Тема смерти в мифе

Сергей Телегин

ГЛАВА 14. ДОРОГА СМЕРТИ

(«Сон Макара» В.Г. Короленко)

Смерть есть главное дело в жизни человека. Смерть есть факт веры. В смерти проверяется чистота и сила веры. Зачастую религиозная жизнь в России характеризуется понятием «двоеверие».

Душевное состояние человека, живущего в ситуации двоеверия, блестяще воспроизведено в рассказе В.Г. Короленко «Сон Макара». Прежде всего, описание природы переполнено духом языческого пантеизма. Описывая тайгу, Короленко явно одухотворяет ее: тайга «стояла безмолвная и полная тайны», свет сполоха «ходил» по ней и открывал «лежащие трупы разбитых лесных гигантов» - поваленные деревья (с. 129)¹. Природа живет, движется, все окружено молчанием и тайной. Это описание – прекрасный пример потока мифологического сознания, где действует принцип одухотворения природы, где мир наделяется качествами живого, мыслящего, действующего существа.

Однако в начале рассказа природа настроена по отношению к Макару враждебно: лиса, за которой он охотится, как будто заманивает его в чащу (с. 130), заяц, выбежавший на поляну, «издевался» над героем и строил ему «самые дерзкие рожи» (с. 132). Тетерева с любопытством смотрят на Макара, а зайцы рассказывают всем о его охотничьих хитростях и смеются над ним (с. 133). Заяц и лиса в мифологии – «нечистые» животные, воплощения самого черта. Внешняя таинственность тайги прямо соотносится с ее враждебностью: «Чаща, точно заколдованная, держала его в своих объятиях», тайга «смыкалась за ним с каким-то враждебным упорством», а молодые деревья без стеснения «били его по лицу, издеваясь над его беспомощным положением» (с. 132). Враждебность природы по отношению к Макару объясняется его собственным потребительско-расточительным к ней отношением. Природа мстит герою за его безрассудное поведение, так как природа не ниже человека, а он является ее частью.

Между тем, лес в мифологии – это и олицетворение женского начала, Великой матери, но и темное царство мертвых, место обитания нечистой силы. Это внешний мир, не только не освоенный человеком, но и враждебный ему. Уже в силу этого одного тайга должна быть опасна для Макара: «Между тем тайга все оживлялась, но оживлялась враждебно», деревья хватают героя за волосы, бьют по глазам и по лицу (с. 132). Лес в мифе населен таинственными существами, несущими в себе угрозу. Эти существа есть олицетворения или воплощения бессознательных комплексов и подавленных страхов самого человека. Не умея справиться с собственными страхами, человек переносил их на темную чащу и считал ее своим врагом. Лес как беспорядочная, дикая природа пугает, кажется чужим и жутким.

В то же время после смерти героя все резко меняется: умерев, человек переходит границу, разделяющую мир живых и мир мертвых. Если лес – царство мертвых, то умерший Макар и должен слиться с этой стихией, а враждебность тайги должна смениться их примирением. «Теперь лиственницы стояли над ним смиренные, тихие, точно стыдясь прежних проказ» (с. 133), они «смиренно сторонились, давая дорогу» (с. 135). Здесь природе свойственна уже не враждебность, а смирение. Это смирение есть следствие полного слияния природы и человека, открытого в мифосознании. Так мифотворец добивается конечного идеального результата – синкретизма. Этого блаженного слияния с природой и добивается Макар. Однако обретение изначальной гармонии мира и человека оказывается возможным лишь после смерти Макара – горестное предупреждение писателя не только своему герою, но и читателям рассказа.

Все повествование строится на постоянном пересечении христианского и языческого, на их слиянии. Так, вхождение Макара в оживленную, совершенно оязыченную природу сопровождается звуковым сигналом христианского происхождения – звоном колокола. Описываемые Короленко события происходят накануне Рождества Христова (с. 124), однако Макар менее всего озабочен тем, чтобы успеть на праздничную службу (что уже само по себе ярко характеризует его «православность» и «воцерковленность»). Напротив, герой занят мыслями о походе в лес, чтобы проверить, не попалась ли лиса в чужие ловушки, пока их хозяева будут в церкви. Звон колокола отмечает переломные моменты в переходе Макара от жизни к смерти. Пьяный герой возвращается домой и, чтобы жена не ругала его, придумывает историю о якобы попавшей в ловушку лисице. «В морозном воздухе раздался первый удар колокола, когда Макар вошел в избу» (с. 128). Этот первый удар, совпавший с рассказанной историей о лисице, выделяет причину смерти героя.

Далее Макар, повалившись на постель, в жару продолжает мечтать о добыче, а над поселком разносится «торжественный праздничный звон» (с. 128). Этот звон должен разбудить душу героя, но его внимание сосредоточено не на Христе. Торжественный колокольный звон явно противостоит душевному состоянию героя. Макар встает и идет в тайгу: «Сзади несется торжественный гул церковного колокола» (с. 129). Герой словно бы бежит от колокола, как он бежит в лес от Христа. Наконец, он приезжает в тайгу, охваченную тишиной. «Только из далекой, невидной теперь слободы несся по-прежнему торжественный звон» (с. 129). Звон отмечает место гибели Макара

В мифе звон колокола обращен как к людям, так и к потусторонним силам, сзывает верующих на церковный праздник и является оберегом от нечистых мертвецов. Макар уже «нечистый», поэтому он и бежит от звона колокола в лес, убегает от человеческого мира в природно-хаотичный, потусторонний и враждебный живому. Колокол связан с небесным сводом и наделен сакральной силой. Звон церковного колокола – это звуковое оформление и вынесение во внешний мир голоса совести человека, а голос совести, в свою очередь, это звучащий внутри человека глас Божий. Через торжественный колокольный звон Бог обращается к Макару и призывает его вернуться в храм, но герой лишь удаляется от него. «Издали доносился все тот же торжественный звон. Макару казалось, что он идет на него, но звон все удалялся, и, по мере того как его переливы доносились все тише и тише, в сердце Макара вступало тупое отчаяние» (с. 132). Перелом в жизни героя состоялся. Он уже не просто не хочет, но и не может вернуться в мир людей и к Богу, он обречен на смерть.

