соломоновых 22:29), из абзаца, который часто цитировал своему сыну: «Видел ли ты человека проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями, он не будет стоять перед простыми». С насмешливым тщеславием и самоиронией, которыми пропитана его автобиография, Франклин вспомнит в 78 лет: «С той поры я начал смотреть на тру­долюбие как на инструмент, благодаря которому можно получить богатство и при­знание. Оно помогало мне идти вперед, хоть я и не думал, что когда-нибудь дей­ствительно преклоню колени перед королями, что, однако, произошло; ведь я стоялперед пятерыми, а с одним даже имел честь сидеть за столом - когда ужинал с ко­ролем Дании»-.

По мере того как дело Джозайи процветало, семья его росла; за тридцать четы­ре года у него родилось семнадцать детей. Такая плодовитость была общепринятой среди здоровых и крепких пуритан: у преподобного Сэмюэла Уилльярда, пастора Южной церкви, имелось двадцать детей; у знаменитого богослова Коттона Мэзера -пятнадцать. Дети воспринимались скорее как ресурс, а не как ноша. Они помогали по дому и в лавке, выполняя большую часть черной работы".

К трем детям, которых Джозайя и Анна Франклин привезли из Англии, вскоре добавились еще двое, оба они дожили до зрелости: Джозайя-младший, родившийся в 1685 году, и Анна-младшая (1687). Однако затем несчастье внезапно поразило се­мейство. Три смерти за восемнадцать месяцев. Джозайя трижды шел с похоронной процессией по Милк-стрит к кладбищу при Южной церкви. Первый раз в 1688 году, когда на пятый день жизни умер его новорожденный сын. Затем в 1689, следуя за гро­бом жены Анны, умершей спустя неделю после рождения еще одного сына. Потом -чтобы похоронить этого сына, умершего неделю спустя. (Тогда за неделю умер каж­дый четвертый новорожденный Бостона).

Для мужчин в колониальной Новой Англии было в порядке вещей пережить двух или трех жен. К примеру, из восемнадцати женщин, первыми приехавших в Масса­чусетс в 1628 году, за год умерли четырнадцать. Также не считалось зазорным, ког­да муж, оставшись вдовцом, быстро находил новую супругу. По сути, как и в слу­чае Джозайи, это часто обусловливалось практической необходимостью. В возрасте тридцати одного года он остался с пятью детьми на руках, торговыми обязательства­ми и лавкой, которую необходимо содержать. Ему нужна была выносливая жена, и чем скорее, тем лучше.

Добродетельная женщина

Так же как и Франклины, Фолгеры (изначально Фолгьеры) были бунтарской семьей, но при этом весьма практичной. В повседневной жизни они также постоянно искали баланс между религиозной и финансовой составляющей. Будучи последователями фламандских протестантов-реформаторов, бежавших в Англию в XVI веке, Фолгеры приехали в Массачусетс с первой волной эмиграции, когда Чарльз I и Уильям Лод, архиепископ Кентербери, обрушились на пуритан. Семья Джона Фолгера, включая восемнадцатилетнего сына Питера, отплыла в Бостон в 1635 году, когда городу едва исполнилось пять лет.

Во время путешествия^Питер встретил молодую служанку по имени Мери Мор-рилл, связанную договором на работу у одного из пуританских министров за грани­цей. После прибытия Питер смог за 20 фунтов освободить ее от договора и женился на ней.

Обретя религиозную и личную свободу, Фолгеры неустанно трудились над тем, чтобы найти возможности финансового роста. Из Бостона они переехали в новое поселение под названием Дэдхем, расположенное вверх по реке, затем в Уотер­таун и в конце концов на остров Нантакет, где Питер стал школьным учителем. Большинство жителей были индейцами, поэтому он выучил их язык, преподавал английский и пытался (с немалым успехом) обратить их в христианство. Являясь бунтарем по натуре, он и сам перешел в другую веру, став баптистом, а это озна­чало, что все преданные ему индейцы, принявшие христианство, теперь должны были следовать за ним и пройти ритуал,необходимый для полного обретения веры.

Активное сопротивление авторитетам можно наблюдать как в семье Франклинов, так и у Фолгеров. Питер - один из бунтарей, которым суждено было изменить ко­лониальную Америку. Будучи писарем суда в Нантакете, он оказался на грани тю­ремного заключения за неповиновение местному магистрату во время стычки между состоятельными акционерами острова и его растущим средним классом лавочников и ремесленников15.

Он также написал почти подстрекательский памфлет в стихах, в котором вы­разил сочувствие индейцам во время так называемой войны короля Филипа в 1676 году. Война, как он объявил, стала результатом гнева Божьего из-за нетер­пимости пуританских министров в Бостоне. В его произведении эмоциональность превосходила поэтический талант: «Пусть судьи и министры / посмотрят на себя, / отменят все законы / и их порвут скорбя». Позже его внук Бенджамин Франклин скажет, что поэма была «написана с мужественной откровенностью и располагаю­щей простотой»-.

У Питера и Мэри Фолгер родилось десять детей, самой младшей из них была де­вочка Авия, появившаяся на свет в 1667 году. В возрасте двадцати одного года неза­мужняя молодая женщина переехала в Бостон и поселилась у своей старшей сестры и ее мужа, прихожан Южной церкви. Хоть Авию и воспитывали баптисткой, она вступила в лоно этой церкви вскоре после своего прибытия. К июлю 1689 года, ког­да уважаемый всеми торговец сальными свечами Джозайя Франклин пришел сюда, чтобы похоронить свою жену, Авия являлась верной прихожанкой".

Не прошло и пяти месяцев, как они заключили брак (25 ноября 1689 года). Оба были младшими детьми в многодетных семействах. Удивительно, что оба они до­жили до преклонного возраста: он - до восьмидесяти семи, она - до восьмидесяти четырех лет. Долголетие - одна из основных черт, унаследованная их знаменитым младшим сыном, который и сам дожил до восьмидесяти четырех. «Он был набож­ным и благоразумным человеком, она - рассудительной и добродетельной женщи­ной» - эти слова Бенджамин позже выгравировал на их могильном камне.

За последующие двенадцать лет Джозайя и Авия произвели на свет шестерых де­тей: Джона (родился в 1690 году), Питера (1692), Мэри (1694), Джеймса (1697), Сару (1699) и Эбенизера (1701). Кроме них оставались другие дети от первого брака Джо-зайи. Всего одиннадцать отпрысков ютились в крошечном домике на Милк-стрит, где, помимо этого, держали жир, мыло и оборудование для изготовления свечей.

Кажется невозможным уследить за каждым членом такого огромного семейства. История семьи Франклинов - лишнее тому подтверждение: увы, в возрасте шест­надцати месяцев Эбенизер утонул в ванне с мыльной водой, которую ему сделал отец. Чуть позже, в том же 1703 году, у Франклинов родился еще один сын, но и тот умер в раннем возрасте. Бенджамин был следующим ребенком. Он провел детство в доме с десятью стар­шими братьями и сестрами. Возрастной разрыв с самыми младшими из них состав­лял семь лет. Позже родились его младшие сестры Лидия (1708) и Джейн (1712), всю жизнь смотревшие на него сверху вниз.

Лихой парень

Бенджамин Франклин был крещен в день своего рождения, в воскресенье, 17 января 1706 года*. К тому времени Бостону исполнилось 76 лет, он больше не являлся отда­ленной пуританской провинцией - город преобразился в кипучий коммерческий центр, заполненный проповедниками, торговцами, моряками и проститутками. В нем насчитывалось более тысячи домов, тысяча кораблей была зарегистрирована в порту и семь тысяч жителей числились в городе (эта цифра увеличивалась вдвое каждые двадцать лет).

Франклин рос на реке Чарлз и, судя по его воспоминаниям, «как правило, был лидером среди сверстников». Среди излюбленных мест для встреч - солончаковое болото рядом с устьем реки, которое из-за постоянного вытаптывания превратилось в трясину. Под руководством Франклина друзья построили себе причал из камней, предназначенных для постройки дома неподалеку.

«Вечером, когда рабочие разошлись по домам, я собрал несколько своих това­рищей, и мы прилежно трудились, словно муравьи, иногда перенося вдвоем или втроем один камень, пока не перетащили все, чтобы построить нашу маленькую пристань». На следующее утро его и остальных маленьких преступников поймали и наказали.

Франклин рассказывает эту историю в автобиографии для того, чтобы проиллю­стрировать, как он говорит, завет своего отца, звучавший так: «Ничего из добытого нечестным путем пользы принести не может»'». Однако, как и во многих случаях, когда Франклин начинает иронизировать над собою, он шутит не столько для того, чтобы поведать о своих проступках, сколько для того, чтобы похвастаться качества­ми лидера. Всю свою жизнь он откровенно гордился способностью организовывать идейные проекты, требующие усилий многих людей.

