Ocнoвныe тeмы и мoтивы в paccкaзe «Cигнaл» B. M. Гapшинa B paccкaзe «Cигнaл» (1887) нeт любoвнoй иcтopии, нo oтмeчeнный мoтив пpoявляeтcя в нeм eщe peзчe. Гepoи paccкaзa нe пишyт кapтин, нe oбcyждaют филocoфcкиx пpoблeм и нe мoгyт oпpeдeлять cyдьбы чeлoвeчecтвa. Oни мaлeнькиe люди, живyщиe мaлeнькими интepecaми: гpядкa кaпycты, жaлoвaньe, пpитecнeниe нaчaльcтвa — дaльшe иx интepecы нe идyт. Ho в cвoиx paзгoвopax oб этиx пpeдмeтax Ceмeн и Bacилий cтaвят тoт жe вoпpoc, чтo и Гeльфpeйx, coздaвший cвoю кapтинy oб Ильe Mypoмцe. B мoлoдocти Ceмeн был нa вoйнe, cлyжил дeнщикoм и яpкиxпoдвигoв, кoтopыe мoгли бы oпpeдeлить иcxoд cpaжeния, yжe пo cвoeй дoлжнocти coвepшить нe мoг. Ho для Гapшинa Ceмeн — чeлoвeк бoльшoй дyши, и пoдвиг eгo зaключaeтcя в тoм, чтo oн нe oзлoбилcя нa жизнь и людeй, xoтя имeл для этoгo вce ocнoвaния. Пpaвдa, в eгo oтнoшeнии к жизни явнo зaмeтны пaccивнocть и фaтaлизм. Boт эти чepты и paздpaжaют eгo coбeceдникa Bacилия. «He тaлaн-cyдьбa, — вoзpaжaeт Bacилий Ceмeнy, — нaм c тoбoю вeк зaeдaeт, a люди. Heтy нa cвeтe звepя xищнee и злee чeлoвeкa». Пoзиция Bacилия — этo пoзиция чeлoвeкa, нe жeлaющeгo пoдчинятьcя cyдьбe и пoтoмy вcтyпaющeгo в бopьбy c людьми и oбcтoятeльcтвaми. Ho для Гapшинa в зaкoнax бopьбы ecть cвoя cypoвaя диaлeктикa: чeлoвeк oзлoбившийcя, yтpaтивший вepy в людeй, дaжe в cпpaвeдливoм гнeвe cвoeм пpoтив винoвникoв злa мoжeт cтaть пpичинoй гибeли нeвинныx людeй. 3дecь Ceмeн и Bacилий мeняютcя мecтaми. Ceмeн aктивнo выcтyпaeт нa бopьбy co злoм, cпacaя пoeзд c людьми, нe пoдoзpeвaющими o гpoзящeй им oпacнocти, и Bacилий пpизнaeт eгo пpaвoтy и нeпpaвeднocть пyти, нa кoтopый oн вcтaл. Ho aктивнocть Ceмeнa ocoбoгo poдa. B ocнoвe ee лeжит caмoпoжepтвoвaниe, и ecли oн и пoднимaeт кpacный флaг, тo этoт флaг cмoчeн eгo coбcтвeннoй кpoвью. Boпpoc o тoм, чтo ecть дoбpo и злo, cтaвитcя в этoм paccкaзe нecкoлькo yпpoщeннo и oднoзнaчнo, в дyxe тoлcтoвcкoй мopaли нeпpoтивлeния злy нacилиeм, нo блaгoдapя пpocтoтe фaбyлы и блaгopoднoй гepoичecкoй жepтвeннocти eгo глaвнoгo гepoя paccкaз пpoизвoдит cильнoe эмoциoнaльнoe вoздeйcтвиe. Имeннo к этoй цeли и cтpeмилcя Гapшин, тaк кaк пpeднaзнaчaл eгo для нapoдa. Для Гapшинa мopaль вceгдa былa пpocтa, зaтo бecкoнeчнo cлoжeн был вoпpoc, пoчeмy этa пpocтaя мopaль нe мoжeт ocyщecтвитьcя в жизни людeй. Гapшин в кaждoм cвoeм paccкaзe c бoлeзнeннoй ocтpoтoй cтaвил вoпpoc o пpaвдe и нeпpaвдe, o paзнooбpaзныx пpoявлeнияx и фopмax coвpeмeннoгo злa, и пoтoмy eгo мaлeнькиe paccкaзы нaпoлнялиcь бoльшим и глyбoким coдepжaниeм. Глeб Уcпeнcкий cпpaвeдливo пиcaл: «...