На русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем есть скромная могила под белым крестом. На надгробии начертано имя-Иван Алексеевич Бунин. “Вещи и дела, аще не написании бывают, тьмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написании же яко одушевленные…”. Духовная жизнь возвысила писателя над хаосом проходящей жизни и обессмертила имя его.
Попробуем понять, от каких истоков и к каким высотам шёл художник…
1 ведущий
22 октября 1870 года на Дворянской улице в Воронеже родился мальчик, которого нарекли хорошим русским именем Иван. Его мама, Людмила Александровна Бунина, в девичестве Чубарова, позже рассказывала, что “Ваня с самого рождения отличался от остальных детей”. Уже в его младенчестве она знала, что он будет особенным, ибо “ни у кого нет такой тонкой души, как у него”. Деды и прадеды будущего писателя были родовитыми и богатыми помещиками, владевшими большими землями в Орловской и Воронежской губерниях. Но к тому времени, когда родился Иван, материальное состояние семьи сильно пошатнулось. Его отец, Алексей Николаевич, участник Крымской войны, человек порывистый и беспечный, вёл бурную жизнь кутилы и игрока. Мать была беззаветно предана семье, детям, которых у неё было 9. Тёплую атмосферу в доме создавала она, женщина нежная и душевно тонкая. Из её уст слышал он сказки и стихи русских поэтов, она играла для сына на фортепьяно. Мальчик читал скопленные десятилетиями, с пушкинских ещё времён, книги из богатой домашней библиотеки. “Мать и дворовые любили рассказывать, – от них я много наслушался и песен, и рассказов… Им же я обязан первыми познаниями в нашем богатейшем языке…”
Будущий писатель гордился своим дворянским происхождением. «По рукам да по ногам порода видна…» - любил он говорить впоследствии, демонстрируя тонкие аристократичные руки. В автобиографической повести «Жизнь Арсеньева» он напишет:
Я знаю только то, что в Гербовнике род наш отнесен к тем, «происхождение коих теряется во мраке времен». Знаю, что род наш «знатный, хотя и захудалый» и что я всю жизнь чувствовал эту знатность, гордясь и радуясь, что я не из тех, у кого нет ни рода, ни племени. Исповедовали наши древнейшие пращуры учение «о чистом, непрерывном пути Отца всякой жизни», переходящего от смертных родителей к смертным чадам их – жизни бессмертной, «непрерывной», веру в то, что это волей Агни заповедано блюсти чистоту, непрерывность крови, породы, дабы не был «осквернен», то есть прерван этот «путь», и что с каждым рождением должна все более очищаться кровь рождающихся и возрастать их родство, близость с ним, единым Отцом всего сущего.
Среди моих предков было, верно, не мало и дурных. Но все же из поколения в поколение наказывали мои предки друг другу помнить и блюсти свою кровь: будь достоин во всем своего благородства. И как передать те чувства, с которыми я смотрю порой на наш родовой герб? Рыцарские доспехи, латы и шлем с страусовыми перьями. Под ними щит. И на лазурном поле его, в середине – перстень, эмблема верности и вечности, к которому сходятся сверху и снизу своими остриями три рапиры с крестами-рукоятками.
В стране, заменившей мне родину, много есть городов, подобных тому, что дал мне приют, некогда славных, а теперь заглохших, бедных, в повседневности живущих мелкой жизнью. Все же над этой жизнью всегда – и не даром – царит какая-нибудь серая башня времен крестоносцев, громада собора с бесценным порталом, века охраняемым стражей святых изваяний, и петух на кресте, в небесах, высокий Господний глашатай, зовущий к небесному Граду.
2 ведущий
Свои детские и юношеские годы будущий писатель и поэт провёл на хуторе Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии. “Тут, – писал он, в глубочайшей полевой тишине, среди богатейшей по чернозему и беднейшей по виду природы, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим порогам, а зимой среди сугробов, и прошло все мое детство, полное поэзии печальной и своеобразной”.
Бунин родился поздней осенью, и это время года навсегда осталось его самой любимой темой.
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала ниже и светлее,
В кустах свалялася трава,
И, под дождем осенним тлея,
Чернеет тёмная листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж — и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сел и деревень.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном однотонным,
Гудит-поет в стволы ружья.
Уже тогда с редкой силой восприятия он чувствовал “божественное великолепие мира”. “Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно”. «Жизнь Арсеньева»:
Всего же поразительнее оказалась в городе вакса. За всю мою жизнь не испытал я от вещей, виденных мною на земле, – а я видел много! – такого восторга, такой радости, как на базаре в этом городе, держа в руках коробочку ваксы. Круглая коробочка эта была из простого лыка, но что это было за лыко и с какой несравненной художественной ловкостью была сделана из него коробочка! А самая вакса! Черная, тугая, с тусклым блеском и упоительным спиртным запахом! А потом были еще две великих радости: мне купили сапожки с красным сафьяновым ободком на голенищах, про которые кучер сказал на весь век запомнившееся мне слово: «в аккурат сапожки!» – и ременную плеточку с свистком в рукоятке… С каким блаженным чувством, как сладострастно касался я и этого сафьяна и этой упругой, гибкой ременной плеточки! Дома, лежа в своей кроватке, я истинно замирал от счастья, что возле нее стоят мои новые сапожки, а под подушкой спрятана плеточка. И заветная звезда глядела с высоты в окно и говорила: вот теперь уже все хорошо, лучшего в мире нет и не надо!
