Особенности характера лирического героя в произведениях С.А. Есенина

Особенности характера лирического героя в произведениях С.А. Есенина

Проблема лирического героя, как одна из форм выражения авторского сознания в поэзии, всё более привлекающая исследователей, теснейшим образом связана с вопросом о психологизме в поэзии. Постоянное авторское стремление к полное самовыражения служит стимулом к обнажению тончайших нюансов переживаний и настроений. Отсюда и различные облики, в которых может предстать пред нашим мысленным взором лирический герой. Он ближе самому автору у поэтов романтической направленности.[4]

Различные облики лирического героя передают всю сложность, а порой и противоречивость чувств, диалектику души поэта.

Диалектика авторских чувств и размышлений в их движении непосредственно проявляется в обликах лирического героя, различных, противостоящих друг другу, но выражающих разные полюсы единого образа, в возвращении к традиционной для поэта тематике с новой её трактовкой, в непосредственном выражении противоречивых настроений и в их становлении в противоборстве.

Творчество Сергея Есенина даёт богатый материал для исследования художественных произведений под углом зрения данной проблемы, ибо исповедь его лирического героя отмечена печатью глубоких раздумий над вопросами личного и общественного плана, которые раскрываются во всей их сложности, текучести и противоречивости мысли.

Соответственно, лирический герой Сергея Есенина преображается и во времени, и одновременно, как бы на наших глазах, отражая во всех случаях динамику переживаний.[5]

В творчестве Есенина постоянно отражались определённые жизненные противоречия, которые в авторском восприятии выражали, в конечном итоге, диалектику самой жизни с её, выражаясь словами поэта, «радостью и муками». Речь идёт о воспевании духовной, нравственной жизни человека во всей её полноте и сложности, при том с позиций жизненного максимализма. Отсюда и противопоставление этого чувства тем преградам, которые мешают осуществлению возвышенных стремлений. [6]

Уже в ранних стихах поэта, когда лишь определялся образ его лирического героя, приближаясь и отталкиваясь от самого автора, высказывалось страстное стремление «любить, любить всю весну», воспевались радости жизни, противопоставляемые легенде о рае («Гой ты, Русь, моя родная…», 1914), и вскоре – осознание «бесприютности в отчизне» («В зелёной церкви за горой…», 1916).[7]

Стремление к жизненному максимализму особенно обострилось у Сергея Есенина в первые же послеоктябрьские годы, когда поэт почувствовал духовный подъём, непосредственно проявившийся в маленьких поэмах, и он воспевал устремлённость к «зорям вселенским» («Кантата», 1918).[8] Затем в трудную для него пору, находясь в «трюме» жизненного корабля, Сергей Есенин по иному выражал чувство максимализма. Оно приняло уродливую форму – желание «захлебнуться» в хмельном «угаре», для того «чтобы ярче гореть».

В лирике Есенина диалектика души в решающей мере была связана с выражением противоречий в сознании и чувствах поэта. Стремление к жизненному максимализму у С. Есенина сопровождалось размышлениями о разрыве между задуманным и совершённым, осознание противоречия между своими возможностями и творческой отдачей, что приводило к горькому признанию:

… Слишком мало я в юности требовал,

Забываясь в кабацком чаду. [9]

Печальные мысли об ушедшей молодости и нереализованных возможностях с большой впечатляющей силой выражены в одном из самых поэтических творений поэта – в «Песне» (апрель 1925 г.), в которой горькое осознание ранних утрат («Промотал я молодость без поры, без времени») сочетается, однако, с призывом к жизненному максимализму: «Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха». Конечно, наше понимание полнокровной жизни не ограничивается этой поэтической формулой, хотя понятие «бить в жизнь без промаха» может трактоваться по-разному, в зависимости от широты интересов человека. «Песня» представляется нам очень ёмкой с точки зрения выражения авторских рассуждений по так называемым вечным вопросам, интересовавших поэта на протяжении всего его жизненного пути. Это – мысли о противоречии между осознанием вечного кругооборота жизни и краткостью отдельной человеческой жизни. Подобные мысли в сознании Сергея Есенина усугублялись раздумьями о своей жизни, «промотанной без поры, без времени».[10]