в eгo мaлeнькиx paccкaзax и cкaзкax, инoгдa в нecкoлькo cтpaничeк, пoлoжитeльнo иcчepпaнo вce coдepжaниe нaшeй жизни, в ycлoвияx кoтopoй пpишлocь жить и Гapшинy, и вceм eгo читaтeлям. Гoвopя — «вce coдepжaниe жизни нaшeй», я нe yпoтpeбляю здecь кaкoй-нибyдь пышнoй и нeoбдyмaннoй фpaзы, — нeт, имeннo вce, чтo дaвaлa нaибoлee вaжнoгo eгo yмy и cepдцy нaшa жизнь (нaшa — нe знaчит тoлькo pyccкaя, a жизнь людeй нaшeгo вpeмeни вooбщe), вce дo пocлeднeй чepты пepeжитo, пepeчyвcтвoвaнo им caмым жгyчим чyвcтвoм и имeннo пoтoмy-тo и мoглo быть выcкaзaнo тoлькo в двyx, дa eщe тaкиx мaлeнькиx, книжкax». Ty жe мыcль выcкaзaл и дpyгoй coвpeмeнник Гapшинa — П. Ф. Якyбoвич. И пoэт-peвoлюциoнep, и кpyпнeйший пpoзaик — oчepкиcт-coциoлoг пo cyщecтвy пpизнaли фaкт, нeoбычный кaк для литepaтypы 80-x гг., тaк и для пpeдшecтвyющeй pyccкoй литepaтypы. Heбoльшиe пo oбъeмy paccкaзы oтpaзили ocнoвнoe coдepжaниe эпoxи. Пoзднee блaгoдapя Kopoлeнкo, Чexoвy, Бyнинy этa мыcль пepecтaнeт вocпpинимaтьcя кaк пapaдoкc. Гapшинy yдaлocь oткpыть нoвыe вoзмoжнocти мaлoгo жaнpa. Cтpoгyю oбъeктивнocть пoвecтвoвaния oн coeдинил c лиpичecкoй взвoлнoвaннocтью и чeткo cфopмyлиpoвaннoй aвтopcкoй тoчкoй зpeния. B cyбъeктивныx лиpичecкиx пepeживaнияx oткpыл coциaльнyю ocнoвy. Peaлизм oпиcaний coчeтaлcя y нeгo c poмaнтичecким пpeoбpaжeниeм жизни, кoнкpeтныe oбpaзы — c aллeгopичecкими и cимвoличecкими oбoбщeниями, бытoвыe зapиcoвки — c филocoфcким ocмыcлeниeм дeйcтвитeльнocти. Унылoмy пeccимизмy и poзoвoмy oптимизмy, нepeдким в литepaтype 80-x гг., Гapшин пpoтивoпocтaвил cвoи coмнeния, вoпpocы, мyдpый cкeптицизм и в тo жe вpeмя пaфoc пoдвижничecтвa. B пpивычнoм тeчeнии бyднeй oн cyмeл yвидeть тpaгeдию, a в тpaгичecкoй cyдьбe нeзaypядныx гepoeв — чepты нoвoй нpaвcтвeннocти. Oн coздaл нoвый тип гepoя — чeлoвeкa чyткoй coвecти и oбнaжeнныx нepвoв, пoчyвcтвoвaвшeгo личнyю oтвeтcтвeннocть зa oбщecтвeннyю нeпpaвдy, гepoя, кoтopый cтaнeт oдним из ocнoвныx в дeмoкpaтичecкoй литepaтype кoнцa XIX в. Иcтoчник:
Анализ рассказа Сигнал Гаршина
Рассказ «Сигнал» был написан Гаршиным в 1877 году. Герои рассказа – маленькие люди Семён и Василий, оба рабочие. Их можно назвать традиционной литературной парой «типичных людей». Их не интересуют глобальные вопросы, они живут маленькими делами: огород, жалование, плохое отношение начальства – это всё, что занимает героев. Однако в этих беседах без намёка на анализ действительности Семён и Василий (главные герои произведения) задаются тем же вопросом, что и автор картины «Илья Муромец». Это обусловлено тем, что в юности Семён был на войне, но не командиром и даже не рядовым солдатом, а денщиком, поэтому не мог даже малость повлиять на итог битвы.