Эта поездка, впервые раскрывшая мне радости земного бытия, дала мне еще одно глубокое впечатление. Я испытал его на возвратном пути. Мы выехали из города в предвечернее время, проехали длинную и широкую улицу, проехали какую-то обширную площадь, и перед нами опять открылся вдали знакомый мир – поля, их деревенская простота и свобода. Путь наш лежал прямо на запад, на закатное солнце, и вот вдруг я увидел, что есть еще один человек, который тоже смотрит на него и на поля: на самом выезде из города высился необыкновенно огромный и необыкновенно скучный желтый дом, не имевший совершенно ничего общего ни с одним из доселе виденных мною домов, – в нем было великое множество окон и в каждом окне была железная решетка, он был окружен высокой каменной стеной, а большие ворота в этой стене были наглухо заперты, – и стоял за решеткой в одном из этих окон человек в кофте из серого сукна и в такой же бескозырке, с желтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжкое, чего я еще тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби, тупой покорности и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты… Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева».
3 ведущий
На одиннадцатом году Бунина определяют в Елецкую гимназию. “Гимназия и жизнь в Ельце оставили мне впечатления далеко не радостные…” – вспоминал он. После 4 класса он занимался дома под руководством старшего брата Юлия. Единственное, что вынес из гимназии Ваня Бунин, – это собственные стихи о природе, о поэтическом состоянии души, о вере во все светлое и прекрасное:
Позабыв про горе и страданья,
Верю я, что, кроме суеты,
На земле есть мир очарованья,
Чудный мир любви и красоты.
“Ни лицейских садов, ни царскосельских озер и лебедей, ничего этого мне, потомку “промотавшихся отцов”, в удел уже не досталось”,- сознавал Бунин. Бедность заставила его девятнадцатилетним юношей покинуть родовое гнездо “с одним крестом на груди”. Из имения Озерки Елецкого уезда Бунин вышел в мир уже с жизненным багажом – знанием народного и мелкопоместного быта, деревенской интеллигенции, с очень тонким чувством природы, с сердцем, открытым для любви. С 1889 года Бунин начинает сотрудничать в газете “Орловский вестник”. Вскоре выходит небольшой сборник стихов, по его оценке, “чисто юношеских, не в меру интимных”. Началом серьезной литературной работы Бунин считал 1893 год, когда в журнале “Русское богатство” появляется его рассказ из сельской жизни – “Танька”.
Таньке стало холодно, и она проснулась.
Высвободив руку из попонки, в которую она неловко закуталась ночью, Танька вытянулась, глубоко вздохнула и опять сжалась. Но все-таки было холодно. Она подкатилась под самую "голову" печи и прижала к ней Ваську. Тот открыл глаза и взглянул так светло, как смотрят со сна только здоровые дети. Потом повернулся на бок и затих. Танька тоже стала задремывать. Но в избе стукнула дверь: мать, шурша, протаскивала из сенец охапку соломы
- Холодно, тетка? - спросил странник, лежа на конике.
- Нет, - ответила Марья, - туман. А собаки валяются, - беспременно к метели.
Она искала спичек и гремела ухватами. Странник спустил ноги с коника, зевал и обувался. В окна брезжил синеватый холодный свет утра, под лавкой шипел и крякал проснувшийся хромой селезень. Теленок поднялся на слабые растопыренные ножки, судорожно вытянул хвост и так глупо и отрывисто мякнул, что странник засмеялся и сказал:
- Сиротка! Корову-то прогусарили?
- Продали.
- И лошади нету?
- Продали.
Танька раскрыла глаза.
Продажа лошади особенно врезалась ей в память "Когда еще картохи копали", в сухой, ветреный день, мать на поле полудновала, плакала и говорила, что ей "кусок в горло не идет", и Танька все смотрела на ее горло, не понимая, о чем толк.
Потом в большой крепкой телеге с высоким передком приезжали "анчихристы" Оба они были похожи друг на дружку - черны, засалены, подпоясаны по кострецам. За ними пришел еще один, еще чернее, с палкой в руке, что-то громко кричал я, немного погодя, вывел со двора лошадь и побежал с нею по выгону, за ним бежал отец, и Танька думала, что он погнался отнимать лошадь, догнал и опять увел ее во двор. Мать стояла на пороге избы и голосила. Глядя на нее, заревел во все горло и Васька. Потом "черный" опять вывел со двора лошадь, привязал ее к телеге и рысью поехал под гору... И отец уже не погнался... Иван Бунин. «Танька»
Рассказ приносит Бунину известность в литературных кругах Петербурга. “То, что я стал писателем, вышло как-то само собой, определилось так рано и незаметно, как это бывает только у тех, кому что-то на роду написано”, – вспоминал он в 1927 году.