Дни детства, проведенные Франклином на реке Чарлз, привили ему также лю­бовь к плаванию, сохранившуюся на всю жизнь. Как только он выучился плавать сам и помог научиться друзьям, начал искать способ двигаться быстрее. Осознав, что размеры человеческой руки и стопы невелики, понял, что они не могут выталкивать большие объемы воды, и потому их сила продвижения невысока. Тогда он смастерил две овальные панели с отверстиями для больших пальцев и (как объяснил в письмек другу) «также нацепил на подошвы ног подобие сандалий». С этими лопатками и ластами у него получилось двигаться в воде быстрее.

Воздушные змеи также ему пригодились - что Бенджамин и продемонстрирует позже. Запуская один из них, он разделся и нырнул в пруд, затем, плывя на спине, катался по воде, пока змей тащил его по поверхности. «Один из мальчишек помогал мне переносить одежду, пока я плыл, - вспоминал он. - Переплывая пруд с помо­щью змея, который тащил меня за собой, я не чувствовал ни капли усталости и по­лучил невероятное удовольствие»".

Один инцидент, не включенный в автобиографию (хотя о нем Франклин вспоми­нал почти семьдесят лет спустя, желая позабавить парижских друзей), приключился, когда он встретил мальчика со свистулькой. Зачарованный этим устройством, он вы­ложил за него все монеты, найденные в карманах. Дома старшие братья и сестры вы­смеяли его, объявив, что брат заплатил в четыре раза дороже, чем стоила свистулька. «Я рыдал от досады, - припоминал Франклин. - Мои мысли принесли мне скорее огорчение, нежели удовольствие». Он не просто считал бережливость положитель­ным качеством: она была ему еще и приятна. «Трудолюбие и экономия, - напишет он, формулируя тему альманаха Бедного Ричарда, - то “орудие”, благодаря которому человек может стать состоятельным, а значит, блюсти добродетель»".

Когда Бенджамину было шесть лет, семья переехала из тесного двухкомнатного ' домика на Милк-стрит, где выросли все четырнадцать детей, в более просторный дом, где также размещалась лавка, - в самом центре города, на пересечении улиц Ганновер и Юнион. Матери было сорок пять лет, и в этом году (1712) она родила по­следнего своего ребенка, девочку Джейн, ставшую любимой сестрой Бенджамина. Они поддерживали переписку всю жизнь.

Новый дом Джозайи Франклина, притом что число детей, все еще проживающих с ним, уменьшалось, позволил ему приглашать на ужин интересных гостей. «За наш стол, - вспоминал Бенджамин, - ему нравилось как можно чаще приглашать друга или соседа, с которым можно было завести умную беседу. Он всегда придавал особое значение выбору темы разговора, либо оригинальной, либо полезной, которая могла положительно повлиять на мышление его детей».

Как утверждает Франклин в своей автобиографии, разговоры были настолько увлекательными, что он «мало замечал или и вовсе не замечал», какие блюда пода­вались на ужин. Такая тренировка приучила его быть «идеально невнимательным» к еде, это свойство сохранилось на всю жизнь. Он считал его «очень удобным», хотя, возможно, и преувеличивал свою неприхотливость - если принять во внимание ко­личество рецептов американских и французских кулинарных изысков, найденных среди его бумаг-.

Помимо этого, новый дом позволил Франклинам приютить брата Джозайи Бен­джамина, который эмигрировал из Англии в 1715 году в возрасте шестидесяти пяти лет, когда его тезке было девять. Как и Джозайе, старшему Бенджамину Новый Свет показался неудачным местом для прежнего ремесла красильщика шелка. Но, в от­личие от Джозайи, у него не было желания обучаться новому ремеслу. Поэтому он целыми днями сидел в доме Франклинов и писал плохие стихи (включая автобиогра­фию из ста двадцати четырех четверостиший), вел учет полезной семейной историии посещений проповедей, забавлялся с племянником, постепенно начиная действо­вать брату на нервы-.

Дядя Бенджамин жил у Франклинов на протяжении четырех лет, не особо волну­ясь по поводу недовольства не только брата, но в иных случаях и племянника. В кон­це концов он переехал к собственному сыну Сэмюэлу, ножовщику, который также иммигрировал в Бостон. Спустя годы младший Бенджамин в письме сестре Джейн с юмором вспоминал о «спорах и непонимании», которые выросли между его отцом и дядей. Урок, который извлек его отец из этого родственного визита, «был настолько ощутимым, что они не сумели расстаться хорошими друзьями». В альманахе Бедного Ричарда Франклин позже сформулировал это еще точнее: «Гости, как рыба, начина­ют дурно пахнуть спустя три дня»".

Образование

Планировалось, что Бенджамин станет обучаться профессии пастора: десятый сын Джозайи должен был стать своеобразной «десятиной», отданной Богу. Дядя Бенджамин активно поддерживал эту идею; среди прочих выгод этого плана ему виделась возможность работать со старыми проповедями из архивов. Десятиле­тиями он исследовал речи лучших проповедников и записывал их слова, придумав свою собственную стенографическую систему. Его племянник позже будет с иро­нической усмешкой вспоминать, как он «предложил отдать мне все его рукописные тома, полагаю, для того, чтобы обеспечить базовый запас литературы для начала обучения».

Когда сыну исполнилось восемь лет, Джозайя отослал его в бостонскую Латин­скую школу для подготовки в Гарвард. Там учился Коттон Мэзер, туда же поступил его сын Сэмюэл. Хотя Франклин относился к наименее привилегированным учени­кам, он превзошел других уже. на первом году обучения. Имея поначалу среднюю успеваемость, быстро достиг высокой, после чего перескочил через класс и был за­числен на старший курс. Несмотря на успех, Джозайя резко передумал посылать его в Гарвард. «Мой отец, - писал Франклин, - был вынужден заботиться о многочис­ленной семье и не мог без существенных затруднений выплачивать взносы в кол­ледж».

Это экономическое объяснение неудовлетворительно. Семья была достаточно зажиточной, к тому же теперь в доме осталось меньшее количество детей (только Бенджамин и две его младшие сестры), чем на протяжении многих предшеству­ющих лет. В Латинской школе не взимали плату за обучение, и как лучший уче­ник в классе Бенджамин с легкостью выиграл бы стипендию в Гарвард. Из сорока трех студентов, которые поступили в колледж в намеченный для Франклина год, только семеро принадлежали к состоятельным семьям; десять были сыновьями торговцев, а четверо - сиротами. Университет в это время тратил около одиннад­цати процентов своего бюджета на финансовую помощь (больше, чем выделяется в наши дни)-.

Скорее всего, существовала иная причина. Джозайя пришел к выводу, что его младший сын просто не подходит на должность духовного лица. Бенджамин былскептичным, озорным, любопытным и не очень почтительным. Недаром он мог так долго смеяться над замечанием дяди, что, мол, для нового проповедника весьма по­лезно начать свою карьеру, опираясь на опыт изученных чужих проповедей. Суще­ствует много смешных историй о живом уме и проказливом характере Франклина. И - ни одной, где он выглядит набожным или преданным членом церкви.

Как раз наоборот. История, которую Франклин рассказал своему внуку, но не вклю­чил в автобиографию, показывает его как юношу, дерзкого в вопросах религии. Он мог отпускать шутки насчет церковных служб, которые воплощали каноны пуритан­ской веры. «Доктор Франклин, будучи ребенком, находил утомительными длинные религиозные тексты, которые отец читал до и после трапез, - пишет его внук. -Однажды, после того как провизия на зиму была засолена, Бенджамин сказал отцу: “Я думаю, что если бы ты прочитал одну молитву над этими бочками, то сэкономил бы очень много времени”»".

Бенджамина на год записали в академию, обучавшую письму и арифметике. Шко­ла располагалась в двух кварталах от его дома, в ней преподавал мягкий, но делови­тый учитель по имени Джордж Браунелл. Франклин преуспел в письме, но провалил математику - школьный пробел, который он так никогда и не восполнил должным образом. Все это в сочетании с отсутствием академических занятий со временем предоставило бы ему судьбу всего лишь изобретательного ученого своей эпохи. Но он никогда не смог бы превзойти наимудрейших гениев-теоретиков, таких как Ньютон.

Как бы все сложилось, если бы Франклин все же получил официальное академи­ческое образование и учился в Гарварде? Некоторые историки, подобно Артуру Тур-теллоту, утверждают, что тогда Франклину суждено было лишиться присущих ему «спонтанности» и «интуитивности». Он утратил бы «энергию», «свежесть» и «ско­рость» мысли. И действительно, Гарвард славился такими или даже худшими из­держками.

Но причин для предположений, что подобное могло случиться с Франклином, слишком мало. Говорить так нечестно по отношению и к нему, и к Гарварду. Но, если принять во внимание его скептический склад ума и аллергию на авторитеты, становится понятно: вряд ли Франклин стал бы священником, как планировалось. Из тридцати девяти учеников его предполагаемого класса менее половины стали ре­лигиозными деятелями. Его мятежную природу это учреждение скорее поощрило бы, нежели подавило; в то время администрация колледжа яростно сражалась с чрез­мерным количеством гулянок, обжорством и пьянством, которые распространялись все быстрее.