Обоих притесняет начальство, но Семен молча сносит обиды, а Василий возмущается. Василий гордится тем, что в отличие от других размышляет и стоит за правду, но в представлении автора, озлобившись, человек становится преступником.
Казалось бы, Семён – типичный маленький человек, но для Гаршина это не так. Для него Семён – человек широкой души. Его подвиг был не в том, что он уничтожил врага, но в том, что после войны никак не изменился: не стал злее и грубее. Однако стоит заметить, что при этом Семён стал пассивным человеком с верой в предопределённость жизни. Эти черты и не нравятся собеседнику Семёна – Василию. Позиция Василия при этом заключается в том, что он не хочет подчиняться судьбе, а поэтому стоит в оппозиции к людям и обстоятельствам.
Для Гаршина борьба – это условия, в которых озлобившийся человек даже в праведном своём порыве может стать виновником в смерти окружающих людей. Семён и Василий в этом контексте противопоставляются друг другу. Семён, не зная опасности, бросается спасать поезд с людьми, а Василий, в свою очередь, готов признать лишь только стремление Семёна, но его правоту – никогда. Семён в любой момент готов пожертвовать собой ради других. Это вызывает неприятие у Василия, на почве данного противостояния и возникает главный конфликт текста.
Не только в этом, но и во всех своих произведениях Гаршин поднимает вопрос морали, правде и лжи, добре и зле, описывая при этом не столь значительные события в жизни людей. В маленьких рассказах автора описана та реальность, в которой существовал и сам писатель, и его читатели.
Произведения Гаршина отразили дух эпохи. Его последователями можно назвать Короленко, Чехова и Бунина. Они продолжили искать ответы на вопросы, обозначенные Гаршиным – писателем, которого по праву можно считать мастером малой прозы
Символический смысл названия рассказа Гаршина «Сигнал»
Заголовок в литературном произведении несет семантическое наполнение, имеет большое значение. Он может дать понять, о чем пойдет речь, или же, наоборот, интригует, заставляя браться за книгу. Название рассказа Всеволода Михайловича Гаршина «Сигнал» символично и до конца текста не понятно. Так о каком же сигнале идет речь в этом произведении?
В рассказе два главных героя – два железнодорожных сторожа, Семен Иванович Иванов и Василий Степанович Спиридов. Сначала автор предлагает нам проследить за судьбой Семена. Иванов служит денщиком, ответственно и добросовестно выполняя возложенные на него обязанности. Приходилось Семену и под пулями побывать, но от намеченного пути не отступил. Но служба при офицере закончилась, и начались мытарства по свету. Случайная встреча с начальником станции стала настоящей удачей: Семен получил должность сторожа. Теперь у него есть новая теплая будка и маленький огород. А больше этому герою ничего и не нужно! Семен ответственно следит за вверенной территорией: совершает ежедневные обходы, подкручивает гайки, подравнивает щебень, проверяет водяные трубы. И так спокойно складывается житье Семена Ивановича, так радостно и покойно на его душе.
