Элла Фонякова «Хлеб той зимы»
Солнечные лучи, легко пронзая белые занавеси, веером разлетаются по комнате.
Что сулит мне этот долгожданный воскресный день? Может, буду помогать маме собираться на дачу. На даче, в двух шагах от застеклённой веранды, висит удобный, глубокий гамак, в который так хочется поскорее залезть, что он мне снится по ночам – в виде сказочной ладьи, плывущей над сосновым лесом. А ещё на даче имеется сердитый медный самовар. Он кормится шишками и очень недоволен, когда их мало.
А может быть, сегодня пойдём гулять через Тучков мост, на Петроградскую сторону. Забредём в Зоосад. Вот это будет здорово! Соседская Ирочка рассказывала, что там с недавних пор катают не только на пони, но и на верблюдах.
А может, мы поедем в большой парк на островах. В парке папа берёт лодку и даёт мне немного погрести. Но это – мечты. А покамест я ещё лежу в своей кровати.
Вот скрипнула дверь. Ныряю с головой под одеяло. Пускай папа подумает, что я куда-то подевалась. Я часто так от него прячусь, а он очень пугается и драматическим голосом взывает к несуществующей публике:
– Пропал ребёнок! Вот несчастье! Куда же он у меня подевался? Надо срочно позвонить в милицию! Вы случайно не видели, дорогие граждане, здесь одну противную девчонку, которая вечно пропадает? Ленка, Ленка, где ты?
Тут я выскакиваю и ору:
– Не надо милицию! Я нашлась!
– Ах, ты нашлась, – говорит папа, – вот я тебя сейчас!
И у нас начинается развесёлая возня, беготня по комнате и швыряние подушек до тех пор, пока мама решительно не прекращает этот шум, который может потревожить соседей.
Лежу, притаившись, и хихикаю под одеялом, но никто меня не ищет. Делаю маленькую щёлку и оглядываю комнату одним глазом. В чём дело? Мама стоит подле табуретки с моими вещичками. Она наклоняется, берёт платьице, перебирает его руками, а сама смотрит куда-то в сторону, в одну точку, и лицо у неё напряжённое и такое печальное, что мне становится не по себе.
Высвобождаюсь из-под одеяла – мама словно не видит меня.
– Мамуленька, видишь, я уже встала…
– Да, да…
Мама всё ещё отсутствует, её нет со мной.
Тихонько дотрагиваюсь до маминой руки, и вдруг она, обычно такая сдержанная, крепко-крепко, до боли, обнимает меня, прижимает к себе, будто боится, что меня могут отнять у неё, забрать, увести.
Приходит папа. Он тоже какой-то необычный, невесёлый.
– Лена, – медленно говорит он, – сегодня война началась. Побудь дома одна. Нам с мамой надо уйти.
… Я встревожена. Война! Как это – война? Что это – война? От мальчишек из нашего двора я знаю, что война – самая интересная на свете игра, в которую девчонок берут только в виде исключения. Все бегут, стреляют из деревянных пистолетов, рогаток, кричат «Ура!» и дерутся. Но это игра… А как выглядит война взаправдашняя?
Сергей Алексеев «Сто рассказов о войне»
Шла Великая Отечественная война. Фашисты окружили, блокировали Ленинград, и начались страшные дни города на Неве…
О том, что обед будет из трёх блюд и готовят его повара с особым старанием, ребята детского дома знали. Директор дома, Мария Дмитриевна, так и сказала:
– Сегодня, ребята, полный у нас обед: первое будет, второе и третье.
Что же будет ребятам на первое?
– Бульон куриный?
– Борщ украинский?
– ( Щи зелёные?
– Суп гороховый?
– Суп молочный?
Нет, не знали в осаждённом Ленинграде таких диковинных супов, совсем другие супы в Ленинграде. Приготовляли их из дикорастущих трав, которые нередко бывали горькими, вяжущими. Ошпаривали их кипятком, выпаривали и тоже использовали для еды. Назывались такие супы из трав по-особенному – супами-пюре. Вот и сегодня ребятам – такой же суп.
Миша Кашкин, местный всезнайка, всё точно про праздничный суп пронюхал.
– Из сурепки он будет, из сурепки, – шептал ребятам.
Из сурепки? Так это ж отличный суп. Рады ребята такому супу, ждут не дождутся, когда позовут на обед.
Вслед за первым получат сегодня ребята второе. Что же им на второе будет?
– Макароны по-флотски?
– Жаркое?