Последний далекий удар колокола является звуковым указателем момента смерти героя: «Последние отголоски колокола доносились с далекого Чалгана. Сияние полыхнуло и погасло. Звон стих. И Макар умер» (с. 133). Звук (Слово Божие) есть причина творения мира. Звук сопровождает гибель мира и смерть человека. В рассказе Короленко это звук колокола – совесть и вера самого героя. Звук наделен огненной стихией и, как затухает пламя свечи, так и смерть Макара соотносится с умолканием колокола и погасшим сиянием – совершенно магическое и мистическое описание.

Проблема слияния христианства и язычества выходит на первый план сразу после смерти Макара. Следует отметить, что смерть и странствие души на «тот свет» представлены писателем с нарушением христианского учения. Прежде всего, сам момент смерти проходит для Макара незамеченным: «Как это случилось, он не заметил. Он знал, что из него должно что-то выйти, и ждал, что вот-вот оно выйдет… Но ничего не выходило. Между тем он сознавал, что уже умер, и потому лежал смирно, без движения» (с. 133). Православие учит, что состояние души после смерти не может быть безразличным, неопределенным или бессознательным, а только блаженное или мучительное. Макар же погружен в полную неопределенность. Он знает, что умер, но не понимает этого.

Однако именно на чувстве неопределенности настаивают некоторые языческие священные тексты, и, прежде всего – тибетская Книга Мертвых «Бардо Тхёдол»: «Когда поток сознания покидает тело, он спрашивает себя: “Жив я или мертв?” – и не может ответить»². Умерший на «том свете» не сразу догадывается, что он – лишь бестелесный дух и стремится продолжать свое земное существование. Первое состояние Макара после смерти близко к обычному. Он выглядит как прежде, одет, как и прежде (с. 148), ему холодно и он греется у очага (с. 142), он очень недоволен тем, что его не будут кормить (с. 135), хочет вернуть украденного у него когда-то коня (с. 137), пытается хитрить и обманывать (с. 144) и т.д. Сопровождающий его в дороге попик Иван вынужден все время напоминать герою, что он умер: «Ты все забываешь, что ты уже умер» (с. 137).

Поведение героя прямо совпадает с описаниями известного мистика Э. Сведенборга, книга которого была переведена в России: «Множество опытов убедили меня в том, что человек, перейдя из природного мира в духовный, т.е. умирая, уносит с собой все свое, т.е. все, что принадлежит ему как человеку, кроме одного только земного тела своего. Вступая в духовный мир, или в посмертную жизнь, человек обретается в таком же теле или образе без всякого видимого различия, по крайности сам он не видит и не чувствует никакой разницы, но тело его уже духовное, отрешенное и очищенное от всего земного. А если духовное осязает и видит что-либо однородное, духовное же, то это точно то же, как если бы природное осязало и видело предмет природный. Поэтому человек, обратясь в духа, не замечает никакой перемены, не знает, что скончался, и считает себя все в том же теле, в каком был на земле. У человека – духа те же внешние и внутренние чувства, какие были даны ему на земле: он видит, как прежде, слышит и говорит, как прежде, познает обонянием, вкусом и осязанием, как прежде. У него такие же наклонности, желания, страсти, он думает, размышляет, бывает чем-либо затронут или поражен, он любит и хочет, как прежде; кто любил заниматься ученостью, читает и пишет по-прежнему»³. Человек продолжает свою жизнь по духу, и Макар гневается, надеется, обманывает и плачет, переживает значительные человеческие эмоции, он радуется, ему стыдно и страшно (с. 143-149). Все это прямо связано с мистическим переживанием посмертного существования и соотносится со словами Сведенборга. Однако это описание, мистическое по своей сути, не имеет ничего общего с православным учением о смерти.

Дальнейшее описание путешествия души Макара на суд Бога является нехристианским и дохристианским. Прежде всего, по христианской традиции, человек в момент смерти встречается с двумя ангелами, которые должны проводить его в иной мир. Любые же другие видения в час смерти трактуются как бесовские искушения. В рассказе Короленко умершему является не ангел, а душа умершего ранее попа Ивана, который, чтобы убедить Макара, что тот умер, пнул его ногой (с. 133). Поп Иван выглядел именно так, как при жизни, и Макар вспоминает, что это был «добрый попик», поскольку в качестве платы за службу требовал только бутылку водки (с. 134). Короленко целенаправленно создает негативный образ священника, наделяя его обычными для русского человека пороками – беспечностью и пьянством. Странно, что такой человек мог стать Божьим посланником, ведь он умер не как праведник, а «нехорошею смертью» - без покаяния, во грехе: пьяный он упал в огонь (с. 134). Короленко, разумеется, хочет сказать, что по милости Божией даже такому грешнику будет прощение. При этом он показывает, что именно поп Иван служит у Бога писарем, ведущим записи в самой главной книге Вселенной – Книге Жизни.