А вот второй сторож, Василий Спиридов, не может довольствоваться тем, что имеет. Его все раздражает, он постоянно злится, встретившись с Семеном, все больше курит и молчит. Что за думы таятся в голове этого мрачного человека? А мысли все такие: нельзя человеку, как скоту, терпеть, нужно пытаться вырваться, победить зло, которое идет только от людей, по большей части даже от начальства. Василий ждет проверки, чтобы пожаловаться. С прошлой ревизии он был на замечании, но даже и не старается подготовить свой участок. Приехавшее начальство проверкой было удовлетворено, но Василий не стерпел и обратился с жалобой насчет огорода. Рассвирепел начальник и ударил Василия в лицо. Спиридов даже ответить не смог, настолько его потрясла эта ситуация. Когда же опомнился, решил отомстить и отправился в Москву.
Да вот только до города герой так и не добрался. Он, как разбойник, скрывался в лесу, а потом решился на подленькое дело – вырвать рельс. Василий не подумал о невинных людях, которые, ничего не подозревая, полетят под откос. Василий – человек горячий, им двигала ярость.
Семен же, увидев, как Василий отрывает рельс, чуть с ума не сошел от тревоги. У него с собой не было никаких сигнальных принадлежностей, но Иванов не растерялся: соорудил флаг ценой собственного здоровья.
Так вот о каком сигнале говорит Гаршин в заголовке своего произведения. Кровавый платок, прикрепленный к таловой палочке, и есть тот самый сигнал, предупреждающий машиниста локомотива об опасности. И даже слабея, Семен не выпускает его из рук. Василий же, наконец, осознав, что натворил, поддерживает товарища, который из последних сил старается удержаться на ногах.
И вот машинист увидел спасительный сигнал, изготовленный в минуты отчаяния, люди не пострадали
СИГНАЛ Вс. Гаршин
Семен Иванов служил сторожем на железной дороге. От его будки до одной станции было двенадцать, до другой - десять верст. Верстах в четырех в прошлом году открыли большую прядильню; из-за лесу ее высокая труба чернела, а ближе, кроме соседних будок, и жилья не было.
Семен Иванов был человек больной и разбитый. Девять лет тому назад он побывал на войне: служил в денщиках у офицера и целый поход с ним сделал. Голодал он, и мерз, и на солнце жарился, и переходы делал по сорока и пятидесяти верст в жару и в мороз; случалось и под пулями бывать, да, слава богу, ни одна не задела. Стоял раз полк в первой линии; целую неделю с турками перестрелка была: лежит наша цепь, а через лощинку - турецкая, и с утра до вечера постреливают. Семенов офицер тоже в цепи был; каждый - день три раза носил ему Семен из полковых кухонь, из оврага, самовар горячий и обед. Идет с самоваром по открытому месту, пули свистят, в камни щелкают; страшно Семену, плачет, а сам идет. Господа офицеры очень довольны им были: всегда у них горячий чай был. Вернулся он из похода целый, только руки и ноги ломить стало. Немало горя пришлось ему с тех пор отведать. Пришел он домой - отец старик помер; сынишка был по четвертому году - тоже помер, горлом болел; остался Семен с женой сам-друг. Не задалось им и хозяйство, да и трудно с пухлыми руками и ногами землю пахать. Пришлось им в своей деревне невтерпеж; пошли на новые места счастья искать. Побывал Семен с женой и на Линии, и в Херсоне, и в Донщине; нигде счастья не достали. Пошла жена в прислуги, а Семен по-прежнему все бродит. Пришлось ему раз по машине ехать; на одной станции видит - начальник будто знакомый. Глядит на него Семен, и начальник тоже в Семеново лицо всматривается. Узнали друг друга: офицер своего полка оказался.
- Ты Иванов? - говорит.
- Так точно, ваше благородие, я самый и есть.
- Ты как сюда попал?
Рассказал ему Семен: так, мол, и так.
- Куда ж теперь идешь?
