Вопрос 51. Обобщающее значение образов помещиков и чиновников в комедии Н. В. Гоголя "Мёртвые души"

Вопрос № 51. Обобщающее значение образов помещиков и чиновников (приемы их сатирической обрисовки, роль пейзажа, интерьера, портрета, диалогов)

Понятие о типе. Что такое тип? По определению Белинско­го (замечательно, что это опре­деление Белинский дал в связи с повестями Гоголя), «тип — это знакомый незнакомец». Иными словами, понятие «тип» пред­полагает сочетание в образе персонажа качеств индивидуальных («незнакомец») и качеств и черт, присущих целой груп­пе людей («знакомый»). Последнее в понятии «тип» важнее, чем первое. Употребляя слово «тип» (не типический характер, а именно тип), мы главным образом и имеем в виду то свойство персонажа, которое позволяет в нем увидеть многих знакомых людей.

К героям «Мертвых душ» это имеет самое непосредственное отношение. Особенностью гоголевских персонажей является то, что они заключают в себе максимум обобщения. Общее в героях «Мертвых душ» преобладает над индивидуальным. При этом герои изображены Гоголем крупным планом, как будто через увеличительное стекло, что в немалой степени способствует со­зданию незабываемых художественных типов.

Обобщающее значение образов помещиков

Всех по­мещиков, изображенных в «Мертвых душах», объединяет

1. низкий культурный уровень,

2. без­различие и жестокость по отношению к крепо­стным «душам», вверенным им,

3. убогая, замк­нутая на себе жизнь в усадьбах.

Каждый из по­мещиков, которых посещает Чичиков, воплощает одну из черт, развившихся под воз­действием паразитического образа жизни и мысли: Манилов — беспочвенное мечтательство, Коробочка — тупое хозяйствование, Ноздрев — буйную энергию и жизнелюбие, Собакевич — цепкость и грубость в преследовании сво­ей выгоды, Плюшкин — бессмысленное нако­пительство. Гоголь представляет помещиков в определенной последовательности. А логика проста — показать читателю постепенную де­градацию души, вызванную и бесцельностью су­ществования поместного дворянства, и бескон­трольным владением «душами», богатством, землей.

Ноздрёв

Кутила, лихач, лжец.

Хвастовство, наглость, ярмарочный героизм.

Манилов

«У Манилова ничего не было». Полное отсутствие живых мыслей, бесплодное фантазёрство, излишняя деликатность, бесхарактерность.

Ненасытная жадность, скуп.

Коробочка

«Дубинноголовость», невежество, накопительство, полная духовная нищета.

Собакевич

«Патриот русского желудка».

Прижимистость, грубость, кулачество, человеконенавистничество, грубая сила.

Плюшкин

«Прореха на человечестве». Ненасытная жадность, скупость, бережливость, крохоборство.

«…Не ревизские – мёртвые души, а все эти Ноздрёвы, Маниловы и прочие» (А.И.Герцен)

Художественными средствами воплощения идеи об «омертвении» души выступают компо­зиция и стиль произведения. Картины бар­ских поместий и описания образа жизни их оби­тателей однотипны по принципу изображения (сначала деревня, затем двор помещика, его портрет, интерьер дома). Каждое из описаний отличается цельностью, но при этом углубляет впечатление процесса духовного распада, пока­занного в предыдущей главе.

Каждая из помещичьих усадеб почти изоли­рована от остального мира. Тем естественнее вы­глядит подчеркиваемое Гоголем «родство» лю­дей, животных, предметов обихода. Все они не­сут отпечаток личности хозяина усадьбы («И я тоже Собакевич!» — заявляет «каждый пред­мет» в доме этого героя).

Обобщающее значение образов чиновников

В «Мертвых душах» Гоголь показал нам не только памятно-яркие образы помещиков, но и образы чиновни­ков. Гоголевский художественный замысел широк, в нем нахо­дится место для людей разных сословий и положений. В своей поэме Гоголь озирает «всю громадно несущуюся жизнь».

Еще находясь в городе, до своей поездки по дворянским имениям, Чичиков наносит визиты городским чиновникам. Это дает возможность автору представить читателю чиновников и нарисовать их выразительные портреты. Вот один из них — порт­рет губернатора: подобно Чичикову, он «был ни толст, ни тонок собой, имел на шее Анну, и поговаривали даже, что был пред­ставлен к звезде; впрочем, был большой добряк и даже сам вы­шивал иногда по тюлю...»

И эта и другие характеристики чиновников носят у Гоголя преимущественно иронический характер. Это распространяется также на описание присутственных мест, где чиновники служат. На площади стоит «большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел...» И это ирониче­ски поясняется: «...белый как мел, вероятно, для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей».

