The Guests Were Gathering to the Summer House

Regina Gataullina, 17 years, Student of the 2-nd Year of SPEI “ZMC Named after M.I. Agoshkov

Supervisor: Candidate of Culture Study, Ekaterina Kostritsa, Teacher of the Supreme Qualification Category

The Guests Were Gathering to the Summer House… (A.S. Pushkin)

The guests were gathering to the summer house. The hall was filled with ladies and men, having arrived simultaneously from the theatre, where some new Italian opera was produced. The order was settled gradually. The ladies occupied their places on the sofas. The circle of men had been set nearby. The whist was determined. Several young men remained standing, and the showcase of Paris lithographs substituted the common talk. Two men were sitting on the balcony. One of them, apparently a travelling Spaniard, vividly admired the charm of the Northern night. He delightfully glanced at the clear pale sky on the majestic River Neva, illuminated with the inexplicable light and at the surrounding summer houses, hand-drawn in the transparent twilight. “How pretty is your Northern night, he finally stated – and how can’t one regret of its fascination even under the sky of my native land?” “One of our poets – the other man answered to him – compared it to the Russian blond Beauty, I shall confess that the dark-skinned black-eyed Italian woman or Spaniard, filled with liveliness and midday bliss captivates my imagination greater. Though the longstanding dispute between la brune et la blonde (the brunette and the blonde) has not been resolved yet. But incidentally: don’t you know how one foreign woman was explaining the strictness and purity of the Petersburg morality to me? She assured our winter nights to be too cold for love adventures, but the summer nights – to be too bright,” – the Spaniard smiled. “Therefore through the climate influence, – he told – Petersburg is the promised land of beauty, courtesy and purity.” “Beauty is the case of taste, – the Russian answered – but nothing is to be told of our courtesy. It is not in fashion, nobody thinks of it. Women are scared of being considered to be coquettes, men – of losing their dignity. All are trying to be miserable with taste and decency. As for the purity of mores, than not to cause the Evil to the credulity of the foreigner, I shall tell you…” The talk gained the most satirical direction. At that very time the doors to the hall were open, and Volskaya entered solemnly. She was in the first bloom of youth. The right traits, big black eyes, liveliness of the movements, the very strangeness of the attire – all gained attention in captivity. Men met her with some humorous greeting, ladies – with noticeable malevolence; but Volskaya didn’t notice anything, giving answers to the common questions crookedly; she absently stared extensively; her face being as changeable as the cloud, portrayed the annoyance; she sat near the important Princess G. and as it is said se mit à bouder (started sulking). Suddenly she had trembled and turned to the balcony. She had been possessed with the anxiety. She stood up and led near the armchairs and tables and stopped for a while at the chair of the elderly General R., didn’t respond to his refined madrigal and suddenly slipped to the balcony. The Spaniard and the Russian man stood up. She approached them and said a few words in Russian in confusion. The Spaniard, considering himself to be superfluous, left her and returned to the hall. The important Princess G. accompanied Volskaya with her eyes and hushfully told to her neighbour : “ It is unlike anything.” “She is terribly frivolous”, – he answered. “ Is she frivolous? It is not enough. She behaves so inexcusably. She may not respect herself as much as she desires, but the high society doesn’t deserve such neglect from her. Minsky could have marked this for her”.  “Il n'en fera rien, trop heureux de pouvoir la compromettre (He will not do anything of this kind, as he is too pleased to gain the possibility to compromise her). Meanwhile I bet on their conversation to be the most innocent.” – “I am sure of that…How long have you turned out to be so genial?” – “I must confess in my taking part in this woman’s fate. There is much better in her and much less worse than it is thought. But passions will ruin her”. –“Passions! What a loud word! What are passions? Don’t you imagine that she has got a passionate heart, a romantic head? She is just badly civilized…What is this lithograph? Is it the portrait of Hussein- Pasha? Show it to me.” The guests were dispensing; no lady had remained in the hall. But the mistress with apparent discontent stood near the table, at which two diplomats had been playing the last game in ecarte. Volskaya had suddenly noticed the dawn and hastily left the balcony, where Minsky and she had been in private for about three hours in succession. The mistress bid farewell coldly with her, but she intentionally didn’t honour the view to Minsky. Near the entrance several guests were expecting their crews. Minsky landed Volskaya on her coach. “It seems to me this is your turn,” – a young officer told him. “Not at all, – he answered – She is attached, I’m just her confidant or anybody you like. But I love her with all my soul. – She is hilariously funny”.