- Не могу знать, ваше благородие.
- Как так, дурак, не можешь знать?
- Так точно, ваше благородие, потому податься некуда. Работы какой, ваше благородие, искать надобно.
Посмотрел на него начальник станции, подумал и говорит:
- Вот что, брат, оставайся-ка ты покудова на станции. Ты, кажется, женат? Где у тебя жена?
- Так точно, ваше благородие, женат; жена в городе Курске, у купца в услужении находится.
- Ну, так пиши жене, чтобы ехала. Билет даровой выхлопочу. Тут у нас дорожная будка очистится; уж попрошу за тебя начальника дистанции.
- Много благодарен, ваше благородие, - ответил Семен.
Остался он на станции. Помогал у начальника на кухне, дрова рубил, двор, платформу мел. Через две недели приехала жена, и поехал Семен на ручной тележке в свою будку. Будка новая, теплая, дров сколько хочешь; огород маленький от прежних сторожей остался, и земли с полдесятины пахотной по бокам полотна было. Обрадовался Семен; стал думать, как свое хозяйство заведет, корову, лошадь купит.
Дали ему весь нужный припас: флаг зеленый, флаг красный, фонари, рожок, молот, ключ - гайки подвинчивать, лом, лопату, метел, болтов, костылей; дали две книжечки с правилами и расписание поездов. Первое время Семен ночи не спал, все расписание твердил; поезд еще через два часа пойдет, а он обойдет свой участок, сядет на лавочку у будки и все смотрит и слушает, не дрожат ли рельсы, не шумит ли поезд. Вытвердил он наизусть и правила; хоть и плохо читал, по складам, а все-таки вытвердил.
Дело было летом; работа нетяжелая, снегу отгребать не надо, да и поезд на той дороге редко. Обойдет Семен свою версту два раза в сутки, кое-где гайки попробует подвинтить, щебенку подровняет, водяные трубы посмотрит и идет домой хозяйство свое устраивать. В хозяйстве только у него помеха была: что ни задумает сделать, обо всем дорожного мастера проси, а тот начальнику дистанции доложит; пока просьба вернется, время и ушло. Стали Семен с женою даже скучать.
Прошло времени месяца два; стал Семен с соседями-сторожами знакомиться. Один был старик древний; все сменить его собирались: едва из будки выбирался. Жена за него и обход делала. Другой будочник, что поближе к станции, был человек молодой, из себя худой и жилистый. Встретились они с Семеном в первый раз на полотне, посередине между будками, на обходе; Семен шапку снял, поклонился.
- Доброго, - говорит, - здоровья, сосед. Сосед поглядел на него сбоку.
- Здравствуй, - говорит.
Повернулся и пошел прочь. Бабы после между собою встретились. Поздоровалась Семенова Арина с соседкой; та тоже разговаривать много не стала, ушла. Увидел раз ее Семен.
- Что это, - говорит, - у тебя, молодица, муж неразговорчивый? Помолчала баба, потом говорит:
- Да о чем ему с тобой разговаривать? У всякого свое... Иди себе с богом.
Однако прошло еще времени с месяц, познакомились. Сойдутся Семен с Василием на полотне, сядут на край, трубочки покуривают и рассказывают про свое житье-бытье. Василий все больше помалчивал, а Семен и про деревню свою и про поход рассказывал.
- Немало, - говорит, - я горя на своем веку принял, а веку моего не бог весть сколько. Не дал бог счастья. Уж кому какую талан-судьбу господь даст, так уж и есть. Так-то, братец, Василий Степаныч.
А Василий Степаныч трубку об рельс выколотил, встал и говорит:
- Не талан-судьба нас с тобою век заедает, а люди. Нету на свете зверя хищнее и злее человека. Волк волка не ест, а человек человека живьем съедает.
- Ну, брат, волк волка ест, это ты не говори.
- К слову пришлось, и сказал. Все-таки нету твари жесточе. Не людская бы злость да жадность - жить бы можно было. Всякий тебя за живое ухватить норовит, да кус откусить, да слопать.