Гоголь ведет нас и внутрь дома, чтобы познакомить ближе с этими «чистыми душами». Для свершения купчей на приобре­тенный им товар Чичиков обра­щается к чиновнику Ивану Ан­тоновичу: «Впрочем, что до того, чтоб ускорить дело, так Иван Григорьевич, председатель, мне большой друг...» — «Да ведь Иван Григорьевич не один; бывают и другие»,— сказал сурово Иван Антонович. Чичиков понял заковыку, которую завернул Иван Антонович, и сказал: «Другие тоже не будут в обиде: я сам служил, дело знаю...»

Образы чиновников роднят с образами помещиков нравы паразитического существова­ния. Обобщенный портрет губернского города (неустроенность, грязь, запустение) подчеркива­ет безразличие властей к нуждам местных обы­вателей. Всюду бюрократизм и продажность чи­новников. Гоголь дает как обобщенные, так и индивидуальные характеристики чиновников «тонких и толстых». Все они — люди без поня­тия о долге, чести и законности, им нет дела до службы государству.

Их отличительные черты:

1. способность превращаться «то в орла, то в муху» в зависимости от звания собеседника (чинопочитание)

2. воровство

3. круговая порука.

Гоголь показывает чиновников и в самых высших сферах. Он это делает в «Повести о капитане Копейкине». В этой по­вести рассказывается о капитане, которому во время вой­ны 1812 г. оторвало руку и ногу. Оставшись инвалидом и без денег, он обращается за помощью к вельможе, государственно­му человеку. Тот всячески тянет дело, заставляет капитана при­ходить к нему все снова и снова, а когда капитан, не в силах более ждать, требует к себе внимания, вельможа грубо изгоняет его: «Генерал, понимаете, больше ничего, как только взглянул, а взгляд — огнестрельное оружие: души уж нет — уж она ушла в пятки. А мой Копейкин, можете вообразить, ни с места, стоит, как вкопанный. «Что же вы?»— говорит генерал и принял его, как говорится, в лопатки. Впрочем, сказать правду, обошелся он еще довольно милостиво: иной бы пугнул так, что дня три вертелась бы после того улица вверх ногами, а он сказал только: «Хоро­шо», говорит, «если вам здесь дорого жить и вы не можете в столице покойно ожидать решенья вашей участи, так я вас вы­шлю на казенный счет. Позвать фельдъегеря! препроводить его на место жительства!»

Сцена полна большой обличительной силы. Перед читателем обнажается страшный, трагический смысл неограниченной чи­новничьей власти для простых людей, для обыкновенного чело­века. Вставная «Повесть о капитане Копейкине» по­казывает жестокость и бесчеловечность чинов­ников самой «высшей комиссии». Повесть по­священа теме героического 1812 г. и создает глубокий контраст бездушному и мелкому миру чиновников.

Сцена бала у губернатора — своеобразный смотр «мертвых душ» помещичьей и чинов­ничьей России, которую отличают праздность и пустота существования. «Балы» и «сплетни» — единственные убогие формы «общественной» и «умственной» жизни. В разговорах нет ни ду­ховного содержания, ни здравого смысла, все они вращаются вокруг пустяков. Представление о красоте существует на уровне обсуждения рас­цветки материала («пестро — не пестро»), а со­лидность человека определяется по тому, как он сморкается и повязывает галстук (и конечно, по его «состоянию»). Нормы поведения зависят от обывательского представления «как должно». Гоголь пишет об отсутствии истинной культуры и нравственности в современном ему обществе. Почему же сложилась такая ситуация? Почему «мораль», «религия», «обязанности перед об­ществом» — это только слова? «Герои мои вовсе не злодеи», — объяснял Гоголь в одном из своих писем, но они «все пошлы без исключения». По­шлость, оборачивающаяся омертвением души, моральным одичанием, — вот главная опас­ность для человека.

Для Гоголя самое важное — духовное состоя­ние русского общества. Он убежден: «Все хоро­шее и дурное, что есть в России, — от нас». Все в жизни — и государственной, и частной — зави­сит от нравственных качеств людей, образую­щих общество. «Гибнет земля наша... от нас самих», — сокрушается писатель.

Образ Чичикова проходит через все произве­дение. Его «путешествие» дает возможность Го­голю «явить» в поэме «всю Русь». Сама возмож­ность преступной комбинации с покупкой «душ» и отношение окружающих к этой аван­тюре вскрывают суть чиновничьей и помещичь­ей Руси.

Чиновники города. (7-10 главы) Вот губернатор. Большой добряк и мас­тер... вышивать по тюлю. (Ну как не вспомнить еще раз дядю Онегина с «его многими делами»!)

Развернутое сравнение чиновников с эскадроном мух — это их сатирическая характеристика: мухи-паразиты (чиновники) ле­тят на сахар, их привлекает запах сладкого (возможность урвать кусочек, поживиться). И дальше — авторское отступление о «тол­стых и тонких» чиновниках: должность, чин для них лишь средство обеспечить себе сытую, праздную жизнь.

