Стихи, написанные музыкой (творческая работа в рамках проекта ВКС)

Стихи, написанные музыкой

Когда в квартире, освещённой ярким мартовским солнцем, раздался звонок, к телефону подошла Галина.

- Вечно тебе звонит непонятно кто. Этот назвался Шостаковичем, - как-то раздражённо сказала она мужу и предложила подойти к телефону.

После скомканных объяснений, услышанных в трубку, Евгений Евтушенко понял, что это действительно был Дмитрий Дмитриевич, - известный советский композитор, - который просил у поэта разрешения сочинить музыку на взволновавшие его стихи «Бабий Яр».

Растерявшийся от неожиданного предложения, поэт сразу же согласился, а через полчаса он вместе с женой мчался в Брюсов переулок к «дому ста роялей», как называли его москвичи, чтобы послушать творение знаменитого композитора, которое Шостакович начал писать ещё до того, как познакомился с Евтушенко.

Дверь открыл сам Дмитрий Дмитриевич. Он провёл гостей в одну из комнат, предложил присесть и не без труда опустил свою правую руку на клавир.

Инструмент запел вместе с надтреснутым голосом уже немолодого композитора, превращая знакомые словесные образы, нарисованные поэтом несколько месяцев назад, в музыкальную композицию, которую после долгих колебаний Дмитрий Дмитриевич Шостакович назовёт «Тринадцатой симфонией».

Так началась дружба большого поэта и великого композитора. Теперь стихи стали жить иной, неотделимой от музыки жизнью.

Потрясённый каждой новой, рождающейся в душе Шостаковича музыкальной фразой, Евтушенко часто повторял жене и друзьям:

- Наверное, он, невидимый, был внутри меня, когда я писал эти стихи. Эта музыка появилась в момент рождения моих строк.

Всё лето и осень Евтушенко и Шостакович работали над ставшей легендарной симфонией. Менялись строчки и звуки, за которыми так пристально наблюдали партийные чиновники-цензоры. Не менялся только образ Бабьего Яра – того самого гигантского оврага, где в 1941 году нацисты уничтожили и наспех закопали тысячи безвинных людей. Именно этот образ, собравший воедино трагедию всего советского народа, представил себе каждый сидевший в Большом зале Московской консерватории, где в декабре 1962 года состоялась премьера «Тринадцатой симфонии».

Когда на сцене появились музыканты, зал замер. Уже с первых аккордов слушатели почувствовали особую энергию звучания различных музыкальных инструментов, с которыми слились голос хора и солиста. Наблюдавшие за их реакцией поэт и композитор видели, как на протяжении пятидесяти минут с людьми происходило что-то невероятное: они плакали и смеялись, застывали без движения и вновь оживали. Звучание исполненных трагизма торжественных аккордов струнных и духовых инструментов неожиданно сменялось как будто кривляющейся интонацией кларнета-пикколо. Зловещие удары литавр вдруг рисовали перед глазами сидевших в зале дрожавшего от страха Альфреда Дрейфуса. В его глазах была боль всего еврейского народа, которому бросила свои обвинения Франция. Именно в этот момент барабаны вдруг зазвучали сильнее, перекликаясь со словами судьи-француза «Разве еврей может быть невиновным?»

Музыка «Тринадцатой симфонии» несла слушателю мысль о страшной трагедии, и этот трагизм усиливался не только на стыках отдельных эпизодов, но и в интонациях хора басов и солиста. Всё это вместе заставляло рыдать тех, кто вдруг представлял себе умирающую от тифа девочку – Анну Франк. Всего лишь несколько недель отделяли её от долгожданной свободы. Фашизм украл её детство и жизнь. Нежным звоном колокольчиков, перекликавшихся со звуками флейты в первой части симфонии, долетал образ измученной девочки, которая навсегда осталась в памяти людей.

Счастье… Оно такое хрупкое…, порой недосягаемое… И всё же мы знаем, что оно есть, даже если находимся на грани между жизнью и смертью.

Несколько минут настоящего счастья подарили музыка и стихи тем, кто вдруг вспомнил освобождённого из Освенцима Самуэля Писара.

Бывший узник гетто в Белостоке и концлагерей Третьего рейха, а проще говоря мальчик из Белостока, выжил в этой страшной войне. Теперь он в лёгких звуках мелодии, осторожно останавливаясь на сцене и всматриваясь в лица сидевших в зале, искал глаза той единственной, которая бы сказала ему нежно:

- Муля, я люблю тебя, мой мальчик…

Его дыхание почувствовал каждый… И каждый вспомнил о своём большом горе, которое теперь слезами и приглушёнными стонами вырывалось под купол зала консерватории вместе с музыкой. А когда она замолчала, люди громкими аплодисментами приветствовали взошедших на сцену поэта и композитора. Это был настоящий триумф. Дмитрий Шостакович и Евгений Евтушенко чувствовали, что они подарили людям не просто стихи, сопровождаемые аккомпанементом. Их симфония Бабьего Яра отныне стала бессмертным памятником из музыки и слова. Этот памятник символизировал скорбь и протест… И это чувствовали все.