В.В. Шапошникова, Н. Горбунов. О цикле "На поле Куликовом" А. Блока.

Шапошникова В.В. «И все души моей излучины…»: Методическое пособие по литературному анализу

в 11 клвссе. — М.: Московский лицей, 2001.

В.В. Шапошникова

«На поле Куликовом»

• Объясните порядок слов в названии цикла.

Инверсия «На поле Куликовом», а не «На Куликовом поле» придает эпический размах заглавию и имитирует стиль древнерусских повестей «Куликовского» цикла, например, «Сказания о Мамаевом побоище».

• В чем особенность строфики этого стихотворения, смысл его ритма?

Чередование плавных и длинных нечетных строк с короткими, как бы рублеными четными создает тревожный, «нервный» ритм; он присутствует уже в первой, пейзажной строфе, по смыслу спокойной и умиротворенной. Тревога за судьбу родины,
неравномерность, порывистость бега «степной кобылицы» угадываются уже здесь. Обилие недоговоренностей (их обозначают многоточия), восклицаний, повторов («летит, летит», «идут, идут», «плачь.., плачь») передает взволнованную, рвущуюся речь, «плач» сердца».

• В чем логика перехода от «грусти» реки и стогов к «боли» понимания долгого пути родины?

В подчеркнуто-русском пейзаже, открывающем цикл, больше всего «грусти»:

широта, величие («река раскинулась») порождают не гордость, к примеру, а почему-то

«грусть», и уже в этом — источник острого знания о ясном до «боли» долгом пути родины. Грустит река, и грустят стога. В этой грусти нет, пожалуй, сентиментальности: река «грустит лениво» и как-то отстраненно-просветленно. К тому же река «моет» берега

— и здесь черта женственной плавности. Во всем пейзаже — родная скудость и
пустынность. Надо отметить, что на блоковское восприятие родины как простора повлияло творчество поэта Ивана Коневского (настоящая фамилия Ореус, 1877–1901). Не забудем, что описывается «поле» — место совершения исторических судеб России. Стихотворение движется от «грусти пейзажа» — через «боль» понимания долгого пути родины — к «тоске безбрежной» Руси. Речь идет о Куликовом поле, здесь, рядом с Доном и Непрядвой, 8 сентября 1380 года произошла битва между войсками князя Дмитрия Ивановича (Донского) и хана Мамая. Блок был уверен, что таким событиям русской истории суждено возвращение, об этом говорится в 5-м стихотворении цикла и в статье «Народ и интеллигенция» (1908). Противостояние двух станов перед Куликовской битвой повторилось в ситуации 1908 года в виде противостояния народа и интеллигенции: русский стан Дмитрия Донского — это «полуторастамиллионный» народ, неисчислимые силы которого еше дремлют в бездействии, а «вражий стан поганой орды» — это «несколько сот тысяч» интеллигентов, не умеющих найти пути к народу. Второе и третье стихотворения блоковского цикла перекликаются со следующим местом из статьи «Народ и интеллигенция»:

«Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху; такой же гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание. Скрипят бесчисленные телеги за Непрядвой, стоит людской вопль, а на туманной реке тревожно плещутся и кричат гуси и лебеди».

— Почему, по-вашему, Блок называет Русь «женой»?

Это, надо заметить, один из вариантов прочтения блоковского шедевра — можно эти выражения «О, Русь моя! Жена моя!» понять как обращения к разным лицам — Руси и жене. Жена, далее, может быть воспринята как евангельское имя Божьей Матери. Наконец, чаще это место воспринимают как отождествление Руси и жены. Чувство общей судьбы, общего «долгого пути», интимная слитность — характерные черты блоковской любви к родине и к жене. Чувство Блока к его жене Л.Д. Менделеевой-Блок,

_{подвергшее}ся в 1906–1908 тяжелым испытаниям, тем не менее устояло: оно было для Блока святым и направляющим (не случайно упоминается «светлая жена» во втором стихотворении цикла; «Быть светлым меня научи», – просит герой в четвертом стихотворении). Женская суть Руси мерцала для Блока разными ипостасями в третьем стихотворении цикла — жена, мать, невеста, Богоматерь. День Куликовской битвы 8 сентября (по новому стилю 21 сентября) — Праздник Рождества Богородицы, заступницы русского воинства, это она «сошла» с туманами над Непрядвой, ее «лик нерукотворный» был в щите сражающихся за Русь.

• Что значит для поэта «тоска» Руси?

«Наш путь», хотя и долгий, проходит в «тоске». «Тоска» — одна из самых
характерных основ русского бытия, к тому же эта «тоска» — «безбрежная», как многое на Руси; в «тоске» поэт видит особое проявление силы и надежды: «И даже мглы... я не боюсь». Появляются упоминания «мглы», «ночи» — этой тьме, в том числе «зарубежной» мгле, нашествию врагов, противопоставляется свет («озарим кострами») и блеск битвы («блеснет святое знамя И ханской сабли сталь»). «Тоска», как обнаруживается, происходит оттого, что бой на этом поле — «вечный», «покой нам только снится Сквозь кровь и пыль»

• Опишите движение степной кобылицы — что оно символизирует? Традиции русской литературы в этом образе.