Русь помещичья. Образы помещиков

Манилов. Один из первых в галерее гоголевских типов помещиков-крепостников — Манилов. Его раньше других посетил Чичиков в своем путешествии по дворянским усадьбам. Визит Чичикова к Манилову дает возможность Гоголю нарисовать живой, яркий образ Манилова. При этом образ создается не сразу, постепен­но — и самыми различными путями и средствами. И в создании образа персонажа Гоголь тоже не спешит. Он характеризует героя сначала издалека, потом все ближе, он показывает его с разных расстояний и со всех сторон.

Сперва вместе с Чичиковым мы знакомимся с имением Ма­нилова. Знакомство с имением подсказывает нам заранее не­которые свойства его хозяина: «...пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие верши­ны. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью «Храм уединенного размышления», пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещи­ков».

Описание сада Манилова ирониче­ское. Но авторская ирония не может быть направлена на сад: такого просто не бывает. Она направлена на владельца сада, на Манилова. Мы еще не встретились с самим Маниловым, но уже подготовлены к тому, чтобы отнестись к Манилову не совсем всерьез.

Ту же роль играет и описание интерьера — комнат, вещей, окружающих героя. Они тоже интересны не столько сами по се­бе, сколько как косвенная характеристика Манилова: «В его ка­бинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14-ой странице... В доме его чего-нибудь вечно недоставало; в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольскою шелковой материей... но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею...» «Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и ря­дом с ним ставился какой-то просто медный инвалид».

После описания имения и дома Гоголь представляет читателю самого героя. Впрочем, он уже кажется нам отчасти знакомым (и не только потому, что Чичиков встречался с ним еще в городе). То, что мы узнаем о герое, не является для нас неожиданным. Обстановка его жизни, его вещи как бы предуведомили нас: уже по ним мы догадывались, каким должен быть герой.

Каков же он? Каким его показывает Гоголь? Он мил, обходи­телен, вежлив. Но он слишком, до крайности вежлив и обходите­лен. Он ни в чем не знает чувства меры. В человеке это может быть очень неприятным. У Манилова это оттого, что в нем нет внутренней основы, нет стержня. В нем, говорит Гоголь, не толь­ко нет характера, но нет даже простого задора. «Есть род лю­дей,— замечает Гоголь по поводу Манилова,— известных под именем: люди так себе, ни то, ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан».

Манилов живет как будто бы вне жизни. Он постоянно витает в эмпиреях, в заоблачных высях. Его можно было бы назвать мечтателем, если бы был хоть какой-нибудь смысл в его мечтах. За его словами, за делами, за его мечтаниями — пустота. Очень приятный и очень обходительный на первый взгляд человек оказывается на поверку пустым человеком, живущим пустой жизнью. Это особенно опасно потому, что Манилов — помещик, что он владелец живых душ, владелец крестьян.

Гоголю присуща многослойная характеристика героя. Мани­лов характеризуется и посредством своих вещей, и непосредст­венно, и через свое отношение к Чичикову и к другим людям, и через собственную речь. В речи Манилова поражает все та же пустота содержания. Вот один из образцов его речи: «Конечно,— продолжал Манилов,— другое дело, если бы соседство было хо­рошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в не­котором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак рас­шевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое...»

Речь Манилова похожа на него самого. Такая же сладкая, неопределенная, бессодержательная.

Коробочка. После Манилова, заблудившись в пути, Чичиков по­падает в глухую деревню, которая принадлежит помещице Ко­робочке. Коробочка — еще один человеческий и социальный тип, порожденный русской крепостнической действительностью и живо воссозданный Гоголем. Как и всех своих типических героев, Гоголь показывает Коробочку основательно, рассматри­вая ее со всех сторон, внимательно характеризуя все те предме­ты, которые имеют к ней хотя бы самое отдаленное отношение.

Знакомство с Коробочкой начинается с того, что мы слышим вместе с Чичиковым лай собак. И не просто лай, а целый соба­чий концерт, который Гоголь описывает во всех деталях. В тем­ноте этот собачий концерт дает первое — и достаточно живое — представление о деревне Коробочки, а заодно и о ней самой: «Уже по одному собачьему лаю, составленному из таких музы­кантов, можно было предположить, что деревушка была поря­дочная».

Позднее это первое представление о деревне и ее владелице дополняется картиной, которая открывается из окна дома Коро­бочки: «...узенький дворик весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушива­ясь; свинья с семейством очутилась тут же; -гут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком».

Обратим внимание на эту картину, на детали в картине. На этого красавца-петуха, например. Гоголю он не только интере­сен (как и все другое), он любуется им, он описывает его с ви­димой радостью и удовольствием. Оттого он и получился у него таким живым. Вместе с тем и петух, и индейки с курами, и дру­гие частности вводят нас в мир персонажа и особенным образом характеризуют его. У Коробочки обильное хозяйство, видно, она много занимается им, в этом отношении она совсем не похожа на Манилова.

