Оршуш Алена, ученица 9а класса МАОУ «СОШ №4»
Проблематика современных субкультур молодежи и поэзия М.Ю.Лермонтова
Молодежь нашего времени достаточно прогрессивна во всех областях человеческой жизнедеятельности и вместе с тем поступает подчас совершенно необдуманно, не осознавая того факта, что совершает в какой-то мере те же известные шаги в истории цивилизаций, которые до них совершали уже прошедшие поколения. Появление в современности различных течений, называемых в среде молодежи субкультурами тому пример.
Причина в появлении таких течений, на наш взгляд кроется в недостаточности приобретаемых знаний. Парадоксально, но компьютеризация, телевидение, иные технологии не могут полностью заменить собой информацию из самой обыкновенной классической книги.
В подавляющем большинстве молодые люди перестают читать книги, едва выйдя из детских лет. Современные технологии, как полагает молодежь, в полной мере заменяют собой процессы добычи информации. Доходит до комичных ситуаций, которые на самом деле не являются таковыми. Так произошло на обычных уроках по литературе по теме «Творчество Михаила Юрьевича Лермонтова».
Совершенно неожиданно, но закономерно мы, ученики старших классов, обнаружили свою духовную сопричастность с лирикой поэта. Многие мотивы, темы оказались для нас близкими.
Возникла идея соотношения современных субкультур молодого поколения с поэзией Лермонтова. Мы начали с изучения сопоставления движения культур панк-рока и эмо с поэзией М.Ю.Лермонтова.
Панк, па́нки (англ. punk - перен. разг. плохой, дрянной) - молодёжная субкультура возникла в конце 60-х - начале 70-х годов в Великобритании, США, Канаде и Австралии, вскоре распространилась по всему миру. Характерными особенностями данной субкультуры являются критическое отношение к обществу и политике (1, с. 13).
Панки придерживаются различных политических взглядов. Распространенными воззрениями являются стремление к личной свободе и полной независимости (выражение яркого индивидуализма), нонконформизм, принципы «не продаваться», «полагаться на самого себя» (DIY) и принцип «прямого действия» (direct action). Отрицание общепринятых идеалов, идеи добровольного саморазрушения.
Панк-рок - это, прежде всего, не искусство, не идеология, а система ценностей и образ жизни. В основе данной субкультуры лежит отказ от общепринятых норм и общественных идеалов, нонконформизм. Сокращение материальных потребностей
Панки редко находят понимание в обществе. Вызывающее поведение и кричащий внешний вид – вот что отличает их. Одним из ярких проявлений панков оказывается музыка. Она выражает наиболее агрессивное, нонконформистское отношение панков к миру, собственную неустроенную значимость в мире.
Представителям этой субкультуры присущи мотивы агрессивности как защитная форма от враждебности окружающей среды, в то же время некая беззащитность. Отсюда превалирует маска эпатажности, особой крикливости как мщение миру за собственную отверженность, в то же время некоторую угрюмость и стремление к одиночеству, мотивы странничества, тоски, печали, предсмертного ощущения. Сам внешний вид панков свидетельствует о их обособленности от всего мира людей.
Эмо - молодежная субкультура, образовавшаяся на базе одноименного музыкального стиля. Еmo(emotional) - пoдвид hardcore punk, названный так в середине 80-х, чтoбы дать нoвoе название стилю групп DIY(Do It Yourself), стремящихся oбoйти стандарты звучания эры Minor Threat. Музыканты получили название emotion не благодаря каким-то группам, а благодаря тому, как исполнялись музыка и тексты.
После того как Minor Threat распался в конце 1983 г., полная жизни вашингтонская хардкор-панковая сцена, вспыхнувшая в 1981 г., кажется, стала терять запал и свежие идеи в рамках образовавшегося вашингтонского хардкорового звучания. Посмертный диск Minor Threat «Salad Days» вышел в 1984 г. Он стал ознаменованием конца вашингтонского хардкора.
Группы по всей стране стали искать новые направления: DRI и Bad Brains начали играть легкий метал, 7Seconds ушёл в U2 джангл-альтернатив,¬ и т. д. Стиль Вашингтона стал изменяться в основном по направлению к методическому року с панковской чувственностью.
Эмо-субкультура под влиянием западной поп-музыки появилось в России в начале 2000-х годов и сразу стала объектом критики.
