Война и любовь на страницах повести В.Л. Кондратьева "Привет с фронта"
Цели: вызвать у учеников эмоциональный отклик, желание поразмышлять о прочитанном произведении, продолжить работу над умением анализировать текст “вслед за автором”.
Оборудование: магнитофон, музыкальные записи песен военных лет, выставка книг о Великой Отечественной войне.
Оформление доски: тема урока, портрет писателя, несколько фотографий военной поры, эпиграф к уроку.
Эпиграф:
Война гуляет по России,
А мы такие молодые.
Д. Самойлов. “Сороковые, роковые…”
Ход урока
(Перед началом урока в классе негромко звучат песни военных лет).
Слово учителя.
Мы живём накануне великого дня – праздника Победы. лет назад прогремел последний выстрел Второй мировой войны. Называли разные цифры погибших: двадцать миллионов, тридцать, сорок… Думается, что никто и никогда не назовёт точную цифру погибших советских людей. К сожалению... Но у нас есть память. Мы должны быть благодарны им, погибшим, за то, что идёт снег, светит солнце, поют птицы, а мы просто живем и даже иногда этого не замечаем. В поселке Амга Республики Саха (Якутия) к 60-летию Победы возводится мемориал в честь погибших в годы войны земляков. 1775 фамилий. В одном списке – перечень имен погибших, в другом – мобилизованных. Года рождения не вернувшихся с войны – 1918, 19, 20, 21, 22... А дата гибели наиболее распространенная – 1942 – 1943…
А ведь эти молодые люди хотели жить, любить, иметь семью, детей… Не суждено им это было: шла война.
О событиях войны и рассказывают произведения известного писателя Вячеслава Кондратьева, бывшего фронтовика, прошедшего через страшный “Ржевский котёл”.
Ученик рассказывает о жизненном и творческом пути писателя (сообщение на 3 – 4 минуты).
Учитель. Мы обращаемся сегодня на уроке к произведению Вячеслава Кондратьева “Привет с фронта”. “Вслед за автором” – так мы будем анализировать эту повесть.
Аналитическая беседа с учащимися.
Учитель. Вспомним, о чем рассказывается в произведении?
(Примерный ответ. Лейтенант Юра Ведерников лечился в госпитале, уехал на фронт, откуда стал писать письма медсестре Нине. Завязалась переписка. Всего было 11 писем.)
Учитель. Почему эта повесть о войне? Ведь нет описаний ни боев, ни взрывов, ни гибели людей? И только ли о войне эта повесть?
(Примерный ответ. Есть ощущение “присутствия” войны: госпиталь, где лечатся раненые, письма Юры, в которых он постоянно возвращается к этой теме. Есть и вторая важная сюжетная линия – любовь двух молодых людей, которая возникает незаметно для них самих.)
Учитель. Обратите внимание на тему нашего урока. Значит, и говорить мы будем о войне и о любви, потому что, какими бы страшными ни были жизненные обстоятельства, молодость всегда берет своё.
Ученица в белой косынке медсестры читает письмо Юры Ведерникова: “Привет с фронта! Здравствуйте, Ниночка! Нас перевели в другое место, но недалеко от прежнего. Теперь мы живём в лесу, а перед нами цветущий луг. Я высовываю нос из окопа и жадно вдыхаю его запахи. Даже странно, что такая красота – это поле боя, что в пятистах метрах от нас немцы. Недалеко от наших позиций я вижу большой красный цветок. Я не знаю, как он называется, но он очень красив, и мне хочется сорвать его для…Вас. Я знаю, он завянет, засохнет, пока дойдёт до Москвы…” и т.д.
Учитель. От чьего лица в произведении идёт повествование? И для чего автор использовал этот приём?
(Примерный ответ. Обо всём этом вспоминает Нина. Она соединяет два пласта времени: военную молодость своего поколения и нынешнее время, в котором и идёт воспоминание.)
Учитель. Что мы узнаём о нашей героине на первых страницах повести?
(Примерный ответ. Ей 19 лет. Она медсестра в тыловом госпитале, весёлая, общительная, Юру совсем не помнит. Нина романтична, не могла жить без состояния влюбленности.)
Учитель. Перечитаем первое письмо Юры. А каким он предстает перед нами в письмах?