Посмотрим, однако, далее на то, что показывает нам Гоголь. Вот комната Коробочки: «Окинувши взглядом комнату, он (Чи­чиков) теперь заметил, что на картинах не все были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче...»

Очевидно, что по части живности Коробочка понимает боль­ше, чем в тех делах, которые требуют культуры и вкуса. Особен­ное внимание в доме Коробочки Гоголь обращает на стенные часы: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но взглянувши вверх, он успоко­ился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево».

Гоголь потому и останавливается так долго на этой детали (а потом снова к ней возвращается и напоминает о ней читате­лю), что деталь оказывается емкой и значимой. Эти охрипшие стенные часы, которые всякий раз неожиданно нарушают тиши­ну дома, дают ощущение запустелости дома, ощущение глухой удаленности от живой жизни. Без этого ощущения мы не могли бы понять характер Коробочки.

По мере того как Гоголь развертывает картину, она стано­вится все грустнее. Хозяйственность Коробочки оказывается единственной ее добродетелью.

Мир Коробочки оказывается крайне ограниченным. Само имя Коробочки (у Гоголя оно со значением) говорит нам о «запертости» человека, о его закрытости для всего живого и разумно­го. Ее недаром прозывают «дубиноголовой». Она туга на мысль и понимание. В ней начисто отсутствуют какие-либо духовные запросы. Если она и способна сомневаться, то только в том, не продешевила ли она с мертвыми душами. В одном отношении Коробочка очень похожа на Манилова: она, как и Манилов, за­ставляет читателя горько подумать о человеке и о том общест­венном порядке, в котором возможны.бывают Маниловы и Ко­робочки.

Гоголь писал Жуковскому, имея в виду «Мертвые души»: «...не мое дело поучать проповедью. Искусство и без того уже поученье». То, что Гоголь рисует типы, и то, как он их рисует,— это само по себе уже наводит читателя на серьезные мысли о жизни. Такие серьезные мысли о людях, о жизни по ходу по­вествования высказывает и сам автор. Он пишет о Коробочке: «...иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь, сколько ни представ­ляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены». По мысли Гоголя, Коро­бочка — явление совсем не исключительное.

Ноздрев. Продолжая свое путешествие, покинув дом Коробочки,Чичиков встречается в трактире с Ноздревым. Гоголь так рисует его портрет: «Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми как снег зуба­ми и черными как смоль бакенбардами. Свеж он был как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его».

Первое впечатление, которое производит Ноздрев, может быть даже благоприятным. И это относится не только к его внешности. Он может легко показаться широким, открытым, добродушным, дружелюбным. Едва знакомого человека он может встретить так, как если бы это был его старинный друг. Увидев Чичикова (до этого он с ним встречался один раз, на званом обеде у прокурора), он расставил руки и вскрикнул: «Ба, ба, ба! Какими судьбами?»

Однако первое наше возможное суждение о Ноздреве обман­чиво. Широта этого человека оказывается совсем непривлека­тельной. Она чрезмерна и не имеет под собой никакой основы. Беда с такими людьми заключается в том, что никогда нельзя предвидеть, как они себя поведут в следующий момент. Они сами того не знают.

Ноздревым управляет стихия. Гоголь пишет о нем: «Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хоро­ших товарищей, и при всем том бывают весьма больно покола­чиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе: ты. Дружбу заведут, кажется, навек; но всегда цочти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке».

Гоголь называет Ноздрева (разумеется, иронически) «в не­котором отношении историческим человеком». Это значит, что там, где случится какая-нибудь шумная история, там ищи Нозд­рева. Он постоянно в движении, в деятельности. Он человек поступков. Однако все его поступки без нужды и определенной цели.

Рисуя Ноздрева, Гоголь по своему обыкновению характери­зует его и посредством вещей, предметов обстановки. Вот как выглядит кабинет Ноздрева: «Ноздрев повел их (гостей) в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги; висели только сабли и два ружья, одно в триста, а другое в восемьсот рублей. Зять, осмотревши, покачал только головою. Потом были показа­ны турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вы­резано: «Мастер Савелий Сибиряков». Вслед за тем показалась гостям шарманка. Ноздрев тут же провертел пред ними кое-что. Шарманка играла не без приятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазурка оканчивалась песнею: «Мальбруг в поход поехал», а «Мальбруг в поход поехал» неожиданно за­вершался каким-то давно знакомым вальсом...»