Противники считают что субкультура культивирует депрессию и пропагандирует самоубийство. Представителей данной субкультуры отличает чувственное мироощущение. Это прежде всего ранимые и депрессивные молодые люди. В отличие от классических панков эмо присущи романтизм и акцент на возвышенной любви. Внимание эмо чаще обращено на глубокие личные переживания, чем на общественные события.
Портрет эмо поражает собой. Традиционной прической эмо является косая рваная челка до кончика носа закрывающая один глаз и сзади короткие волосы торчащие в разные стороны. Одежда. Для эмо характерна одежда в розово-черных тонах. Так же они прикрепляют большое количество различных значков, на одежду и даже на обувь. Внешним видом эмо поражали окружающих и вызывали у них страх и чувство инстинктивного отстранения.
Подобные отношения к панкам и эмо со стороны окружающих можно найти и в личности Лермонтова. Поэт был разным по своей внешности. Лермонтова нельзя было просто нарисовать. На это сетовали сами художники. Особенно не удавалось художникам передать выражение глаз поэта.
Так известные портретисты, как П.Е.Заболотсикй, А.И.Клюндер, К.А.Горбунов и другие по-разному передавали внешность поэта. Одним он представлялся излишне задумчивым, другим с холодным выражением осуждающих все глаз, третьи видели в Лермонтове нескрываемую презрительность. И.С.Тургенев так описывал внешность поэта: «Задумчивой презрительностью и страстью вечяло от его смуглого лица, то его больших неподвижно-темных глаз» (2, с. 34). Известно мнение художника М.Е.Меликова, который отозвался следующими словами: «… он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, умные, с черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они были ужасны» (3, 6).
Лермонтов был разным не только по внешности, но и по внутренним своим размышлениям, взглядам. Одни отмечали его живость, участие в личных делах, что иногда было странным для окружающих, другие наоборот отзывались о нем, как о желчном человек, язвительность которого не знала границ.
По всей видимости, Лермонтов и как человек, и как поэт был всегда разным. И был таковым не только в зависимости от реальной обстановки, но и от кампании окружающих его людей. Презрительно-жестоким был он в светском обществе, глубоко душевным в кругу немногих близких ему друзей, фаталически смелым - на Кавказе, проникновенно влюбленным – в своих стихах. Не случайно в одном из своих стихотворений он писал:
В уме своем я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья;
Вдруг зимних бурь раздался грозный вой, -
И рушилось неверное созданье!... (4, 24)
Особенный мир действительно был создан поэтом в его стихах, где каждое слово если не противопоставление личности всему человеческому пространству, то обязательно иное видение его. Поэт жил в нем по своим созданным законам, не подчиняющимся общепринятым. Он ставил себя выше таких законов. И это не было попранием по-настоящему каких-либо моральных или юридических кодексов. С человеческой стороны это было поиском своего бытия – единственно того мира, в котором ему как личности было бы не просто комфортно, уютно, а духовно свободно. Духовная свобода – это и есть то единственное отстаивание поэтом своего мира. Недаром в стихотворение он выскажет так лелеемую им тоску по такой свободе:
Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны
Я этими мгновеньями… (Там же, с. 72).
Поэт испытывал глубокое одиночество, чувствовал страшную обособленность своей личности от всего окружения. Исходили такие чувства в большей степени оттого, что Лермонтов не то чтобы не хотел, а максималистки не желал принимать условностей в реальном мире. Истина для него не могла быть облечена в иные ракурсы и представления, зло всегда оставалось таковым независимо от его проявление. И мириться с этим он не желал, тем более не замечать его.
Возможно, поэтому он чувствовал себя на Кавказе, на войне более свободно, чем в Петербурге, в московском салоне, среди прекрасно одетых, мило улыбающихся друг другу, но пышущих нескрываемой злобой, завистью, наряду с алчностью, жадностью мелких по существу своею душой людьми. Здесь, на Кавказе и люди, и окружающая природа были одного качества, одной квинтэссенции – гармонично свободными. И даже война воспринималась как нечто цельное, не содержащее в себе лишних, ненужных черт. Едва ли не упоение можно найти в строках поэта, посвященных Кавказу: «Воздух там чист, как молитва ребенка. И люди, как вольные птицы, живут беззаботно; война их стихия; и в смуглых чертах их душа говорит; в дымной сакле, землей иль сухим тростником покровенной, таятся их жены и девы и чистят оружье, и шьют серебром - в тишине увядая душою – желающей, южной, с цепями судьбы не знакомой» (Там же, с. 128).