(Примерный ответ. “Я довольно высокий, блондин, мне уже 20 лет, дважды ранен, две награды: “звёздочка” и “За Отвагу”, – так он описывает себя в первом письме. Юра с Урала, закончил 10 классов, часто бывал в Москве, обходил все театры, мечтает стать историком. В роте, командиром которой он позднее станет, все считают его отчаянным, хотя он ещё ни разу не целовался ни с одной девушкой.)
Учитель. Чем же так поразило Нину первое Юрино письмо?
(Примерный ответ. Обращением к ней на Вы. Девушка ему понравилась, но он робок, не подошёл к ней, о чём жалеет.)
Учитель. Биография Юры Ведерникова похожа на биографии ребят его поколения и самого Вячеслава Кондратьева. Обращает внимание, что он вдумчивый и умный молодой человек (“умный и хороший парень” – говорит Артур). Бережно относится к Нине. Почему же среди всех медсестёр Юра выбирает Нину?
(Примерный ответ. Она весёлая, всегда окружена больными, любит танцевать. Но она ещё и остроумная, порядочная и никогда не поступила бы так, как Клавка.)
Учитель. Вспомним Клавку. Почему Нина одним словом дает ей убийственную характеристику – “мародёрка”?
(Примерный ответ. Клавка – красавица. Благодаря этому в трудное военное время она живет легко, не голодает. Уезжающим на фронт офицерам она дает обещание ждать их с войны. А доказательством любви военного к ней должен служить продовольственный аттестат, который каждый месяц влюблённый пересылает ей. И таких аттестатов у Клавки в месяц получается не один. Нина узнает это от самой Клавки, которая пытается её учить “жизни”. Чувство брезгливости после этого разговора долго не покидает Нину.)
Учитель. Вспомним Нинины влюбленности. Это любовь? Или она такая ветреная?
(Примерный ответ. Нет, это сочувствие, жалость, сострадание к тем, кто нуждается в её помощи.)
Учитель. Писатель рисует в повести картины будней военного времени. Как проходит будничная жизнь героини? Давайте найдём описание этого и прочитаем вслух.
(Ученики легко справляются с этим заданием, так как почти на каждой странице повести находятся примеры.)
Учитель. Когда героиня понимает, что письма с фронта так необходимы ей? Ведь первое письмо она открыла равнодушно, второе – с любопытством, третье – с интересом…
Ученик читает отрывок из седьмого письма Юры Ведерникова: “Привет с фронта! Здравствуйте, Нина! …Откровенно говоря, я очень боюсь, что Вам кто-нибудь понравится и Вы перестанете мне писать. Давайте договоримся, что, несмотря ни на что, Вы все равно будете присылать мне письма. Я так уже привык к ним, что без них мне будет очень трудно. Договорились?”
(Тихо звучит вальс Наташи Ростовой из кинофильма “Война и мир”… Далее чтение продолжается под музыку/)
Ученик: “Вы, конечно, читали “Гранатовый браслет” Куприна. Так вот, мне хочется в конце каждого своего письма писать то, что писал Желтков. Вы помните, что он писал? Разумеется, помните! Но мне неудобно, что я не нашёл своих слов и повторяю чужие, поэтому не пишу их, но, честное слово, они выражают мои чувства к Вам…”
Ученица читает из повести Куприна “Гранатовый браслет” несколько строк:
“Я не знаю, как мне кончить письмо. От глубины души благодарю Вас за то, что Вы были моей единственной радостью в жизни, единственным утешением, единой мыслью. Дай бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу. Целую Ваши руки. Г. С. Ж.”
Учитель. Обратите внимание, как, прочитав эти строки, удивлена и взволнована героиня: “Бог ты мой, неужели я способна внушить такие чувства? Я долго стояла в углу коридора… Неужели у меня настоящая любовь?! Самая-самая настоящая!”
(Звучит песня военных лет “Случайный вальс”: “Ночь коротка, спят облака… ”)
Учитель. Давайте обратимся к размышлениям героя о смысле жизни в одном из его писем.
Ученики находят отрывок и читают вслух:
“Я прожил 20 лет. И, конечно, ничего не успел в жизни сделать… Ну, и для чего же она была, эта моя жизнь? Неужели нет смысла в моем появлении на свет, в прожитых годах и моей смерти, если она произойдет? Не может же этого быть! Он должен быть, этот смысл! Но в чем? А если все случайно? И наша вселенная, и наша земля, и люди на ней, и я? Что тогда? Значит, все, все бессмысленно?.. Напишите, что Вы думаете о смысле жизни?..”