Рассказывая о кабинете Ноздрева и о вещах, которые в нем находятся, сам Гоголь точно исподтишка посмеивается. Он рису­ет все не только со своей точки зрения, но и еще больше с точки зрения Ноздрева. Это разные точки зрения, в описании они сталкиваются, и это производит комический эффект. Например, то, что ружья Ноздрева «одно в триста, а другое в восемьсот рублей», сказано явно не автором, а как бы Ноздревым. Это сказано в духе Ноздрева, который, как нам известно, склонен был завышать цену всем своим вещам. Недаром тут же сообща­ется, что зять, осмотревши ружья, «покачал головою». Нет со­мнения, что он покачал головою не от удивления и восхищения, а от недоверия.

О висящих кинжалах сказано у Гоголя, что они «турецкие». Это тоже выдумка Ноздрева. Гоголь тонко дает знать об этом читателю. На одном из кинжалов, как иронически замечает ав­тор, «по ошибке» было вырезано имя мастера Савелия Сибиря-кова. Читателю нетрудно догадаться, что на деле никакой ошиб­ки не было: турецкий кинжал совсем не турецкого, а отечествен­ного происхождения.

Важное место в изображении Ноздрева занимает его речь. Не менее важное, чем в изображении Манилова. Речь Ноздрева, как и он сам, отличается стремительностью и неуправляемостью. У него слова бегут друг за другом без обязательной связи, без всякой логики: «...Поручик Кувшинников... Ах, братец, какой премилый человек! (...) Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то, что прокурор и все губернские скряги в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку. Этот, братец, и в гальбик, и в банчишку, и во все, что хочешь. Эх, Чичиков, ну, что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя!..»

У Ноздрева слова без внутренней цензуры — как и он сам без сдерживающих центров, без внутреннего контроля. Это че­ловек неугомонной и бессмысленной деятельности и великой бой­кости языка и нрава. Он тоже ярко типичен'. Гоголь пишет о нем: «Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легко­мысленно-непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком».

Собакевич. Этого помещика, к которому Чичиков приезжает после неприятных волнений, пережитых им с Ноздревым, Гоголь называет «человек-кулак». Нельзя сказать, чтобы Собакевич во всем производил впечатление только отрицательное. Он человек крепкий, понимающий свою пользу, и хозяйство у него тоже крепкое: «Помещик, казалось, хлопотал много о прочности. На конюшни, сараи и кухни были употреблены полновесные и тол­стые бревна, определенные на вековое стояние. Деревенские избы мужиков тоже срублены были на диво». Гоголь дает герою имя «Собакевич», что заставляет нас предполагать в человеке не доброе, не мягкое, а грубое. Рисуя его портрет, Гоголь сравнивает его со «средней величины мед­ведем». Спина у него была широкая, «как у вятских приземи­стых лошадей». Его ноги походили «на чугунные тумбы, которые стоят на тротуарах». Мебель и убранство в его комнатах на­поминали его самого в такой степени, что человеческому взгляду это кажется почти фантастическим, ненормальным.

Все это хорошо подготавливает нас к тому, чтобы мы воспри­няли и самого Собакевича как отступление от человеческой нормы. В чем же именно он отступает от нормы? Прежде всего ненормальна та непреклонность, которая характеризует его дела и его мысли. Он никогда ни в чем не сомневается. Он твердо зна­ет, чего хочет, а хочет он всегда выгоды для себя. Материальной выгоды. Материальный интерес — единственный интерес его в жизни. Материальное, притом грубо материальное, абсолютно преобладает у него над собственно человеческими чувствами, человеческими помыслами.

Своих помещиков Гоголь проводит через одну и ту же ситуа­цию, и в этой одинаковой ситуации по-разному проявляются их характеры. Эта ситуация — разговор о мертвых душах. Манилов, услышав о мертвых душах, сильно поражен, по привычке своей начинает о чем-то бессвязно рассуждать, но при этом полон го­товности услужить милому гостю. Коробочка — тоже по обыкно­вению — ничего не может понять, совершенно теряется и испыты­вает прямой страх перед незнакомым сердитым человеком. Ноздрев в деле с мертвыми душами видит хорошую возможность поиграть и объегорить и больше ни о чем думать не хочет. Как же ведет себя в этом случае Собакевич? Он и здесь остается твердым и непреклонным и верным своему единственному инте­ресу. Он сразу же заламывает крупную цену за мертвые души, а все другое оставляет без внимания.

Собакевич — это воплощение грубости. Он без конца насту­пает всем на ноги. Он без видимой причины готов ругать всех своих знакомых. Он не только кулак, но и ругатель. В этом больше всего и выражается то типическое, что заключено в Собакевиче. Как это было и с другими гоголевскими героями, ти­пическое в Собакевиче связано не с внешними его качествами, а с его существенными и постоянными свойствами. Как говорит Гоголь, риторически обращаясь к своему герою, ты «все был бы тот же, хотя бы даже воспитывали тебя по моде, пустили бы в ход и жил бы ты в Петербурге, а не в захолустье. Вся разни­ца в том, что теперь ты упишешь полбараньего бока с кашей, закусивши ватрушкою в тарелку, а тогда бы ты ел какие-нибудь котлетки с трюфелями».