Скорее всего, поэт воспринимал войну как нечто прямолинейное, то, что не содержит фальши, в которой не может быть еще какого-нибудь внутреннего скрываемого содержания. Поэтому воздух, горы, люди и их оружие не случайно воспеваются поэтом, так как в сущности они черты одной природы - свободной стихии, над которой нет и не может быть чьей-то власти, кроме стихийной.
Кавказ возродил Лермонтова, дал ему успокоиться, на время прийти в довольно устойчивое равновесие. Начинают яснее намечаться проблески какой-то новой тенденции в его творчестве, которая проявилась с таком красотой и силой в его «Песне
про царя Ивана Васильевича Грозного», на Кавказе законченной, и в таких стихотворениях, как «Я, матерь Божия...» и «Когда волнуется желтеющая нива».
Благодаря связям бабушки, 11 октября 1837 г. последовал приказ о переводе Лермонтова в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, стоявший тогда в Новгороде. Неохотно расставался Лермонтов с Кавказом и подумывал даже об отставке. Он медлил отъездом и конец года в Ставрополе, где перезнакомился с бывшими там декабристами, в том числе с князем Александром Ивановичем Одоевским, с которым близко сошелся.
В начале января 1838 г. поэт приехал в Петербург и пробыл здесь до половины февраля, после этого поехал в полк, но там прослужил меньше двух месяцев: 9 апреля он был переведен в свой прежний лейб-гвардии Гусарский полк. Лермонтов возвращается в «большой свет», снова играет в нем роль «льва»; за ним ухаживают все салонные дамы: «любительницы знаменитостей и героев».
Но он уже не прежний и очень скоро начинает тяготиться этой жизнью; его не удовлетворяют ни военная служба, ни светские и литературные кружки, и он то просится в отпуск, то мечтает о возвращении на Кавказ. «Какой он взбалмошный, вспыльчивый человек, - пишет о нем А.Ф. Смирнова, - наверно кончит катастрофой... Он отличается невозможной дерзостью. Он погибает от скуки, возмущается собственным легкомыслием, но в то же время не обладает достаточно характером, чтобы вырваться из этой среды. Это - странная натура».
Под Новый год 1840 г. Лермонтов был на маскарадном балу в Благородном собрании. Присутствовавший там Тургенев наблюдал, как поэту «не давали покоя, беспрестанно
приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, и он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, - говорит Тургенев, - что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества».
Как известно, этим маскарадом и навеяно его полное горечи и тоски стихотворение «Первое января». На балу у графини Лаваль (16 февраля) произошло у него столкновение с сыном французского посланника, Барантом. В результате - дуэль, на этот раз, окончившаяся благополучно, но повлекшая для Лермонтова
арест на гауптвахте, а затем перевод (приказом 9 апреля) в Тенгинский пехотный полк на Кавказе. Во время ареста Лермонтова посетил Белинский. Они познакомились еще летом 1837 г. в Пятигорске, в доме товарища Лермонтова по университетскому пансиону Н. Сатина, но тогда у Белинского осталось о Лермонтове самое неблагоприятное впечатление как о человеке крайне пустом и пошлом.
На этот раз Белинский пришел в восторг «и от личности и от художественных воззрений поэта». Лермонтов снял свою маску, показался самим собою, и в словах его почувствовалось «столько истины, глубины и простоты». В этот период петербургской жизни Лермонтова он написал последний, пятый, очерк «Демона» (первые четыре - 1829, 1830, 1831 и 1833 года), «Мцыри», «Сказку для детей», «Герой нашего времени»; стихотворения «Дума», «В минуту жизни трудную», «Три пальмы», «Дары Терека» и др.
В день отъезда из Санкт-Петербурга Лермонтов был у Карамзиных; стоя у окна и любуясь тучами, плывшими над Летним садом и Невою, он набросал свое знаменитое стихотворение «Тучки небесные, вечные странники». Когда он кончил читать его, передает очевидец, «глаза его были влажны от слез».