Талант Франклина также проявлялся в разнообразии его интересов, начиная от науки и заканчивая политикой, дипломатией и журналистикой. Ко всем этим сферам он подходил с практической, а не теоретической точки зрения. Поступи он в Гарвард, широта кругозора не обязательно исчезла бы, ведь колледжем управлял либерал Джон Леверетт, который не подчинялся жесткому контролю пуританского духовенства. К 1720-м годам в этом учреждении можно было слушать такие кур­сы, как физика, география, логика и этика. Здесь также были представлены клас­сические литература и языки, теология, над Массачусетским холмом размещалась

Молодым подмастерьем Франклин прочитал книгу, прославляющую вегетариан­ство. Он решил соблюдать эту диету, но не столько из соображений морали и здо­рового питания, сколько из-за финансового положения: такой рацион позволял ему откладывать для покупки книг половину суммы, которую брат выделял на еду. В то время как сотрудники разбредались, чтобы где-нибудь от души поесть, Франклин довольствовался пресными лепешками и горстью изюма. Он использовал обеденное время для обучения, «в котором делал еще большие успехи благодаря удивительной ясности ума и обостренному восприятию, которые бывают при умеренности в еде и питье»1.

По сути, Франклин был очень рассудительным юношей. Он мыслил настолько ра­ционально, что мог обосновать все что угодно. По пути из Бостона в Нью-Йорк, ког­да из-за штиля судно остановилось у Блок-Айленда, моряки поймали и приготовили треску. Поначалу Франклин отказывался от еды, но передумал, когда запах, доносив­шийся со сковородки, стал откровенно заманчивым. Позже с шутливой задумчиво­стью он опишет этот случай так:

Насколько я помню, какое-то время мои принципы и желания сражались на рав­ных, однако только до того момента, пока не разделали рыбин. Тогда я увидел внутри их желудков более мелких рыбешек. «Так, - подумал я, - если вы едите друг друга, то я не вижу причин, почему мы не можем есть вас». Стало быть, я плотно поужинал треской и с тех пор продолжаю питаться подобно другим людям, лишь изредка возвращаясь к овощной диете.

Отсюда он извлек ироничный и, возможно, даже несколько циничный урок, который был сведен к следующему утверждению: «Чрезвычайно удобно быть рас­судительным, ведь это дает возможность найти или выдумать объяснение любому поступку»2.

Рациональность Франклина сделала его образцом человека эпохи Просвещения, века разума, расцветшего в Европе и Америке в XVIII веке. Его мало интересовал религиозный жар эпохи, в которую он был рожден, так же как и возвышенные на­строения романтизма, зародившегося ближе к концу его жизни. Подобно Вольтеру, он мог подтрунивать над усилиями - как своими, так и человечества в целом, - со­вершенными в те моменты, когда люди перестают руководствоваться разумом. По­вторяющаяся тема в его автобиографии, так же как и в рассказах и альманахе, - это удивительная способность человека логически обосновывать свои поступки.

В возрасте семнадцати лет Франклин отличался удивительным сложением: муску­листый юноша с широкой грудью и открытым честным лицом, ростом почти в шесть футов (метр восемьдесят сантиметров). У него был талант ладить с кем угодно, будь то задиристые лавочники или состоятельные коммерсанты, грамотеи или жулики. Он отличался удивительным обаянием, словно притягивал к себе людей, желающих ему помочь. Он никогда не был робким, всегда стремился заводить новых друзей и покровителей, зная, как правильно применять обаяние.

Так, к примеру, во время побега он познакомился с единственным печатником Нью-Йорка, Уильямом Брэдфордом. Тот публиковал передовые статьи того же на­правления, что и Джеймс Франклин, - против «угнетателей и тиранов». У Брэдфор­да не было работы для Франклина, но он предложил юному беглецу держать путь в Филадельфию и попробовать устроиться на работу к его сыну Эндрю Брэдфорду, который руководил семейной типографией и выпускал еженедельную газету.

Спустя десять дней после отплытия из Бостона судно Франклина причалило к пристани, примыкающей к одной из главных улиц Филадельфии под названием Маркет-стрит. Его сбережения составляли всего лишь один доллар и около шиллин­га медными монетами. Последнее он отдал за проезд. Перевозчики попытались от­казаться от платы, ведь Франклин помогал им грести, но тот настоял. Позже он от­дал две из трех купленных им пышных булочек женщине с ребенком, встреченным на пути. В будущем он напишет: «Человек иногда более щедр, когда у него мало денег, чем когда много; может быть, чтобы не подумали, будто их нет совсем»3.

С первых минут пребывания в Филадельфии Франклин всерьез озаботился своим внешним видом. Американские индивидуалисты иногда хвастаются способностью не беспокоиться о мнении со стороны. Франклин же, как правило, напротив, пекся о своей репутации, стараясь всегда держаться достойно, при этом прислушиваясь к окружающим, - потому-то и стал первым бесспорным экспертом по международ­ным отношениям в стране. Спустя некоторое время он напишет следующее: «Я ста­рался быть не только по-настоящему трудолюбивым и бережливым, но и избегать любого внешнего проявления противоположных черт характера» (акценты расстав­лены им самим). По словам критика Джонатана Ярдли, «это был самодостаточный и своенравный человек, двигавшийся по заранее просчитанному жизненному марш­руту к четко намеченным целям». Особенно точно это характеризовало Франклина в ранние годы, в бытность молодым коммерсантом4.

Филадельфия с ее двумя тысячами жителей была вторым по размеру городом по­сле Бостона. В свое время Уильям Пенн нарисовал ее в своем воображении как «зе­леный провинциальный городок» с хорошо продуманным расположением широких улиц, вдоль которых возвышаются кирпичные дома. Помимо первых квакеров*, по­селившихся там за пятьдесят лет до описанных событий, место, названное «городом братской любви», привлекло к себе шумных и предприимчивых немцев, шотландцев и ирландцев. Они-то и превратили его в оживленный торговый центр со множеством магазинов и таверн. Хотя экономика быстро развивалась, улицы оставались гряз­ными, царило категорическое бездорожье. Атмосфера, созданная квакерами и бо­лее поздними иммигрантами, импонировала Франклину. Эти люди зачастую были старательными, скромными, дружелюбными и терпимыми, особенно по сравнению с пуританами Бостона. В первое же утро после прибытия, передохнув и приодевшись, Франклин нанес ви­зит в типографию Эндрю Брэдфорда. Там он обнаружил не только молодого печатни­ка, но и его отца Уильяма, добравшегося сюда из Нью-Йорка верхом на лошади. У Эн­дрю не нашлось работы для беглеца, поэтому Уильям отвел его к другому печатнику, Сэмюэлу Кеймеру. Франклину следовало быть благодарным своему невероятному таланту очаровывать и привлекать покровителей. Сыграл свою роль и особый сплав содействия и конкуренции, часто встречающийся среди американских торговцев.

Кеймер оказался растрепанным чудаком, собиравшим всяческое оборудование для печати. Он задал Франклину несколько вопросов и вручил ему верстатку, чтобы тот продемонстрировал свои навыки, а после пообещал нанять на работу, как только ее станет больше. Не зная, что Уильям - отец его конкурента, Кеймер не задумы­ваясь рассказал о своих планах прибрать к рукам большую часть дела Эндрю Брэд­форда. Франклин стоял молча, восхищаясь хитростью старшего Брэдфорда. Позже Франклин вспоминал, как после ухода Брэдфорда Кеймер «ужасно удивился, когда я сказал ему, кем был этот старик».

Даже после этого неблагоприятного представления Франклин смог получить ра­боту у Кеймера. В то же время он поселился в доме у младшего Брэдфорда. Когда Кеймер в конце концов настоял, чтобы он нашел жилье на нейтральной территории, Бенджамин по счастливой случайности смог снять комнату у Джона Рида, отца де­вушки, которую так позабавил его внешний вид в день, когда он выбрался на берег. «Благодаря тому, что моя казна и одежда к этому времени были приведены в порядок, я показался мисс Рид намного значительней, чем в тот день, когда она случайно уви­дела меня, поедающего булку посреди улицы», - отметил он5.

Кеймера Франклин считал чудаком, но ему нравилось проводить с ним время. Их объединяла любовь к философской полемике. Франклин довел сократический ме­тод до такого совершенства, что мог выигрывать споры, не противореча оппоненту. Он задавал Кеймеру вопросы, с виду невинные и не касающиеся темы напрямую, но при этом выявлял его логические ошибки. Кеймер, склонный поддерживать эклек­тичные религиозные убеждения, был так впечатлен, что предложил вместе учредить новое вероисповедание. Кеймер отвечал бы за изобретение догматов, таких как за­прет на укорачивание бороды, а Франклин - за их обоснование. Франклин согла­сился с одним условием: что вегетарианство станет частью вероучения. Эксперимент закончился спустя три месяца, когда Кеймер, бывший настоящим обжорой, поддался искушению и однажды вечером в одиночку съел целого жареного поросенка.