Учитель. В очередном письме Юра Ведерников напишет: “Вы стали ко мне лучше относиться”. И Нина ответит: “Вы стали интересны мне, Юра, как человек, и я с нетерпением жду ваших писем, чтобы узнать о вас что-то новое”. А в конце даже добавила, что, наверное, будет ждать его, ждать по-настоящему. Как вы считаете, что изменилось в отношении героини повести к Юре?
Ученики высказывают свои мнения.
Учитель. Друзья, почему так часто в повести упоминаются фамилии писателей, литературных героев? Почему Юра хочет быть похожим на Онегина?
Учащиеся делятся своими мыслями.
Учитель. Обратимся к последнему, одиннадцатому письму.
Ученик читает несколько строк из последнего письма Юры Ведерникова: “Привет с фронта! Здравствуйте, Ниночка! Цветок я все-таки сорвал и посылаю Вам. Он вложен в отдельную бумажку, сложенную пополам. Если его не будет, значит, выкинула военная цензура…”
Учитель. Как вы думаете, символичен ли образ красного цветка в повести? И что потрясло героиню?
(Примерный ответ. Красный цвет – символ крови и любви. Это намек и на любовь, и на ожидаемую трагедию. Поэтому-то героиню и потрясло страшное предчувствие.)
Учитель читает последние строки повести:
“Но шли дни, недели… Прошёл месяц… И где-то на самом донышке души комочком нарастало все определенней и определенней то первое ощущение, которое охолодило меня при чтении его последнего письма, – писем больше не будет, писем больше не будет…
До сих пор мне не хочется верить, что Ведерникова убили, что его жизнь, частица которой прошла передо мной в его письмах, оборвана войной.
Мне кажется, он жив. Занимается своей любимой историей. Может быть, иногда вспоминает свои полудетские письма в Москву госпитальной сестрёнке, которые начинал всегда приветом с фронта.
А я сохранила его письма, и вот это последнее лежит сейчас передо мной.
Привет из юности, Юра…”
Ученик читает отрывок из стихотворения Александра Твардовского “Я убит подо Ржевом…”:
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, –
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Учитель. Перед нами прошёл “роман в письмах”, история двух молодых людей, так и не успевших перейти на “ты”, узнать друг друга, история, полная любви и драматизма. Юра погиб. Память Нины о нем жива, недаром она хранит его письма, которые всегда начинались словами: “Привет с фронта! Здравствуйте, Ниночка!”
“Привет из юности” посылает она ему…
(Тихо звучит песня “Ты ждёшь, Лизавета”.)
Учитель. Ребята, у каждого из вас лежит на столе лист из тетради. Мы его сложим так, чтобы получилась форма письма-треугольника, которое фронтовик отправлял домой. Такие весточки получала от Юры и героиня повести Нина. Напишите в таком письме-треугольнике свой отзыв о прочитанной повести. Это будет ваше домашнее задание.
Мы расстались с кондратьевским Сашкой, когда, как помним, разлученный волею корявой судьбы с лейтенантом Володькой, он добрался после ранения наконец до Москвы. Новая повесть Вячеслава Кондратьева так и называется — «Отпуск по ранению». Но речь в ней идет уже не о Сашке, а о лейтенанте Володьке. А возвратился он на краткое время в Москву с той самой, с «Сашкиной войны». Это узнается сразу. И по тому, как «все шарахнулись от него», когда он по приезде вскарабкался на заднюю площадку трамвая. И по тому, как вздрогнула какая-то женщина, уступившая было ему, раненому фронтовику, место в том же трамвае, когда он глянул на нее своими «мертвыми глазами».
Герой — в шоке. Шок — от той предельной ситуации, в которую попадает лейтенант Володька в своем отпуске по ранению, от несовместимости всей атмосферы тыловой жизни и фронта. Он ошеломлен «необыкновенным происшедшим с ним рывком из одного пространства в другое». Ему совершенно невозможно представить, что два этих мира «существуют в одном времени и пространстве. Либо сон это, либо сном был Ржев... Одно из двух! Совместить вместе их нельзя!». Он не узнает своих старых друзей, он заранее враждебно относится едва ли не к каждому, кто не хлебнул фронта. Все «чистенькое», «аккуратненькое», «спокойненькое» вызывает у него неодолимое раздражение, и ему то и дело становится тоскливо и горько до спазм, до того, что «стрелять охота», до невменяемости. И только в какой-нибудь убогой пивной с убогими калеками — первыми инвалидами войны — лейтенанта Володьку вроде как-то отпускает на время. «Сейчас тебе все видится не таким, — говорит мать. — Я понимаю, но это пройдет...»