Из учения Церкви известно, что душа после смерти человека проходит через два суда – частный и окончательный. Частный суд называют еще мытарства. Подразумевается, что душа в сопровождении ангелов восходит от земли через воздушное пространство, где черти устанавливают заставы, чтобы обличать грехи умершего. Мытарства душа проходит на третий день после смерти, и это восхождение души с испытаниями и преодолением препятствий уже есть особый духовный подвиг очищения, преодоления земного, победа над темным. Без прохождения мытарств не может быть обретения вечной жизни и благодати.

Ничего подобного нет в рассказе Короленко. Путешествие Макара на суд начинается не на третий день, а сразу, и при этом душа его не возносится сквозь воздушное пространство, а, в соответствии с древними языческими традициями, путешествует по земле на восток (с. 135). Движение не по вертикали, а по горизонтали, по дороге, отрицает саму идею частного суда. Поэтому в рассказе «Сон Макара» и речи нет о мытарствах: душа не претерпевает испытания от нечистых духов, обличающих ее реальные или мнимые грехи. Просто вместе с большим числом других душ – грешных и праведных (с. 140) – направляется на суд Божий. Горизонтальное перемещение есть, в отличие от восхождения, не духовная эволюция, а следствие страсти к открытиям и переменам, к познанию неведомого, к исследованию и новым впечатлениям. Это опять же являет собой совершенно земные чувства, не совместимые с новым статусом умершего.

У Короленко языческое и христианское все время предстают в соединении. Сразу заметно, что путешествие героя во многом повторяет структуру ритуала посвящения в языческой традиции. Вообще посвящение и смерть тесно связаны, в посвящении человек переживает мистическую смерть, приобщается к миру мертвых. Как пишет ван Геннеп, в ритуалах «люди бесконечно переходят через ту же серию состояний и переходов от жизни к смерти и от смерти к жизни», что и в природных циклах⁴. Смерть как посвящение есть также основа египетской религии⁵. Умерший поп является Макару в качестве проводника-душеносца, но проводит его не по мытарствам, а по земному пути. В соответствии с языческой традицией, душа блуждает по земле. Умерший – путник, странник, бредущий по дороге. Наличие проводника во время путешествия умершего, разъясняющего подробности происходящего, - обязательная часть ритуала посвящения. Появление такого проводника роднит «Сон Макара» Короленко с «Божественной комедией» Данте⁶. Параллельными и общими для этих произведений являются и многие образы – темный лес (как и герой Короленко, Данте «очутился в сумрачном лесу»⁷), снежно-ледяной пейзаж, несущиеся души и т.д. То же видение дороги, по которой несутся души умерших, открылось и Сведенборгу⁸.

Православное учение о частном суде настаивает на том, что после смерти душа сама по себе уже не может исправить или искупить свои поступки. Только молитвы живых могут помочь умершему. В рассказе Короленко, напротив, душе Макара предоставляется возможность улучшить или ухудшить свое положение. Так, отобрав у татарина украденную лошадь, он бы задержал свое передвижение по дороге мертвых (с. 137). С другой стороны, если бы Макар проявил милосердие и дал татарину махорки, то за это Бог простил бы ему часть грехов (с. 138). Мытарства – это подведение итогов жизни и дел человека, его земной битвы с дьяволом. В рассказе же Короленко мытарств нет, следовательно, нет и подведения черты, а душа героя и после смерти оказывается способной к развитию, к очищению или падению. Это соответствует, скорее, сценарию обряда посвящения. Перед душой встает выбор – по какому пути идти, в сторону спасения или в сторону падения.

Такая концепция лежит в основе египетской и тибетской Книги Мертвых. Душа после смерти сама решает свою судьбу, наравне с богом мертвых. Бог мертвых произносит приговор, но во многом он определен тем, какой путь сознательно или по ошибке избрала душа после смерти. Чтобы выбрать правильный путь, человек должен обрести наставников, посвящающих его в тайны смерти. «Бардо Тхёдол» говорит о человеке, который еще при жизни должен получить знания о процессе умирания и посмертном существовании, но самостоятельно это сделать не может. «Учитель или брат по вере должен помочь ему в эти моменты»⁹. Так и в рассказе Короленко Макар возмущается, что поп не подсказал ему, как следует действовать, на что душа Ивана отвечает: «Да уж теперь поздно учить тебя. Ты должен был узнать об этом от своих попов при жизни» (с. 138). При этом поп Иван забывает, что именно он и был духовным пастырем Макара. Герой же вспоминает, что при жизни «от попов он не видал никакого толку» (с. 138), раз они не научили его, как поступать, чтобы получить отпущение грехов. Церковь здесь живет своей жизнью, будто бы отдельно от прихожан, и это убеждение ложится затем в основу всей проблемы нечистоты веры Макара.

То, что Короленко в своем рассказе воспроизводит не православное учение о мытарствах, а мистические и мифологические представления о мире духов, может быть связано с тем, что Макару все это снится. Еще Сведенборг утверждал, что при наступлении смерти «человек приходит в состояние среднее между сном и явью, считая, однако, самого себя в полной памяти и сознании»¹⁰. В этом состоянии сна человек видит духов и общается с ними. Так и рассказ Короленко назван «Сон Макара», а смерть героя прямо связана с процессом засыпания и сновидения. В начале рассказа Макар лежит больной на постели и грезит о лисице: «Он не выдержал и, встав с постели, направился к своему верному лысанке, чтобы ехать в тайгу. Что это? Неужели сильные руки старухи схватили за воротник его соны и он опять брошен на постель? Нет, вот он уже за слободою» (с. 128-129). Этот отрывок интересен явным нарушением логики и последовательности повествования. Макар хочет выйти из дома и чувствует, как руки жены схватили его, а дальше он уже видит себя выезжающим из деревни. Здесь явно выпал целый кусок повествования: как Макар запрягает лошадь, садится на дровни, выезжает со двора на улицу, едет по улице и т.д. Отсутствие этих деталей и явный логический скачок могут свидетельствовать о том, что все дальнейшие события действительно лишь приснились герою.

