Джулиан Барнс. «Шум времени»

Среди бестселлеров минувшего года, лидирующих в итоговых рейтингах, книга известного английского писателя Джулиана Барнса «Шум времени», вне всякого сомнения, заслуживает внеочередного прочтения. Сюжетом небольшого романа стала жизнь Дмитрия Шостаковича – как она (по мнению автора) осознавалась и осмысливалась им самим. В хорошо документированном и хорошо аргументированном тексте воссоздана история личности, поглощённой эпохой. Соотечественникам Шостаковича есть над чем поразмыслить… То, что следует далее, не рецензия на изданную книгу, а рефлексия на заданную тему.

Книга о Шостаковиче озаглавлена метафорой Мандельштама. Что не случайно. Аллюзии на поэзию прослеживаются в творчестве Шостаковича постоянно и последовательно, поэтому без обращения к поэтическому контексту в рассуждении о его творчестве не обойтись. Как в изложении его биографии нельзя обойтись без отсылок к критическому дискурсу, выдержанному в формате гражданской казни.

Эпиграфом к судьбе стало цензурное выражение, поставленное в заглавие критической статьи в газете «Правда» от 28 января 1936 года: «Сумбур вместо музыки». Статья, инспирированная властью, ознаменовала начало сорокалетнего хождения по мукам. Сверху было сказано: фас! И свора сервильных сальери, беспощадных в той же мере, что и бездарных, ринулась травить дух Моцарта, воплотившийся в гении Шостаковича. С тех роковых дней и до последних дней жизни всегда выискивались те, которые точили когти о его душу¹.

Три части книги соотносятся как три части симфонии; фазы жизни раскрыты через последовательные положения художника в пространстве и времени. Часть 1. На лестнице. Часть 2. В самолёте. Часть 3. В автомобиле. Поток сознания, следуя руслу истории, формирует главную тему. В развитии основной линии фиксированы три реперных точки, соответствующие трём критическим моментам в его жизни. Кризис № 1: 1936 год (глумление/гонение). Кризис № 2: 1948 год (обсуждение/осуждение). Кризис № 3: 1960 год (ублажение/унижение). С регулярностью в 12 лет власть берёт композитора за душу, принуждая вдохновение к повиновению. Как в эпиграмме Державина –

Поймали птичку голосисту

И ну сжимать её рукой.

Пищит бедняжка вместо свисту,

А ей твердят: пой, птичка, пой!

Жизнь и судьба Шостаковича – музыкальный контрапункт: мелос противостоит хаосу, как эрос противоборствует танатосу. Что можно противопоставить шуму времени? Только ту музыку, которая у нас внутри, музыку нашего бытия, которая у некоторых преобразуется в настоящую музыку. Которая, при условии, что она сильна, подлинна и чиста, десятилетия спустя преобразуется в шёпот истории. Так Шостакович (по Барнсу) постулирует значение своего искусства в консолидации общественного сознания, переосмысливающего основы своего национального существования.

Из шума времени, пропущённого через фильтр таланта, рождается вечная музыка – имеющий уши да услышит. Материалом творчества Дмитрия Шостаковича становится трагическая участь личности, чья линия жизни не совпадает с траекторией истории. Критическое, роковое время – период массовых репрессий.

Сводя вопросы этики и эстетики в единую проблематику, Барнс опирается на убеждение Моцарта (в изложении Пушкина), что гений и злодейство – две вещи несовместные. Так полагают гении. Злодеи, видимо, разделяют это мнение. И делают соответствующие выводы. В первой части книги её герой, попавший под подозрение в гениальности, каждую ночь сидит с чемоданчиком на лестничной площадке, ожидая, когда за ним придут бдительные злыдни, наделённые властью над действительностью – и предъявят постановление о его несовместимости с жизнью.

Судорожное отчуждение Шостаковича, затравленного сворой злобных шавок, созвучно и соразмерно отчаянию Мандельштама, загнанного веком-волкодавом в угол:

Я на лестнице чёрной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь до зари жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Шум времени – рокот моторов «чёрных воронков», пробирающий до дрожи немую тьму над страной. Имеющий уши да заложит их стерильной ватой…

Литературный двойник Дмитрия Шостаковича в святцах века – Борис Пастернак. Первая симфония Шостаковича (1925) конгениальна поэме Пастернака «Высокая болезнь» (1923). Оба произведения проникнуты лирическим разочарованием; революция не оправдала ожиданий. Миазмы распада утопических идей отравляют воздух эпохи: иллюзии, уже мёртвые, загнивают среди нас, источая зловоние.