Плюшкин. Из всех помещиков, изображенных Гоголем в первом томе «Мертвых душ», Плюшкин вызывает самые грустные чув­ства. Он последний, кого посещает Чичиков. Изображая Плюш­кина, Гоголь пользуется только одной краской. Все рисуется им в мрачных толах, ничто уже не вызывает в нем смеха. Вот име­ние Плюшкина: «Какую-то осо­бенную ветхость заметил он (Чи­чиков) на всех деревенских строе­ниях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили как решето; на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в виде ребр...»

О господском доме говорится: «Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длин­ный, длинный непомерно. Места­ми был он в один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его ста­рость, торчали два бельведера один против другого, оба уже по­шатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже за­биты досками...»

Имение Плюшкина напоминало «вымершее место». Только одно здесь напоминало о жизни—«старый, обширный, тянув­шийся позади дома сад». Он один «освежал эту обширную дерев­ню и один был вполне живописен в своем картинном опустении». Напоминая о жизни, этот все еще прекрасный сад только под­черкивает трагизм всеобщего запустения и вымирания.

Как выморочный предстает перед нами и сам хозяин имения: «У одного из строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы...»

Своей внешностью Плюшкин похож в равной мере на бабу и на нищего: «...если бы Чичиков встретил его, так принаряжен­ного, где-нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош».

Но Плюшкин не нищий, а помещик, притом когда-то богатый помещик. В его владении было более тысячи душ крестьян, в его кладовых хранилось несчетное количество всякого добра. Но все это былое богатство его было хуже бедности. Оно копилось без цели, не находя не только разумного, но и какого-либо употреб­ления. Это-то и делает Плюшкина страшным. В нем скупость приобрела такие размеры и формы, когда она становится источ­ником запустения и духовного, и в равной степени материаль­ного. Собирая без смысла, Плюшкин сделался расточителем в самом дурном значении этого слова.

А ведь когда-то, рассказывает нам Гоголь, Плюшкин был совсем другим. Он был бережливым хозяином, «был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему сытно пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости. Все текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяль­ни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни; везде во все входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины».

Ни о ком из помещиков, проходящих перед нами в первом томе «Мертвых душ», Гоголь не рассказывал нам о его прошлом. Все помещики, кроме Плюшкина, изображены Гоголем, как это делается в искусстве скульптуры, объемно, но вне видимых вре­менных изменений. Плюшкин же показан во времени. Мы узнаем о том его прошлом, когда он был вполне человеком. И тем пе­чальнее нам видеть, во что он превратился. Гоголевский рассказ о Плюшкине несет в себе элементы трагизма. То, что «Мертвые души» не только сатира, не только поэма, но еще и трагедия, в главе о Плюшкине мы ощущаем и осознаем, со всею очевидно­стью и остротою.

1. Помещик Манилов

2. Помещица Коробочка

3. Помещик Ноздрёв

4. Помещик Собакевич

5. Помещик Плюшкин

Приемы и средства их изображения персонажей

Гоголь — общепризнанный мастер социальной сати­ры. Его персонажи — это со­временные писателю российские типы, представленные в «кривом зеркале» гротеска и абсурда, но они в то же время и «вечные» типы, воплощающие такие пороки, которым нет даже точного названия, — отсюда необхо­димость создания таких понятий,, как «хлестаковщина», «маниловщина».

Помещики. «Помещичьи» главы (2—6) построены по одинаковой композиционной модели. Основные компо­ненты изображения помещиков:

1. описание имения;

2. бег­лый и затем подробный портрет;

3. авторская характери­стика с обобщением «в масштабе России»;

4. подчеркнутые ассоциации с животными и с миром вещей;

5. подробно, в деталях выписанный интерьер, пейзаж (в интерьере и пейзаже — либо ощущение хаоса и разложения, либо мнимого, мертвенного «хлада размеренной чистоты и опрятности»);

6. сцена угощения и диалог с Чичиковым по поводу «мертвых душ».

В результате создаются непо­хожие друг на друга, индивидуализированные характеры, объединенные, тем не менее, одним признаком: все эти персонажи принадлежат «вчерашнему дню» и сами явля­ются «мертвыми душами». Рассмотрите подробно сле­дующие компоненты изображения:

1. Портрет (как правило, их два: первый — беглый, второй — более подробный).

2. Авторская характеристика (в нее обязательно вхо­дит рассуждение о типичности данного героя для рус­ской жизни; о Коробочке вы найдете даже два таких рассуждения).

3. Пейзаж усадьбы как своеобразная эмблема (или «зеркало») души героя.