4 ведущий
В 20 лет к нему пришла любовь. Глубоко, без остатка захватило его чувство к Варваре Пащенко. Эту загадочную страсть трудно объяснить житейской неопытностью и сердечной непорочностью юноши-поэта, натура молодой женщины была черствой и расчетливой, и кажется, она не была привлекательна даже внешне. С Варварой Пащенко Бунин познакомился в редакции «Орловского вестника». Длительный и мучительный роман нашел отражение в повести-автобиографии «Жизнь Арсеньева», где возлюбленная выведена под именем Лика. Любовь слепа…
Удивительна была быстрота и безвольность, лунатичность, с которой я отдался всему тому, что так случайно свалилось на меня, началось с такой счастливой беззаботностью, легкостью, а потом принесло столько мук, горестей, отняло столько душевных и телесных сил!
Почему мой выбор пал на Лику? Оболенская была не хуже ее.
Но Лика, войдя, взглянула на меня дружелюбней и внимательней, заговорила проще и живей, чем Оболенская… И в кого, вообще, так быстро влюбился я? Конечно, во все; в то молодое, женское, в чем я вдруг очутился; в туфельку хозяйки и в расшитые наряды этих девушек со всеми их лентами, бусами, круглыми руками и удлиненно-округлыми коленями…
(…) хозяйке вдруг пришла в голову мысль, что уходить мне от завтрака совсем не след, как не след и вообще скоро уезжать из Орла, а Лика отняла у меня картуз, села за пианино и заиграла «Собачий вальс …» Словом, я ушел из редакции только в три часа, совершенно изумленный, как быстро все это прошло: я тогда еще не знал, что эта быстрота, исчезновение времени есть первый признак начала так называемой влюбленности, начала всегда бессмысленно-веселого, похожего на эфирное опьянение… Иван Бунин. «Жизнь Арсеньева»
5ведущий +2 чтеца
Отец девушки, весьма состоятельный и практичный человек, врач, был против брака с Иваном Алексеевичем, считая его “не парой дочери”. Варвару, как и ее родителей, отпугивала бедность Бунина. Она отвергла предложение Бунина обвенчаться тайно, но жила с ним как жена почти 5 лет. Но полного понимания, которого так желал поэт, все же не было…
Я часто читал ей стихи.
1 чтец – Послушай, это изумительно! – «Уноси мою душу в звенящую даль, где, как месяц над рощей, печаль!»
Ведущий Но она изумления не испытывала:
Девушка– Да, это очень хорошо…
Ведущий – говорила она, уютно лежа на диване, подложив обе руки под щеку, глядя искоса, тихо и безразлично. – Но почему «как месяц над рощей»? Это Фет? У него вообще слишком много описаний природы.
Ведущий Я негодовал.
1 чтец Описаний! Нет никакой отдельной от нас природы, каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни.
Ведущий Она смеялась:
Девушка Это только пауки, миленький, так живут!
Ведущий Я все же читал, втайне надеясь на что-то:
1 чтец Какая грусть!
Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли…
Девушка Какие змеи?
Ведущий И нужно было объяснить, что это метель, поземка. Я, бледнея, читал:
1 чтец Ночь морозная мутно глядит
Под рогожу кибитки моей …
За горами, лесами, в дыму облаков,
Светит пасмурный призрак луны …
Девушка – Миленький, – ведь я же этого ничего никогда не видала! Какой пасмурный призрак?
Ведущий Я читал уже с тайным укором:
1 чтец
Солнца луч промеж туч был и жгуч и высок,
Пред скамьей ты чертила блестящий песок…
Ведущий Она слушала одобрительно, но, вероятно, только потому, что представляла себе, что это она сама сидит в саду, чертя по песку хорошеньким зонтиком.
Девушка – Это, правда, прелестно… Но достаточно стихов…
А в это время тайно встречалась с молодым и богатым помещиком Арсением Бибиковым, за которого потом и вышла замуж. Юношеская любовь Бунина оказалась невечной. Но стремление к любви сохраняет свое очарование на всю жизнь.
Мы рядом шли, но на меня
Уже взглянуть ты не решалась,
И в ветре мартовского дня
Пустая наша речь терялась.
Белели стужей облака
Сквозь сад, где падали капели,
Бледна была твоя щека
И, как цветы, глаза синели.
Уже полураскрытых уст
Я избегал касаться взглядом,
И был еще блаженно пуст
Тот дивный мир, где шли мы рядом.
6 ведущий
В 1898 году Бунин отправляется в Одессу. Здесь он сблизился с кружком южнорусских художников, появилось много знакомых. В том же году он внезапно и быстро, всего после нескольких дней знакомства, женился на Анне Николаевне Цакни, дочери издателя и редактора газеты “Южное обозрение”. Брак оказался недолговечным. Разрыв произошел по настоянию жены. По всей видимости, эта вторая печальная история не менее потрясла Бунина. “Ты не поверишь, – писал он брату Юлию в конце 1899 года, – если бы не слабая надежда на что-то, рука бы не дрогнула убить себя.… Как я люблю ее, тебе не представить…”
Тема одиночества становится одной из ключевых в его творчестве. Это чувство испытывают многие персонажи его произведений. Однако стихотворение «Одиночество», созданное летом 1903 года, лишь отчасти является автобиографичным. Его Иван Бунин посвятил своему другу, одесскому художнику Петру Нилусу, которого именовал не иначе, как «поэтом живописи».
