Серебряный век русской поэзии

Сценарий Литературной гостиной, посвящённой Серебряному веку,

00-21

(Составитель: учитель русского языка и литературы МБОУ Лицей № 20 Куленкова О.С.)

Персоны, слова, стихи Действия Музыка и звуки

Персоны (Голос, Гитара и Хулиган одеты в красивые концертные костюмы, у юношей – бабочки и смокинги, на девушке – платье в пол. Остальные – в любых жёлтых рубахах (водолазках, свитшотах) и темных брюках (джинсах)):

ХУЛИГАН (Решетников)

ЛОБ (Харлов)

ЛИР (Шаушев)

ДУША (Хомякова)

ТЕНЬ (Нестных)

НЕЗНАКОМКА (Иванцева)

ГОЛОС (Гусельников)

ГИТАРА (Шулаякова)

На дверях в зрительный зал прикреплена афиша.

В гостиной на стульях зрителей лежит знаменитая анкета А. Ахматовой и конфеты. На занавесе – портреты поэтов Серебряного века, по периметру зала на стенах на грубых верёвках висят портреты людей, картинки, плакаты эпохи 20-х годов ХХ века.

Гостиная условно поделена на 4 зоны (в соответствии с литературными течениями), в каждой – по столику с фруктами и цветами (в вазах, просто лежащие на скатерти).

На фортепиано – цветы, бусы, подсвечник. На столике рядом с фортепиано – гитара и ноты.

На сцене ширма с белым окном, занавешенным жёлтой и красной тканью (атласом), за ширмой – лампа, которая будет включена на сцене с «Тенями». У ширмы – стул с белой шалью на спинке, один её край падает на пол. Рядом с ширмой – Голос с аккордеоном и нотами на пюпитре. На протяжении всего действия аккордеонист на сцене. Голос одновременно с Гитарой играет мелодии, контрастные романсовым наигрышам Гитары. Зрители занимают свои места. Постепенно «какофония» звучит всё громче и обрывается.

-Гитара (у фортепиано, наигрывает разные мелодии): « В лунном сиянье»

После слов «Вспомнились встречи, друг мой, с тобою…»

( в начале второго припева)

с громким опрокидыванием чего-то входит Хулиган.

Голос играет, но потом перестает и уходит (во время чтения).

Читает по залу, на ходу.

Хулиган:

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.

Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.

В зал вваливается толпа, обсуждают свои темы, наводят гам, садятся за столы.

Звучит смех, слышатся отдельные реплики:

- «Дохлая лошадь» - какой эпатаж в названии…. А сборник-то вышел больше ста лет назад!

- «Вечерний альбом» - как романтично!

- Ну уж нет! «Волшебный фонарь» - почти сказка!

- «Камень» - самое подходящее название для сборника акмеистов!

- «Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо и остро!»

- «Ешь ананасы, рябчиков жуй! Час твой последний приходит, буржуй!»

ВМЕСТЕ

- «Сыпь, гармоника! Скука... Скука... Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука. Пей со мной. Излюбили тебя, измызгали, Невтерпёж! Что ж ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь?»

- «Я избран королём поэтов – да будет подданным светло!»

БАЛАГАН

Хулиган: Ну что же, товарищи! В наше нелёгкое время! Я говорю: В НАШЕ НЕЛЁГКОЕ ВРЕМЯ!

Его никто не слушает все заняты своими разговорами

Хулиган поднимается на сцену

Хулиган: Мы находим в своём сердце место и для искусства. Поэзия - язык богов! Если бы вы могли это знать. И поэты есть боги! Товарищи. Мы же с вами боги!

Всем начинает нравится, воодушевились и хлопают.

Лоб встает из-за стола.

Лоб: К чёрту такого бога, как лично вы! Вы ни одного стиха не написали.

Хулиган: Как не написал?

Лоб: То, что вы называете своими стихами, - это грязнейшая безвкусица. И то, что вы публично читаете Есенина, нисколько не приближает вас к его таланту!

Хулиган (принимая вызов): Ха! А вы будто бы талантом обладаете?!

Лоб: Обладаю, да побольше вашего. Вот. Нате!

Лоб запрыгивает на сцену. Читает с вызовом «Нате!» В. Маяковского.

Через час отсюда в чистый переулок

вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,

а я вам открыл столько стихов шкатулок,

я - бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

Где-то недокушанных, недоеденных щей;

вот вы, женщина, на вас белила густо,

вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца

взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.

Толпа озвереет, будет тереться,

ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется - и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я - бесценных слов транжир и мот.

Лоб спрыгивает со сцены, гордо держит голову и улыбается.

Собравшиеся удивлены и растерянны. Кто-то восхищён, кому-то это кажется неслыханной дерзостью.

БАЛАГАН

Тень (ходит по залу, иногда останавливаясь):

Мой день беспутен и нелеп

Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,

В иголку продеваю — луч,
Грабителю вручаю — ключ,
Белилами румяню бледность.

Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,

Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.

Лир: Господа, господа! Лучше будем говорить о любви! Про «любовь, нежнейшую на свете…»

Хулиган: Да к черту твою Цветаеву! Она вообще не поэт!

Тень и Незнакомка (громко): А поэтесса!

Хулиган: Вот настоящий поэт!

(с наслаждением читает)

Бессонница, Гомер, тугие паруса...