4. Интерьер помещения (с теми же функциями).

5. Сопутствующие персонажи (члены семьи, прислу­га, другие гости).

6. Диалог с Чичиковым о мертвых душах (здесь, как правило, открывается наиболее важный аспект характера помещика).

7. Имена и фамилии помещиков более или менее значимы (не «говорящие» в классицистическом смысле слова, но содержащие важные ассоциации).

Определенное значение имеет порядок появления по­мещиков. На первый взгляд каж­дый очередной помещик отвратительнее и «мертвее» предыдущего: Манилов сменяется куда менее благооб­разными на вид Коробочкой, Ноздревым, Собакевичем и, наконец, гротескно-безобразным Плюшкиным (при первом появлении напоминающем... старуху-ключницу). Мотив старости и смерти тоже усиливается по направле­нию от Манилова к Плюшкину. Однако на более глу­бинном уровне гоголевского замысла символика поряд­ка появления помещиков оказывается как раз противо­положной. Наиболее «мертвым» можно считать именно Манилова, лицо которого выглядит застывшей маской. Сам Гоголь назвал его «рыцарем пустоты». Из всех помещиков Манилов наименее похож на человека, он напоминает манекен. Коробочка и Ноздрев — от­рицательные герои, но это значительно более живые характеры, чем Манилов. Изображая Собакевича, Го­голь даже привлекает положительные фольклорные ас­социации (медведь, богатырь). Образ Плюшкина можно назвать в какой-то степени трагическим (такому воспри­ятию способствует жизнеописание героя и лирико-патетическое отступление по поводу жалкой судьбы его, обращенное к юношеству). Гоголь намеревался «дове­сти» этого персонажа до второго и третьего томов по­эмы, где он мог бы, как и Чичиков, духовно преобра­зиться и очиститься от порока. Таким образом, первое впечатление, что каждый новый помещик «мертвее» предыдущего, оказывается обманчивым. Поскольку Плюшкин, быть может, ближе к духовному преображе­нию, чем Манилов, можно сказать, что на композици­онном уровне (порядок появления помещиков) Гоголь как бы реализует очень важный христианский символ — «последние станут первыми».

Чиновники. Если помещики индивидуализованы, то чиновники наоборот обезличены, они имеют только коллективный портрет, из которого незначительно вы­деляются губернатор, прокурор, полицеймейстер и почтмейстер. У чинов­ников не обозначены фамилии, а имена приводятся час­то в комических и гротескных контекстах («Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч», «Иван Антонович Кувшинное Рыло»), иногда дублируются (Иван Андреевич, Иван Антонович).

Не случайно гротескное начало в портрете Ивана Антоновича и его грубо-комическое прозвище, отсылающее одновременно к миру неживых вещей и к миру животных (вспомним реплику Городничего из «Ре­визора»: «Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц...»). Департамент иронически охарактеризован как «храм Фемиды». Это важное место действия для Гоголя, депар­тамент часто изображается в петербургских повестях, где он выглядит как своего рода антимир, еще один ад в ми­ниатюре.

Основное средство изображения чиновников — ав­торская характеристика.

Приемы авторской характеристики:

алогизмы, абсурдизация, смысловые несостыковки;

развернутые сравнения;

гиперболы;

ирония;

сатирические отступления;

интерьер и другие детали как средства изображения канцелярии;

речь — как прямая, так и несобственно-прямая: без индивидуализации, выражение «общего мнения».

Важнейшие эпизоды, по которым можно собрать материал для раскрытия темы «Мир чиновни­ков»: «домашняя вечеринка» у губернатора (глава 1), бал у губернатора (глава 8), завтрак у полицеймейстера (глава 10).

В «чиновничьих» сюжетах Гоголя можно обнаружить немало традиционных мотивов русских сатирических комедий Фонви­зина и Грибоедова. Волокита, бюрократизм, чинопочи­тание, взяточничество и другие социальные пороки — традиционно высмеиваемое социальное зло (взятка Ивану Антоновичу Кувшинное Рыло в 7-й главе). Однако приемы изображения иные, они близки к сатирическим приемам Салтыкова-Щедрина. Один из видов языкового портрета у обоих писате­лей — речь, организованная как механическое повторе­ние слов, символ бюрократизма, казенности и тупоумия. В «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина этот прием приоб­ретает еще более гротескную окраску: Органчик изобра­жается куклой (подчеркивается неживое, марионеточное начало в человеке).

Имена персонажей-чиновников в поэме тоже не пере­дают личностной индивидуальности, они повторяются: Иван Иванович, Иван Антонович. При этом выделяются некоторые фигуры (губернатор, прокурор, жалобщики), но они знаменательны только своей сюжетной функци­ей. Характеры этих героев так же усреднены, как и у всех чиновников. Примечательна в этом отношении фи­гура прокурора, у которого «всего-то» и было, что «гус­тые брови», и о котором только после его смерти дога­дались, что у него была «душа». Разумеется, невозможно полностью сводить принципы изображения чиновников у Гоголя к социальной сатире. Гоголевский гротеск и фантасмагория гораздо масштабней, его абсурдизирующие приемы в каком-то смысле самодостаточны, поскольку язык, на котором говорит писатель, это и его взгляд на мир.