По дороге на Кавказ Лермонтов остановился в Москве и прожил там около месяца. 9 мая он вместе с Тургеневым, Вяземским, Загоскиным и другими присутствовал на именинном обеде у Гоголя в доме Погодина, там читал своего «Мцыри».
10 июня Лермонтов уже был в Ставрополе, где находилась тогда главная квартира командующего войсками Кавказской линии. В двух походах - в Малую и Большую Чечни - Лермонтов обратил на себя внимание начальника отряда «расторопностью, верностью взгляда, пылким мужеством» и был представлен к
награде золотою саблею с надписью: «за храбрость». В половине января 1841 г. Лермонтов получил отпуск и уехал в Санкт-Петербург.
На другой же день по приезде он отправился на бал к графине Воронцовой-Дашковой. «Появление опального офицера на балу, где были Высочайшие Особы», сочли «неприличным и дерзким»; его враги использовали этот случай как доказательство его неисправимости. По окончании отпуска друзья Лермонтова начали хлопотать об отсрочке, и ему разрешено было остаться в Санкт-Петербурге еще на некоторое время. Надеясь получить полную отставку, поэт пропустил и этот срок и уехал лишь после энергичного приказания дежурного генерала Клейнмихеля оставить столицу в 48 часов. Говорили, что этого требовал Бенкендорф, которого тяготило присутствие в Петербурге такого беспокойного человека, как Лермонтов. На этот раз Лермонтов уехал из Петербурга с очень тяжелыми предчувствиями, оставив родине на прощание свои изумительные по силе стихи: «Прощай немытая Россия».
В Пятигорске, куда он приехал, жила большая компания веселой молодежи – все давнишние знакомые Лермонтова. «Публика - вспоминает князь А.И. Васильчиков, - жила дружно, весело и несколько разгульно... Время проходило в шумных пикниках, кавалькадах, вечеринках с музыкой и танцами. Особенным успехом среди молодежи пользовались Эмилия Александровна
Верзилина, прозванная «розой Кавказа». В этой компании находился и отставной майор Мартынов, любивший пооригинальничать, порисоваться, обратить на себя внимание. Лермонтов часто зло и едко вышучивал его за «напускной байронизм», за «страшные» позы. Между ними произошла роковая
ссора, закончившаяся «вечно печальной» дуэлью. Поэт пал жертвой своей двойственности. Нежный, отзывчивый для небольшого круга избранных, он по отношению ко всем прочим знакомым держался всегда заносчиво и задорно. Недалекий Мартынов принадлежал к последним не понял «в сей миг кровавый, на что он руку поднимал».
По сложности и богатству своих мотивов поэзия Лермонтова занимает исключительное место в русской литературе. «В ней, по выражению Белинского, все силы, все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия: несокрушимая мощь духа, смирение жалоб, благоухание молитвы, пламенное, бурное одушевление, тихая грусть, кроткая задумчивость, вопли гордого страдания,
стоны отчаяния, таинственная нежность чувства, неукротимые порывы дерзких желаний, целомудренная чистота, недуги современного общества, картины мировой жизни, укоры совести, умилительное раскаяние, рыдание страсти и тихие слезы, льющиеся в полноте умиренного бурею жизни сердца, упоения
любви, трепет разлуки, радость свидания, презрение к прозе жизни, безумная жажда восторгов, пламенная вера, мука душевной пустоты, стон отвращающегося от самого себя чувства замершей жизни, яд отрицания, холод сомнения, борьба
полноты чувства с разрушающею силою рефлексии, падший дух неба, гордый демон и невинный младенец, буйная вакханка и чистая дева - все, все в этой поэзии: и небо, и земля, и рай, и ад».
Но в этой расточительной роскоши, в изумительном богатстве мотивов, идей и образов можно, однако, заметить основную тенденцию его творческого процесса, тот психологический стержень, вокруг которого они все вращаются.
С этой точки зрения творчество Лермонтова может быть разделено на два периода: первый тянется приблизительно до середины 30-х годов, второй - до конца его кратковременной жизни. В первом периоде он весь во власти своей необузданной фантазии; он пишет исключительно на основании своего внутреннего опыта, страшно болезненно чувствует и переживает всю непримиримость двух противоположных начал, двух стихий своей души: небесного и земного, и в ней видит основную причину трагедии своей жизни.