Но это не проходило. Да, раздражение против всего, что он видел в Москве, не проходило. И снилось ему снова заснеженное поле с подбитым танком, чернеющие крыши деревни, которую они должны взять, и его ротный с загнанными глазами, говоривший ему: «Надо, Володька, понимаешь, надо...» А тут, в Москве, кинотеатры работают и кто-то ходит в кино. И сад «Эрмитаж» с посыпанными песком дорожками. И ловкачи торгаши (хочешь жить — умей вертеться). И этот чертов коктейль-холл — люстры, мрамор, ковры, сытые, довольные хари и сюда, «разве вы забыли... В военной форме не положено»... А потом его ротного убило, и лейтенант Володька принял роту и сам уже гнал людей вперед на почти верную смерть, потому что надо... Шли дни короткого отпуска, а «он без конца прокручивал в голове Ржев».
Там, под Ржевом, он узнал настоящую правду. Оттуда, из-под Ржева, начался для него отсчет дням какой-то новой — страшной, безжалостной, но истинной жизни, жизни без иллюзий, без романтики, без обмана и самообмана...
Хемингуэй писал в свое время, что истинную правду о войне добыть очень опасно — чаще вместо нее можно найти смерть. Правда на войне там, где смерть, рядом с ней. И ни в каком ином месте. Лейтенант Володька узнал под Ржевом правду о войне. Но в отпуске по ранению в его сознании произошел чудовищный внешне парадокс: сквозь призму противоестественной правды о войне мирная жизнь, тыл кажутся теперь ему чем-то неестественным, чуть ли не ложным, чуть ли не фальшивым. Правда — это реально существующий ад войны, а «рай» мирной жизни в тылу — неправда, иллюзия, обман. «Отпуск по ранению» — своего рода доказательство от противного, если иметь в виду ту правду, о которой говорил Хемингуэй. Или Анри Барбюс, знаменитую в свое время книгу которого о первой мировой с такой жадностью и пониманием читает теперь лейтенант Володька, подсчитывая оставшиеся до возвращения на фронт дни.
Лишь постепенно к лейтенанту начинает возвращаться способность видеть окружающее не исступленным взглядом. И тут люди в огромном своем большинстве жили сейчас под знаком той же окопной правды, были подчинены ей, служили ей чуть ли не так же, как те, кто «на передке», — «через не могу», до упаду. И вместе с тем лейтенант из-под Ржева начинает понимать, что «жизнь идет», и даже начинает понимать, что у людей есть «не одно "надо"»... Но прежде в его жизни случается нечто чрезвычайное, происходит некое потрясение души. На него обрушивается еще не виданное и не слыханное им — любовь. И власть этого запредельного почти, кажется, чувства оказывается властнее вроде бы всего на свете. И эта «эгоистическая» власть любви, ее чудесный «эгоцентризм» возвращают герою весь человеческий мир и всю человечность.
Встреча с Тоней — внутренняя кульминация повести. Тут все решается, все сходится, все развязывается и все, видимо, даже предрешается в жизни героя. И эта Тоня найдена и понята автором повести очень, надо сказать, точно — типологически единственно возможная для героя в ту пору его жизни.
Тоня вся, весь ее мир в совершенно ином измерении, нежели тот мир, в котором обитает лейтенант Володька. Она, Тоня, определяет собой для него совершенно иную систему отсчета жизненных ценностей — от жизни, счастья, любви, а не от горького духа окопных истин. Но дело не только в этом. Тоня вообще не из того круга, в котором живет Володька, выраставший в более чем скромном интеллигентном доме (в коммунальной комнатушке, вернее) и среди оголтелых пацанов Марьиной Рощи, набиравшийся ума и чувств у «святой русской литературы» с ее психологией и проклятыми вопросами, с ее неизменной орентацией на «человека, которому очень трудно быть подлецом». Тоня — человек «иной породы». И при первой же встрече с ней Володька чувствует острую социально-психологическую грань, отделяющую Тоню от всего его привычного быта — этой непосредственной, ближайшей нашей среды обитания. Тоня вся отрицание той «окопной правды», которой живет теперь герой и которая отождествляется для него с жизнью по совести. Даром что отец Тони сам военный и что по стенам ее (отцовой, конечно) огромной квартиры развешано всякое удивительное наградное оружие. А может быть, именно поэтому. Мера социально-психологической несовместимости мира лейтенанта Володьки и мира Тони определяет особую остроту и насыщенность того взрыва чувств, который переживает герой повести, определяет в конечном счете и исход, разрешение всей этой духовной коллизии.