Личное обаяние Франклина привлекало к нему не только покровителей, но и дру­зей. Славящийся острым умом, обезоруживающим остроумием и обаятельной улыб-кой, он стал известным лицом в узком кругу городских предпринимателей. В этот круг входили три молодых клерка - Чарльз Осборн, Джозеф Уотсон и Джеймс Ральф. Ральф, самый литературно образованный в группе, был поэтом, уверенным как в своем таланте, так и в необходимости стать, потакая своим желаниям, великим художником. Критически настроенный Осборн завидовал Ральфу и неизменно ума­лял его достижения. Во время долгих прогулок у реки четверо друзей читали друг другу свои работы. Однажды Ральф принес на встречу стихотворение, заранее по­нимая, что Осборн наверняка его раскритикует. Поэтому он попросил Франклина прочитать текст, объявив себя его автором. Осборн, попавшись на крючок, забросал его похвалами. Франклин получил урок о человеческой природе, сослуживший ему хорошую службу (за несколькими исключениями) впоследствии: люди более склон­ны восхищаться вами, если не завидуют вам6.

Ненадежный покровитель

Самым судьбоносным покровителем, отнесшимся к Франклину по-дружески, был губернатор Пенсильвании сэр Уильям Кейт. Он действовал из самых лучших побуж­дений, но оказался безответственным и несдержанным человеком, сующим нос в чу­жие дела. Они встретились благодаря страстному письму, написанному Франклином своему зятю. Там он объяснял, почему так счастлив оказаться в Филадельфии и поче­му у него нет ни малейшего желания возвращаться в Бостон или давать знать родите­лям о своем местонахождении. Родственник показал это письмо губернатору Кейту, удивленному тем, что столь красноречивый текст написан столь молодым человеком. Губернатор понимал, что оба печатника в его провинции никуда не годятся, и решил найти Франклина и поощрить его начинания.

Когда Кейт, одетый в свой пышный наряд, шествовал по улице, направляясь к ти­пографии Кеймера, растрепанный владелец выбежал навстречу, чтобы попривет­ствовать его. К его большому удивлению, Кейт пожелал встретиться с Франклином, тут же осыпал юношу похвалами и пригласил пообедать вместе в таверне. Кеймер, как позже заметил Франклин, «пялился на меня, вытаращив глаза»7.

За бокалом хорошей мадеры губернатор предложил помочь Фраклину открыть свое дело. Кейт обещал использовать свое влияние для того, чтобы учредить офици­альный бизнес в провинции. Обещал он также написать письмо отцу юноши, при­зывая его оказать финансовую поддержку сыну. Далее Кейт пригласил Франклина на ужин, где продолжал нахваливать и поощрять его. Таким образом, с восторжен­ным письмом от Кейта в руках и мечтами о семейном примирении, за которым долж­ны были последовать слава и богатство, Франклин снова был готов предстать перед своей семьей. Он ступил на борт судна, державшего путь в Бостон, в апреле 1724-го.

С тех пор как он убежал, прошло уже семь месяцев, а его родители даже не знали, жив ли он, поэтому были взволнованы его возвращением и тепло встретили сына. Франклин, однако, еще не усвоил урок о том, какие ловушки расставляет гордыня и возбужденная зависть. Неторопливой походкой он прогулялся до типографии сво­его брата Джеймса, с гордостью выставляя напоказ «элегантный новый костюм», мод­ные часы и пятифунтовые серебряные монеты, выпирающие из карманов. Джеймс осмотрел его с головы до ног, развернулся на каблуках и без единого слова вернулся к работе.

Франклин не смог удержаться, чтобы не щегольнуть своим новым положением. Пока Джеймс кипятился, он потчевал молодых подмастерьев рассказами о счастли­вой жизни в Филадельфии. Разложил серебряные монеты на столе, чтобы все восхи­щались, и дал денег на выпивку. Позже Джеймс сказал матери, что никогда не сможет ни забыть, ни простить этого оскорбления. «В этом, однако, он ошибался», - вспо­минал Франклин. Давний враг их семьи Коттон Мэзер оказался восприимчивее и занял более на­зидательную позицию. Он пригласил молодого Франклина к себе, побеседовал с ним в своей роскошной библиотеке и довел до его сведения, что прощает ему колкости, которые появились с его легкой руки в Courant. Выходя на улицу, они проходи­ли по длинному коридору, и вдруг Мэзер воскликнул: «Пригнитесь! Пригнитесь!» Не поняв предупреждения, Франклин ударился головой о перекладину, низко на­висшую над проходом. По своему обыкновению, Мэзер разразился назидательной речью: «Пускай это станет предостережением, чтобы вы помнили: не нужно всегда держать голову так высоко. Следуя своей дорогой в этом мире, - пригнитесь, моло­дой человек, пригнитесь, и вы избежите множества тяжелых ударов». Как будет поз­же вспоминать Франклин в диалоге с сыном Мэзера, «этот совет отпечатался в моей памяти и нередко приносил мне пользу. Я часто думаю о нем, когда вижу, как бывает унижено достоинство людей, слишком высоко держащих голову, и сколько неприят­ностей их ожидает». Хотя урок Мэзера и внес полезное разнообразие в ход эффектно­го посещения типографии брата, Франклин забыл включить его в автобиографию8.

Письмо губернатора Кейта и его предложение удивили Джозайю Франклина. По­сле раздумий, которые продлились несколько дней, он решил, что было бы небла­горазумно спонсировать мятежного беглеца, которому едва исполнилось восемнад­цать лет. Он, конечно, гордился сыном, понимая, кто именно покровительствует ему. Он гордился также умением Бенджамина очаровывать людей и быть предприимчи­вым. Но при этом Джозайя знал, что Бенджамин - всего-навсего дерзкий юноша.

Не видя шансов на примирение между двумя братьями, Джозайя благословил Франклина на возвращение в Филадельфию, увещевая его «проявлять уважение к людям... и избегать сочинения пасквилей и клеветы, к чему, как .он считал, я был слишком склонен». Если он сможет «проявить предприимчивость и благоразумную бережливость» и накопить денег на открытие собственной типографии к возрасту двадцати одного года, Джозайя обещал финансово помочь с остальными затратами.

Старинный друг Франклина Джон Коллинс, очарованный его рассказами, решил также оставить Бостон. Но когда он оказался в Филадельфии, между двумя подрост­ками произошла ссора. Коллинс, теоретически более способный, чем Франклин, но менее дисциплинированный, очень скоро пристрастился к спиртному. Он зани­мал у Франклина деньги, и тот начинал злиться. Однажды, когда они с друзьями ка­тались на лодке в Делавэре, Коллинс отказался грести, когда наступила его очередь. Никто из гулявших не хотел заострять на этом внимание, кроме Франклина, кото­рый сцепился с другом, ухватил его за промежность и выбросил за борт. Каждый раз, когда Коллинс подплывал к лодке, Франклин и его товарищи отплывали на, не­сколько футов дальше, настаивая, чтобы тот пообещал занять место на веслах. Из-за гордыни и желания противоречить Коллинс так и не согласился, и в конце концов его приняли на борт. После этого случая они с Франклином редко общались. Для Коллинса все закончилось отъездом на Барбадос. При этом он так и не вернул сумму, которую задолжал.

В течение нескольких месяцев Франклину преподнесли уроки четыре человека -Джеймс Ральф, Джеймс Франклин, Коттон Мэзер и Джон Коллинс. Это были уро­ки о соперничестве и обидах, гордыне и скромности. На протяжении жизни у него изредка появлялись враги (например семья Пеннов), а также ревностные соперники (например Джон Адамс). Но это случалось с ним реже, чем с большинством людей, особенно с теми, кто добился не меньшего, чем он. Разгадка его умения заслуживать больше уважения, нежели недовольства (как минимум когда он был ответственен за порядок) лежала в умении высмеивать самого себя, простой манере держаться и способности миролюбиво вести разговор9.

Отказ Джозайи Франклина спонсировать типографское предприятие сына не охладил энтузиазма губернатора Кейта. «Раз он не хочет помочь вам устроить­ся, я сделаю это сам, - торжественно пообещал он. - Я решительно настроен обза­вестись хорошим печатником». Он попросил Франклина предоставить ему список необходимого оборудования (тот подсчитал, что общая стоимость составит около ста фунтов), а затем предложил Франклину отправиться на корабле в Лондон, чтобы лично выбрать шрифты и установить деловые контакты. Кейт обещал предоставить аккредитивы для оплаты как оборудования, так и путешествия".

Даже безрассудно смелый Франклин был взволнован. На протяжении нескольких месяцев до отъезда он неоднократно ужинал у губернатора. Каждый раз, когда он об­ращался к нему по поводу аккредитивов, выяснялось, что они еще не подготовлены. Но Франклин не видел причин для волнения.