Что ещё роднит Шостаковича и Пастернака – формально изощрённый и семантически насыщенный язык высказывания. Поэтический образ высокой болезни, поразившей социальный организм, сконцентрировался в знаменитых строчках, в которых предвосхищена общая судьба:

Мы были музыкой во льду.

Я говорю про всю среду,

С которой я имел в виду

Сойти со сцены, и сойду.

Для той генерации русской интеллигенции, чья сознательная жизнь прошла между жерновами истории, схождение со сцены стало сошествием в ад; механизм репрессий, запущенный большевиками, растирал соль земли в лагерную пыль. Кто уцелел в лотерее террора, уже не имел в себе социальной целостности, – выживал тот, кто сумел, разведя в своём уме совесть и сознательность, незаметным для надзорных органов образом разделить одну жизнь на две: личную и общественную.

Обескровив страну, власть истощила в жестоких мерах свою злую силу. После ледникового периода в стране наступила оттепель. Лёд подтаял, и в саундтреке шестидесятых стала задавать тон иная музыка – та, что прежде была запрещена цензурой и заморожена стужей. Жизненное пространство стало заметно шире, чем было; чувствуйте себя свободней, товарищи! – но не выходите из указанных рамок… Период идеологических послаблений Анна Ахматова назвала вегетарианским временем: особенных людей больше не убивали… им просто не давали быть собой.

В биографии Шостаковича сквозной линией проходит тема противостояния культуры и номенклатуры – в отечественной истории всегда болезненная и злободневная. Если выпало в империи родиться, тем более родиться с умом и талантом, рано или поздно окажешься перед необходимостью выяснять отношения с сильными мира сего.

В сфере искусства как такового надо различать две стороны одного процесса: творчество и производство. Как это ни противно вдохновению, спрос и предложение на культурном рынке регулируется циничным принципом: кто платит, тот и заказывает музыку. Если торговля красотой ориентирована на массовый спрос, в ходу пошлость. Если социальный заказ формирует тоталитарная власть, в силе подлость.

Пожалуй, самым известным портретом Шостаковича стал снимок, сделанный Виктором Ахломовым, выдающимся мастером отечественной фотографии, в декабре 1962 года. Эта фотография репродуцирована в авторском альбоме «Россия в лицах».

Как был сделан знаменитый снимок? Шла генеральная репетиция Тринадцатой симфонии, написанной на стихи Евтушенко. Всё складывалось лучшим образом, и Шостакович был почти счастлив. Но тут в зале появился посланец ЦК КПСС, уполномоченный заявить: есть мнение, что симфония не удалась, а потому не надо привлекать к ней общественного внимания; премьера не отменяется, но пройдёт в закрытом режиме. Шостакович схватился за голову; Ахломов схватился за фотоаппарат. Удачная фотография – остановленное мгновенье; иначе говоря – момент истины. На лице Шостаковича отразилось то, что происходило в душе: три состояния психики – отчаяние, отвращение и ожесточение – на наших глазах синтезируются в отрешение; может быть, именно в таком расположении духа стоик Сенека, попавший в немилость к тирану Нерону, писал своему другу Луцилию: рок покорных ведёт, а непокорных тащит. Фатализм – философская форма пессимизма, позволяющая переносить тяжесть жизни без надрыва духа.

Дмитрий Шостакович, один из величайших музыкантов двадцатого века, относительно благополучно пережил суровые времена, сохранив пространство творческой свободы ценой отказа от героической судьбы. Шостакович шёл из времени в вечность дорогой Галилея – путём соглашения с действительностью. Уточним: соглашения – но не согласия. И кто из нас, не имеющих ни его таланта, ни его опыта, вправе судить его за склонность к компромиссам? Предъявляя завышенные претензии к великим людям, следует помнить, что в реальной жизни принцип распределения человеческого величия определяется антропологическим неравенством: гений # герой.

Совершенство – удел божества. А человеческому существу можно быть гением, можно быть героем, – но не тем и другим одновременно. Жизнь Шостаковича – наглядное свидетельство фатальной ограниченности жизненных возможностей индивида, чья индивидуальность не соответствует установленным стандартам.

Однако каждый человек, если он человек в полном смысле слова, обусловлен свободой и наделён судьбой. Горе стране, в которой пределы свободы и параметры судьбы устанавливаются сатрапами и холопами. Горе эпохе, в которой человеческие голоса, призывающие к добру, истине и красоте, заглушаются шумом времени.

_____________

¹ Здесь и далее курсивом выделены цитаты из Барнса, если в тексте не оговорен другой источник.

Источник: Ермаков В. Некстати. Орловский вестник. № 02 (1206), 25/01/2017. – С. 14.