Во второй периоде он уже ближе к действительности, опыт его расширяется в сторону изучения окружающих людей, быта и общества, а если не окончательно отрешается от своей антитезы, то безусловно ее смягчает. Он начинает как дуалист, резко ощущающий двусторонность своей психики, как человек, обреченный на постоянное пребывание «между двух жизней в страшном». Ему ясна причина всех его мучительных переживаний, ясно, почему он одержим таким неодолимым желанием быть как можно дальше от низкой и грязной земли.
Существует вечный антагонизм между небесной душой и «невольным» обременительно тяжким, «спутником жизни» - телом; как бы они ни были связаны между собою в краткий положенный им срок совместного существования, они тяготеют в разные стороны. Его влечет к себе ночь, небо, звезды и луна.
В тихую лунную ночь расцветают его сады, пробуждается мир
его чарующих грез, и легкокрылая фантазия совершает свой «горний полет, уносит в далекие небеса».
Слабый луч далекой звезды «несет мечты душе его больной; и ему тогда свободно и легко». Звезды на чистом вечернем небе
ясны, как счастье ребенка; но иногда, когда он смотрит на них, душа его наполняется завистью. Он чувствует себя несчастным оттого, что «звезды и небо - звезды и небо, а он человек». Людям он не завидует, а только «звездам прекрасным: только их место занять бы хотел». Есть чудная «птичка Надежда». Днем она не станет петь, но только что «земля уснет, одета мглой
в ночной тиши», она «на ветке уж поет так сладко, сладко для души, что поневоле тягость мук забудешь внемля песне той». И его душа, родственная небесам, стремится ввысь; она хотела бы и физически оторваться от грешной земли, расстаться со своим «невольным спутником жизни», со своим телом. Оттого Лермонтов так и приветствует синие горы Кавказа, что они «престолы
Господни», к небу его приучили, ибо кто хоть «раз на вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает», тот никогда не забудет открывшегося ему неба. Вот крест деревянный чернеет над высокой скалой в теснине Кавказа: «его каждая кверху подъята рука, как будто он хочет схватить облака».
И снова рождается неземное желание: «о если б взойти удалось мне туда, как я бы молился и плакал тогда... И после я сбросил бы цепь бытия, и с бурею братом назвался бы я». В эти часы возвышенных мечтаний он однажды увидел,
как «по небу полуночи ангел летел», и как «месяц и звезды и тучи толпой внимали той песне святой», которую ангел пел перед разлукой душе, спускаемой в «мир печали и слез». Он знает, что между миром людей и миром ангелов существовало некогда близкое сообщение, они жили как две родные
семьи, и даже ангел смерти был нестрашен, и «встречи с ним казались - сладостный удел».
В поэме: «Ангел смерти» проводится мысль, что только по вине человека «последний миг» стал для людей не «награждением, а наказанием: люди коварны и жестоки, их добродетели – пороки», и они уже больше не заслуживают того сострадания, которое раньше было к ним в душе ангела смерти. Лермонтов томится как в темнице; ему «скучны песни земли», и
вся жизнь со всеми ее радостями, светлыми надеждами и мечтами - не что иное, как «тетрадь с давно известными стихами». Человек не больше как «земной червь», «земля - гнездо разврата, безумства и печали».
Ему так тяжело на ней, и так глубоко он ее ненавидит, что даже в самые высокие минуты, когда ему удается мечтой уловить блаженство нездешних миров, его преследуют зловещие тени земные, и он страшится поглядеть назад, чтобы «не вспомнить этот свет, где носит все печать проклятия, где полны ядом все объятия, где счастья без обмана нет».
Эти мотивы его будущей «Думы» внушают ему поразительно глубокую идею о рае и аде, ту самую идею, которую потом Достоевский, несколько изменив, вложил в уста старика Зосимы.
Он видит, «что пышный свет не для людей был сотворен... их прах лишь землю умягчить другим чистейшим существам». Эти существа будут свободны от грехов земных, и будут «течь их дни невинные, как дни детей; к ним станут (как всегда
могли) слетаться ангелы. А люди увидят этот рай земли, окованы под бездной тьмы. Укоры зависти, тоска и вечность с целию одной»... такова будет их «казнь за целые века злодейств, кипевших под луной!» («Отрывок», 1830).