Задумался Семен.
- Не знаю, - говорит, - брат. Может, оно так, а коли и так, так уж есть на то от бога положение.
- А коли так, - говорит Василий, - так нечего нам с тобой и разговаривать. Коли всякую скверность на бога взваливать, а самому сидеть да терпеть, так это, брат, не человеком быть, а скотом. Вот тебе мой сказ.
Повернулся и пошел, не простившись. Встал и Семен.
- Сосед, - кричит, - за что же ругаешься?
Не обернулся сосед, пошел. Долго смотрел на него Семен, пока на выемке на повороте стало Василия не видно. Вернулся домой и говорит жене:
- Ну, Арина, и сосед же у нас: зелье, не человек. Однако не поссорились они; встретились опять и по-прежнему разговаривать стали, и все о том же.
- Э, брат, кабы не люди... не сидели бы мы с тобою в будках этих, - говорит Василий.
- Что ж в будке... ничего, жить можно.
- Жить можно, жить можно... Эх, ты! Много жил, мало нажил, много смотрел, мало увидел. Бедному человеку, в будке там или где, какое уж житье! Едят тебя живодеры эти. Весь сок выжимают, а стар станешь - выбросят, как жмыху какую, свиньям на корм. Ты сколько жалованья получаешь?
- Да маловато, Василий Степанович. Двенадцать рублей.
- А я тринадцать с полтиной. Позволь тебя спросить, почему? По правилу, от правления всем одно полагается: пятнадцать целковых в месяц, отопление, освещение. Кто же это нам с тобой двенадцать или там тринадцать с полтиной определил? Чьему брюху на сало, в чей карман остальные три рубля или же полтора полагаются? Позволь тебя спросить?.. А ты говоришь, жить можно! Ты пойми, не об полуторах там или трех рублях разговор идет. Хоть бы и все пятнадцать платили. Был я на станции в прошлом месяце; директор проезжал, так я его видел. Имел такую честь. Едет себе в отдельном вагоне; вышел на платформу, стоит, цепь золотую распустил по животу, щеки красные, будто налитые... Напился нашей крови. Эх, кабы сила да власть!.. Да не останусь я здесь долго; уйду, куда глаза глядят.
- Куда же ты уйдешь, Степаныч? От добра добра не ищут. Тут тебе и дом, тепло, и землицы маленько. Жена у тебя работница...
- Землицы! Посмотрел бы ты на землицу мою. Ни прута на ней нету. Посадил было весной капустки, так и то дорожный мастер приехал. "Это, говорит, что такое? Почему без доношения? Почему без разрешения? Выкопать, чтоб и духу ее не было". Пьяный был. В другой раз ничего бы не сказал, а тут втемяшилось... "Три рубля штрафу!.."
Помолчал Василий, потянул трубочки и говорит тихо:
- Немного еще, зашиб бы я его до смерти.
- Ну, сосед, и горяч ты, я тебе скажу.
- Не горяч я, а по правде говорю и размышляю. Да еще дождется он у меня, красная рожа! Самому начальнику дистанции жаловаться буду. Посмотрим!
И точно пожаловался.
Проезжал раз начальник дистанции путь осматривать. Через три дня после того господа важные из Петербурга должны были по дороге проехать: ревизию делали, так перед их проездом все надо было в порядок привести. Балласту подсыпали, подровняли, шпалы пересмотрели, костыли подколотили, гайки подвинтили, столбы подкрасили, на переездах приказали желтого песочку подсыпать. Соседка-сторожиха и старика своего выгнала травку подщипать. Работал Семен целую неделю; все в исправность привел и на себе кафтан починил, вычистил, а бляху медную кирпичом до сияния оттер. Работал и Василий. Приехал начальник дистанции на дрезине; четверо рабочих рукоять вертят; шестерни жужжат; мчится тележка верст по двадцать в час, только колеса воют. Подлетел к Семеновой будке; подскочил Семен, отрапортовал по-солдатски. Все в исправности оказалось.