Полет («летит, летит») — символ устрашающе («Останови!», «испуганные тучи») быстрого исторического пути России, и пути притом неравномерного («кобылица несется вскачь») и трагического («кровь», «плачь, сердце, плачь»). Гоголевские финалы «Записок сумасшедшего» и первого тома «Мертвых душ» явно просматриваются в исторических пророчествах Блока. По-гоголевски названы здесь и верстовые столбы — «версты», которые «мелькают» перед глазами в стремительном полете. «Пыль», тоже упомянутая Гоголем, сопровождает ужасающе быстрое движение. Животное, чье движение
символизирует исторический путь России,— не конь (как у Пушкина в «Медном всаднике», где источник этой плодотворной ассоциации), не просто лошадь (это все же животное домашнее), а именно дикая, необъезженная, молодая «степная кобылица», буйное и женское начала подчеркнуты в этом образе. С тревогой и
смятением наблюдая за ее полетом, незримый автор по-лермонтовски вздыхает о «покое»,
который «только снится». Голос этого же незримого автора — в крике «Останови!»,
из его сердца струится кровь, до того окрашивавшая «закат» — пейзаж
«Руси» и пейзаж души автора сливаются в одной трагической картине.




Пишем сочинения по лирике А.А. Блока. — М.: Грамотей, 2006.

Н. Горбунов

«На поле Куликовом»

В цикле «На поле Куликовом» (1908) тема Родины решается с большой глубиной и страстностью. Ярко выраженное напряженное чувство гордости за свою родину сочетается с такою широтой раздумий, что голос поэта словно бы растворяется в голосе самой истории родной страны, у которой такое великое прошлое и огромное будущее, что захватывает дух.

Однообразен простор родной страны, нет здесь ярких и радующих красок, не за что зацепиться взгляду; все так ровно, спокойно, безгранично, что кажется — так было и будет во веки веков:

Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.

Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.

Широкая, ровная степь простирается перед нами; кажется, все здесь — и грустно раскинувшаяся река, и скудные пласты глины над желтым обрывом, и стога, одни только и нарушающие ровную линию неизмеримого простора, — так же неизменно и вечно, как века назад. Раздумья о судьбах родной страны плывут широким потоком, где слились воедино и скорбь, и гордость, и предчувствие каких-то великих перемен и радостных событий, ожидающих родину:

О, Русь моя! Жена моя!
До боли Нам ясен долгий путь!

Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

В облике воина Дмитрия Донского, нанесшего решительное поражение татарам, захватившим русскую землю, поэт видит воплощение бессмертного духа и непреклонного мужества русских людей, упорных в труде и грозных в гневе, — если враг осквернил их святыни и покусился на их неотъемлемое достояние.

В огне боевых испытаний русский человек только закаляется. Перегорает все мелкое и ничтожное, и остается только неискоренимая любовь к отчизне, вдохновляющая на любые деяния, равные подвигу. Голоса воинов доносятся до нас сквозь века и наполняются какою-то новою неизбывною мощью, взывают к новым подвигам.

Цикл «На поле Куликовом» — это есть напоминание о подвиге, некогда
воплощенном в битве света с тьмой, в вечном одолении темного хаоса ради свободы и счастья своей отчизны:

Пусть ночь.
Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.

В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...

Идет «вечный бой» за Русь, за милого друга, за светлую жену, за все то, что дорого и свято, и нет отдыха в этой трудной и напряженной борьбе:

И вечный бой!
Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...

В пыли и крови мчатся герои Куликова поля на битву с врагами. И самый закат перед ними, словно бы омытый кровью, прорывается сквозь нагромождение тяжелых и испуганных туч, сквозь суровые облака, отсвечивающие багрянцем и заволакивающие все небо — от края до края.

В тишине неоглядной степи, нарушая ее великий и ровный простор, возникают картины и образы, сошедшие со страниц старинных легенд и преданий и облекшиеся новою плотью и кровью, наполнившиеся новым углубленным смыслом:

На пути — горючий белый камень.
За рекой — поганая орда.

Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.

И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,

За святое дело мертвым лечь!..»

Готовность воина былых времен любою ценою отстоять свое правое дело, жажда деяния, равного подвигу, обретает в глазах поэта значение того бессмертного примера, которому должно следовать и современное поколение, если ему дороги судьбы родины, будущее ее народа.

Сама тема цикла «На поле Куликовом» была для Блока исторической, современной, перекликающейся с живой злободневностью. Поэт настойчиво подчеркивает
непреходящий смысл знаменательных событий русской истории:

За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат...

Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла...

Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли.
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали...

Здесь образы истории придают огромную перспективу событиям современности, сплетаются с вековой судьбой страны, переживаемой поэтом как своя судьба:

Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,

Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.

Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне...

Так облик самого поэта словно бы сливается с обликом ратника древних времен. Со своими современниками говорит поэт от лица этого воина, готового пожертвовать жизнью ради свободы и славы родной страны. Это придает его словам весомость нерушимого завета, обращенного к потомкам:

Я — не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна.

Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена!

Память о подвиге былых времен, о победе, одержанной в борьбе с поработителями, не уводит поэта в далекое прошлое от современной жизни, а становится настойчивым, неотступным призывом к новому подвигу:

Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!

Над вражьим станом, как бывало,
И плеск, и трубы лебедей.

В грозах и бурях революции родина открывалась Блоку как самое близкое и дорогое, что есть в жизни, как мать, невеста, жена. И его обращения к ней отныне приобретают характер страстных излияний такой любви, в свете которой меркнет, перегорает все мелкое, ничтожное и остается только то, что неподвластно тлению и угасанию.

«Долго будет родина больна», – говорит поэт в цикле «На поле Куликовом». А если больна мать, родина, как же может быть счастлив ее сын, жить как ни в чем не бывало, в тепле и уюте, спокойно и благополучно? Для поэта это было немыслимо.