Регина Гатауллина, 17 лет, студентка второго курса ГПОУ «ЗабГК им. М.И. Агошкова»

Руководитель: канд. культурологии, Екатерина Игоревна Кострица, преподаватель высшей квалиф. категории

Гости съезжались на дачу… Зала наполнялась дамами и мужчинами, приехавшими в одно время из театра, где давали новую итальянскую оперу. Мало-помалу порядок установился. Дамы заняли свои места по диванам. Около их составился кружок мужчин. Висты учредились. Осталось на ногах несколько молодых людей; и смотр парижских литографий заменил общий разговор. На балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось, живо наслаждался прелестию северной ночи. С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке. «Как хороша ваша северная ночь,- сказал он наконец,- и как не жалеть об ее прелести даже под небом моего отечества?» «Один из наших поэтов,- отвечал ему другой, - сравнил ее с русской белобрысой красавицей; признаюсь, что смуглая, черноглазая итальянка или испанка, исполненная живости и полуденной неги, более пленяет мое воображение. Впрочем, давнишний спор между la brune et la blonde еще не решен. Но кстати: знаете ли вы, как одна иностранка изъясняла мне строгость и чистоту петербургских нравов? Она уверяла, что для любовных приключений наши зимние ночи слишком холодны, а летние слишком светлы».— Испанец улыбнулся. «Итак, благодаря влиянию климата, - сказал он, - Петербург есть обетованная земля красоты, любезности и беспорочности». «Красота дело вкуса, - отвечал русский, - но нечего говорить об нашей любезности. Она не в моде; никто об ней и не думает. Женщины боятся прослыть кокетками, мужчины уронить свое достоинство. Все стараются быть ничтожными со вкусом и приличием. Что ж касается до чистоты нравов, то дабы не употребить во зло доверчивости иностранца, я расскажу вам...» И разговор принял самое сатирическое направление. В сие время двери в залу отворились, и Вольская взошла. Она была в первом цвете молодости. Правильные черты, большие, черные глаза, живость движений, самая странность наряда, всё поневоле привлекало внимание. Мужчины встретили ее с какой-то шутливой приветливостью, дамы с заметным недоброжелательством; но Вольская ничего не замечала; отвечая криво на общие вопросы, она рассеянно глядела во все стороны; лицо ее, изменчивое как облако, изобразило досаду; она села подле важной княгини Г. и, как говорится, se mit à bouder. Вдруг она вздрогнула и обернулась к балкону. Беспокойство овладело ею. Она встала, пошла около кресел и столов, остановилась на минуту за стулом старого генерала P., ничего не отвечала на его тонкий мадригал и вдруг скользнула на балкон. Испанец и русский встали. Она подошла к ним и с замешательством сказала несколько слов по-русски. Испанец, полагая себя лишним, оставил ее и возвратился в залу. Важная княгиня Г. проводила Вольскую глазами и вполголоса сказала своему соседу: - Это ни на что не похоже. - Она ужасно ветрена,- отвечал он. - Ветрена? этого мало. Она ведет себя непростительно. Она может не уважать себя сколько ей угодно, но свет еще не заслуживает от нее такого пренебрежения. Минский мог бы ей это заметить. - Il n'en fera rien, trop heureux de pouvoir la compromettre. Между тем, я бьюсь об заклад, что разговор их самый невинный. - Я в том уверена... Давно ли вы стали так добродушны? - Признаюсь: я принимаю участие в судьбе этой молодой женщины. В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят. - Страсти! какое громкое слово! что такое страсти? Не воображаете ли вы, что у ней пылкое сердце, романическая голова? Просто она дурно воспитана... Что это за литография? портрет Гуссейн-паши? покажите мне его. Гости разъезжались; ни одной дамы не оставалось уже в гостиной. Лишь хозяйка с явным неудовольствием стояла у стола, за которым два дипломата доигрывали последнюю игру в экарте. Вольская вдруг заметила зарю и поспешно оставила балкон, где она около трех часов сряду находилась наедине с Минским. Хозяйка простилась с нею холодно, а Минского с намерением не удостоила взгляда. У подъезда несколько гостей ожидали своих экипажей. Минский посадил Вольскую в ее карету. «Кажется, твоя очередь», - сказал ему молодой офицер. «Вовсе нет,- отвечал он; - она занята; я просто ее наперсник или что вам угодно. Но я люблю ее от души - она уморительно смешна».

1. la brune et la blonde — брюнеткой и блондинкой. (Франц.)

2. se mit à bouder — принялась дуться. (Франц.)

3. Il n'en fera rien, trop heureux de pouvoir la compromettre — Он ничего подобного не сделает, так как слишком рад возможности ее скомпрометировать. (Франц.)