Каждый ученик получает карточку с заданием: записать номера предложений с причастным или деепричастным оборотом (карточки четырех вариантов по степени сложности).
Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших уже на дом к отцу.
Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы.
У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий козак, носивший оружие.
Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом.
…Слезы остановились в морщинах, изменивших ее когда-то прекрасное лицо.
Месяц с вышины неба давно уже озарял весь двор, наполненный спящими.
Бедная старушка, лишенная последней надежды, уныло поплелась в хату.
Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытоптывали их.
Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, кваканье…
…И темная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом.
По временам только в стороне синели верхушки отдаленного леса, тянувшегося по берегам Днепра.
Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку…
Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр…
Чрез три дни после этого они были уже недалеко от места, служившего предметом их поездки.
При въезде их оглушили пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах, покрытых дерном и вырытых в земле.
А между тем степь уже давно приняла их всех в свои зеленые объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их…
Рыдая, глядела она им в очи…
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее сквозь тесную улицу…
Верхние листья верб начали лепетать, и мало-помалу лепечущая струя спустилась по ним до самого низу.
Уже и черных шапок нельзя было видеть; одна только быстрая молния сжимаемой травы показывала бег их.
Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным, теплотворным светом своим облило степь.
Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой.
Тяжелые волы лежали, подвернувши под себя ноги, большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями, раскиданными по отлогости поля.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.
Но дворня подняла смех, увидевши его запачканную рожу, и не удостоила его ответом.
Поужинав, казаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих.
И, поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях прямо наперерез гусарам.
Над огнем вились вдали птицы, казавшиеся кучею темных мелких крестиков на огненном поле.
Гущина звезд, составлявшая Млечный путь, поясом переходившая небо, вся была залита в свету.
Они перешли через площадь, не замеченные никем, и вышли потом на площадь, бывшую перед нею.
Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений.
Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей.
Это были зарева вдали догоравших окрестностей.
Они, проехавши, оглянулись назад…
…Волновались все характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
Отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил только одни ее очи…
А казаки все до одного прощались, зная, что много будет работы тем и другим…
Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог знает в каком дальнем озере.
Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника…
Несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой дороге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись с места.
Он [Андрий]… чаще бродил один где-нибудь в уединенном закоулке Киева, потопленном в вишневых садах, среди низеньких домиков, заманчиво глядевших на улицу.
…Малые зоркие очи глядели живо из-под густо наросших бровей.
Он представлял смешную фигуру, раскрывши рот и глядя неподвижно в ее ослепительные очи.
Надели на себя святые образа оба брата и невольно задумались, припомнив старую мать свою.
Но первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на самой середине дороги, раскинув руки и ноги.
Войско, отступив, облегло весь город.
В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву.
…Мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту…
Вся музыка, наполнявшая день, утихала и сменялась другою.
Раздавшийся у дверей стук пробудил в ней испуг.
Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот.
Долго еще остававшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно.
Но нацелившие взяли слишком высоко: раскаленные ядра выгнули слишком высокую дугу.
Это были казаки в оборванных свитках.
Снарядясь, пустили вперед возы, а сами, пошапковавшись еще раз с товарищами, тихо пошли вслед за возами.
А из города уже выступало неприятельское войско, выгремливая в литавры и трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.
Как закипел куренной атаман Кукубенко, увидевши, что лучшей половины куреня его нет.
Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
Он любил простую жизнь казаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьями польских панов.
Уже кони, чуя рассвет, все полегли на траву и перестали есть.
И казаки, прилегши несколько к коням, пропали в траве.
Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи.
Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел.
Однако ж Бульба взял предосторожность, опасаясь где-нибудь скрывшейся засады.
Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов, в середине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши чертом свою шапку и вскинувши руками.
Бульба вскочил на своего Черта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжел и толст.
Но кучер, опасаясь разделки [разборки], ударил по лошадям, они рванули…
Он глядел на нее, совсем потерявшись, рассеянно обтирая с лица своего грязь, которою еще больше замазывался.
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но, когда увидела, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости поворотить рукою, …смех вновь овладел ею.
Вот о чем думал Андрий, повесив голову и потупив глаза в гриву коня своего.
Все рабочие, остановив свои работы, подняв топоры, долота, прекратили стукотню и смотрели в ожидании.
Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от какого случая, …он в один миг мог вымерить всю опасность и все положение дела.
…А он несется, как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске и в собственном жару, нанося всем удары и не слыша нанесенных.
…Запорожцы, протянув вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи, куренями…
…Сторожа спали, как видно, перекусивши сильно чего-нибудь во весь казацкий аппетит.
«Чшш!» - произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа всем телом и оборотя в то же время голову назад.
Небольшой вал и засека, не хранимые решительно никем, показывали страшную беспечность.
А между тем меж народом стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами.
Их лица, еще мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели…
…Он пролез через частокол в сад, влез на дерево, раскинувшееся ветвями, упиравшимися в самую крышу дома…
Стоявшая на нем [пароме] куча людей еще издали махала руками.
Все знали, что трудно иметь дело с сей закаленной вечной бранью толпой, известной под именем запорожского войска.
А между тем подоспел Тарасов полк, приведенный Товкачем.
Безумно летают в нем [в тумане], черкая крыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка – не видя ястреба, ястреб – не видя голубки.
Со всех сторон из травы уже стал подыматься густой храп спящего воинства, на который отзывались из поля звонкими ржаньями жеребцы, негодующие на свои спутанные ноги.
И он отошел к возам, где хранились запасы, принадлежавшие их куреню.
Андрий уже было хотел идти прямо в широкую дубовую дверь, украшенную гербом и множеством резных украшений, но татарка дернула его за рукав и указала маленькую дверь в боковой стене.
Медные шапки сияли, как солнца, оперенные белыми, как лебедь, перьями.
И вывели на вал скрученных веревками запорожцев.
Такие-то были казаки, захотевшие остаться и отмстить ляхам за верных товарищей…
И все продолжали палить казаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка.
…Дрогнула, далеко загудевши, земля, и вдвое больше затянуло дымом все поле.
Страшно завизжав по воздуху, перелетели они [ядра] через головы всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на воздух черную землю.
Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек успело поспевать за ним.
«Остап!.. Остап, не поддавайся!..» - кричал Тарас, а сам, схвативши саблю наголо, начал честить первых попавшихся на все боки.
Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!»
Четыре дня бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями.
Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в казацких делах головою.
Но Потоцкий на сей раз был достоин возложенного поручения; неутомимо преследовал он их [казаков] и настиг на берегу Днестра, где Бульба занял для роздыха оставленную развалившуюся крепость.
Над самой кручей у Днестра-реки виднелась она [крепость] своим оборванным валом и своими развалившимися останками стен.
Ехавший с ними отряд из десяти казаков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, употребляемые вместо сосудов.
Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит на небе…
Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
Возле телег, под телегами и подале от телег – везде были видны разметавшиеся на траве запорожцы.
Обложенный город, казалось, уснул.
Шпицы, и кровли, и частокол, и стены его [города] тихо вспыхивали отблесками отдаленных пожарищ.
Пришедши к возам, он совершенно позабыл, зачем пришел: поднес руку ко лбу и долго тер его, стараясь припомнить, что ему нужно делать.
Переждав минуты две, он, наконец, отправился с своею ношею.
Татарка лежала, едва дыша.
Андрий стоял ни жив, ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу.
…Старый Бульба спал, положив голову на ладонь.
Он дернул за рукав ее, и оба пошли вместе, беспрестанно оглядываясь назад…
Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля, занятого запорожским табором.
Пробираясь меж тростников, остановились они перед наваленным хворостом…
Отклонив хворост, нашли они род земляного свода – отверстие, мало чем большее отверстия, бывающего в хлебной печи.
Татарка, наклонив голову, вошла первая…
Андрий едва двигался в темном и узком земляном коридоре, следуя за татаркой и таща на себе мешки хлеба.
Казаки все стояли, понурив голову, зная вину…
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил казаков-товарищей за честь.
Казаки вновь отступили, готовясь идти к таборам, а на городском валу вновь показались ляхи…
Кто расположился отдыхать, истомившись от боя; кто присыпал землей свои раны и драл на перевязки платки и дорогие одежды, снятые с убитого неприятеля.
…Любил старый вояка лежать на боку у казацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и казацкие походы.
И стали наступать они тесно на казацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща медными доспехами.
Далеко пронеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул…
Дымом затянуло все поле, а запорожцы все палили, не переводя духу…
839
68 840 