В это время Франклин ухаживал за Деборой Рид, дочерью своей домовладелицы. Он был сильно увлечен, но при этом к вопросу о женитьбе подходил практически. Дебора была, в общем, обыкновенной девушкой. Но она могла обеспечить ему ком­форт и домашний уют. Помимо физической силы, красоты и обаяния Франклин мог предложить многое взамен. Из забрызганного грязью беглеца, которого Дебора впер­вые увидела слоняющимся по Маркет-стрит, он превратился в многообещающего предпринимателя, в человека, завоевавшего благосклонность губернатора и попу­лярность среди ровесников. Отец Деборы умер незадолго до этого, и мать столкну­лась с финансовыми трудностями. Она всерьез думала о перспективе удачного брака для дочери, тем не менее настороженно отнеслась к идее выйти замуж за ухажера, который собирался в Лондон. Она настояла на том, что со свадьбой можно подождать до его возвращения.

Лондон

Прошло чуть больше года с момента прибытия в Филадельфию (ноябрь 1724), и Франклин отправился в плавание. Путь лежал в Лондон. С ним путешествовал че­столюбивый молодой поэт Джеймс Ральф, который оставил дома жену и ребенка, -юноша, сменивший Коллинса, не оправдавшего доверия, и занявший место лучшего друга. Франклин все еще не получил аккредитивов от губернатора Кейта, но зато получил заверение, что бумаги пришлют на борт в мешке для депеш.

Сразу же по прибытии в Лондон, в канун Рождества, Франклин узнал правду. Гу­бернатор не предоставил ему ни каких-либо аккредитивов, ни рекомендательных пи­сем. Озадаченный Франклин посоветовался с пассажиром по имени Томас Денхам, выдающимся торговцем-квакером, с которым подружился во время путешествия. Денхам разъяснил Франклину, что Кейт - неисправимый чудак, и «посмеялся над изредка появлялись враги (например семья Пеннов), а также ревностные соперники (например Джон Адамс). Но это случалось с ним реже, чем с большинством людей, особенно с теми, кто добился не меньшего, чем он. Разгадка его умения заслуживать больше уважения, нежели недовольства (как минимум когда он был ответственен за порядок) лежала в умении высмеивать самого себя, простой манере держаться и способности миролюбиво вести разговор9.

Отказ Джозайи Франклина спонсировать типографское предприятие сына не охладил энтузиазма губернатора Кейта. «Раз он не хочет помочь вам устроить­ся, я сделаю это сам, - торжественно пообещал он. - Я решительно настроен обза­вестись хорошим печатником». Он попросил Франклина предоставить ему список необходимого оборудования (тот подсчитал, что общая стоимость составит около ста фунтов), а затем предложил Франклину отправиться на корабле в Лондон, чтобы лично выбрать шрифты и установить деловые контакты. Кейт обещал предоставить аккредитивы для оплаты как оборудования, так и путешествия".

Даже безрассудно смелый Франклин был взволнован. На протяжении нескольких месяцев до отъезда он неоднократно ужинал у губернатора. Каждый раз, когда он об­ращался к нему по поводу аккредитивов, выяснялось, что они еще не подготовлены. Но Франклин не видел причин для волнения.

В это время Франклин ухаживал за Деборой Рид, дочерью своей домовладелицы. Он был сильно увлечен, но при этом к вопросу о женитьбе подходил практически. Дебора была, в общем, обыкновенной девушкой. Но она могла обеспечить ему ком­форт и домашний уют. Помимо физической силы, красоты и обаяния Франклин мог предложить многое взамен. Из забрызганного грязью беглеца, которого Дебора впер­вые увидела слоняющимся по Маркет-стрит, он превратился в многообещающего предпринимателя, в человека, завоевавшего благосклонность губернатора и попу­лярность среди ровесников. Отец Деборы умер незадолго до этого, и мать столкну­лась с финансовыми трудностями. Она всерьез думала о перспективе удачного брака для дочери, тем не менее настороженно отнеслась к идее выйти замуж за ухажера, который собирался в Лондон. Она настояла на том, что со свадьбой можно подождать до его возвращения.

Лондон

Прошло чуть больше года с момента прибытия в Филадельфию (ноябрь 1724), и Франклин отправился в плавание. Путь лежал в Лондон. С ним путешествовал че­столюбивый молодой поэт Джеймс Ральф, который оставил дома жену и ребенка, -юноша, сменивший Коллинса, не оправдавшего доверия, и занявший место лучшего друга. Франклин все еще не получил аккредитивов от губернатора Кейта, но зато получил заверение, что бумаги пришлют на борт в мешке для депеш.

Сразу же по прибытии в Лондон, в канун Рождества, Франклин узнал правду. Гу­бернатор не предоставил ему ни каких-либо аккредитивов, ни рекомендательных пи­сем. Озадаченный Франклин посоветовался с пассажиром по имени Томас Денхам, выдающимся торговцем-квакером, с которым подружился во время путешествия. Денхам разъяснил Франклину, что Кейт - неисправимый чудак, и «посмеялся над предположением о том, что губернатор мог бы дать мне аккредитивы. По его словам, он сам не располагал никаким кредитом». Для Франклина это стало «озарением» ско­рее относительно человеческих слабостей, а не зла. «Он хотел всем угодить, - позже скажет Франклин о Кейте, - а поскольку давать ему было почти нечего, он дарил ожидания»11.

Воспользовавшись советом Денхама, Франклин решил извлечь максимальную пользу из ситуации. Лондон переживал золотой век мира и процветания, что осо­бенно привлекало молодого амбициозного печатника. Среди светил на литератур­ном небосклоне английской столицы в то время сияли имена Свифта, Дефо, Поупа, Ричардсона, Филдинга и Честерфилда.

Вдвоем с мечтательным прожигателем жизни Ральфом Франклин нашел деше­вые комнаты и работу в известной типографии Сэмюэла Палмерса. Ральф пытался устроиться актером, а затем журналистом или клерком. Он проиграл на всех фрон­тах, а деньги в это время брал взаймы у Франклина.

Это было странное и вместе с тем часто встречающееся содружество - между ам­бициозным и практичным парнем и беспечным романтиком. Франклин прилежно зарабатывал деньги, Ральф заботился о том, чтобы все они тратились на театр и дру­гие развлечения, включая периодически случающиеся «интрижки с женщинами легкого поведения». Ральф очень быстро позабыл о жене и ребенке в Филадельфии, а Франклин, последовав его примеру, пренебрег своей помолвкой с Деборой и напи­сал ей только единожды.

Эта дружба развалилась, что вполне закономерно, из-за женщины. Ральф влю­бился в милую, но бедную молоденькую модистку, после чего у него наконец возник стимул найти работу. Он устроился учителем в сельскую школу в Беркшире. Ральф часто писал Франклину, отсылая отдельные части плохой эпической поэмы вместе с просьбами, чтобы друг приглядывал за его девушкой. Тот справлялся даже слиш­ком хорошо. Он давал ей деньги, скрашивал ее одиночество, а затем («не будучи в это время скованным никакими религиозными узами») попытался соблазнить. Ральф вернулся в ярости, разорвал дружеские отношения и объявил, что этот проступок освобождает его от уплаты долгов, которые на самом деле составляли почти двадцать семь фунтов-.

Позже Франклин пришел к выводу, что потеря денег компенсировалась избавле­нием от ноши, которую он влачил. Вырисовывается определенная закономерность. Франклин с легкостью общался с гениальными людьми и заводил приятелей, интел­лектуальных партнеров, полезных покровителей, кокетливых почитателей. Но опыт Коллинса и Ральфа показал, насколько хуже давалось ему умение поддерживать дли­тельную связь, подразумевавшую личное участие и эмоциональные вложения (даже в собственной семье).

Кальвинизм и деизм

Работая у Палмерса, Франклин помог напечатать тираж «Религия природы» Уилья­ма Волластона. Это трактат эпохи Просвещения, в котором отстаивалось мнение, что религию нужно рассматривать через призму науки и окружающей среды, а не через призму Божественного откровения. Из-за своей юности и недостатка образования Франклин с пылу с жару решил, будто Волластон в общем прав, хотя ошибался в не­которых частностях. Поэтому он изложил свои собственные размышления на тему в сочинении, написанном в начале 1725 года, назвав его «Трактат о свободе и необхо­димости, удовольствии и страдании».

Здесь Франклин связал теологические предпосылки с логическими аргументами и в результате сам порядочно запутался во всем этом. Вот пример: Бог «всемудр, все-благ, всемогущ», - постулировал он. Таким образом, все, что существует и проис­ходит, существует и происходит с Его согласия. «То, на что Он дает согласие, должно быть добром, потому что Он - это добро; таким образом, зла не существует».