О некоторых особенностях гоголевской обрисовки характеров

Легко заметить, что, рисуя портрет героя, Гоголь всегда наибо­лее обстоятельно говорит о пустяках, о мелочах, показывая их не торопясь, замедленно. Это де­лает портрет героя и по-особен­ному выразительным и в большой степени коми­ческим. Ведь комическое очень часто бывает основано на замене серьезного и существенного пус­тяками. Прокурор у Гоголя «с весьма черными густыми бровя­ми и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то ска­жу». О Чичикове говорится с подчеркиванием опять-таки част­ного и неглавного, которому при­дается как будто бы большое значение: «В приемах своих гос­подин имел что-то солидное и вы­смаркивался чрезвычайно громко. Неизвестно, как он это делал, но только нос его звучал, как тру­ба».

Обращая внимание на мелочи, Гоголь чаще всего из мелочи создает целую картину или сцену. Благодаря этому мелочь пере­стает быть мелочью, превращаясь, говоря словами Белинского, в «перл создания» и давая наглядное представление о людях и жизни. Гоголь, например, так рассказывает о том, как смеется Ноздрев: «Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк, его ра­зобрало!»

Частность (смех героя) разворачивается на наших глазах в самостоятельную сценку, очень интересную и по-своему увлека­тельную. Она интересна не только в связи с Ноздревым, но и сама по себе. Она способна вызвать в читателе самые близкие и живые ассоциации. Под впечатлением этой сценки мы можем вспомнить о каком-нибудь нашем знакомом или о каком-нибудь известном нам случае. Развернутая частность, развернутая гого­левская деталь дают нам возможность узнать что-то новое и вспомнить о хорошо известном.

Подобны развернутым деталям многие гоголевские сравнения. Гоголь любит сравнения, часто к ним прибегает. Они у него велики по размерам и тоже «развернутые». Гоголь, например, говорит о некоем дяде Миняе, который вызвался помочь раз­вести столкнувшихся лошадей, и при этом обращает внимание на его «брюхо», похожее на «тот исполинский самовар, в кото­ром варится сбитень для всего прозябнувшего рынка».

Для Гоголя здесь важны не только дядя Миняй, с его боль­шого размера брюхом, но и не менее того—«прозябнувший рынок» и сбитень (т. е. горячий напиток из подожженного меда с пряностями), который так особенно приятен тем, кто приехал на рынок. Гоголя в описаниях все время тянет в большой мир. Одну частность он дополняет другими частностями, взятыми уже из другой сферы жизни,— и в целом у него создается картина самого широкого охвата. Он действительно рисует Русь со всех сторон. Он делает это и тогда, когда знакомит читателя с самы­ми разными персонажами, и тогда, когда не спеша рассказывает о разных частностях, и тогда, когда в свободных сравнениях, разворачивая их, рисует эпические картины, так много говоря­щие о жизни.

Вот Гоголь ведет нас к дому Собакевича, из окна которого выглядывали «почти в одно время два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых дела­ют на Руси балалайки, двухструнные, легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего, и посвистывающего на белогрудых и бело-шейных девиц, собравшихся послушать его тихоструйного тренканья».

Автор начал с лица мужчины, сравнил его с молдаванской тыквой, потом перешел к балалайкам, от балалаек к ухватистому парню — и как много мы узнали о жизни из этой очень под­вижной, многоступенчатой и столь богатой содержанием карти­ны, выросшей из простого сравнения!

Еще одна важная особенность Гоголя-художника — яркая неожиданность и меткость его слова, неожиданность и меткость его характеристик и описаний. Вспомним, например, как описы­ваются собачки, принадлежащие даме приятной во всех отноше­ниях: «Приезд гостьи разбудил собачонок, спавших на солнце: мохнатую Адель, беспрестанно путавшуюся в собственной шерс­ти, и кобелька Попури на тоненьких ножках».

Впечатление неожиданности и вместе с тем верности действи­тельности оставляет и характерная для Гоголя манера изобра­жения чувств героя через внешний жест, внешнее движение. У Манилова (при встрече с Чичиковым) «от радости остались только нос да губы на лице, глаза совершенно исчезли». Рас­терянность прокурора выражается так: «...продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по голове, сметая оттуда табак». Любопытство приятной дамы передается через внешние детали, которые в совокупности оставляют целую картину комического свойства: «...ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то, что была отчасти тяжело­вата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, кото­рый вот так и полетит на воздух от дуновения».

8