Это произведение было написано во время очередного заграничного путешествия Ивана Бунина – то лето 1903 года он провел в пыльном и жарком Константинополе, вдали от друзей и близких. Посвящая свою лирическую исповедь Петру Нилусу, автор словно бы соединил его и свою судьбы незримой нитью, подчеркнув, что быть одному – удел большинства творческих людей, которые при жизни остаются непонятыми даже теми, кого считают своими друзьями и возлюбленными.
Личная драма наложила глубокий отпечаток на его творчество, так как в этот период жизнь представлялась Бунину мрачной и бесцветной, а, главное, лишенной всякого смысла.
ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один - без жены...
Сегодня идут без конца
Те же тучи - гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльця
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
"Воротись, я сроднился с тобой!"
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила - и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
Уже после разрыва, в 1900 году, у Бунина родился сын, которого назвали Николаем. К сыну Бунин был очень привязан, но видеть его мог не часто… Этот очаровательный ребенок в пятилетнем возрасте умер от менингита. Больше детей у Бунина не было.
В 1906 году он напишет стихотворение «Магомет в изгнании».
Духи над пустыней пролетали
В сумерки, над каменистым логом.
Скорбные слова его звучали,
Как источник, позабытый богом.
На песке, босой, с раскрытой грудью,
Он сидел и говорил, тоскуя:
«Предан я пустыне и безлюдью,
Отрешен от всех, кого люблю я!»
И сказали Духи: «Недостойно
Быть пророку слабым и усталым».
И пророк печально и спокойно
Отвечал: «Я жаловался скалам».
7 ведущий
Бунина-прозаика по настоящему заметили после “Антоновских яблок”, с которых и начинается его классическая проза. А в начале 1901 года вышел сборник стихов “Листопад”, вызвавший многочисленные отзывы критики. А.И.Куприн писал о “редкой художественной тонкости” в передаче настроения. А.А.Блок признал за Буниным право на “одно из главных мест” среди современной русской поэзии. “Листопад” и перевод “Песни о Гайавате” Генри Лонгфелло были отмечены Пушкинской премией Российской академии наук (19 октября 1903 года). Он трижды удостаивался высшей литературной награды, а в 1909 году был избран почетным членом академии. “Когда я буду писать отзыв о Вашей книге стихов, я…буду сравнивать Вас с Левитаном, которого тоже горячо люблю, которым наслаждаюсь всегда…Чего желал бы я …Вашему перу – твердости! Т.е. – бодрого духа, радости душевной. Засиять бы Вам однажды, в стихах, улыбнуться бы весело людям”, – писал М.Горький о “Листопаде”.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пестрый терем свой.
Прикосновение к богатствам природы воодушевляет героя лирических произведений Бунина. Более того, природа становится источником его мужания, его мудрости.
Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет Божий мир.
Прозрачно-бледный, как весной,
Слезится снег недавней стужи,
А с неба на кусты и лужи
Ложится отблеск голубой.
Не налюбуюсь, как сквозят
Деревья в лоне небосклона,
И сладко слушать у балкона,
Как снегири в кустах звенят.
Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
8 ведущий
С необычайной остротой воспринимает Бунин и торжество жизни, ее красоту, и краткость человеческого существования. Он вспоминает, как вырастало в нем ощущение вещности земного мира, как чуткий глаз художника ловил мгновенные детали и запечатлевал их:
После завтрака я уходил. На город густо валил дремотными хлопьями тот великопостный снег, что всегда обманывает своей нежной, особенно белой белизной, будто уж совсем близка весна. По снегу мимо меня бесшумно летел беззаботный, только что, должно быть, где-нибудь на скорую руку выпивший, как бы весь готовый к чему-то хорошему, ладному, извозчик… Что, казалось бы, обыкновеннее? Но теперь меня все ранило – чуть не всякое мимолетное впечатление – и, ранив, мгновенно рождало порыв не дать ему, этому впечатлению, пропасть даром, исчезнуть бесследно, – молнию корыстного стремления тотчас же захватить его в свою собственность и что-то извлечь из него. Вот он мелькнул, этот извозчик, и все, чем и как он мелькнул, резко мелькнуло и в моей душе и… как еще долго и тщетно томит ее!
Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, глядя на его спину, на его калоши, стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него… Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы «бороться с произволом и насилием, защищать угнетенных и обездоленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности»!
На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам… Наблюдение народного быта? Ошибаетесь – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки! Иван Бунин. «Жизнь Арсеньева»
Бунин был натурой страстной, любил жизнь, тех, кто творит добро и красоту, ненавидел смерть, тлен, войны, болезни, социальную несправедливость, насилие, жестокость – все, что мешает человеку жить, что нарушает гармонию человека и мира:
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного…
9 ведущий Фольклор, русская сказка, история, бедствующая под соломенными крышами деревня- все входило в душу поэта, все отзывалось в ней. Еще двадцатилетним юношей он резко и мужественно сказал о родной стране – нищей, голодной, любимой.