Такие размышления преломлены через образ «Песни» и отражаются в прилагаемых к ней эпитетах. Поэтическое восприятие автора проявляется в тех уподоблениях, которые характеризуют его умонастроения при осмыслении прожитой жизни:

Цвела забубенная, была – ножевая,

А теперь вдруг свесилась, словно неживая.[11]

Песня называется и звонкой, и панихидной, и хорошей. Два последних эпитета выступают и в первом, и в предпоследнем двустишии. Если в первом случае они звучат в фразе, носящей констатирующий характер («Есть одна хорошая песня у соловушки…»), то во втором – это выход из поэтического раздумья («Потому хорошая песня у соловушки…»). Так в развёртывании центрального образа – лейтмотива перед нами обнажается ход мыслей поэта от посылки до умозаключения.

Мысль о вечности жизни и смертности отдельного человека возникает у поэта в философском цикле «Цветы» (1924),[12] где воспевается цветение жизни и люди, подобные цветам. Снова, как в пору юности, когда поэт писал: «Я пришёл на эту землю,/ Чтоб скорей её покинуть» («Край любимый»…», сама мысль о смерти не вызывает у него трагических нот.

В связи со всем этим в цикле заостряется дорогая для поэта мысль, которая на протяжении его творческого пути находила разное выражение. Сергея Есенина всегда волновало проявление индивидуальности в человеке и, следовательно, в его творчестве. Поэт опасался нивелирования личности в коллективе, что и порождало трагические ноты в поэзии трудных для него лет. Отзвуки подобных настроений ощутимы и в «Цветах, где мысли о смене поколений («Помрём – за нас придут другие») вступают в противоречие с осознанием неповторимости отдельной личности («Неповторимы ты и я»). Однако осмысляя этот вопрос общефилософски, поэт приходит к отрицанию вышесказанного:

Я ласково влагаю в стих,

Что всё на свете повторимо.[13]

Вместе с тем внутренний спор в его душе продолжался. В стихотворении, где Сергей Есенин обращается к цветам, он возвращается к прежним мыслям, и вновь противоречивые суждения, волновавшие его, выльются следующим образом: «Я говорю на каждый миг,/Что всё на свете повторимо» («Цветы мне говорят – прощай…»), хотя в последней строфе выразит надежду, что «любимая с другим любимым», быть может, вспомнит о нём, «… как о цветке неповторимом».

В этом же цикле содержится внутренняя полемика по поводу ещё одной важной проблемы, с которой были связаны многие стороны мировоззрения Сергея Есенина. Речь идёт о соотношении «железного» и «живого». Хочется отметить, что сперва эти понятия воспринимались как антонимы («Сорокоуст» и др.). Далее, под влиянием действительности он постигал её закономерности и проникся желанием «видеть стальную» нищую Русь.

Диалектика авторских суждений выступает не только в отрицании прежних утверждений, но и в самой форме нового поэтического умозаключения.[14] Сперва говорится, что «головку розы режет сталь», но далее, в обобщении, где герои Октября прославляются, как «цветы ходячие земли», следует утверждение:

… Они и сталь сразят почище,

Из стали пустят корабли,

Из стали сделают жилища.[15]

Прослеживая движение мысли в цикле, как в исповеди лирического героя, в котором цветы выступают и в своём зеркальном, так сказать, виде, и как метафора, поэт возвращается к уже развёрнутым образам, чтобы раскрыть их по-новому, отразив динамику и многогранность своих настроений и размышлений, вызванных явлениями жизни.

В соответствии с общим замыслом особенности поэтического языка связаны в большей мере с олицетворением, которое выступает и в наделении цветов качествами людей, и в непосредственном уподоблении. Сравнения используются с целью противопоставления, характерного для всего произведения, как, например, в строках: «И эту гробовую дрожь,/ Как ласку новую приемлю».