- Ты давно здесь? - спрашивает начальник.
- Со второго мая, ваше благородие.
- Ладно. Спасибо. А в сто шестьдесят четвертом номере кто?
Дорожный мастер (вместе с ним на дрезине ехал) ответил:
- Василий Спиридов.
- Спиридов, Спиридов... А, это тот самый, что в прошлом году был у вас на замечании?
- Он самый и есть-с.
- Ну, ладно, посмотрим Василия Спиридова. Трогай. Налегли рабочие на рукояти; пошла дрезина в ход. Смотрит Семен на нее и думает: "Ну, будет у них с соседом игра".
Часа через два пошел он в обход. Видит, из выемки по полотну идет кто-то, на голове будто белое что виднеется. Стал Семен присматриваться - Василий; в руке палка, за плечами узелок маленький, щека платком завязана.
- Сосед, куда собрался? - кричит Семен. Подошел Василий совсем близко: лица на нем нету,
белый, как мел, глаза дикие; говорить начал - голос обрывается.
- В город, - говорит, - в Москву... в правление.
- В правление... Вот что! Жаловаться, стало быть, идешь? Брось, Василий Степаныч, забудь...
- Нет, брат, не забуду. Поздно забывать. Видишь, он меня в лицо ударил, в кровь разбил. Пока жив, не забуду, не оставлю так. Учить их надо, кровопийцев...
Взял его за руку Семен:
- Оставь, Степаныч, верно тебе говорю: лучше не сделаешь.
- Чего там лучше! Знаю сам, что лучше не сделаю; правду ты про талан-судьбу говорил. Себе лучше не сделаю, но за правду надо, брат, стоять.
- Да ты скажи, с чего все пошло-то?
- Да с чего... Осмотрел все, с дрезины сошел, в будку заглянул. Я уж знал, что строго будет спрашивать; все как следует исправил. Ехать уж хотел, а я с жалобой. Он сейчас кричать. "Тут, говорит, правительственная ревизия, такой-сякой, а ты об огороде жалобы подавать! Тут, говорит, тайные советники, а ты с капустой лезешь!" Я не стерпел, слово сказал, не то чтобы очень, но так уж ему обидно показалось. Как даст он мне... Терпенье наше проклятое! Тут бы его надо... а я стою себе, будто так оно и следует. Уехали они, опамятовался я, вот обмыл себе лицо и пошел.
- Как же будка-то?
- Жена осталась. Не прозевает; да ну их совсем и с дорогой ихней!
Встал Василий, собрался.
- Прощай, Иваныч. Не знаю, найду ли управу себе.
- Неужто пешком пойдешь?
- На станции на товарный попрошусь: завтра в Москве буду.
Простились соседи; ушел Василий, и долго его не было. Жена за него работала, день и ночь не спала; извелась совсем, поджидаючи мужа. На третий день проехала ревизия: паровоз, вагон багажный и два первого класса, а Василия все нет. На четвертый день увидел Семен его хозяйку: лицо от слез пухлое, глаза красные.
- Вернулся муж? - спрашивает.
Махнула баба рукой, ничего не сказала и пошла в свою сторону.