Под небом мертвенно-свинцовым
Угрюмо меркнет зимний день,
И нет конца лесам сосновым,
И далеко до деревень.
Один туман молочно-синий,
Как чья-то кроткая печаль,
Над этой снежною пустыней
Смягчает сумрачную даль.
Чувство родины, языка, истории у него было огромно. Образ России складывался в стихах исподволь, незаметно.
На гривастых конях на косматых,
На златых стременах на разлатых,
Едут братья, меньшой и старшой,
Едут сутки, и двое, и трое,
Видят в поле корыто простое,
Наезжают - ан гроб, да большой:
Гроб глубокий, из дуба долбленный,
С черной крышей, тяжелой, томленой,
Вот и поднял ее Святогор,
Лег, накрылся и шутит: "А впору!
Помоги-ка, Илья, Святогору
Снова выйти на божий простор!"
Обнял крышу Илья, усмехнулся,
Во всю грузную печень надулся,
Двинул кверху... Да нет, погоди!
"Ты мечом!" - слышен голос из гроба.
Он за меч,- занимается злоба,
Загорается сердце в груди,-
Но и меч не берет: с виду рубит,
Да не делает дела, а губит:
Где ударит - там обруч готов,
Нарастает железная скрепа:
Не подняться из гробного склепа
Святогору во веки веков!
Кинул биться Илья - божья воля.
Едет прочь вдоль широкого поля,
Утирает слезу... Отняла
Русской силы Земля половину:
Выезжай на иную путину.
На иные дела!
10 ведущий
Размышляя о современном языке, литературе, Бунин в 1913 году писал: “...испорчен русский язык..., утеряно чувство к ритму и органическим особенностям русской прозаической речи, опошлен или доведен до полнейшей легкости … стих”.
В январе 1915 года, когда Европу заливала кровь Первой мировой войны, он выразил один из своих заветов в простых и благородных строках.
СЛОВО
Молчат гробницы, мумии и кости,—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
Важным событием в жизни Бунина была встреча в 1907 году с “тихой барышней с леонардовскими глазами из старинной дворянской семьи” – Верой Николаевной Муромцевой. Она окончила естественное отделение Высших женских курсов, владела иностранными языками, увлекалась литературой, искусством. Вера Николаевна сумела создать атмосферу любви, заботы, внимания, в которой так хорошо жилось и спокойно работалось Бунину. Тридцатисемилетний Бунин, наконец, обрел семейное счастье.
В 1910 году Буниными было совершено путешествие - Европа, Египет, Цейлон… Огромное впечатление произвела на писателя буддийская культура (рассказы «Братья», «Сны Чанга», «Сто рупий»). В 1912-13 гг. – Трапезунд, Константинополь, Бухарест, Капри.
Все в лесах пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога "жажды существования", все гонялось друг за другом, радовалось краткой радостью, истребляя друг друга, а старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения своих мучений, лег в душном сумраке своей мазанки, под ее пересохшей лиственной крышей, и к вечеру умер - от ледяных судорог и водяного поноса. Жизнь его угасла вместе с солнцем, закатившимся за сиреневой гладью великих водных пространств, уходящих к западу, в пурпур, пепел и золото великолепнейших в мире облаков, - и настала ночь, когда в лесах под Коломбо остался от рикши только маленький скорченный труп, потерявший свой номер, свое имя, как теряет свое название река Келани, достигнув океана. Солнце, заходя, переходит в ветер; а во что переходит умерший?
А сын, легконогий юноша, стоял в полутьме за огнем. Он вечером видел свою невесту, круглоликую тринадцатилетнюю девочку из соседнего селенья. Он испугался и удивился, услыхав о смерти отца, - он думал, что это будет еще не скоро. Но, верно, был он слишком взволнован другою любовью, которая сильнее любви к отцам. "Не забывай, - сказал Возвышенный, - не забывай, юноша, жаждущий возжечь жизнь от жизни, как возжигается огонь от огня, что все страдания этого мира, где каждый либо убийца, либо убиваемый, все скорби и жалобы его - от любви". Но уже без остатка, как скорпион в свое гнездо, вошла любовь в юношу. Он стоял и смотрел на огонь.
11 ведущий
Рикша номер седьмой подлетел к балкону. Сидевшие за столом приветствовали запоздалого гостя радостным ропотом. Гость выскочил из колясочки и вбежал на балкон. А рикша понесся вокруг дома, чтобы опять попасть к воротам, во двор, к другим рикшам, и, обегая дом, вдруг так шарахнулся назад, точно его ударили в лицо палкой: стоя возле открытого и освещенного окна второго этажа, - в японском халатике красного шелка, в тройном ожерелье из рубинов, в золотых широких браслетах на обнаженных руках, - на него глядела круглыми сияющими глазами его невеста, та самая девочка-женщина, с которой он уже уговорился полгода тому назад обменяться шариками из риса! Его, внизу, в темноте, она не могла видеть. Но он сразу узнал ее - и, отшатнувшись, застыл на месте.