Но обладает ли эта лучезарная стихия окончательной победительной силой? В радостях, которые она сулит, чересчур много спокойствия и очень мало жизни. Это годится еще для натуры созерцательной, вроде Жуковского; у Лермонтова для этого слишком деятельная, слишком энергичная натура, с ненасытной жаждой бытия. Он знает, что прежде
всего «ему нужно действовать, он каждый день бессмертным сделать хочет, как тень великого героя, и понять не может он, что значит отдыхать». Оттого и его те «сумерки души, когда предмет желаний мрачен, меж радостью и горем полусвет; когда жизнь ненавистна, и смерть страшна». И с первых же годов творчества, одновременно и параллельно с этими небесными звуками, звучат звуки страстные, земные, грешные, и в них чувствуется гораздо больше глубины, силы напряжения.
Поэт горячо любит Кавказ вовсе не за одну
близость его к небу; он видит на нем следы своих страстей, знаки своей мятежности: ведь «с ранних лет кипит в его крови жар и бурь порыв мятежный». Морская стихия пленяет его пылкое воображение своей волнующейся силой, и у нее он ищет образов для выражения состояния своей души. То он
похож на волну, «когда она, гонима бурей роковой, шипит и мчится с пеною своей», то на парус одинокий, белеющий в тумане моря голубом; «под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой... А он мятежный просит бури, как будто в бурях есть покой». В таком состоянии мир и тишина небесной радости кажутся ему абсолютно неприемлемыми, и он сознается, что любит мучения земли: «они ему милей небесных благ, он к ним привык и не оставит их».
Слишком тесен путь спасения и слишком много жертв требует он от него; необходимо для этого, чтобы сердце преобразилось в камень, чтобы душа освободилась от страшной жажды песнопения, а это равносильно смерти («Молитва», 1829). И он отказывается от этого телесного пути спасения. Земная мощь является основной чертой всех героев его юношеских повестей и драм: и в «Джулио», и в «Литвинке», и в «Исповеди», в «Измаиль-Бее», «Вадиме», «Испанцах», «Menschen u. Liedendschaften», «Странном человеке».
Во всех этих байронических образах черкесов, корсаров, разбойников, восставших рабов, «сынов вольности» кипят эти страсти земные; все они во власти земного начала, и Лермонтов их любит, им сочувствует и почти никого не доводит до раскаяния. Местом действия у него очень часто является монастырь - воплощение аскетизма, законов духа, в корне отвергающих грешную землю. Против монастырской святости, против небесного начала направлены горячие протесты любимых детей его фантазии, в защиту иных законов - законов сердца, они же законы человеческой крови и плоти. Кощунственные речи раздаются в «Исповеди»; они же перенесены в точности, целиком, и в «Боярина Оршу», и в «Любовь Мертвеца» и явственно еще слышатся потом и в «Мцыри», правда - в более смягченном виде. То же отрицательное отношение к монастырю и во всех очерках «Демона», не исключая даже последних: в стенах
святой обители заставляет он демона соблазнить свою возлюбленную.
Так намечается все глубже и глубже эта изначальная антитеза: земля и небо. Неминуема борьба между ними, полем битвы является человеческая душа. Демон ближе, родственнее Лермонтову, чем ангел; земные мотивы в его поэзии
кажутся более существенными, более органическими, чем небесные. С ангелами, и в самые возвышенные мгновения, он только встречается; с демоном Лермонтов отожествляет себя с самого начала, даже тогда, когда образ его еще колеблется, и он кажется еще порою активным избранником зла. Появление
этого образа - один из серьезнейших моментов в иной психологии Лермонтова. Он сразу как бы узнал в нем себя и так быстро овладел им, что сейчас же стал по-своему перестраивать его мифологию, применяя ее к себе. Поэт слышит иногда небесные звуки; это звуки верные и глубокие, потому что исходят из его же души, соответствуя одной из ее сторон, но стороне более слабой: она часто заглушается бурными голосами другой, противоположной стихии. Здесь причина его трагедии, которую он не властен устранить - таким создал его. В этом именно направлении идет у Лермонтова прояснение образа
демона. Нужно было порвать прежде всего с традиционным представлением о нем, как об абсолютном воплощении исконно грешного начала; с таким демоном у Лермонтова было бы очень мало общего. Уж в первом очерке 1829 г. Демон
назван печальным; он тяготится своим изгнанием; он весь во власти сладостных воспоминаний, когда он не был еще злым и «глядел на славу Бога, не отверзаясь от него, когда сердечные тревога чуждалася души его, как дня
боится мрак могилы». Препятствие устранено: демон - такой же мученик, такой же страдалец душевных контрастов, как и сам Лермонтов: и мыслимо стало слияние обоих образов. С годами зреет душа поэта, обогащается его жизненный опыт; вместе с этим обостряется и основная проблема о назначении человека,
об его отношении к Богу на почве все той же непримиримости обоих начал – и все это находит свое отражение в концепции «Демона», в его пяти очерках и в таких подготовительных этюдах, как «Азраил».