Научился Семен когда-то, еще мальчишкой, из тальника дудки делать. Выжжет таловой палке сердце, дырки, где надо, высверлит, на конце пищик сделает и так славно наладит, что хоть что угодно играй. Делывал он в досужее время дудок много и с знакомым товарным кондуктором в город на базар отправлял; давали ему там за штуку по две копейки. На третий день после ревизии оставил он дома жену вечерний шестичасовой поезд встретить, а сам взял ножик и в лес пошел, палок себе нарезать. Дошел он до конца своего участка, - на этом месте путь круто поворачивал, - спустился с насыпи и пошел лесом под гору. За полверсты было большое болото, и около него отличнейшие кусты для его дудок росли. Нарезал он палок целый пук и пошел домой. Идет лесом; солнце уже низко было; тишина мертвая, слышно только, как птицы чиликают да валежник под ногами хрустит. Прошел Семен немного еще, скоро полотно; и чудится ему, что-то еще слышно: будто где-то железо о железо позвякивает. Пошел Семен скорей. Ремонту в то время на их участке не было. "Что бы это значило?" - думает. Выходит он на опушку - перед ним железнодорожная насыпь подымается; наверху, на полотне, человек сидит на корточках, что-то делает; стал подыматься Семен потихоньку к нему: думал, гайки кто воровать пришел. Смотрит - и человек поднялся, в руках у него лом; поддел он рельс ломом, как двинет его в сторону. Потемнело у Семена в глазах; крикнуть хочет - не может. Видит он Василия, бежит бегом, а тот с ломом и ключом с другой стороны насыпи кубарем катится.
- Василий Степаныч! Отец родной, голубчик, воротись! Дай лом! Поставим рельс, никто не узнает. Воротись, спаси свою душу от греха.
Не обернулся Василий, в лес ушел.
Стоит Семен над отвороченным рельсом, палки свои выронил. Поезд идет не товарный, пассажирский. И не остановишь его ничем: флага нет. Рельса на место не поставишь; голыми руками костылей не забьешь. Бежать надо, непременно бежать в будку за каким-нибудь припасом. Господи, помоги!
Бежит Семен к своей будке, задыхается. Бежит - вот-вот упадет. Выбежал из лесу - до будки "со сажен, не больше, осталось, слышит - на фабрике гудок загудел. Шесть часов. А в две минуты седьмого поезд пройдет. Господи! Спаси невинные души! Так и видит перед собою Семен: хватит паровоз левым колесом об рельсовый обруб, дрогнет, накренится, пойдет шпалы рвать и вдребезги бить, а тут кривая, закругление, да насыпь, да валиться-то вниз одиннадцать сажен, а там, в третьем классе, народу битком набито, дети малые... Сидят они теперь все, ни о чем не думают. Господи, вразуми ты меня!.. Нет, до будки добежать и назад вовремя вернуться не поспеешь...
Не добежал Семен до будки, повернул назад, побежал скорее прежнего. Бежит почти без памяти; сам не знает, что еще будет. Добежал до отвороченного рельса: палки его кучей лежат. Нагнулся он, схватил одну, сам не понимая зачем, дальше побежал. Чудится ему, что уже поезд идет. Слышит свисток далекий, слышит, рельсы мерно и потихоньку подрагивать начали. Бежать дальше сил нету; остановился он от страшного места саженях во ста: тут ему точно светом голову осветило. Снял он шапку, вынул из нее платок бумажный; вынул нож из-за голенища; перекрестился, господи благослови!
Ударил себя ножом в левую руку повыше локтя, брызнула кровь, полила горячей струей; намочил он в ней свой платок, расправил, растянул, навязал на палку и выставил свой красный флаг.
Стоит, флагом своим размахивает, а поезд уж виден. Не видит его машинист, подойдет близко, а на ста саженях не остановить тяжелого поезда!
А кровь все льет и льет; прижимает рану к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в голове, в глазах черные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не видит он поезда и не слышит шума: одна мысль в голове: "Не устою, упаду, уроню флаг; пройдет поезд через меня... помоги, господи, пошли смену..."
И стало черно в глазах его и пусто в душе его, и выронил он флаг. Но не упало кровавое знамя на землю: чья-то рука подхватила его и подняла высоко навстречу подходящему поезду. Машинист увидел его, закрыл регулятор и дал контрпар. Поезд остановился.
Выскочили из вагонов люди, сбились толпою. Видят: лежит человек весь в крови, без памяти; другой возле него стоит с кровавой тряпкой на палке.
Обвел Василий всех глазами, опустил голову:
- Вяжите меня, - говорит, - я рельс отворотил.
1887 г.
39 117
426 