Он не упал, сердце его не разорвалось, оно было слишком молодо и сильно. Постояв с минуту, он присел на землю, под вековой смоковницей, вся вершина которой, как райское дерево, горела и трепетала россыпью огненно-зеленых искр. Он долго смотрел на черную круглую головку, на красный шелк, свободно обнимавший маленькое тело, и на поднятые, поправлявшие прическу руки той, что стояла в раме окна. Он сидел на корточках до тех пор, пока она не повернулась и не прошла в глубину комнаты. А когда она скрылась, он мгновенно вскочил на ноги, поймал на земле оглобли и, птицей пролетев через двор за ворота, опять, опять пустился бежать - на этот раз уже твердо зная, куда и зачем он бежит, и уже сам управляя своей сразу освободившейся волей.
- Проснись, проснись! - кричали в нем тысячи беззвучных голосов его печальных, стократ истлевших в этой райской земле предков. - Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом, пронзенному стрелой? Стократно страдает имеющий стократно милое, все скорби, все жалобы - от любви, от привязанностей сердца - убей же их!
12 ведущий
золотой быстро сделал свое дело: назад рикша выскочил с большой коробкой от сигар, перевязанной шнурком. Он заплатил за нее большую цену, зато она была не пустая: то, что в ней лежало, билось, извивалось, стукало в крышку тугими кольцами и шуршало.
Зачем он захватил с собой колясочку? А он таки захватил ее - и ровным, сильным махом полетел на берег океана, на плац Голь-Фэса. Плац был пуст, далеко темнел в звездном свете. За ним были рассыпаны редкие огоньки Форта, и в небе медленно вращалась мутно-зеркальная вышка маяка, кидавшая дымные полосы белого света только в сторону рейда. Слабый прохладный ветер тянул с океана, ровный, сонный шум которого был чуть слышен. Добежав до прибрежья, до средины дороги, рикша в последний раз бросил тонкие оглобли, в которые рано, но ненадолго впрягла его жизнь, и сел уже не на землю, а на скамью, сел смело, как резидент.
Он, отдавая индусу целый фунт, требовал самую маленькую и самую сильную, самую смертоносную. И она была, - помимо того, что сказочно-красива, вся в черных кольцах с зелеными каемками, с голубой головой, с изумрудной полосой на затылке и траурным хвостом, - она была, при всей своей малости, необыкновенно сильна и злобна, а теперь, после того, как её помотали в деревянной пахучей коробке, особенно. Она, вероятно, как стальная, пружинила, извивалась, шуршала и стукала в крышку. И он быстро развязал, распутал шнурок... Впрочем, кто узнает, как именно сделал он свое страшное дело? Известно лишь то, что укус ее огненно жгуч и с головы до ног пронзает все тело человека несказанной болью, такой, что после него даже обезьяны разражаются рыданиями. И нет сомнения, что, ощутив этот огненный удар, рикша колесом перевернулся на скамье, и коробка полетела от него в сторону. А затем тотчас же распахнулась под ним бездонная тьма, и все понеслось перед его глазами куда-то вкось, вверх: и океан, и звезды, и огни города.
Шум океана хлынул ему в голову - и сразу оборвался: глубокий обморок бывает всегда после этого удара. Но вслед за обмороком человек всегда быстро приходит в себя, как будто только затем, чтобы его тяжко, с кровью стошнило - и опять повергло в небытие. Их, этих обмираний, бывает несколько, и каждое из них, ломая человека, перехватывая ему дыхание, частями уносит человеческую жизнь, человеческие способности: мысль, память, зрение, слух, боль, горе, радость, ненависть - и то последнее, всеобъемлющее, что называется любовью, жаждой вместить в свое сердце весь зримый и незримый мир и вновь отдать его кому-то. Иван Бунин. «Братья»
13 ведущий
Писатель, тяготевший к старой дворянской культуре, к ее традициям, помимо свой воли оказался втянутым в круговорот бурных исторических событий. Войну 1914 года он принял как “беспримерную катастрофу”, болезненно воспринимал человеческие страдания, бесчисленные и бессмысленные смерти. В 195-16г.г. выходят сборники рассказов «Чаша жизни», «Господин из Сан-Франциско». Октябрьской революции 1917 года Бунин не принял. “В мире тогда уже произошло нечто невообразимое: брошена была на произвол судьбы – и не когда-нибудь, а во время величайшей мировой войны – величайшая на земле страна,…где вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество”, – писал позже писатель. Бунин говорил, что он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга, что новая поэзия только там, “а в новом мире он не улавливает ее”. Писатель скорбит о России, “погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок…”.
Темень. Холод. Предрассветный
Ранний час.
Храм невзрачный, неприметный
В узких окнах россыпь красных глаз.
Нищие в лохмотья руки прячут,
С паперти глядят в стекло дверей,
В храме стены потом плачут
Тусклы ризы алтарей.
Обеднела, оскудела паперть.