Общий дух размышлений сказывается в постоянных восклицательных обращениях, которыми начинаются строфы пяти миниатюр, в риторических вопросах, как бы заостряющих полемику с невидимым оппонентом («А люди разве не цветы?»). [16]

Авторские размышления относятся ко многим вопросам общественного и личного плана, они проявляются в виде осознания определённых противоречий. Так, в поэме «Анна Снегина» противоположные мысли выражает автор устами повествователя о прекрасном и безобразном. Таковы думы о том, как прекрасны «земля и на ней человек» и как уродует их империалистическая война. Резко противопоставлены в этой же поэме мысли повествователя – поэта по дороге в Криушу («с красивой солдаткой завести роман») – тому наплыву нежных, возвышенных чувств, которые он испытывает при упоминании имени Анны Снегиной. Противоречивые чувства отмечаются и в его отношении к Анне.[17]

Подобное столкновение возвышенных и плотских чувств в душе поэта отразилось в ряде его произведений, как борьба, выражаясь его словами, «белой розы с чёрной жабой».

В последний период творчества поэта в его стихотворениях обостряется сознание противоречия между устремлённостью к прекрасному и осознанием душевной дряблости и невосполнимых утрат, как противоречие мечты о том. Чтобы вечно «снился май», и понимаем того, что «кто сгорел, того не подожжёшь». Это особенно отразилось в стихотворениях, написанных поэтом в клинике в период с 30 ноября по 13 декабря 1925 года.: «Какая ночь, я не могу», «Не гляди на меня с упрёком», «Ты меня не любишь, не жалеешь», «Может, поздно, может, слишком рано».

В пределах цикла каждое стихотворение по-своему передаёт характерные чувства, и лейтмотивом через все произведения проходит мысль о возвышенной единственной любви («Любить лишь можно только раз»), которая противопоставляется «игре» в «любовь недорогую».

Автор вновь возвращается к характерной для него тематике. За исключением одного, все стихотворения написаны в форме обращения к подруге, то есть в той форме, которая выступала у него прежде при выражении и страстных признаний, и циничных откровений, и горьких мыслей. Теперь она, эта форма, избрана для высказывания любовных чувств при осознании «утраченной юности» и «лимонного цвета заката», который служит метафорически её выражением.[18]

В стихотворениях вырисовывается образ автобиографического лирического героя, который, обращаясь к собеседнице и называя её дорогой, думает о другой. В лирическом обращении «Не гляди на меня с упрёком...» он прямо говорит:

Не тебя я люблю, дорогая,

Ты лишь отзвук, лишь только тень,

Мне в лице твоём снится другая,

У которой глаза – голубень.[19]

Стихи полны упрёков случайной подруге («Расскажи мне, скольких ты ласкала…») при противоречивом к ней отношении («Я призренья к тебе не таю,/ Но люблю я твой взор с поволокой…). В то же время поэт устами лирического героя с горечью говорит о себе:

Что случилось? Что со мною сталось?

Каждый день я у твоих колен.[20]

Эти строки звучат драматично, ибо поэт осознаёт разрыв, противоречие между должным и сущим, между возвышенными мыслями и низменными поступками. Выражением этой борьбы в сознании автора явилось признание:

…Каждый день к себе теряю жалость,

Не смиряясь с горечью измен.[21]

Драматизм рассуждений усиливается осознанием неизбежного возмездия:

За свободу в чувствах есть расплата,

Принимай же вызов, Дон – Жуан!

Но одновременно, обращая упрёки к собеседнице, которая характеризуется «как молодая с чувственным оскалом», и противопоставляя ей себя, со своими увядшими чувствами, поэт устами лирического героя выражает мечту о том, «…чтобы вечно счастье улыбалось,/ Не смиряясь с горечью измен». Эти строки завершают последнее стихотворение цикла, таков его оптимистический заключительный аккорд, поэтически выраженный философский вывод, отражающий чувство присущего автору жизненного максимализма.

Так передана диалектика души поэта в последние месяцы его жизни. Она сказывается во всём цикле, в перекличке и в столкновении мотивов, в системе художественно – выразительных средств, в широком использовании антитезы, в сопоставлении противоположных понятий, как, например:

Ведь разлюбить не можешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

Выражением внутренней борьбы чувств выступают и своеобразные афористические окончания стихов, в которых категоричность убеждений сочетается с полемической заострённостью:

Если б не было ада и рая,

Их бы выдумал сам человек.

Всё это усиливало в лирике элементы психоанализа, и не случайно А.С. Серафимович, высоко оценивая данные произведения, справедливо видел в них искусство «изображения тончайших переживаний, самых нежных, самых интимнейших». [22]