Более того, счастье существует только как противоположность несчастью, и без второго человек не может существовать. По этой причине они противостоят друг другу: «Поскольку боль естественным и неизбежным образом влечет за собой удо­вольствие, равное по силе, каждое живое существо должно на любой стадии жизни в равной мере испытывать эти ощущения». Попутно Франклин развенчал (как ми­нимум для собственного удовольствия) концепцию бессмертия души, свободы воли и основополагающее убеждение кальвинистов о том, что людям предначертано быть или спасенными, или проклятыми. «Человек не может делать то, что не является до­бром», - заявил он, и все «должны одинаково оцениваться Создателем»13.

«Трактат» Франклина не относится к философским шедеврам. И вправду, этот текст оказался, как он признавал позже, столь мелким и неубедительным, что стыдно было признавать свое авторство. Он напечатал сотни копий, а затем, назвав это про­махом, сжег все, которые смог достать.

Скажем в его защиту, что и более зрелые философы на протяжении веков терялись в попытках разобраться в вопросе о свободе воли, согласовав ее с волей всезнающего Бога. И многие из нас, возможно, помнят - или содрогнутся, вспоминая, - заметки, сделанные на первом курсе в общежитии в возрасте девятнадцати лет. Тем не менее, даже повзрослев, Франклин так и не стал полноценным философом на уровне своих современников Беркли и Хьюма. Как и доктору Джонсону, ему было комфортнее про­верять идеи на практике, в ситуациях реальной жизни, чем строить метафизические абстракции или дедуктивные доказательства.

Первостепенная значимость «Трактата» в том, что Франклин обосновал свой по­рыв порвать с пуританским вероисповеданием. Будучи молодым человеком, он про­читал Джона Локка, Лорда Шафтсбери, Джозефа Аддисона и других деистов, привет­ствовавших свободомыслие в религии и философии. Доктрина деизма гласила, что каждый человек может открыть для себя Бога, следуя путем разума и изучая при­роду, вместо того чтобы слепо веровать в затверженные истины и Божественное от­кровение. Также он читал много консервативных трактатов, авторы которых стояли на защите догм кальвинизма от ереси деизма, но нашел их менее убедительными. Как он писал в своей автобиографии, «доводы деистов, которые приводились с целью их опровергнуть, казались более убедительными, нежели опровержение»".

Меж тем он вскоре пришел к заключению, что незамысловатый и благодушный деизм обладает рядом определенных недостатков. Он сделал Коллинса и Ральфа деи­стами, и они вскоре оставили его без малейших угрызений совести. Так он сообразил, что его собственное вольнодумство стало причиной легкомысленного отношения к Деборе Рид и другим людям. В классическом изречении, которое представляет со­бой пример прагматичного подхода к религии, Франклин сделал заявление о деизме: «Я начал подозревать, что это учение, возможно, и правильное, но не очень полез­ное».

Хоть Божественное откровение «не имело значения» для него, он решил, что ис­поведание веры влияет благотворно на жизнь, так как поощряет хорошее поведение и высокую общественную мораль. Таким образом, он начал приобщаться к деизму, подкрепленному моральными принципами. В соответствии с ним стремление к Богу определялось добрыми делами и помощью другим людям.

Именно это мировоззрение привело его к отказу от многих доктрин, навязанных пуританами и кальвинистами, которые проповедовали, будто спасение можно по­лучить лишь Божьей милостью и нельзя заслужить хорошими поступками. Они ве­рили, что эта способность была утеряна, когда Адам нарушил соглашение с Богом о добре и заменил его другим соглашением - о милости. Соответственно, те, кому предстояло спастись, принадлежали к группе людей, заранее избранных Богом. Для начинающих рационалистов и прагматиков, подобных Франклину, соглашение о ми­лости казалось «невнятным» и даже хуже - «невыгодным»".

Планирование нравственного поведения

Через год работы у Палмера Франклин нашел более высокооплачиваемую работу в намного большей типографии, которой владел Джон Уоттс. Там печатники на про- -тяжении всего дня пили пинту за пинтой пива, чтобы подкрепить силы. Склонный к умеренности и экономии, Франклин пытался убедить сотрудников, что лучше подкрепиться, съев миску жидкой каши на горячей воде с хлебом. Тогда его про­звали Водяным Американцем. Коллеги восхищались его силой, ясным умом и спо­собностью давать в долг деньги, когда они растрачивали всю недельную зарплату в пивных.

Несмотря на отказ Франклина употреблять алкоголь, работники типографии Уоттса заставили его сделать вступительный взнос на алкогольные напитки в раз­мере пяти шиллингов. Когда его повысили, переведя из отдела печатников в отдел наборщиков, от него потребовали уплаты еще одного такого взноса, но на этот раз он отказался. В результате к нему относились как к чужаку, что провоцировало мелкие пакости. В конце концов, спустя три недели он уступил и уплатил деньги: «Я убедился, как глупо быть в неладах» с собственными коллегами. Он быстро вернул себе популярность, заработав репутацию остряка, чьи шутки вызывают приязнь.

Будучи одним из наименее застенчивых людей, которых можно себе представить, Франклин в Лондоне был так же общителен, как в Бостоне или в Филадельфии. Он часто посещал круглые столы, которые вели второстепенные литературные одно­дневки, и искал возможности познакомиться с самыми разными интересными лич­ностями. Среди его самых ранних сохранившихся писем есть одно, которое он послал сэру Гансу Слоуну, секретарю Королевского общества. Франклин писал, что привез из Америки кошелек из асбестовой ткани и интересовался, не хочет ли Слоун купить его Слоун нанес Франклину визит, привез юношу в свой дом на площадь Блумсбе-ри, чтобы похвастаться своей коллекцией, и купил кошелек за внушительную сумму. Франклин также получил у соседа-книготорговца разрешение брать книги домой на несколько дней. '

С самого детства, со времени изобретения лопаток и ласт для быстрого передви­жения в воде, Франклин обожал плавать. Он изучил одну из первых книг, посвящен­ных этому вопросу, - «Искусство плавания», написанную в 1696 году французом по имени Мельхиседек Тевено, который популяризировал стиль брасс (кроль стал популярен более чем через столетие). Франклин, как мог, совершенствовал движе­ния над и под водой, «стараясь плыть грациозно и легко, и к тому же с пользой для здоровья».

Среди друзей, которых он обучал плаванию, был его товарищ, молодой печатник по имени Вигейт. Однажды во время прогулки на лодке по Темзе с Вигейтом и дру­гими Франклин решил похвастаться. Он разделся, прыгнул в реку и принялся пла­вать различными стилями взад-вперед вдоль берега. Кто-то из компании предложил спонсировать школу по плаванию, которой бы руководил Франклин. Вигейт, со сво­ей стороны, «все больше и больше привязывался» к нему и предложил вместе путе­шествовать по Европе в качестве печатников и учителей. «Мне этого захотелось, -вспоминал Франклин, - но когда я сказал об этом моему хорошему другу мистеру Денхаму, с которым часто проводил час-другой во время отдыха, он отговорил меня, посоветовав думать только о возвращении в Пенсильванию, что он и сам вот-вот со­бирался сделать»".

Денхам, предприниматель из квакеров, которого Франклин встретил по пути в Лондон, планировал открыть универсальный магазин сразу же по возвращении в Филадельфию. Он предложил оплатить Франклину проезд, если тот согласится на­няться к нему в магазин за пятьдесят фунтов в год. Это составляло меньше той сум­мы, которую Бенджамин зарабатывал в Лондоне, но у него появился шанс вернуться в Америку и состояться в качестве торговца: специальность, которая была значитель­нее профессии печатника. Вместе они отправились в путь в июле 1726 года.

К тому времени Франклин уже обжегся, общаясь с романтиками-прохвостами (Кейт, Коллинс, Ральф), каждый из которых оказался сомнительной личностью. Денхам был натурой цельной. Много лет назад, глубоко увязнув в долгах, он оставил Англию, после чего заработал достаточно денег в Америке и, вернувшись на родину, устроил для своих кредиторов ужин на широкую ногу. Отблагодарив за долготерпе­ние, он попросил их заглянуть под свои тарелки. Там каждый обнаружил ссужен­ные им деньги плюс процент. Так Франклин понял, что его больше привлекают люди практичные и надежные, а не мечтательные и романтичные.

Чтобы отточить умение быть надежным, Франклин во время своего одиннадцати-недельного путешествия в Филадельфию написал «План будущей жизни». Это был первый опыт изложения личных взглядов и прагматических правил для достиже­ния успеха, и предпринял его человек, озабоченный самосовершенствованием. Он был недоволен «Планом», поскольку так и не смог найти правил идеального поведе­ния: его жизнь все еще оставалась несколько беспорядочной. «Позвольте мне, таким образом, принять определенные решения и совершить определенные действия, в со­ответствии с которыми я буду в дальнейшем жить как рациональный человек». Ро­дилось четыре правила:

1. Необходимо быть чрезвычайно бережливым на протяжении некоторого вре­мени, до тех пор, пока я не уплачу все свои долги.