Но и в храме скорбь и пустота.
Черная престол покрыла скатерть
За завесой царские врата.
Вот подрясник странника-расстриги.
Он в скуфейке, длинный и прямой.
Рыжий ранец, палку и вериги
В храм приносит нагло, как домой.
Вот в углу, где княжий гроб, под красной
Трепетной лампадой, на полу
Молится старушка, в муке страстной
Всю щепоть прижав к челу.
Матушка! Убогая, простая,
Бедная душа! Молись! Молись!
Чуть светает эта ночь глухая,
С теплой верой в сумрачную высь.
Темень. Холод. Буйных галок
Ранний крик.
Древний город темен, мрачен, жалок...
И велик!
Весной 1918 года вместе с женой Бунин уехал из Москвы на юг России. “Подумать только, – возмущался он в Одессе, – надо еще объяснять то одному, то другому, почему именно не пойду служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет “последних достижений в инструментовке стиха…”. В январе 1918 года еще в Москве Бунин начинает вести дневник, продолжает его в Одессе; из дневниковых записей и родилась книга “Окаянные дни”, опубликованная в 20-е годы уже в эмиграции.
2 марта.
«Развратник, пьяница Распутин, злой гений России». Конечно, хорош был мужичок. Ну, а вы-то, не вылезавшие из «Медведей» и «Бродячих Собак»?
Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то «Музыкальная табакерка» – сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал «Гаврилиаду», произнося все, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне, – большой гонорар, говорит, дадим.
«Вон из Москвы!» А жалко. Днем она теперь удивительно мерзка. Погода мокрая, все мокро, грязно, на тротуарах и на мостовой ямы, ухабистый лед, про толпу же и говорить нечего. А вечером, ночью пусто, небо от редких фонарей чернеет тускло, угрюмо. Но вот тихий переулок, совсем темный, идешь – и вдруг видишь открытые ворота, за ними, в глубине двора, прекрасный силуэт старинного двора, мягко темнеющий на ночном небе, которое тут совсем другое, чем над улицей, а перед домом столетнее дерево, черный узор его громадного раскидистого шатра…
Читал новый рассказ Тренева («Батраки»). Отвратительно. Что-то, как всегда теперь, насквозь лживое, претенциозное, рассказывающее о самых страшных вещах, но ничуть не страшное, ибо автор несерьезен, изнуряет «наблюдательностью» и такой чрезмерной «народностью» языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть. И никто не видит, не чует, не понимает, – напротив, все восхищаются. «Как сочно, красочно!»
«Съезд Советов». Речь Ленина. О, какое это животное!
Читал о стоящих на дне моря трупах, – убитые, утопленные офицеры. А тут «Музыкальная табакерка». Иван Бунин. «Окаянные дни»
14 ведущий
Разруха в стране, смена власти на местах, кровопролитие, налеты анархических банд, неопределенность будущего и массовый отъезд интеллигенции за пределы России болью легли на сердце писателя. Неудивительно, что Бунин, как писала Вера Николаевна, был “раздавлен событиями”.
“ Я не хочу стать эмигрантом. Для меня в этом много унизительного. Я слишком русский, чтобы бежать со своей земли”, – писал Бунин. Решение покинуть Россию приходило нелегко. Все медлил и медлил Иван Алексеевич. Но “ ...убедившись, что наше дальнейшее сопротивление грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину”. В начале февраля 1920 года на французском пароходе “Спарта” вместе с женой он покинул красную Одессу.
Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот оно что - я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь, России - конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец, даже если и случится чудо и мы не погибнем в этой злой и ледяной пучине! Иван Бунин. Рассказ «Конец».
Итак, Бунин – добровольный изгнанник: Константинополь, София, Белград. С марта 1920 года – Париж. Несмотря на то, что Бунина во Франции почитали, хвалили, у него однажды вырвались горькие слова: “Как обидно умирать, когда все, что душа несла, выполняла, никем не понято и не оценено по-настоящему!”
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
15 ведущий
Память о Родине всю жизнь питала его творчество. В Грасе, небольшом городке под Парижем, где жили Бунины долгие годы, были написаны его наиболее значительные произведения. Среди них роман “Жизнь Арсеньева”, за который ему была присуждена Нобелевская премия. В официальном сообщении говорилось: “ Решением Шведской академии от 9 ноября 1933 года Нобелевская премия присуждена Ивану Бунину за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер”. Константин Паустовский сказал о романе, что он представляет новый жанр в мировой литературе, где поэзия и проза слились воедино. Но сколько грусти в записях Бунина об этих днях: “ ... все новые и новые приветственные телеграммы чуть не из всех стран мира, – отовсюду, кроме России”.
“Талант талантом, а все-таки “всякая сосна своему бору шумит”. А где мой бор? С кем и кому мне шуметь?” – с горечью говорил он. Как вспоминает его жена, больше всего Ивану Алексеевичу хотелось увидеть Родину, чудом вернуть прежнюю, православную Россию.
В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,
Над родником старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике березовый корец.
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой
Тысячелетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый...
Смиренные, родимые черты!