По первоначальному замыслу Короленко так и было. Утром Макар просыпается и отправляется к священнику, чтобы рассказать об увиденном. В создании обстановки сна писатель уделяет внимание мелочам. Враг Макара Алешка повторяет его слова («Это мое!» - с. 131) и голос его отдается словно эхо, а затем он и вовсе исчезает. Похоже, что это действительно лишь сон, и Макар говорит не с Алешкой, а сам с собой, бредит, слышит собственные слова, отдающиеся в его разгоряченном сознании будто эхо. Вместе с тем, в мифах царство мертвых и царство сна совпадают. Мертвые представлены спящими, безумными, находятся в бессознательном состоянии, да и сама жизнь воспринимается лишь как параноидальный сон какого-то божества. Макар не переживает опыта смерти, поскольку, по православному учению, подлинный опыт смерти связан с мытарствами. По тому, что в видении героя отсутствуют ангел-хранитель и мытарства, становится ясно, что это не подлинная смерть, а лишь ее преддверие, посвящение в таинства смерти, болезненная галлюцинация. При этом структура ритуала связана не с православным учением, а с языческой традицией.

Ответом на эти вопросы может стать сцена суда в рассказе. Хотя Макар и не переживает опыта мытарств, но все же поп Иван приводит его на суд к Богу (с. 134-135). Если опыт суда пережит душой, значит, смерть была реальной, просто она представляется Макару в образах простонародной веры. Действительно, описание Царства Небесного в сне Макара могло быть создано лишь крестьянином, который и потусторонний мир уподобляет своей жизни. Так, дом Божий представляется Макару в виде хорошей, Просторной избы с чудесным очагом, в котором пылают золотые поленья. Через дверь то и дело входили ангелы, которых герой принимает за молодых работников (с. 142). Разговор ангела и попа Ивана – самый простонародный (с. 142) и даже дословно повторяет разговор Макара со встречным стариком, тащившим на спине свою жену (с. 139). Эти однотипные фразы, вероятно, являлись обязательными перед началом беседы. Ван Геннеп отмечает, что, «согласно распространенному представлению, загробный мир подобен нашему, но более приятный, общество там организовано так же, как и здесь»¹¹. Каждый сохраняет свою классовую и профессиональную принадлежность. Такие представления распространены в русском фольклоре.

На самом суде важнейшими предметами оказываются Книга Жизни и весы справедливости. Макар отчитывается о своих делах и затем его слова сверяют с записями в книге, причем оказалось, что герой пытался обмануть Бога (с. 144). Книга Жизни предстает в видении Макара как реальный материальный предмет (как ранее приземленно-рационалистически было описано и Царство Божие). Однако общепринятым в православии является отношение к таким видениям лишь как к фигуральным или пояснительным образам, используемым для выражения духовной реальности.

Таким же фигуральным следует считать и образ весов правосудия, используемых для взвешивания грехов человека. Однако в рассказе Короленко и эти весы представлены как реальная вещь и дается их подробное описание (с. 143). Грехи Макара, перечисленные попом, также представлены в виде реальных образов и предметов, укладываемых на деревянную чашу весов (с. 145). Совершенно не «фигурально» пытается Макар поддержать чашу со своими грехами. Когда же он начинает оправдываться, то «каждое его гневное слово падало на золотую чашку, как свинцовая гиря» (с. 148). Слова здесь превращаются в вещь – в гири. «А весы все колыхались, и деревянная чашка подымалась все выше и выше!» (с. 148) – этим образом Короленко заканчивает свой рассказ.

В христианском символизме весы часто изображались в руке архангела Михаила. Одна из его обязанностей – взвешивать души умерших¹². Однако на самом деле этот сакральный образ имеет древнейшее происхождение. Он связан с зодиакальным созвездием Весов и, вероятно, с «Эрой Весов» и полярным континентом Туле. В европейскую культуру он пришел из древнеегипетской традиции. Сердце умершего взвешивается на весах на суде Осириса. В более поздних греческих мифах Зевс определяет участь умерших при помощи весов. Весы считались образом справедливости, уравновешенности, соответствия суда и наказания. Они обозначают равновесие между душевной и телесной жизнью человека, равновесие добра и зла. Человек должен сохранить это равновесие между своими противоположными, взаимоисключающими желаниями и комплексами. Весы обозначают внутренний контроль и гармонию духа. Однако в весах Макара эта гармония нарушена – одна чаша его весов большая деревянная, а другая – маленькая золотая. Так и душа героя не несет в себе порядка, в ней много дикого, безудержного, лживого. О таких весах говорится в Книге притчей Соломоновых: «Неверные весы – мерзость пред Господом, но правильный вес угоден Ему» (Прит. XI, 1). Хотя весы Макара и «неверные», но все же ему удается выправить вес своих грехов и оправдаться.