– Рагу или гуляш?
Нет. Не знали ленинградские дети подобных блюд.
Миша Кашкин и здесь пронюхал.
– Котлеты из хвои! Котлеты из хвои! – кричал мальчишка.
Рады ребята таким котлетам. Скорей бы несли обед.
Завершался праздничный обед, как и полагалось, третьим. Что же будет сегодня на третье?
– Компот из черешни?
– Запеканка из яблок?
– Апельсины?
– Желе или суфле?
Нет. Не знали ребята подобных третьих. Кисель им сегодня будет.
– Повезло нам сегодня, потому что кисель из ламинарии, из морских водорослей, – шептал Кашкин. – И ещё сахарину туда добавят, достанется по полграмма на каждого.
– Сахарину! Вот это да! Так это ж на объеденье кисель получится.
Обед был праздничный, полный – из трёх блюд. Вкусный обед! На славу!
Не знали блокадные дети других обедов.
900 дней продолжалась блокада города, но устояли ленинградцы, разбили фашистов. Пришла в Ленинград победа!
Константин Паустовский «Заячьи лапы»
Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне появилась растрёпанная борода деда.
Через минуту Карл Петрович уже сердился.
- Я не ветеринар, - сказал он и захлопнул крышку рояля. - Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.
- Что ребенок, что заяц - всё одно, - упрямо пробормотал дед. - Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан, благодарность оказывать должен, а ты говоришь - бросить!
Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на третий день к Карлу Петровичу пришёл длинный юноша в фетровой шляпе, назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.
Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпьё и понёс домой. Вскоре историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал профессору письмо: «Заяц не продажный, живая душа, пусть живёт на воле. При сем остаюсь Ларион Малявин.»
...Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия, холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.
Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом поставил самовар - от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных точек превратились в мутные шары. Заяц спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.
Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.
В августе дед пошёл охотиться на северный берег озера. Леса стояли сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.
Дед пошёл дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов, сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.
Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идёт прямо на него. (38)Ветер перешёл в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью.
Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади был уже слышен широкий гул и треск пламени.
Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только дед заметил, что они у зайца обгорели.
Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идёт огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.
Дед бежал за зайцем, плакал от страха и кричал: «Погоди, милый, не беги так-то шибко!»
Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед - оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понёс домой. У зайца были опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.
- Да, - сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар был всему виной, - да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился, милый человек.
- Чем же ты провинился?
- А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери фонарь!
Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с фонарём и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял всё.
Любовь Волкова «Сказка про игрушки»
В пригороде одного самого обычного города жила самая обычная семья: папа Витя, мама Вика, сын Митя и дочь Ника. Дети были послушными, но они очень не любили ложиться спать. Каждый вечер был скандал:
– Дети, ложитесь спать! Уже поздно… – сердился папа Витя.
– Ну, папа, ещё полчасика можно мы поиграем? Папочка, пожалуйста, – просили дети.
Вот и сегодня дети ну никак не хотели идти спать.
– Даю вам десять минут, – сказал рассерженно папа и вышел из комнаты.
– Давайте соберём игрушки и будем ложиться, – сказала мама.
В конце концов дети легли в свои кроватки и закрыли глаза.
Пробило полночь. И вдруг Митя увидел, что в комнате стало происходить что-то необычное. Детские игрушки начали оживать: куклы поправляли свои платья и причёски, солдатики чистили свои ружья, машинки проверяли свои колёса, мягкие игрушки сладко потягивались. Митя притворился спящим, и они не заметили, что мальчик за ними наблюдает. На соседней кровати сестра тоже не спала и во все глаза смотрела на игрушки.
– Ника, – зашептал брат девочке, – наши игрушки ожили…
– Я вижу.
– Игрушки, вы ожили? Как так может быть? – не вытерпела девочка.
– Ой-ой-ой, они нас видят, – запищали куклы, – теперь все узнают нашу тайну.
– Нет-нет, что вы, мы никому не раскроем ваш секрет. Правда, Митя?
– Правда, – согласился мальчик, – а почему вы только ночью оживаете? Вот было бы здорово, если бы вы всегда были живыми! Дети вылезли из кроватей и сели на пол в окружении игрушек.
– Мы так устроены, – сказали солдатики. – Если с нами бережно играют, если нас не разбрасывают, не ломают, то мы оживаем и оберегаем сон и покой наших хозяев, а если наоборот, то уходим навсегда.
Ника взяла на руки самую любимую куклу.