2. Стараться в любом случае говорить правду; никому не подавать надежд, ко­торые вряд ли сбудутся, но стремиться быть искренним в каждом своем сло­ве и деле - самое приятное качество в рациональном человеке.

3. Быть предприимчивым в любом деле, за которое я берусь, и не отвлекаться мысленно от дела для выполнения каких-либо безрассудных проектов, обе­щающих внезапное богатство; трудолюбие и терпение - лучшие инструмен­ты для обретения благосостояния.

4. Я принимаю решение не говорить плохо о человеке, что бы он ни со-вершил17.

Правилом 1 он уже владел в совершенстве. Он также с легкостью следовал пра­вилу 3. Что же касается правил 2 и 4, то в дальнейшем он станет прилежно пропо­ведовать их, имея обыкновение устраивать шоу, демонстрируя, как хорошо следует им. Правда, иногда он будет лучше справляться с шоу, а не с исполнением запо­ведей.

Возвращаясь домой, двадцатилетний Франклин увлекся тем, что стало предметом его научного интереса на протяжении многих лет. Он проводил эксперименты на ма­леньких крабах, обнаруженных среди морских водорослей; основываясь на расчете лунного затмения, рассчитывал расстояние, на которое они удалились от Лондона, и изучал привычки дельфинов и летучих рыб.

Дневник, который он вел во время путешествия, также свидетельствует о его таланте наблюдателя человеческой природы. Услышав рассказ о бывшем губерна­торе острова Уайт, которого все считали святым (однако при этом смотритель его замка считал его мошенником), Франклин пришел к выводу, что святость невоз­можна, если человек нечестен, как бы хитроумно и тщательно он ни скрывал свою подлинную сущность. «Правдивость и искренность отличаются особым блеском, который невозможно подделать; они как огонь и пламя, которые нельзя нарисо­вать».

Играя на деньги в шашки с другими путешественниками, Франклин сформули­ровал «непогрешимое правило»: «Если два человека, равные в суждения^, играют на внушительную сумму, проиграет тот, кто больше любит деньги; жажда успеха в игре сбивает его с толку». Он решил, что это правило относится и к другим сра­жениям: человек, который слишком чего-то боится, в итоге займет оборонительную позицию и не сможет воспользоваться преимуществами наступления.

Он также развивал теории о жизненно важной необходимости общения, прису­щей людям, и эти теории отнбсились, в частности, к нему самому. Один1из пасса­жиров был уличен в жульничестве за карточным столом, остальные участники хо­тели оштрафовать его. Когда тот отказался платить, они решили наказать его еще суровее: изгнать из общества и держать на расстоянии до тех пор, пока он не уступит. В конце концов злодей уплатил штраф, чтобы прервать свою изоляцию. Франклин заключил:

Человек - социальное существо, и для него, насколько мне известно, наихудшим наказанием станет исключение из общества. Я прочитал множество хороших книг, посвященных теме одиночества, и знаю, что многие частенько хвастаются, делая мудрый вид, что они никогда не бывают менее одинокими, чем в одиночестве. Я признаю, что одиночество - это приятный отдых для людей с напряженной ум­ственной жизнью; но если всех мудрых людей обязали бы оставаться в одиночестве всегда, я думаю, что они вскоре нашли бы свое существование невыносимым.

Одна из основных идей эпохи Просвещения в том, что при общении среди со­граждан возникает определенная родственность, основанная на природном инстин­кте доброжелательности. И Франклин был представителем данного мировоззрения. Вступительная фраза абзаца «Человек - социальное существо» станет убеждением всей его долгой жизни. Позже во время путешествия им встретилось другое судно. Франклин отметил:

Действительно, есть что-то необычное во всеобщей приподнятости духа при встре­че другого корабля в море, на котором плывет сообщество существ того же вида и в тех же условиях, что и мы сами, как если бы мы долгое время были отделены и отлучены от остального человечества, как это и было. Я увидел так много выра­жений лиц и едва удержался от того особого смеха, который случается от некоего внутреннего градуса удовольствия.

Однако самое большое счастье он испытал, когда наконец разглядел берега Аме­рики. «Мои глаза, - писал он, - затуманились, переполненные слезами радости». Глубже осознавая значимость общества, обдумывая свои научные интересы и пра­вила практической жизни, Франклин был готов обустраиваться и добиваться успеха в городе, который более, чем Бостон или Лондон, он теперь чувствовал своим настоя­щим домом18. Франклин стал самым настоящим лавочником: умным, обаятельным, проницатель­ным в вопросах человеческой природы и при этом страстно стремившимся преу­спеть. Он превратился, как сам говорил, в «эксперта по продажам», когда вскоре по­сле возвращения в Филадельфию в конце 1726 года они с Денхамом открыли магазин на Уотер-стрит. Наставник Денхам заменил целеустремленному двадцатилетнему юноше родителей. «Мы жили и столовались вместе; он вел себя со мной как отец, ис­кренне переживая за меня. Я уважал и любил его»1.

Но мечты Франклина о том, чтобы стать преуспевающим торговцем, не сбылись: через несколько месяцев Денхам заболел и вскоре умер. В устном завещании он про­стил Франклину десять фунтов, которые тот по-прежнему был должен за свое пу­тешествие через океан, но не оставил ему бизнес, который они построили. Не имея ни денег, ни особых перспектив, Франклин поступился самолюбием и принял пред­ложение от эксцентричного Кеймера вернуться в его типографию, на этот раз в каче­стве управляющего2.

Поскольку в Америке не было производства литейных форм, Франклин изобрел свою собственную, используя литеры Кеймера для того, чтобы отлить матрицы из свинца. Таким образом, он стал первым в Америке, кто изготовил отливную фор­му. Один из наиболее популярных современных типографских шрифтов, известных под названием Franklin Gothic, который часто используют для газетных заголовков, был назван в честь него в 1902 году.

Когда Кеймер начал злоупотреблять своей властью, Франклин, ненавидевший деспотизм, вспыхнул, как порох. Однажды под окнами типографии раздался шум, и Франклин высунул голову из окна, чтобы посмотреть, в чем дело. Кеймер, нахо­дившийся на улице, крикнул, чтобы тот занимался своим делом. Публичный упрек был унизителен, и Франклин немедленно уволился. Но спустя несколько дней Кей­мер пришел к нему, умоляя Франклина вернуться, и тот внял мольбе. Они нуждались друг в друге, во всяком случае пока.

Кеймер добился права на издание нового выпуска бумажных денег для правитель­ства Нью-Джерси, и только Франклин обладал навыками, необходимымидля долж­ного исполнения заказа. Чтобы сделать купюры витиеватыми и сложными для под­делки, он придумал гравировальные доски. После чего Кеймер и Франклин вместе отправились в Берлингтон. И снова именно Франклин, целеустремленный и остро­умный в беседе, особенно выделявшийся на фоне неряшливого начальника стал другом высокопоставленных лиц. «Мой образ мышления, более натренированный чтением, нежели у Кеймера, как я полагаю, делал общение со мной более ценным Они приглашали меня к себе, представляли меня своим друзьям и оказывали мне почтение»3. '

Отношениям с Кеймером не суждено было длиться долго Франклин, отличав­шийся постоянным упорством и горячностью, осознал, что его используют. Кеймер платил ему за то, чтобы он обучил четыре «дешевые руки» - рабочих в типогра­фии и намеревался уволить его, как только они овладеют необходимыми знаниями. Франклин, в свою очередь, решил использовать Кеймера. Он и один из обладателей вышеупомянутых «рук» Хью Мередит разработали секретный план по открытию типографии-конкурента, который должен был спонсировать отец Мередита сразу после того, как закончится период подневольного труда. Хоть этот план и не был лживым, он не очень-то согласовывался с возвышенной клятвой Франклина «ста-• раться быть искренним в каждом слове и действии».

Тридцатилетний Мередит любил читать, но также любил и выпить. Его отец, уэль­ский фермер, почувствовал расположение к Франклину особенно благодаря тому, что тот убедил его сына воздержаться (хотя бы временно) от алкоголя. Он согласил­ся выделить необходимые средства (двести фунтов) двоим молодым людям, чтобы они смогли учредить компанию. Франклин должен был сделать вложением свой соб­ственный талант. Они заказали в Лондоне оборудование*, которое получили в начале 1728 года, вскоре после завершения работы в Нью-Джерси. В это же время истек до­говор об ученичестве Мередита.

Новоиспеченные партнеры распрощались с незадачливым Кеймером, арендовали дом на Маркет-стрит, открыли типографию и вскоре обслужили своего первого кли­ента, фермера, направленного к ним другом. «Пять шиллингов этого крестьянина были первыми плодами нашего труда и, подоспев так вовремя, принесли мне больше радости, чем все кроны, которые я заработал с тех пор».