О самом суде следует сказать, что он на самом деле есть не осуждение и не обвинение, а отклик, ответ Божий на то внутреннее расположение, которое душа создала в себе по отношению к Нему. Также все дела человека будут выявлены, поэтому скрывать и обманывать бесполезно. Макар пытается хитрить перед Самим Богом, прибавляет количество жердей к выполненной работе (с. 144), но они ложатся на обвинительную деревянную чашу. Все обманы героя записаны и подсчитаны в Книге – «двадцать одна тысяча девятьсот тридцать три» (с. 145). Однако Макару, лжецу и пьянице, все же удается оправдаться, поскольку все дела и поступки человека должны быть судимы не только во внешних проявлениях, но и в своей внутренней закономерности, направленности.

Сам Бог дает герою возможность оправдаться: «Ты не на земле… Здесь и для тебя найдется правда…» (с. 149). Поступки человека должны рассматриваться, исходя из их внутренней правды, а не внешней проявленности. Одинаковые поступки могут происходить из противоположных желаний и наклонностей, поэтому и судимы должны быть по-разному. Если человек совершает грех во имя любви, то грех этот прощается, уходит, а любовь остается. Поступки, совершенные по этой любви, и рассматриваются после смерти. Грешная жизнь Макара, страдавшего и жертвовавшего собой ради жены и детей, не видевшего в жизни радости и ласки, есть «любовь на деле». Макар произносит оправдательную речь и заставляет плакать Самого Бога.

Он «вдруг ощутил в себе дар слова», заговорил и сам удивился этому. При жизни он толком два слова связать не мог, но теперь все изменилось. «Речь у него лилась плавно и страстно, слова гнались одно за другим вперегонку и потом становились длинными, стройными рядами» (с. 146). Умирание здесь связывается с обретением дара слова. В мифологии потустороннего мира немой обретает дар слова, слепой – дар зрения, глупый – дар мысли, и все это потому, что человек освобожден от своего физического тела с его земными недостатками. Следует вспомнить, что в древнем Египте существовал даже обряд отмыкания уст умершему, когда жрецы особым инструментом открывали мумии рот, а душа умершего при этом обретала дар речи и способность оправдаться перед Осирисом¹³.

В языческих религиях теория посмертного суда и воздаяния связана с верой в реинкарнацию. Геродот описывал веру египтян в то, «что душа человека бессмертна и с гибелью тела вселяется в другое животное, которое всякий раз рождается. Когда же она обойдет всех земных, морских и пернатых животных, то вселяется в [как раз] рождающееся тело человека, причем [полный] круговорот он совершает за три тысячи лет»¹⁴. Действительно, в египетской Книге Мертвых отмечается, что душа может по своему желанию перевоплотиться в разных животных и фантастических существ – в богомола, золотого сокола, лотос, бенну (феникс), цаплю, ласточку, змею, крокодила и т.д. Умерший превращается в разных существ, обретает их качества и внешний облик на земле¹⁵.

Примерно тех же взглядов придерживались Пифагор и Платон. По мнению Платона, души, отягощенные земными страстями и желаниями, осуждены на скитания по земле и на заключение в «оковы тела» (реинкарнация). В «Федоне» он говорит: «Оковы эти, вероятно, всякий раз соответствуют тем навыкам, какие были приобретены в прошлой жизни»¹⁶. Так, души чревоугодников и пьяниц обречены вселиться в тела ослов, властолюбивые перейдут в волков, ястребов и коршунов, а преуспевшие в государственной деятельности станут пчелами, осами или муравьями. Та же мысль выражена в диалоге «Государство». Эр (обычно отождествляемый с Зороастром) побывал в мире мертвых, где был свидетелем не только посмертного суда, но и того, как душа сама избирает свой жребий и решает, в каком теле возродиться. По большей части выбор новой жизни соответствовал привычкам прежней. Так, душа Орфея выбрала жизнь лебедя, Аякс – жизнь льва, Агамемнон – орла, а душа Одиссея – жизнь самого обыкновенного человека. «Души разных зверей точно так же переходили в людей и друг в друга, несправедливые – в диких, а справедливые – в кротких – словом, происходили всевозможные смешения»¹⁷. Эти представления явно восходят к тотемической мифологии. Мифотворец убежден, что он и его род произошли от животных (медведя, волка, лисицы и т.д.) и после смерти его душа превращается в это животное.

В переселение душ верили все индоевропейские народы. Юлий Цезарь, описывая религию кельтов, отметил: «Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души: душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость»¹⁸. Душа умершего вождя переходит в его наследника. Право наследования и основано на перевоплощении души, поскольку преемственность власти связана с героическим духом бессмертия и традицией. Учение о переселении душ – героическое, аристократическое. Славяне верили, что душа, покидая тело, может принимать облик разных животных. А.Н. Афанасьев писал: «Украинцы думают, что усопший бывает поочередно муравьем (насекомым), птицей, зверем, рыбою и потом снова возрождается человеком»¹⁹. Здесь душа проходит ряд последовательных испытаний, прежде чем заслужит право возродиться в человеческом теле.

Тибетская Книга Мертвых, опираясь на древнейшие религиозные традиции, учит, что после смерти душа человека может полностью освободиться, но может вновь войти в лоно и возродиться в образе лошади, птицы, собаки или человека: «Раньше он был человеком, а стал собакой и должен терпеть страдания как собака; или быть боровом на скотном дворе, или муравьем в муравейнике, или червем в дыре, насекомым, коровой, козой, ягненком; и он уже не сможет вернуться. Обреченные на страдания все эти существа пребывают в состоянии тупости и невежества»²⁰. Книга предупреждает, что обреченные родиться животными увидят пещеры в скалах и глубокие норы в земле. Она призывает душу не входить туда. Индуисты и буддисты как Северной, так и Южной школы, верят, что сознание человека сразу после смерти воплощается в теле низших существ – животных, насекомых, растений, камней и т.д., что и является наказанием за грехи. Это и есть учение о карме.