16 ведущий
“Все мы Россию, наше русское естество унесли с собою, и где бы мы ни были, она в нас, в наших мыслях и чувствах”, – писал Бунин. Чувство Родины особенно сильно проявилось во время войны с гитлеровской Германией. Он не отходил от радио, чтобы узнать правду о продвижении советских войск, а потом записывал услышанное в дневнике. Когда немцы оккупировали Францию, материальное благополучие Буниных, и без того относительное, рухнуло. Скромные накопления обесценились, превратились в прах.
Воспоминания русской поэтессы-эмигрантки Ирины Одоевцевой
"Он резко и раздраженно выхватывает пакет табаку из кармана халата и начинает сворачивать папиросу, но вместо того, чтобы закурить, кладет ее в пепельницу рядом с коробкой спичек и говорит, глядя прямо в окно:
— Неужели ни одна добрая душа не вспомнит обо мне? Если бы вы еще любили меня, то не могли бы видеть без негодования ту бесславную жизнь, которой я теперь живу.
К кому он обращается? К небу, к пальме в саду или к Альпам на горизонте? Во всяком случае, не ко мне.
Я молча снова усаживаюсь за свой черный стол и жду. Он поворачивает голову и вскидывает на меня глаза.
— А помните, Иван Алексеевич, ваше посещение Мережковских после возвращения из Стокгольма?
- После Стокгольма? Постойте, постойте. — И вдруг, оживившись: — Не о моем ли последнем визите на рю Колонель Боннэ? Когда Зинаида Николаевна, как оса, старалась меня побольней и полюбезней ужалить, а художник X вошел и, не заметив меня, воздел руки к потолку и гаркнул на всю столовую: «Дожили! Позор! Позор! Нобелевскую премию Бунину дали!»
Он высоко поднимает руки и сразу весь преображается. И вот уже передо мной не Бунин, а художник X, расширенными от ужаса глазами уставившийся на меня. Мгновение — и он, не меняя выражения лица, срывающимся истерически-восторженным голосом взвизгивает:
— Иван Алексеевич! Дорогой! Поздравляю, от всего сердца поздравляю! Счастлив за вас, за всех нас! За Россию! Простите, не успел лично прийти засвидетельствовать...
Сходство так изумительно, и сцена так неподражаемо великолепно разыграна, вернее — восстановлена, что я смеюсь. Смеюсь до слез.» Ирина Одоевцева. «На берегах Сены»
Почти невероятно, что в этих условиях создавалась одна из лучших книг о Любви! “Всякая любовь – великое счастье, даже если она не разделена”, – вот главное, что хотел донести до читателей автор “Темных аллей”. Передавая “Темные аллеи” для публикации в США, Бунин сказал: “Это книга о любви с некоторыми смелыми местами. В общем, она говорит о трагическом и о многом нежном и прекрасном. Думаю, что это самое лучшее и самое оригинальное из того, что я написал в жизни!”…В полном объеме книга Бунина “Темные аллеи” вышла в Париже в 1946 году.
17 ведущий
Летний жаркий день, в поле, за садом старой усадьбы, давно заброшенное кладбище, — бугры в высоких цветах и травах и одинокая, вся дико заросшая цветами и травами, крапивой и татарником, разрушающаяся кирпичная часовня. Дети из усадьбы, сидя под часовней на корточках, зоркими глазами заглядывают в узкое и длинное разбитое окно на уровне земли. Там ничего не видно, оттуда только холодно дует. Везде светло и жарко, а там темно и холодно: там, в железных ящиках, лежат какие-то дедушки и бабушки и еще какой-то дядя, который сам себя застрелил. Все это очень интересно и удивительно: у нас тут солнце, цветы, травы, мухи, шмели, бабочки, мы можем играть, бегать, нам жутко, но и весело сидеть на корточках, а они всегда лежат там в темноте, как ночью, в толстых и холодных железных ящиках; дедушки и бабушки все старые, а дядя еще молодой...— А зачем он себя застрелил?— Он был очень влюблен, а когда очень влюблен, всегда стреляют себя...В синем море неба островами стоят кое-где белые прекрасные облака, теплый ветер с поля несет сладкий запах цветущей ржи. И чем жарче и радостней печет солнце, тем холоднее дует из тьмы, из окна.
18 ведущий
С 1947 года Бунина не оставляли болезни, и вместе с болезнями и полной невозможностью работать материальные его дела пришли в окончательный упадок. Семья впала в большую нужду. “Все проходит, все не вечно!” – за этими словами – попытка Бунина сохранить мужество. Но ничто не могло заставить его отказаться от мысли о России. Она была в его сердце. “Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она – в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадает”. В письмах и дневниках Бунин говорит о своем желании возвратиться в Москву. Но в старости и болезнях решиться на такой шаг непросто. Не было уверенности, сбудутся ли надежды на спокойную жизнь и на издание его книг.
В два часа ночи с седьмого на восьмое ноября 1953 года Иван Алексеевич Бунин тихо скончался.
Ледяная ночь, мистраль,
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю...
Холод, блеск, мистраль.
18
12 159
3 290 