Их бизнес вскоре стал очень успешен благодаря усердию Франклина. Когда их на­няла группа квакеров, чтобы напечатать сто семьдесят восемь страниц их истории (оставшуюся часть печатал Кеймер), каждый вечер Франклин не уходил из типогра­фии, пока не завершал четырехполосный лист. Часто задерживался в мастерской по­сле одиннадцати. Однажды, как раз когда заканчивал лист, набранный за день, фор­ма упала и сломалась; Франклин остался на рабочем месте на ночь, чтобы переделать ее. «Такое трудолюбие тут же заметили наши соседи, и, следовательно, люди вскоре прониклись к нам уважением и доверием», - отметил Франклин. Один из ведущих торговцев города сказал членам своего клуба: «Трудолюбие этого Франклина просто неслыханно; когда я возвращаюсь домой из клуба, то вижу его все еще за работой; и прежде чем проснулись его соседи, он снова на рабочем месте».

Франклин стал апостолом трудолюбия - и, что не менее важно, не только казался, но и был им. Даже добившись успеха, он устраивал целое шоу, самостоятельно пере­таскивая грудь, бумаги, приобретенной на той же улице, к себе в типографию. Он специально никого не нанимал4.

Мередит, напротив, был далеко не трудолюбив, к тому же он снова пристрастил­ся к алкоголю. Вдобавок в оплату оборудования его отец внес только половину обе­щанной суммы, что повлекло за собой письма от поставщиков с угрозами. Франклин нашел двух товарищей, готовых его профинансировать, но только при условии, что он прекратит работу с Мередитом. К счастью, Мередит осознал, что для него лучше вернуться к фермерству. Все закончилось хорошо: Мередит позволил Франклину вы­купить свою долю, отправился в Каролину, а позднее присылал оттуда письма с опи­санием сельской местности, которые Франклин опубликовал.

Итак, Франклин наконец-то открыл собственную типографию. А главное, теперь у него была профессия. Печатное дело и родственные занятия - издатель, писатель, редактор газеты, почтмейстер - начали казаться не просто работой, но призванием, приносившим как положение в обществе, так и радость. За свою долгую жизнь он испробует множество других профессий: ученого, политика, государственного дея­теля, дипломата. Но впредь он всегда характеризовал себя так, как шестьдесят лет спустя написал в начале своего завещания: «Я, Бенджамин Франклин из Филадель­фии, печатник...»5.

Хунта

Франклин был превосходным сетевым работником. Ему нравилось соединять граж­данскую и общественную жизнь с предпринимательством. Этот подход он проде­монстрировал, основав осенью 1727 года, вскоре после возвращения в Филадельфию, клуб молодых деловых людей. Все знали его как Клуб кожаных фартуков (Leather Apron Club) или как Хунту.

Членами небольшого клуба Франклина стали, скорее, предприимчивые торговцы и ремесленники, а не представители социальной элиты (для джентльменов этой про­слойки имелись более изысканные клубы). Поначалу члены клуба собирались в мест­ной таверне вечерами по пятницам, но вскоре они смогли арендовать помещение для этих целей. Там они обсуждали актуальные вопросы, дискутировали на фило­софские темы, придумывали планы самосовершенствования и формировали сеть для продвижения по карьерной лестнице.

Предприятие было типичным для Франклина, которому, казалось, всегда нрави­лось организовывать содружества и ассоциации для взаимной пользы. Помимо это­го, оно было типично американским. По мере развития среднего класса торговцев те, кто входил в эту категорию людей, пытались найти баланс между индивидуализ­мом и склонностью к организации сообществ, лож, ассоциаций и прочего. Франклин -воплотил в жизнь этот ротарианский* порыв и даже спустя более чем два столетия остался его символом.

С самого начала Хунта Франклина насчитывала двенадцать молодых людей, сре­ди которых были его молодой партнер Хью Мередит; Джордж Вебб, умный, но нео­смотрительный студент, беглец из Оксфорда, который также состоял в ученичестве у Кеймера; Томас Годфри, стекольных дел мастер и математик-любитель; Джозеф Брейнтналл, писец и любитель поэзии; Роберт Грейс, щедрый любитель каламбуров, унаследовавший немалую сумму денег, и Уильям Коулмен, торговый служащий с яс­ным умом и добрым сердцем. Его моральные принципы были чрезвычайно строги. Позже он стал известным купцом.

Помимо прелести приятного общения, члены Хунты часто бывали полезны друг другу как в личном, так и в профессиональном плане. Годфри столовался в типографии у Франклина, а готовила для них его жена. Брейнтналл был тем, кто обеспечил заказ на печать от квакеров. А Грейс и Коулмен спонсировали Франкли­на, когда он разорвал отношения с Мередитом.

На встречах Хунты Франклин задавал серьезный тон. Член клуба должен был встать, положить руку на грудь и верно ответить на четыре вопроса: «Есть ли в на­стоящее время человек в клубе, к которому вы не питаете уважения? Любите ли вы всех людей, вне зависимости от религиозной принадлежности и профессии? Считае­те ли вы, что людей нужно наказывать за их взгляды или вероисповедание? Любите ли вы правду и стремление к ней ради правды как таковой?»

Франклин беспокоился, что любовь к дискуссиям и желание произвести впечат­ление делают его склонным к «пустым разговорам, баловству и шуточкам, которые показывали меня как человека, подходящего для праздных компаний». Он понимал, что знание «можно получить посредством ушей, а не языка». Поэтому в Хунте он учился молчать или быть немногословным в диалоге.

Прием, который он развил в Бостоне во время шуточных дискуссий с Джоном Коллинсом, а затем и с Кеймером, состоял в том, чтобы выводить свою точку зрения посредством ненавязчивых сократических вопросов. Этот метод стал предпочтите­лен для собраний Хунты. Обсуждения должны были проводиться «без любви к дис­путам или стремления к победе». Франклин учил друзей доказывать свою право­ту с помощью предположений и вопросов и испытывать (или хотя бы изображать, будто испытываешь) наивное любопытство, чтобы избежать противоречий, которые могли обидеть людей. «Любое выражение безапелляционности в мнении или прямое противоречие, - вспоминал он, - были запрещены под страхом небольших денеж­ных штрафов». Этого стиля обсуждения он будет придерживаться на Конституцион­ном конвенте шестьдесят лет спустя.

В остроумной газетной статье под названием «О разговоре», которую Франклин написал вскоре после возникновения Хунты, он подчеркивал, как важно считаться с мнением других или, по меньшей мере, создавать видимость этого. В противном случае даже самые умные комментарии будут «вызывать зависть и отвращение». Его советь, о том, как завоевывать друзей и внимание влиятельных людей, читаются, будто ранний курс Дэйла Карнеги: «Чтобы завоевать сердца людей, не соперничайте с ними, а восхищайтесь. Дайте им возможность показать свою квалификацию, и ког­да вы удовлетворите их тщеславие, они в свою очередь похвалят вас, и ваше общество будет им приятней других... Так уж устроен тщеславный род человеческий, что если прислушиваться к словам других, вы наверняка скорее расположите их к себе, чем если станете красноречиво говорить о себе»6.

Франклин пошел дальше и записал самые распространенные в разговоре оплош­ности, «которые вызывают неприязнь». Самой серьезной из них была «чрезмерная разговорчивость... которая неизменно возбуждает сопротивление». Единственное, что забавляло его в людях этого сорта, так это когда встречались двое таких: «До­сада, которую оба они ощущают, читается в их взглядах и жестах; вы увидите, как они зевают, пялятся друг на друга, перебивают на каждом шагу, ожидая с крайним нетерпением, когда собеседник закашляется или приостановится

опрос о методах обучения во внеклассной работе связан с проблемой занимательности и ее ролью в воспитании интереса к предмету. Занимательность на уроках иностранного языка имеет своих поклонников и непримиримых против­ников. М.А. Данилов, И.Ф. Бунаков, Г.И.Щукина, С.М. Бондарёнко считают занимательность важным и «острым средством обучения», средством привития интереса к предмету.  «При органи­зации и проведении игр занимательного характера важно иметь в виду, что их назначение не сводится лишь к заполнению свободного времени, что они помо­гают учителю выполнять большие воспитательные и образовательные задачи. Подбирать игры надо осмысленно, преподносить их в определенной системе и последовательности. В своей совокупности развивающие, познавательные игры должны способствовать развитию у детей мышления, памяти, внимания, твор­ческого воображения, развитию умений и творчества, воспитанию у учащихся наблюдательности, обоснованности суждений, привычки к самопроверке. Игры обязательно должны быть доступны детям. Различают следующую классификацию игр:

- игры - задачи. К играм-задачам можно отнести грамматические и орфографические лото, домино.

- игры - соревнования. Их девизы: "Кто быстрее?", "Кто больше?" (на выпол­нение такой работы дается задание и отводится определенное время)».

Таким образом, можем заключить, что внеклассная работа повышает интерес детей к изучению иностранного языка, к формам внеклассной работы относятся постоянно действующие внеклассные занятия и эпизодические. Выбор метода обучения находится в зависимости от цели обучения, уровня подготовки учащихся и характера учебного материала.

1