Карма совпадает с идеей предопределения, так как грехи человека ложатся на него и в новой жизни. Животные, в которых он перевоплощается, обозначают черты характера человека, не достигшего очищения. Человек, совершивший в прежней жизни преступления, наказывается тем, что душа его из высшего состояния переходит в низшее и воплощается в животном. Переход человека в низшее состояние связан с действием низшей, животной части его сознания. Человек воплощается в то, что он более всего культивировал в себе в прежней жизни. Воплощение есть отражение сущности души человека. Образы, которые видит в ином мире душа умершего, есть порождения сознания, его желаний, его внутреннего состояния. С их помощью умершему устраивается проверка: насколько он способен преодолеть свои земные страхи, страсти, желания и чувства. Видения умершего целиком определяются мыслями, желаниями и жизненным опытом умершего. В зависимости от реакции души и определяется степень вины умершего и указывается новое тело для перевоплощения. Тот, кто шел путем пороков, не получит светлое тело, а войдет в темное, грубое тело и будет обречен на страдания, чтобы искупить прежние грехи и очиститься.

Следует отметить различное понимание реинкарнации у западных ариев (друидическая религия) и индоариев (ведическая религия). У индийских ариев вера в перевоплощение связана с идеей наказания за грехи, совершенные в прошлой жизни (идея воздаяния). Это мировоззрение ошибочно представляется более развитым и высоким по сравнению с упрощенной верой кельтов, подразумевающей, что перерождение в новом теле, в том числе и животного, есть факт сам по себе, рассматриваемый скорее как продолжение существования. На самом деле вера в перевоплощение прямо связана с обрядами посвящения, когда неофит должен был пережить мистическую «смерть» и «возрождение» в теле своего тотемного первопредка. Так и реальная физическая смерть, являясь высшим этапом и формой посвящения, способствует прямому перевоплощению души в теле животного-первопредка. Умерший, разумеется, не перевоплощается в тело обычного земного животного, но воплощается в идеальном теле божества – первообраза этого животного, что и видно из гимнов египетской Книги Мертвых. Это и есть воздаяние умершему за исполнение им религиозных обрядов.

Реинкарнация в теле животного-первопредка есть высший этап посвящения и высшая форма преодоления человека. Возрождаясь в теле божественного животного, человек идет не по пути деградации (как в теле обычного земного животного), а по пути обожения. Идея переселения души в тело животного как наказание есть следствие упадка, затемнения изначального откровения, пример того, как сакральный миф, изначально внеморальный, деградирует под воздействием искусственно привнесенных в него нравственных оценок и чувства вины. Целью истинного учения о перерождении является совершенное обожение и конечное прерывание цепи этих перерождений. Учение о перерождениях является вершиной индоевропейского природного откровения и прямо связано с полярной мифологией. «Бхагавадгита», наиболее совершенное индоарийское откровение, сообщает, что обожение и перенос души в запредельное обретают в стихии света, огня, дня, растущего месяца и в «полугодие зимнего солнца». Перевоплощение же связано с тьмой, дымом, ночью, убывающим месяцем и происходит в «полугодие летнего солнца». Это светлый и темный пути, ведущие к невозвращению или к возвращению в тело²¹. Из текста видно, что учение о перевоплощении, воздаянии и спасении в индоарийской религии было связано с четким делением года на шесть дневных и шесть ночных месяцев. Оно могло, следовательно, возникнуть лишь в древней полярной прародине (Гиперборейская Туле).

Являясь вершиной природного откровения, индоевропейское героическое учение о реинкарнации не имеет ничего общего с христианством и отменено религией истинного Откровения. Если до прихода Христа перевоплощение душ в новом теле и могло иметь место, то после искупления Христом грехов перевоплощение уже не нужно. После смерти не может быть переселения души в новое тело, так как есть только спасение. Возвращение на землю и «второй шанс» в таком случае невозможны. Перевоплощение – это невозможность освобождения души от тела. Вечное повторение рождения, цепь перевоплощений не имеют ничего общего ни с покаянием, ни с искуплением, ни со спасением. Перевоплощение отрицает саму идею индивидуальности души, индивидуальности духовного опыта и ответственности за содеянное. Отрицается здесь и сама основа христианства – вера в бессмертие души и воскресение мертвых. Если есть переселение души, то нет Книги Живых, нет страшного суда, нет рая и Нового Иерусалима, нет воскресения мертвых, ибо не ясно, в каком теле они восстанут из могил. Реинкарнация отрицает воскресение и разрушает всю христианскую эсхатологию.

Даже если переселение душ и было в древности по природному откровению, то приход Христа и Его искупительная жертва полностью устранили необходимость подобного акта. Идея перевоплощения отрицается во имя утверждения свободы души и ее индивидуальности. Душа в пределах одной жизни способна выполнить свое предначертание. Однако в рассказе Короленко христианский Бог осуждает Макара именно на переселение его человеческой души в тело животного. В качестве наказания за грехи Макар должен стать мерином церковного трапезника, «и пусть он возит на нем исправника, пока не заездит… А там мы посмотрим» (с. 145). Сам Макар согласен прожить новую жизнь в теле мерина, так как его хоть и гоняют, но все же кормят, а в прежней жизни его гоняли и не кормили (с. 146). Подобная сцена не имеет ничего общего с христианским пониманием суда и восходит к древним языческим религиям. Эта сцена, когда христианский Бог судит по языческому закону, является ярким примером двоеверия.