– Давайте поиграем? – предложила девочка.
– Ура! Давайте! – затеяли возню игрушки.
– Вам спать надо, вы завтра плохо в садик встанете, – сказал медведь – это была старая игрушка, с которой играла, наверное, ещё мама.
– Хорошо, – Митя побоялся обидеть старого медведя, – а завтра мы ляжем спать пораньше, чтобы поиграть с вами со всеми живыми.
Мальчик пожал ручку солдатикам, погладил по голове собачку Тишку, поставил машинки в гараж. – Ника, давай спать, а завтра опять поиграем с игрушками!
– Хорошо, – зевая, сказала девочка и уснула.
Утром детей разбудил папа:
– Папа, папа, а ты знаешь, что было сегодня ночью… – начал Митя, но потом вспомнил об обещании сохранить тайну. – Мне приснился сон.
– Ну, сон – это отлично, – засмеялся папа.
Митя никому не рассказал про свой секрет. Теперь он ложился спать рано, и каждую ночь игрушки оживали и играли с детьми, пока старый медведь не говорил им, что нужно идти спать.
Конечно, это был сон. Но ведь это хорошо, что дети верят в добрые сны!
Константин Акулинин «В поликлинике»
Во время командировки я поскользнулся на обледеневшей лестнице и сильно повредил руку. 3апястье распухло, делать было нечего: пришлось идти на приём к хирургу. Так я,
житель большого областного города, оказался в обычной районной больнице. Врач почему-то не начинал приём, и около дверей в тесном коридорчике, освещенном чахлой лампочкой, было настоящее вавилонское столпотворение. Кого тут только не было! Пожилые женщины, лица которых раскраснелись от духоты, хмурые старики, старшеклассницы, визгливо кричащие, что пройдут вне очереди, потому что им всего-навсего нужно поставить штамп. Грудные дети плакали на руках измученных ожиданием мам, которые устало их качали и в немой тоске смотрели на закрытую дверь кабинета.
Время шло, а приём всё не начинался. И терпение людей лопнуло. Вначале послышался какой-то глухой ропот, который, будто спичка сухие ветки, поджёг общее недовольство. Дети, как по сигналу, в один голос заплакали, и уже не ропот, а возмущённо-жалобный вой наполнил весь коридор.
«Господи, зачем я здесь!» — думал я, глядя на этих людей. Разбуженная в руке боль запылала с удвоенной силой, голова закружилась. Ждать стало невмоготу, я решил действовать. Твёрдым шагом я подошёл к окошечку регистратуры, тихо, но властно постучал в стекло. Полная женщина взглянула на меня поверх очков, я жестом попросил её выйти в коридор. Когда она вышла, я протянул ей талон к врачу и пятьдесят рублей.
— Мне нужно срочно попасть на приём к хирургу. Пожалуйста, устройте!
Женщина молча взяла мой талон, деньги положила в карман халата.
— Отойдите все от дверей, отойдите! — проворчала она и, пройдя сквозь толпу людей, будто нож сквозь студень, вошла в кабинет. Через минуту она вышла и кивнула мне головой:
— Сейчас вас вызовут!
Плакали дети, лампочка, мигая от перепадов напряжения, разбрызгивала пучки жёлтенького света, запах чего-то несвежего и затхлого забивал лёгкие. Вдруг в мои ноги уткнулся вырвавшийся из рук измученной мамы мальчик в синей кофточке. Я погладил его пушистую головку, и малыш доверчивыми глазами посмотрел на меня. Я улыбнулся. Молодая мама усадила его на место.
— Потерпи; маленький, потерпи, скоро мы пойдём! Инвалид уронил костыль и, беспомощно водя руками, пытался поднять его с пола. Я закрыл глаза. Дверь распахнулась, и медсестра звонко крикнула:
— Никитин, на приём!
Люди закрутили головами, спрашивая, кто здесь Никитин. Я, не шевелясь, стоял в стороне.
— Никитин кто? Где он?
Медсестра недоумённо пожала плечами и сказала:
— Ну, тогда, кто первый по очереди, заходите!
К двери бросилась молодая мама с ребёнком. Я отошёл к окну. Сыпал редкий снег, потемневшее небо, похожее на затянутую льдом реку, низко висело над землёй, и сквозь него летели голуби. Из кабинета врача вышла молодая мама с малышом, тот посмотрел на меня и помахал мне перебинтованной ручкой.
— Не подошёл ещё Никитин? Ну, тогда следующий по очереди..
6 074
8 560 