Я список кораблей прочел до середины...

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи

На головаx царей божественная пена...

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, аxейские мужи?

И море и Гомер все движется любовью..

Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит..

И море Черное, витийствуя, шумит

И с тяжким гроxотом подxодит к изголовью...

Тень:

Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! — Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от вас ли?..

Лоб: Поэзия не для любви, а для людей!

Душа: А разве люди не любят?!

Незнакомка выходит на словах «И в каждый вечер в час назначенный»

Лир:

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»* кричат.

Хулиган: (подхватывает/перебивает) из другого конца зала

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,

(Вдвоем: ходя по кругу, Незнакомка поднимается на сцену, проходит за ширмой к стулу, садится)

И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,

(Читают друг другу из разных углов, вместе)
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Аплодисменты.

Лир (громко): «In vino veritas!»

Хулиган и Лир сходятся довольные

БАЛАГАН

Незнакомка оставляет шляпу на стуле, накидывает на плечи шаль и читает А. Ахматову

Незнакомка:

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.

Лоб (насмешливо, иронично): Анне Андревне её муж, Николай Гумилёв, очень советовал не заниматься стихами. А пойти, например, в балет. Он, который так боялся оказаться смешным, опасался именно насмешек: муж и жена - поэты. И когда стихи ее кто-нибудь хвалил, говорят, криво улыбался: «Вам нравится? Очень рад. Моя жена и по канве прелестно вышивает...».

Звучит романс «Под лаской плюшевого пледа» (Гитара)

«Театр теней», перед ширмой свечи, на ширму от стены (задника) падает свет, за ширмой девушка (Тень), потом к ней подходит юноша (Лир), обнимает её, берёт на руки и уносит за занавес. Хулиган, уходя со сцены за ширмой, выключает лампу и спускается в зрительный зал)

Хулиган (запрыгивая на сцену, срывает красную ткань с ширмы, Тень в это время включает лапу за ширмой):

Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,

Косынка, и фигура,
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

ПЕРЕРЫВ (ЗАТИШЬЕ) играет что-то нежное Голос

Тень (выходит из-за кулис и спускается в зал):

Четыре.
Тяжелые, как удар.
«Кесарево кесарю – богу богово».
А такому,
как я,
ткнуться куда?
Где для меня уготовано логово?

Если б был я
маленький,
как Великий океан,–
на цыпочки б волн встал,
приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.

Если б быть мне косноязычным,
как Дант
или Петрарка!
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
И слова
и любовь моя –
триумфальная арка:
пышно,
бесследно пройдут сквозь нее
любовницы всех столетий.
О, если б был я
тихий,
как гром,–
ныл бы,
дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
Я если всей его мощью
выреву голос огромный –
кометы заломят горящие руки,
бросятся вниз с тоски.

Я бы глаз лучами грыз ночи –
о, если б был я
тусклый,
как солнце!
Очень мне надо
сияньем моим поить
земли отощавшее лонце!

Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ночи,
бредовой,
недужной,
какими Голиафами я зачат –
такой большой
и такой ненужный?

Гитара. Романс на стихи «Письмо к женщине»

Душа: А давайте всё-таки вещи называть своими именами, в их первозданных смыслах и чистоте, как Ева и Адам.

Лир:

Дано мне тело — что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.

Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.

Тень: Да! «Стекло вечности» раскололось у Мандельштама в 38-м году, никто не знает точно, в каком месте пересыльного лагеря его останки и где могла могила. И есть ли она вообще?

Лоб:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Тень: И всё же настоящий поэт не может оставаться без родины. Даже когда нестерпимо трудно.

Лоб:

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи…

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…

Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней
А ты все та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

Хулиган (Голос играет народные мотивы):

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

Незнакомка:

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,

Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернялся скорбный дух.

Лир: Поэт – это миссия. А «поэт в России – больше, чем поэт!»

«Чёрный человек» - фрагмент (или вся поэма) читает Хулиган. Пиджак (смокинг) снимает, остаётся в чёрной рубахе, в финале – вновь надевает пиджак. Голос время от времени нажимает диссонансы на клавишах аккордеона.

Душа: Жизнь… Ценность, дар, который есть у всех. Но каждый тратит её по-своему. Кому-то уготовлена длинная и извилистая дорога, а кто- то так и сидит на месте. О ком- то вспомнят, а о ком-то…

перебивает

Лоб:

О, я хочу безумно жить:
Всё сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,-
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!

Хулиган:

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука —
Натянутая тетива
Тугого лука.

Голос, лирическая музыка

ПЕРСОНЫ вместе (из разных зон зала, постепенно выходя к сцене, имена поэтов произносят по одному. Не все вместе, громко и чётко):

Из 12 великих поэтов трое казнены: Гумилёв, Клюев, Мандельштам,

трое казнят себя сами: Есенин, Маяковский, Цветаева,

четверо умрут, измученные голодом и болезнями.

Блок, Северянин, Хлебников, Ходасевич.

И только Ахматова и Пастернак доживут до преклонных лет, сопровождаемые вечной травлей. Каждый удостоился трагической и грандиозной доли.

https://vk.com/liceyclub20?z=video-24738863_456254615%2Ff8f6b0704fffaa9270%2Fpl_post_-24738863_25461 – по этой ссылке можно посмотреть видеорепортаж на фоне сцен гостиной.