«Володька поднялся по широкой и чистой лестнице, чему удивился — не до уборок было домоуправам в ту пору, — и позвонил в единственный звонок, около которого не висело никакого списка жильцов»... Был Тонин день рождения, «тосты за новорожденную, за победу... за всех, кто на фронте... и он примирился и с сытыми лицами присутствующих, и с их хорошей одеждой, с обилием еды, что поначалу ударило резким контрастом с собственным домом...».
Потом был некий разговор с Тоней. Он важен.
«— Расскажите что-нибудь... о фронте, — попросила она.
Вы ждете романтических эпизодов?.. — усмехнулся Володька.
Нет. Я немного представляю, что такое война. Мой отец военный...
Ну, ваш отец видел войну, наверное, с другой точки, — взглянул он на шашки. — Не с окопа.
Вообще-то да. Но ему приходилось выходить из окружения, и он бился вместе с красноармейцами. Что же видели из окопа?..
...Трупы. Много трупов — и немецких и наших. И кругом вода, грязь. Жратвы нет, снарядов нет...»
А утром звонок Тони («Это вы? Значит, правда, что вы есть на свете?»), и Володька кинулся к ней. Дверь была открыта. «Наконец-то... Господи, что же это такое? Я думала — это радость, а это мука... Я совсем не могу без вас...»
Так началась любовь в оставшиеся дни перед возвращением Володьки под Ржев. Обреченная любовь.
А Ржев не отпускал. Там, под Ржевом, осталась его рота. Вернее, та часть ее, которую еще недобили немцы. Ржев не отпускал лейтенанта тем чувством вины перед оставшимися там и — главное! — чувством вины перед теми, кто уже никогда не вернется оттуда, перед теми, кто остался там навсегда. Едва ли не инстинктивно лейтенант Володька чувствовал эту «власть Ржева» над всей своей «оставшейся жизнью». После Ржева он действительно стал другим человеком — из тех, кто «убит подо Ржевом». Даже если и останется в живых. В каком-то важном смысле он останется под Ржевом уже навсегда. Пусть даже никакой вины не будет, в общем-то, на нем за тех, «кто не пришел с войны». Пусть даже он поймет и разберется потом, что и не на нем, зеленом лейтенантике, почти мальчишке, лежит в конечном счете ответ за бездарно загубленные, а не неизбежные жертвы. Пусть будет так. «Но все же, все же, все же...»
И Тоня чувствует эту огромную силу Ржева. И зовет на помощь своей любви все силы своего мира, «...не пущу тебя больше под этот Ржев!» — говорит Тоня. И в голосе ее ранняя властность и неюношеская самоуверенность. И вот уже Тонин отец официально обращается к Володъке в неофициальном письме: «...не продолжить ли Вам дальнейшую службу во вверенной мне части?» Это спасение от Ржева, может быть, спасение вообще. Володька готов согласиться. «Только не смей раздумывать! Ты убьешь меня и мать!» — говорит Тоня, испытывая некое предчувствие.
«— Почему я могу раздумать?..
— Потому... потому, что ты какая-то странная смесь рефлектирующего интеллигента с марьинорощинской шпаной. И от тебя можно всего ожидать».
Нет у Тони уверенности в Володьке. Нет уверенности не в любви его — тут есть. А в чем-то ином...
Дважды в повести упоминается слово «совесть». И оба раза это слово оказывается рядом с мыслью об «окопной правде» — и тогда, когда оно произносится безруким инвалидом («...что немца до Москвы допустили, в том нашей вины нет. Наша совесть чиста»), и тогда, когда это слово произносит Володина мать, перед тем как тот объявляет о своем решении отказаться от Тониного варианта...