Двоеверие пронизывает весь рассказ Короленко. В противоречии с христианским пониманием триипостасной сущности Бога, у Короленко появляется не единый Бог, а три разных существа. Бог-Отец представлен в образе гневного старика «с большою серебристою бородой, спускавшеюся ниже пояса» и одетый в богатые меха и ткани (с. 143). Дух Святой появляется в образе голубя, который влетел в комнату и, покружив над головой старика, сел ему на колени (с.143). Христос же, который назван просто сыном старика, вообще опаздывает и приходит лишь к концу судебного разбирательства (с. 145). Здесь нет триединого Бога, но есть словно бы три перевоплощения (или аватары) Бога. В описании Троицы Короленко близок не к христианскому, а к природному откровению. Впрочем, писатель только хочет более отчетливо передать характер простонародной веры, смешивавшей христианство с язычеством.

Двоеверие Макара передается и тем, что вместо слова «Бог» он употребляет слово «Тойон» («господин», «хозяин», «начальник»). Однако так же называет Его и поп Иван («Пойдем к большому Тойону» - с. 134). То, что неграмотный крестьянин называет Бога языческим именем, можно было бы отнести только к его личности. Но то, что Тойоном Бога называет православный священник, это уже прямо свидетельствует о двоеверии, присущем не только Макару, но всей русской жизни. Характерно, что часто Макар употребляет вместо русских слов заимствования из речи якутов. Короленко отмечает, что Макар «сам не отличался от якутов ни привычками, ни образом жизни. По-русски он говорил мало и довольно плохо… , а в случае болезни призывал шамана, который, беснуясь, со скрежетом кидался на него, стараясь испугать и выгнать из Макара засевшую хворь» (с. 123). Здесь двоеверие напрямую связано с билингвизмом, когда для передачи одного понятия используются два слова – из русского и местного языка.

Однако причиной двоеверия является не просто смешение языков или совпадение религий. Ключевым можно считать замечание Короленко, что русские крестьяне, пришедшие в якутскую тайгу, «незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали» (с. 123). Это очень важное с точки зрения культурологии открытие: смешение религий (двоеверие) есть прямое следствие смешения крови (сначала женились на якутках, а лишь затем и вследствие этого перенимали их язык и обычаи). Характер веры зависит от характера человека, племени, народа. Национальная однородность ведет к культурной и религиозной однородности. В основе нации лежит типообразующая сила, выраженная в чистоте ее крови, в мифе и в герое. Национальность есть чувство аристократическое. Национальному мифу всегда противостоит народный хаос – смешение крови, религий и, как следствие, отсутствие героизма, чести, воли. Здесь Короленко вполне мог взять в качестве примера историю упадка Римской империи. Тогда смешение римлян с завоеванными племенами привело к упадку собственной религии, заимствованию восточных культов Митры, Осириса, Исиды. В конечном итоге это привело к упадку героического характера народа и гибели империи.

Церковь, даже универсальная, всегда связана с нацией, с ее духом, как прямо связана русская нация и православие. Если дух и кровь смешаны, а тип как формообразующая сила исчез, то и церковь, вера переживают упадок и смешение. Нация и человеческое «я», кровь и душа находятся в теснейшей связи. Если кровь (нация) не чиста, то и душа, не цельна, не упорядочена. Это и порождает нечистоту веры, смешение религий. В крови раскрывается божественная сущность человека. Нечистота крови – это нечистота Бога, веры, религии. Религия – основа нации, кровь – основа религии, и упадок одного ведет к упадку другого. Стремление имперских народов к безграничному расширению, бунт против границ, воля к уничтожению формы, порядка – все это ведет к завоеванию чужих и чуждых территорий, а вслед за этим к смешению с проживающими там народами. В «Сне Макара» смешение крови есть результат завоевания чужой земли (Якутии) и, возможно, наказание за это. На чужой почве не может быть и чистоты души и религии.

Упадок национальной души и религии приводит к упадку понятия чести, к личной деградации. В Макаре двоеверие – это следствие духовной неразборчивости и нетребовательности. Однако упадок личной чести ведет человека к пьянству. Короленко показывает, что Макар пьет от беспорядочности жизни, от безудержности собственного характера, от отсутствия в его жизни прочной опоры – чистой веры. Он делается несчастен из-за того, что не может напиться (с. 124) и забыть обо всем. Утрата чести, личного достоинства и пьянство приводит человека к постоянной лжи. Он лжет жене, лжет, чтобы выпросить денег, лжет Богу на суде (с. 126, 144-145). Падение характеров, падение воли, благородства, достоинства и чести ведет прямо к безудержному желанию воровать, лгать и пьянствовать.

Дикость и мелочность характера соотносится с лживостью натуры. Нечистота веры, неполноценность души заставляет человека лгать, поскольку правда кажется слишком скучной, односторонней его безудержной натуре. Такое стремление обнаруживается и у «чистых», «однородных» племен в период духовного кризиса и упадка. Этнографы отметили, что склонность ко лжи, вранью, преувеличениям часто развивается у первобытных народов из представлений, что жизнь и сон составляют собой одно и то же. Дж. Фрэзер писал, что «несведущие европейцы утверждают, что эти индейцы – лгуны. На самом же деле индейцы глубоко убеждены в правдивости рассказанного: ведь они не отличают сна от яви»²². Таков же и Макар, искренно убежденный в истинности собственного вранья.

