Этикет значений

Грамматист, поэт, любимый ученик Гоголя, К. С. Аксаков вспоминал, как он, будучи студен­том словесного отделения истори­ко-филологического факультета Московского университета, приго­товил под руководством И. И. Да­выдова, профессора словесности, доклад для прознесения в торжест­венной обстановке (в присутствии министра народного просвещения С. С. Уварова): «…говорил о Державине, о том, что тот не чуждался простонародных слов, и привёл стихи:

Ретивый конь, осанку горду

Храня, к тебе порой идет,

Крутую гриву, жарку морду

Подняв, храпит, ушми прядет».

«Где же тут простонародное слово?» – спросил меня Уваров. «Морда», – отвечал я ему. Он был очень доволен. (Цит. по кн.: Русское общество 30-х годов XIX в. Мемуа­ры современников. – Изд-во МГУ, 1989).

О стилистическом паспорте (образный термин филолога А. И. Ефимова) слова морда примени­тельно к человеку, конечно, гово­рить не приходится – его ирони­ческая и бранная окраска безус­ловна. В Словаре 1847 г. читаем: «Морда. Рыло у зверей и скотов. Рыло. 1. Морда у некоторых жи­вотных. Рыло собачье, свиное. 2. Простонар. Лицо у человека. Он мне рыло в кровь разбил».

Однако правила речевого этике­та могут и «возвышать» морду «ретивого коня», позволяя – ува­жительно – называть её головой (по определению риторик, «верх­няя благородная часть тела»). Ср.: «…За два дня до нашей погрузки в эшелоны Сакович привёз восемь чу­десных полукровных лошадей… Самую красивую – золотисто-рыжую Зою я взял сразу себе под седло… Ночью наш эшелон подошёл к Мос­кве. Начался вражеский авиационный налёт. Взрывы бомб, стрельба зениток, вой сирен угнетающе действовали на людей. В вагонах ржали и мета­лись лошади… Пришлось отдать рас­поряжение всем пойти к коням и успокоить их. Это помогло… Моя Зоя, положив голову мне на плечо, жевала корку хлеба и косила на меня умным встревоженным глазом». (А. Т. Стученко).

Согласитесь, что морда вместо головы (хотя речь идёт и о живот­ном) воспринималась бы здесь как слово со сниженной оценкой.

А что касается речевого этикета переносных значений слов, то он может послужить и юмору, благо­желательной иронии. Ср.: «…На бумажной ленте появились слова: «…У вас и без того колоссаль­ный лётный авторитет. Но вы, как норовистый жеребец, не в состоянии себя обуздывать. Поймите, наконец: необходимо знать меру! Пора её знать! Желаю успеха. Руденко». Сравнение с жеребцом, признаюсь, меня озадачи­ло. Как-то странно было прочесть это слово на ленте буквопечатающего ап­парата, не вязалось оно с привычным сухим стилем директив, приказов и распоряжений… Ладно, решил я. Же­ребец, так жеребец, хорошо хоть не просто, а норовистый. Ради эпитета и существительное употреблено». (Е. А. Савицкий).

Здесь надо принять во внимание одну отмечавшуюся и Сергеем Тимофеевичем Акса­ковым, и Александром Ивановичем Герценом, и Фёдором Ивановичем Буслаевым особенность русской речи: она любит одеваться в фи­гуры иронии.

Источник: Степанов А. В. Этикет значений // Русский язык в школе и дома. – 2002. – № 2. – С. 18.