Но основные черты все-таки остаются одни и те же. Демон не однороден; угрюмый, непокорный, он бродит всегда «один среди миров, не смешиваясь с толпою грозной злых духов». Он равно далек как от света, так и от тьмы, не потому, что он не свет и не тьма, а потому, что в нем не все свет, и не все тьма; в нем, как во всяком человеке - и прежде всего, как в душе самого Лермонтова, «встретилось священное с порочным», и порочное победило, но не окончательно, ибо «забвенья (о священном) не дал Бог, да он и не взял бы забвенья».
Демон нарушает «клятвы роковые», любить чистою любовью, отказывается «от мщения, ненависти и злобы» - он уже хотел «на путь спасенья возвратиться, забыть толпу недобрых дел». Но одноначальный ангел, стоявший на страже абсолютной чистоты, не поняв его, снова возбудил в нем его мрачные,
холодные мысли, вызвал к действию его злобу. Любовь, по вине ангела, не спасла демона, и он, неискупленный, остался со своими прежними затемненными. В горькой улыбке, которою демон «упрекнул посла потерянного рая», Лермонтов лишний раз отражает свой протест против пассивности, против абсолютного признания примата за законами духа. Демон раскаялся, не смирился перед Богом; для этого он был слишком горд, слишком считал себя правым. Не его вина, что душа его такая двойственная; Творец его создал таким и обрек его на неодолимые мучения.
Поэт не противопоставлял себя окружающему, скорее его жизненная позиция воспринималась именно такой. Он не желал быть таким, как все. Неудовлетворенность существующим государственным порядком, светским обществом, которое должно было быть по-настоящему передовым, ничтожностью выражаемых людьми обыкновенных истин и многим, что было за пределами разумного – вот что мучило и тяготило поэта, что выражалось в стихах:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?...
Образ одинокого паруса не случайный образ, а выношенное сердцем, прочувствованное самим поэтом собственное положение в мире людей. Ему, как никому другому хотелось оказаться именно этим парусом под тугими ветрами открытого моря, чтобы удалиться в чистоту стихийного океана и не видеть грязь, черноту, вакуумность человеческой вакханалии мира. Оттого он мятежен, порывист и молитвенен во взываниях настоящей бури:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури.
Как будто в мире есть покой (Там же, с. 143).
Чем старше становился Лермонтов, тем чаще он соотносил субъективные переживания и ощущения с опытом и судьбой целого поколения, все чаще «объективировал» современную ему жизнь. Мир романтической мечты уступал постепенно изображению реальной действительности. Все чаще в поэзию Лермонтова вторгалась повседневная жизнь и конкретное время – эпоха 30-40-х годов с ее противоречиями: глубокими идейными интересами и мертвящим застоем общественной жизни.
С юных лет светское общество, с которым Лермонтов был связан рождением и воспитанием, олицетворяло в его глазах все лживое, бесчувственное, жестокое, лицемерное.
Современное поведение молодых людей, вовлеченных, вступивших в те или иные субкультуры по-своему выражает подобное Лермонтову нежелание мириться с существующими порядками и законами общества. Они так же, как и лирический герой поэта находятся в поиске собственного поведения, выработке определенных истинных поведенческих черт в многоликости огромного бесконечного мира, где очень трудно и выразить и в то же время отстоять свое настоящее «я».
Литература
Культура человечества и современные субкультуры. Сб н. ст. М., 2006
И.С.Тургенев. Избранные сочинения. Статьи. Письма. М., 1986
М.Е.Меликов. В кн. М.Ю.Лермонтов. Соч. в 2-х тт. Т.1, М., 1988
М.Ю.Лермонтов. Соч. в 2-х тт. Т.1, М., 1988
13
5 633
9 502 