Герой лжет также и потому, что стыдится сам себя, своей низменности, нечистоты. Он стремится выдать себя за что-то совсем иное. Гордыня подавленной личности (боль за свою униженность, неполноценность) заставляет человека лгать. Но в этой гордыне нет даже и понятия о чести. Являясь личностью в духовном смысле неполноценной, Макар гордится своим званием русского крестьянина и ругает других «погаными якутами» (с. 123). Это прекрасный пример характерного для нечистой души безграничного самомнения и гордости за свою национальную принадлежность. Ложь Макара проистекает из самомнения, из гордости, из трусости (страх перед наказанием, перед Божьим судом). В нем нет ни малейшей самостоятельности, достоинства, понятия о чести. Его отравленная двоеверием душа есть признак упадка народа и национального самосознания.

Макар пытается оправдать свою лживость, воровство и леность психологически, влиянием среды. Однако этот унылый психологизм, душевное самокопание героя, пролитые слезы – лишь следствие низменной натуры, болезни, упадка души и нежелания по чести отвечать за свои поступки. Он все стремится переложить ответственность на других – на «условия жизни», на «психологию». Изначально Бог, осудив Макара, был прав, так как всякий должен отвечать за свои дела, а не морочить голову утверждениями, что «среда заела». Упреки, обращенные к «дурной действительности», - это истерический беспомощный лепет испорченной и недоразвитой детской души. Всякий человек свободен в своем выборе (хотя бы врать или не врать себе самому и своему Богу). В этом – высочайший принцип христианского гуманизма, недоступного инфантильной душе. Все это писатель мог лично созерцать, находясь в якутской ссылке.

Короленко показывает, как упадок национального духа ведет к одичанию, к деградации и вырождению. Макар оказывается способен только выпрашивать деньги у «чужих» (подразумеваются политические ссыльные) и мечтать об уходе на «гору», где будет полное изобилие и не надо работать, а следует только «спасаться» (с. 123). Этот культ «горы» - явно эсхатологический в своей основе, ожидание прихода эры изобилия и блаженства. Этот культ связан с экстазами, со снятием любых запретов, с безудержем и пьянством. При этом наступает всеобщее запустение, безделие и голод, но это никого не пугает, так как следует не трудиться, а только «спасаться». Само по себе это ведет и к отмене религиозных культов, к торжеству саморазрушающегося сознания, к упадку чести и веры, к деградации нации.

В массовом сознании все, связанное с культурой, воспитанием и верой – чисто внешнее, показное, приукрашенное, грубое, подражательное и сымитированное. Христианство есть высшая, величайшая из существующих религий, истинное откровение, но оно требует от человека колоссальной духовной чистоты и развитости. Оно рассчитано на духовно глубокую, многогранную и свободную личность. Массовый же человек с его стадными инстинктами и искаженной душой не может вынести чистоты христианства и вечно искажает его своим двоеверием. Бессознательная неразвитость личности соотносится с бессознательностью природы и искаженным Откровением, что и порождает двоеверие. Массовый человек «снижает» трансцендентного Бога до низменного уровня собственного восприятия, до своей инстинктивно-природной жизни. Он желает видеть Бога рядом с собой, таким же испорченным, как и он сам, хочет воспринимать его в качестве «своего», «доброго мужика».

Языческое миросозерцание не умирает и не уходит из внешне навязанного христианства. Эта болезненность веры проявляется в экзальтации, в самобичевании, в нелепом самовозвеличивании. В высшем смысле двоеверие есть метафизическое единство природного и истинного откровения, равенство их божественного происхождения. Однако в России конца XIX века оно стало признаком глубокого кризиса религиозной жизни и национального самосознания русского народа. Можно сказать, что революционные события первых десятилетий XX века были лишь следствием глубокого национально-религиозного кризиса 80-90-х годов XIX века.

1 Цитируется по изданию: Короленко В.Г. Сибирские рассказы и очерки. М., 1987. В скобках указан номер страницы.

2 Bardo Thödol. El libro tibetano de los muertos. Barcelona, 1979. P. 30.

3 Сведенборг Э. О небесах, о мире духов и об аде. СПб., 2000. С. 335.

4 Геннеп А., ван. Обряды перехода: Систематическое изучение обрядов. М., 2002. С. 175.

5 Terrero L. Iniciacion Egipcia // Cabala. № 49. P. 44-45.

6 См.: Генон Р. Избранные сочинения: Царство количества и знамения времени. Очерки об индуизме. Эзотеризм Данте. М., 2003. С. 437-442.

7 Данте Алигьери. Божественная Комедия. СПб., 1998. С. 7.

8 Сведенборг Э. Указ. соч. С. 407.

9 Bardo Thödol… P. 31.

10 Сведенборг Э. Указ. соч. С. 321.

11 Геннеп А., ван. Указ. соч. С. 140.

12 Фергюсон Дж. Христианский символизм. М., 1998. С. 280.

13 Луркер М. Египетский символизм. М., 1998. С. 114.

14 Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 138.

15 El libro de los muertos. Barcelona, 1979. P. 124-144.

16 Платон. Федон. Пир. Федр. Парменид. М., 1999. С. 38.

17 Платон. Филеб. Государство. Тимей. Критий. М., 1999. С. 419.

18 Юлий Цезарь. Записки о галльской войне. СПб., 1998. С. 164.

19 Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 т. Т. 3. М., 1994. С. 302.

20 Bardo Thödol… P. 110-111.

21 Бхагавадгита. М., 1999. С. 51.

22 Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1998. С. 196.

20