И сила Тониного мира оказывается бессильной, нет уже в Тонином голосе ни ранней властности, ни самоуверенности. «Нет, нет! — кричит она. — Володька! Ксения Николаевна!.. Да скажите же ему! Нельзя так, нельзя! Он ни о ком не подумал... Ни о ком!» Какой дикий, но какой многозначительный парадокс заключен в этих последних словах Тони!..
Как поздно и как вовремя пришел к нам герой Кондратьева — человек из-под Ржева. И не зря не поворачивается язык поговорить по этому поводу об «ущербности», или «недостаточности», или о чем-то в том же духе относительно «окопной правды», согласно которой война — это прежде всего то, что вызовет лишь «страх и отвращение», пока человек еще в состоянии испытывать хоть какие-то человеческие чувства.
Все дальше и дальше во времени отходит от нас война, и каждый новый год, отделяющий нас от нее, отмечен минутой молчания. А мысли о войне все ближе и ближе подходят. К каждому. Как самые главные мысли — тяжкие и суровые — о жизни и смерти. И это заставляет нас вновь осмысливать и переосмысливать нравственное наследие и духовные последствия минувшей, все отдаляющейся во времени войны. Никто и никогда больше не выйдет из войны «духовно обогащенным». С чистой совестью из войны выходят только те, кто потом сможет сказать о себе: «Я убит подо Ржевом».
Есть нечто теркинское и в кондратьевском Сашке, в кондратьевском «человеке из-под Ржева» вообше, некая общая родовая, так сказать, типологическая черта. Эта типологическая общность накладывает, конечно, на автора суровую и неуклонную гражданскую и литературную ответственность.
В свое время Лев Толстой произнес слова, многократно затем повторенные всуе: «Герой... которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда». Прекрасные, гордые, высокие слова. Но правда, как известно, всегда конкретна. И в этой связи нелишне, думаю, добавить, что прекрасные слова о правде Лев Толстой произнес в произведении, входящем в цикл «Севастопольских рассказов». В том самом произведении, в котором война была увидена и представлена читателю «с окопа» — «не в правильном, красивом я блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а... в настоящем, — как писал Толстой, — ее выражении — в крови, в страданиях, в смерти...»
...Не пора ли людям занести себя в некую Красную книгу? Ведь уже не осталось ни одного места на Земле, где человек был бы в безопасности, где мог бы быть спокоен за свою жизнь. В «Севастопольских рассказах» еще «прекрасное солнце спускается с прозрачного неба к синему морю». Для кондратьевского героя пейзажа уже нет — только черная, мертвая земля. И образ такой земли, «земли под Ржевом», обретает не только наперед, но уже и для нас сейчас смысл некоего глобального (извините за громкое слово) урока. Даже если мы занесем в Красную книгу все окружающее, она останется символом иллюзий или знаком отчаяния, если в нее не будет занесен наконец навсегда тот, кто ее составляет.
В «Отпуске...» есть, к сожалению, необязательные, как мне кажется, сюжетные эпизоды и отступления, вообще некая многоречивость. В «Отпуске...» заметны поиски соответствия манеры, приемов и интонации новым обстоятельствам и коллизиям. Автор словно уже начинает примериваться к тому, как он смог бы писать о послевоенном своем герое. «Отпуск по ранению» — образ условно мирной жизни, отпуск в жизнь, «выходной» на войне. Потом, позже, если посчастливится, герой еще будет искать свое место в послевоенной жизни, определится тогда, если посчастливится, и мера успеха новых творческих поисков автора. В этом смысле «Отпуск...» — отчасти промежуточное звено в работе писателя. И как не все, наверное, еще досказано В. Кондратьевым в «Сашке», так не все еще, думается, намечено в «Отпуске...». Но наиболее характерные черты того, что можно назвать теперь прозой Кондратьева, определились, во всяком случае, уже вполне отчетливо, недвусмысленно.
Лейтенант Володька отринул спасение по блату, отринул жизнь по протекции, удачу за чужой счет. «И покой, особенно ощутимый после разлада и разброда последних дней, сошел на него: он возвращается «на круги своя», на свой, выбранный им самим путь... Он сразу словно вырубил себя из московской жизни... Он был уже там, подо Ржевом...» Он выдержал испытание тылом, как раньше выдерживал испытание фронтом, — это был двуединый для него процесс. И потому, что он вовремя вернулся тогда к своим ребятам под Ржев, он теперь смог вовремя прийти к нам, человек из-под Ржева.
53 319
358 
